§ 46. Проекты регламентации еврейского быта (царствование Павла I).-Система суровой опеки продолжалась и в короткое царствование Павла I (1796-1801). Полоса еврейской оседлости увеличилась тогда ещё одной окраинной губернией - Курляндией. В присоединённом к России в 1795 году Курляндском Герцогстве проживало несколько тысяч еврейских жителей, «терпимых» по немецкому образцу, как иностранцы, и лишь частью добившихся общинной организации. Возник вопрос: как взимать государственные подати со странствующих торговцев, которые составляли большую часть еврейского населения и не были причислены ни к общегородским или сельским сословиям, ни к еврейским общинам? В 1799 году вопрос был разрешён русским правительством: поставить евреев Курляндии в положение их соплеменников в прочих западных губерниях, предоставляя им право записываться в купеческо-мещанское сословие и учреждать кагалы. Интересы фиска на этот раз дали толчок к общинной организации еврейских масс в царстве немецких баронов. Сжатое в западном крае, еврейское население могло рассчитывать на свободу передвижения, по крайней мере, в пределах городов этого края. Элементарным правом передвижения воспользовались многие в обедневшей Белоруссии и стали переселяться в более богатые и менее населённые евреями малороссийские губернии, особенно в Новгород-Северскую (позже - Полтавская). Правительство обратило внимание на эту внутреннюю эмиграцию и не оставило её без своей строгой опеки: купцам дозволено было переселяться из Белоруссии в Малороссию беспрепятственно, мещанам же впредь разрешалось переселение только на условиях, установленных для всех лиц податного сословия, то есть по увольнительным свидетельствам (декабрь 1796). Скудное по части законодательного творчества, царствование Павла I оказалось богатым в подготовительной к нему стадии: это время изобилует проектами регламентации еврейского быта на основании официальных «исследований». В последние годы XVIII века (1797-1800) идёт какая-то лихорадочная канцелярская работа в этом направлении: правительство знакомится с состоянием недавно приобретённых от Польши провинций и в частности - еврейского населения. Ознакомление началось с опроса дворянства и высшей администрации на местах. В 1797 году поводом к этому послужило донесение о голоде в Минской губернии. Из Петербурга было предписано минскому губернатору Карнееву: выслушав мнение местных «маршалов» или предводителей дворянства, доставить «изъяснение причин бедного крестьян состояния» и проект его улучшения. Мудрое решение - спросить дворян-помещиков о причине бедности их рабов-крестьян - принесло достойные плоды. Польские магнаты-маршалы, съехавшиеся в Минск, не стали, конечно, винить себя и своё сословие рабовладельцев в бедности крепостных людей, а свалили вину, с одной стороны, на внешние обстоятельства («перемены и революции в крае», неурожай, плохое состояние дорог и прочее), а с другой на евреев, «удерживаемых владельцами (деревень) на арендах и шинках в противность повелениям начальства, предназначающим им жительство в городах». Проживающие в селениях евреи-шинкари, по мнению дворян, «приводят крестьян к пьянству» продажей им вина в долг и «делают их неспособными к хозяйствованию». Для спасения крестьян необходимо подтвердить, что «винокурение одним только помещикам дозволено, а евреям и прочим шинкарям и арендаторам запрещено», и что в деревенских шинках «только самих помещиков горячее вино продаваемо быть должно». Это означало: крестьянство процветёт и станет «способно к хозяйствованию», если оно будет пить помещичью водку, а не еврейскую... Не нужно было большого государственного ума, чтобы видеть настоящую подкладку «мнения» дворян, хлопотавших о сохранении своей водочной монополии (польское право «пропинации»), - и тем не менее это мнение было представлено минским губернатором царю, который наложил резолюцию: «принять меры сходные с расположением маршалов дворянства, об ограничении права евреев, разоряющих крестьян» (28 июля 1797). В то же время сенат напомнил губернатору об указе Екатерины, чтобы «стараться» евреев переселять в уездные города, «дабы сии люди не скитались во вред обществу». То была «вольная грамота» на изгнание евреев из деревень. В 1798 году дошла очередь до опроса дворян Волыни и Подолии об их пожеланиях для блага отечества. На своём съезде в Каменце маршалы Подольской губернии выработали ещё более широкий план «реформ», чем их минские товарищи. Выражая царю благодарность «за то Высочайшее добро, что оставляется при нас собственность пропинации», дворянство требует, чтобы «ни винокурение, ни же аренда пропинации в каждом местечке и селении не только евреям, но и христианам в откуп отдаваемы не были», но чтобы была оставлена «вольность» для тех же дворян употреблять в шинках людей по своему усмотрению. Обеспечив себе монополию опаивания народа через собственных кабатчиков, дворяне предлагают превратить большинство евреев в приказчиков по вывозу сельских, то есть помещичьих же, продуктов заграницу, «откуда коммерческий прибыток к земледельцам (?) и дворянству приходит», а прочих частью «оставить у помещиков при шинках», частью «к земледелию и ремёслам принудить». Эта блестящая перспектива - превращения евреев в слуг дворянства по сбыту сельских продуктов и продаже исключительно помещичьей водки не улыбалась, по-видимому, самим евреям. Встревоженные дворянскими замыслами, они совещались, созвали даже съезд делегатов в Остроге-Волынском (лето 1798) и порешили: собрать деньги и послать в Петербург, к царю, депутацию для изложения нужд и пожеланий евреев юго-западного края, которых совершенно забыли спросить, как они сами желали бы быть устроенными. Но юго-западный генерал-губернатор, граф Гудович, «сокровенным образом разведал» о приготовлениях евреев. Дальновидный политик, он опасался, «не кроется ли в сём сборе (денег для депутации) какого-либо еврейского злонамерения», а потому он собранные деньги конфисковал, дальнейший сбор запретил и поспешил донести о своём подвиге в Петербург. К своему удивлению, ретивый генерал-губернатор получил из столицы ответ, что царь не находит ничего предосудительного в желании евреев послать к нему депутацию и приказывает конфискованные сборы им возвратить, а посылку депутации дозволить (сентябрь 1798). Поехала ли депутация в Петербург, и каков был результат поездки - неизвестно. Сам же факт свидетельствует, что даже в ту тёмную эпоху, в тёмной хасидской среде Волыни и Подолии, не совсем заглохло сознание совершавшегося политического и социального кризиса. Последним откликнулось на правительственный опрос Литовское дворянство. Маршалы 19 уездов Литвы представили в 1800 году виленскому губернатору Фризелю своё «мнение», принятое на совещании всеми голосами против трёх. Трое маршалов предлагали оставить евреев в прежнем состоянии, существовавшем при польском режиме. Все же остальные выработали план «реформы» ещё более решительный, чем план минского и подольского дворянства. Евреям нужно воспретить не только винокурение и содержание собственных шинков, но даже продажу водки в «шляхетских шинках». Еврейское сельское население, которое таким образом лишится источников пропитания, следует частью переселить в города, частью «разместить в казённых и владельческих селениях, дозволив ему заниматься хлебопашеством, брать в заклад и аренду имения». Экономическая реформа должна сопровождаться внутренней, бытовой: нужно «уничтожить еврейский убор и ввести между ними одеяние такой формы, какую прочие обыватели употребляют». Затем надо вообще уничтожить обособленность евреев, ибо они, «составляя особливый народ, имеют своё собственное правление... под именем синагог и кагалов, которые присваивают себе не только духовную власть, но и вмешиваются также во все гражданские и до полиции касающиеся дела». Всё это заставит евреев слиться с окружающим населением. «Реформаторское» рвение литовских дворян, считавших нужным в связи с кабацким вопросом решать и вопрос кагальной автономии, было вызвано воздействием извне. Виленский губернатор Фризель, образованный немец, по-видимому, знакомый с постановкой еврейского вопроса в Германии, сносился с литовскими маршалами, подсказывая им план внутренних преобразований. В апреле 1800 года он препроводил эти мнения сенату, с приложением своей собственной обширной записки, в которой многое явно заимствовано из проектов польского четырёхлетнего сейма. Фризель заговорил о необходимости «общей реформы» и ссылался даже на примеры Запада, но из этих примеров он взял наихудшие приёмы «просвещённого абсолютизма». По его мнению, «образование еврейского народа должно начать с религии»: нужно «искоренить все секты, суеверие, настрого запретить вводить новости, которыми обманщики, обольщая чернь, погружают её в большее невежество» (намёк на хасидизм и цадиков, борьба которых с раввинами занимала тогда русское правительство). Далее нужно обязать евреев обучать своих детей в «публичных школах», производить все дела на польском языке, носить одежду общего покроя, вступать в брак не ранее 20-летнего возраста. Наконец, нужно приписать евреев к трём классам: купцов, ремесленников и хлебопашцев. Ввести эти три класса в общий сословный строй государства и таким образом избавиться от податных услуг кагалов, - вследствие чего еврейская автономия сама собой упразднилась бы. Все эти отзывы предводителей дворянства и проекты губернаторов поступили к весне 1800 года в Сенат, который должен был их рассмотреть, как материал для нового законодательного акта или «Положения». Здесь познакомился с ними сенатор Г.Р. Державин, знаменитый русский поэт, который вскоре, волею судеб, сделался «специалистом» по еврейскому вопросу. Уроженец дальней восточной окраины России, проведший большую часть жизни в петербургских канцеляриях, Державин впервые увидел еврейскую массу в белорусском местечке Шклов, куда он был командирован в 1799 году по делу владельца местечка, отставного генерала Зорича. Один из бывших фаворитов Екатерины, генерал Зорич вёл в принадлежавшем ему Шклове широкую расточительную жизнь помещика-сатрапа. Его широкий русский размах задел и многочисленное еврейское население местечка. Зорич вообразил, что живущие на его земле евреи являются его крепостными в такой же мере, как крестьяне, и расправлялся с ними в духе тогдашнего крепостничества: выгнал некоторых из местечка и отобрал их дома, других бил собственноручно, у третьих забирал без денег напитки. Жалобами евреев на эту попытку закрепощения их и была вызвана командировка сенатора Державина, которому Павел I поручил обуздать самоуправство буйного помещика. Крепостник в душе, Державин отнёсся довольно снисходительно к расправам Зорича и признал, что и евреи виноваты в происшедших беспорядках. Вследствие смерти Зорича (1800), дело было прекращено, но в принципе сенат решил, что евреи, как принадлежащие к купеческому и мещанскому сословиям, не обязаны подчиняться помещикам во владельческих местечках и селениях. Спустя год после первой командировки, Державин был снова послан в Белоруссию - на сей раз с очень широкими полномочиями. В крае свирепствовал страшный голод, вызванный не только неурожаем, но и возмутительным поведением помещиков: эти господа оставляли своих крестьян без продовольствия и отправляли большие количества хлеба на вывоз или на свои винокуренные заводы, где изготовлялась отравлявшая крестьян водка. Посылая Державина в Белоруссию, император Павел уполномочил его прекратить злоупотребления и строго наказать помещиков, которые «из безмерного корыстолюбия оставляют своих крестьян без помощи», отобрать у них имения и отдать в опеку (16 июня 1800 года). Но в дополнительной инструкции, данной Державину генеравл-прокурором сената Обольяниновым, был прибавлен следующий пункт: «А как по сведениям немалой причиной истощения белорусских крестьян суть жиды, то высочайшая воля есть, чтобы ваше превосходительство обратили особое внимание на промысел их в том и к отвращению такого общего от них вреда подали своё мнение». Эта явно юдофобская приписка, сделанная не без участия Державина и во всяком случае им одобренная, имела целью ослабить удар, направленный против помещиков, и обратить его в сторону евреев. С ревизией Белоруссии Державин очень скоро справился: взял под опёку имение одного польского магната Огинского, лично закрыл одну еврейскую винокурню в местечке Лиозно (резиденция известного цадика р. Залмана Шнеерсона), причём распоряжался так энергично, что даже вызвал жалобу одной еврейки в нанесении ей побоев. После «водворения порядка», Державин приступил к тому, что считал своей главной задачей - составлению подробной записки о евреях, под характерным заглавием: «Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, об их преобразовании и о прочем». Уже в заглавии сквозит основная тенденция: свалить на евреев ответственность за экономическую разруху края, где хозяевами положения были помещики. Но Державин не ограничился оценкой экономической деятельности евреев: он хотел изобразить их внутренний быт, верования, воспитание и обучение, общинные порядки, «нравственное состояние». Для этого он пользовался разнообразными источниками. Составляя свою записку в Витебске, осенью 1800 года, он собирал сведения о евреях среди враждебного им мещанства и купечества, среди «учёных» преподавателей иезуитский коллегии, в присутственных местах и даже у «самих казаков». Впрочем, Державин имел под рукой также два проекта «просвещённых евреев». Автор одного из них, богатый купец, бывший поставщик армии Потёмкина - Нота Шкловер, живший в те годы в Петербурге и знавший настроение правительственных сфер, предлагал привлечь евреев к фабричному промыслу, который следует завести, в связи с земледелием и скотоводством в особо отведённых колониях, «по близости черноморских портов». Другой прожектёр, врач Франк из Креславки (Витебская губерния) - по-видимому, немецкий еврей из последователей Мендельсона - предлагал через Державина правительству обратить внимание на реформу еврейской религии, которая «в своей первоначальной чистоте покоится на простом деизме и на требованиях чистой морали», но с течением времени была извращена «глупостями Талмуда». По мнению Франка, нужно и в России идти по стопам Мендельсона, открывать для евреев общественные школы, где бы молодёжь обучалась русскому, немецкому и еврейскому языкам, - а просвещённый еврей будет уже безусловно полезен для государства. Кроме этих проектов, в распоряжении Державина имелись ещё образцы прусских «юденрегламентов», вышеупомянутые отзывы западнорусских маршалов и губернаторов и т.п. На основании всего этого материала сановник, видевший евреев проездом по Белоруссии, решился составить подробнейшее «мнение» о переустройстве еврейского быта. Нарисованная Державиным мрачная картина еврейского быта свидетельствует о поверхностном знакомстве поэта с тем, что он изображал. Оценка явлений часто поражает своей крайней наивностью. Занятия евреев: торговля, аренда, корчемство, факторство - суть только «тонкие вымыслы, под видом прибылей и услуг ближним, истощать их имущество»; школа - «гнездо суеверств»; нравственного чувства у евреев вовсе нет, не имеют они понятия о человеколюбии, бескорыстии и прочих добродетелях. Всё что они делают это «собирают богатства для создания нового храма Соломонова или для плотских удовольствий». После такой странной характеристики, Державин излагает свой обширный проект (88 пунктов) «преобразования евреев». Нужно объявить евреев под «всевысочайшим покровительством» и «попечением» и поставить над ними особого «протектора» - чиновника-христианина, который при помощи особых губернских комиссий должен осуществить дело преобразования: Произвести перепись евреев и дать им фамильные прозвища. Разделить евреев на четыре класса: купцов, городских мещан, сельских мещан и поселян-земледельцев, с обязательством для каждого записаться в какой-нибудь класс. Всю эту массу нужно расселить поровну по разным местам Белоруссии, а излишек переселить в другие губернии. Затем кагалы могут быть уничтожены. Для управления же духовными делами евреев нужно учредить по губерниям «синагоги» с раввинами и «школьниками», а в Петербурге высшее духовное судилище под названием «Сендарин» (так пишет Державин еврейское слово «санhедрин» (синедрион), усвоенное им, очевидно, по наслышке), состоящее под главенством верховного раввина или «патриарха». Далее проектируются репрессивные и принудительные меры: запретить евреям держать христианскую прислугу, отнять у них право участия в городских магистратах, принудить их скинуть отличительную одежду и писать все акты и деловые бумаги на русском, польском или немецком языках. Детям можно учиться в религиозной школе только до 12 лет, затем они должны переходить в общеобразовательные школы. Наконец, правительство должно завести типографию для печатания еврейских религиозных книг «с философическими примечаниями». Таким образом, думает Державин, «евреев род строптивый и лукавый получит образ благоустройства», а царь Павел I, совершив эту реформу, удостоится великой славы за то, что исполнил заповедь: «любите врагов своих и творите добро ненавидящим вас». Таков этот проект смесь странных суждений патриархального россиянина о незнакомой ему культуре с реформаторскими замыслами в казарменно-прусском духе, смесь клерикально-бюрократических воззрений с веяниями просвещения и «философическими» тенденциями, смесь унаследованной юдофобии с каким-то смутным пониманием исторической трагедии еврейства и желанием «сделать их полезными государству». А над всем этим парит дух канцелярской опеки и регламентации, вера, что древнюю культурную нацию можно, по желанию извне, перестроить как кучу фигур на шахматной доске, та вера в спасительность механической реформы, которая преобладала в то время, хотя и в менее наивных проявлениях, и на западе Европы. «Мнение» Державина было передано в Сенат в декабре 1800 года и, вместе с ранее доставленными отзывами западнорусских маршалов и губернаторов, должно было служить материалом для основного законодательного акта о евреях. Но этому уже не суждено было совершиться в царствование Павла I. В марте 1801 года последовала трагическая смерть царя, и дело «еврейской реформы» вступило в новый фазис - борьбы либеральных веяний начала царствования Александра I с воззрениями рыцарей старой Польши и старой России.