Те евреи, которым посчастливилось убежать из лагеря, редко могли надеяться на спасение.

Немецкие документы  очень красноречиво свидетельствуют  об активном сотрудничестве местного населения с новой властью. 

Так «Отчет о деятельности тайной полевой полиции  в зоне оперативного тыла “Юг”»  (отчетный период: 25.3.1942 –25.4.1942 г.) констатирует:

 «Следует обратить особое внимание на то, что большими успехами в борьбе с партизанами  и парашютистами-десантниками мы в значительной степени обязаны добровольному и эффективному сотрудничеству украинского населения и украинских вспомогательных подразделений. Так как оккупационные войска находятся лишь в немногих и очень отдаленных друг от друга гарнизонах, украинская вспомогательная полиция, прежде всего в очень отдаленных районах по собственной инициативе взяла на себя выполнение задач по уничтожению и преследованию партизан.

При этом, несмотря на недостатки в руководстве и боевой подготовке, украинцы показали примерную боевую готовность и были рады своему боевому использованию. Это участие в охранных мероприятиях и карательных операциях отмечалось также и тогда, когда за это еще не выдавалось вознаграждение деньгами или продуктами питания» [1] . (Выделено  мной. - А. Ш.)

То есть немцам помогали «не за тридцать серебряников», как говорила советская пропаганда. Эта помощь была бескорыстной,  разве что возможность присвоить имущество убитых евреев подстегивала эту деятельность.

Помогали немцам не только  те, кто взял в руки оружие  и вступил в полицию или другие пронемецкие формирования. Об этом тоже свидетельствует указанный отчет: «Большая часть гражданского населения также успешно принимает участие в борьбе с враждебно настроенными к немцам лицам и их стремлениями, своими сообщениями и другой помощью» [2]

В свою очередь, советская разведагентура  обратила внимание на то, что местное население проявляет симпатии к оккупантам.

В отчете одного из агентов сообщается, что «имеют место случаи, когда крестьяне доносят старостам и немецкой комендатуре о появлении незнакомого человека на дороге или в селе» [3] .

Но если подобное поведение крестьян касалось не только евреев, а вообще всех чужаков, появлявшихся в том или ином месте, то охота на евреев была повсеместной  и особо ожесточенной.

О характерном отношении  значительной части украинского населения к евреям существует много свидетельств.

На допросе органами НКВД 10 марта 1944 г. Петр Олейник, служивший в украинской полиции в селе Волчковцы Каменец-Подольской области, на вопрос следователя: «Грабил ли  людей?» - искренне, наивно отвечает: « Нет - но жидив» [4] .

Исай Яковлевич Подольский, скрывавшийся под именем Анатолия Тросницкого - это имя осталось с ним на всю его жизнь - в письме из США  рассказывает о том, что при  выходе из окружения он две недели прожил в одной крестьянской семье. Он задает себе вопрос: «А если бы знали, что я еврей, помогли бы?» И сам отвечает: «Я думаю, что нет. И вот почему. Ночью, когда я лежал на печи, в хату зашел еще один окруженец, явный еврей по внешности. Парень был контужен, хватался руками за голову и нечленораздельно мычал. Я слышал, как хозяин сказал жене: «Той на пичи наш хлопец, а цей жид. Накорми его и пусть  идет с богом. И парня выпроводили на верную гибель. Моя нетипичная внешность помогла мне» [5] .

Что ж, спасибо хотя бы за это: не выгнал сразу, накормил, не передал парня-еврея полиции или немцам.

Киевлянин Борух Литвиновский  участвовал в боях за Киев в 1941 г., оказался в окружении и  пришел домой.  Соседка вызвала полицию, и украинские полицаи расстреляли его во дворе дома, где он жил, а предательница еще в начале 90-х жила в Киеве [6] .

Шмуль Митберг из окружения в районе Новоград-Волынска Житомирской области пробрался в родное село Мархлевск (Довбыш), и односельчане согласились отвезти его в партизанский отряд.

 Договорились, если в пути попадутся немцы, то он выдаст себя за поляка. По дороге напоролись на немецкий патруль: немецкий офицер спросил документы. Митберг предъявил фальшивые, назвался, как было договорено, польским рабочим. Немец покрутил документы и велел продолжить путь. Однако полицай  узнал Митберга и сказал, что это Шмулик из Мархлевска, еврей. Немецкий офицер, привыкший к бюрократии и порядку, не поверил. Тогда полицай заявил, что, если они не верят, он сам  застрелит этого «юду» на месте.И застрелил его [7] .

Местные полицаи и обычные жители сел и городов вылавливали, предавали, а нередко и сами убивали окруженцев или бежавших из плена   солдат-евреев.

Давид Комиссаренко в июле 1941 г. бежал из лагеря в районе Гомеля. «В 15 км. от Малина в деревне Белый Берег двое полицейских задержали меня: “Мы по походке увидели, что ты еврей”» [8] .

В Коростене был выдан и повешен предателями Наум Дубровский, который вернулся домой из киевского окружения [9]

Военфельдшер Ида Торпусман попала в плен, ей удалось бежать, пробралась домой в Коростень и была выдана соседями, захватившими ее дом. «Украинские полицаи водили ее по улицам Коростеня и пилили ее на части. Особенно отличился бывший дворник Народа» [10] .

Лейтенант Борис Шор «19 июня  1941 г. по окончании пехотного училища прибыл во Львов, попал в окружение, добрался до Киева. Выдала его дворничиха, на глазах которой он вырос» [11] .

Меер Новосельский  выбрался из окружения и пришел в оккупированный  Киев домой переодеться. «Выдала его, как еврея и военнослужащего, дворничиха Джигаль Татьяна, занявшая квартиру семьи» [12] .  

Также погибли в Киеве бежавшие из плена и выданные дворниками Иосиф Гогерман [13]   и Мотл Котляр [14] .

Предательская роль дворников была столь заметна, что это отмечено в разведсводках агентов НКВД о положении на оккупированной территории.

 Так, в докладной записке от 15 ноября 1941 г.  о положении в оккупированном Киеве, предназначенной  начальнику 4-го отдела НКВД УССР майору Князеву, говорится: «Крепко помогают немецкой полиции вскрывать коммунистов, чекистов и других ответственных работников дворники и зав. жилкопами, которые являются выходцами из населения раскулаченного…  При советской власти пристроились дворниками и работниками в жилкопах» [15] .

Характерно, что сам источник сообщения объясняет причину поведения дворников. Действительно, большинство из них  составляли бывшие крестьяне, бежавшие в город в начале 30-х годов от коллективизации. Многие из них ненавидели советскую власть, но в предвоенные годы были доносчиками НКВД, отвечали за все происходящее в подведомственном им доме. С приходом гитлеровцев своим предательством они сводили счеты не только со своими жильцами-евреями, но и со всей советской властью, страстно ненавидя ее.

Айзика Сидермана выдали соседи. Свидетели рассказывают, что «его с вырезанной на теле звездой водили по улицам Киева» [16] .

Изя Ципензон служил в Бресте, попал в плен, бежал. Пробрался домой в Одессу и был повешен соседями [17] .

В  Одессе погиб и Евсей Лавентман.  Его дочь Ева рассказала,  что «отец попал в плен,  но ему удалось бежать из лагеря. Отец добрался домой, но семья его уже эвакуировалась,  и он пошел в дом, где жила няня, старенькая украинка баба Юля, она его помыла  и переодела, но его увидел сосед-полицай Павка (отсидел после войны 10 лет), забрал его и увел к фашистам» [18] .

Конечно, были местные жители, которые, рискуя собственной жизнью, помогали евреям.

 Отношение к евреям стало пробным камнем на человечность и порядочность. Причем эти категории по-разному понимались даже в одной семье.

Курсант танкового Харьковского училища Абрам Кривонос был направлен в действующую армию, попал в плен, бежал, скрывался у своего отца в г. Сватов. Был выдан своей теткой-русской Верой Канцедаловой. После издевательств  А.Кривонос был расстрелян 16 сентября 1942 г. [19]

Яков Полищук рассказывает, что всю зиму 1941 г. в селе Зазымнем «укрывала меня простая украинская женщина баба Акулина. Я помогал ей по хозяйству. Сын ее Прокоп в селе был полицаем. Он частенько наведывался к матери: “Жидочка ховаеш, прийде и на него час”. И однажды она сказала мне: “Тоби треба уходиты, вин знае кто ты”» [20] .

Однако не все так просто. Тысячи военнопленных и окруженцев, в основном, конечно, не евреев, были спасены местными жителями.

К счастью, находились и те, кто, рискуя собственной жизнью, помогал бежавшим  евреям-военнопленным.

В спасении Семена Сотникова,  попавшего в плен в 1941 г. и бежавшего из Симферопольского лагеря, приняли участие несколько семей: Малышко, Рублевых, Руденко и их дети. Его скрывали в погребе, а затем в течение двух лет в деревне Кактагай неподалеку от Симферополя [21] .

Лейтенант  31-й мотостр. дивизии Борис Ефимович Менис был тяжело ранен и оставлен на поле боя 29 декабря 1942 г. в боях за Красновку Донецкой области. Немцы добивали раненых. Он очнулся в момент, когда над ним встали двое. Глаза Мениса и немца встретились. Немец скомандовал: «Ауфштейн!» - «Встать!» Несколько пленных, бойцы его роты, поддержали лейтенанта и помогли ему идти. Раненых отвели в деревенскую школу, в которой находился  госпиталь.

 В госпиталь приходили местные девушки, приносили еду, помогали раненым. Однажды, опасаясь, что при проверке могут обнаружить, что он еврей, Менис обратился к одной из девушек, 18-летней Тамаре Баранцевой: «Спаси меня». Ночью Тамара с подругой  пришли в госпиталь, переодели Мениса в женское платье, сказали охраннику, что ведут родственницу, для пущей уверенности дали ему бутылку водки, и он пропустил их за ворота госпиталя. Из деревни его вывезли в Луганск. Тамара прятала Мениса, ухаживала за ним, а когда в город вошли части Красной Армии, его взяли в  эвакогоспиталь.  В госпитале Менис находился с 23 марта  по 13 июня 1943 г. После выздоровления  - вновь ушел на фронт и дошел до Берлина. Умер в 1986 г. [22]  

Раиса Гершман, медсестра 28-й роты медусиления Юго-Западного фронта, вместе со своей частью в сентябре 1941 г. попала в окружение в Полтавской области. «Долгих три недели мы блуждали по украинским селам. На пути встречались разные люди. Одни, отрывая от себя, давали нам краюху хлеба, миску горячей похлебки, помогли сменить военную форму на гражданские лохмотья. Другие не пускали на порог, а в двух случаях на нас донесли в полицию.

 Однажды на нашем пути оказался немецкий офицер и его ординарец. Мой облик вызвал у офицера подозрение – углядел, надо полагать, во мне еврейку и приказал следовать за ним. Идем через село мимо незнакомых, похожих одна на другую украинских хаток. Надежд на спасение никаких, прощаюсь с жизнью… И вдруг старая крестьянка вышла со двора, увидела немцев, увидела меня, одетую в лохмотья девушку. К этому времени местные жители хорошо понимали, что к чему. Вот и в данном случае женщина поняла ситуацию… “Дочь моя”, - кинулась она мне навстречу. И так искренне убеждала немцев, так молила меня отпустить, что те, постояв, что-то прикинув, освободили меня. Я, не проронившая ни одной слезы, за все три недели выхода из окружения, долго плакала на плече этой святой, необыкновенной женщины. После войны, при первом представившемся случае, я нашла домик той старой женщины, моей спасительницы. Увы, ее уже не было в живых. Пусть земля ей будет пухом!» [23]

Давид Эпштейн вместе с еще одним евреем-солдатом выходил из киевского окружения. По пути их задержали полицаи и отвели к старосте. Староста отпустил  полицейских, накормил задержанных и спросил, кто они.

«-Мы  - грузины, - ответил Эпштейн.

- Знаю, какие вы грузины, - был ответ. - Уходите побыстрее, я покажу вам дорогу…

Ребята поблагодарили, но, уходя, все же оглядывались, боясь подвоха: ведь в руках старосты был автомат» [24] .

Эпштейн с другом спаслись. Они перешли линию фронта и вновь сражались в рядах Красной Армии.

Причины, мотивы помощи военнопленным вообще и евреям-военнопленным  в частности,  на оккупированной территории были различными.

Никакой статистики по этому поводу нет и быть не может, однако можно отметить несколько закономерностей.

У многих, оказывавших помощь военнопленным, сыновья, мужья, родственники служили в Красной Армии. Они могли оказаться  в подобном положении - бежать из плена, скрываться, и спасители верили, что  и их близким кто-то поможет.

Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и идеологические мотивы:  патриотизм, ненависть к оккупантам, участие в движении сопротивления.

Однако чаще не идеология, а человеческое сострадание,  неподвластные  никакому научному анализу доброта и порядочность, руководили спасителями.

Помощь оказывалась как совершенно чужими людьми, так и близкими, знакомыми, если скрывавшиеся приходили в родные места.

Инициаторами помощи выступали как сами гонимые: просили помочь, так и  спасители.

 Во многих случаях женщины, оставшиеся без мужей, ушедших на фронт,  оказывали приют беглецам. Этих мужчин в селах так и называли «зятья», «зятьки».

Неоднократно всепобеждающая сила любви, не знающая национальных предрассудков, спасала евреев-военнопленных.

Константин Ахиезер бежал из плена и вернулся домой в  Одессу, где свирепствовали румыны. Родителей дома уже не застал. Случайно встретил на улице подругу юности Неонилу Чистюхину.

В письме К. Ахиезер пишет: «Она знала, что я еврей, и, увидев меня, расплакалась, так как понимала, что грозит еврею в оккупированной Одессе. Она рассказала, что мои родители - отец Вульф и мать Малка  и сестра Сима сожжены в Каховских казармах. Она повела меня к себе домой, и ее родители Николай Маркович и Елена Кирилловна Чистюхины согласились приютить меня. Я тайком от соседей пробрался в их квартиру и прятался там около года. Меня прятали в кладовке, в  подвале, под кроватью. В случае проверок им удавалось переправлять меня в сарай. Но квартира была коммунальная, и мы боялись, что соседи узнают  обо мне, и тогда погибну не только я, но и вся семья Чистюхиных.

Когда пребывание в доме стало опасно, Неонила упросила своего знакомого из города Котовска – Всеволода Касперовича, взять меня с собой в Котовск, где меня никто не знал. Я в сопровождении Неонилы добрался до Котовска, где и проживал под чужим именем  Дмитренко Константина Андреевича до освобождения Котовска в марте 1944 г. [25]

В июле 1941 г. попал в плен Яков Мейлах. В лагере военнопленных в Борисове взял имя погибшего солдата. А что произошло дальше, рассказала в своем письме Елена Юльевна Воротчик. «В период оккупации моя мать зарабатывала хлеб, работая в немецкой воинской части, охранявшей лагерь военнопленных. Туда приходила и я помочь маме доить коров. Там познакомилась и подружилась с молодым и очень симпатичным военнопленным, которого звали Яков. Я и мама стали давать ему хлеб, картошку, когда он заболел дизентерией, я достала ему лекарство. Яков был похож на еврея, и однажды я спросила его об этом. После некоторых колебаний, чувствуя мою привязанность к нему, он признался, что живет под чужим именем, и ждет неминуемого разоблачения. Это признание потрясло меня, и я без раздумья решилась помочь человеку, который, невзирая на смертельную опасность, доверился  18-летней девушке. Наверно, он видел, что я в него безумно влюблена и на донос не способна.

Дома я рассказала обо всем матери и старшей сестре. Решено было действовать через начальника паспортного стола, которому я сказала, что в лагере находится брат мужа моей сестры, и попросила освободить его.  Этот человек за взятку сделал для Якова необходимый документ. Однако из лагеря Якова не отпустили. Кто-то донес, что Яков - еврей, и его посадили в карцер.  Из карцера Якову помогли бежать его друзья-военнопленные.  В течение нескольких месяцев наша семья скрывала Якова то в подвале, то на чердаке. Только, когда в лагере полностью сменилась охрана, и  Яков получил справку на фамилию Воротчик, он смог выйти на волю, и мы решили пожениться. Шел 1942 г. А прожили мы в любви и согласии почти 47 лет, вплоть до его смерти в 1989 г.» [26]

Из того же Борисовского лагеря  был спасен Исаак Ривкинд, скрывавшийся под именем Ивана Рыбкина. Его спасли бывшие сослуживцы  из ресторана, в котором он работал до войны.  Повар Гордеев принос ему хлеб и сало. Но, как пишет Исаак,  «изголодавшийся  желудок не выдержал и я свалился в страшных муках с кровавым поносом. Конец был бы неминуем, если бы к лагерному начальству не явилась бывшая буфетчица нашего ресторана Ванда Можейко. Она представилась сестрой и попросила отдать меня на поруки. А когда меня с ней свели, она тут же подтвердила: « Да, это мой брат Иван, мы родом из Лепеля, где жили по улице Володарского 13. Но я ничего не знала о нем с тех пор, как Советы его вместе с отцом арестовали и выслали». А расхождение в фамилиях Ванда объяснила тем, что носит фамилию мужа, хотя в действительности  она никогда не была замужем.

Немцы придуманную легенду проверять не стали, и меня отпустили. Вероятно потому, что немощный доходяга, находящийся на пороге смерти: я не мог поднять даже одного полена, - казался оккупантам абсолютно безопасным.  Так я оказался дома у Ванды, снимавшей комнату  у старушки Дарьи Герасименко. В течение нескольких месяцев эти люди выхаживали меня как ребенка. Продуктами помогал бывший директор ресторана Юзик Довгалов, работавший  при немцах в столовой. Однако постоянно находиться у Ванды стало опасно. Полицейские стали интересоваться мною. Поэтому меня переправили к железнодорожнику Игнату Копытко, а затем  к моему бывшему сослуживцу бухгалтеру Луке Чапику» [27] .

 Затем Ривкинда передали на попечение бывшего заместителя директора ресторана Иосифа Бабицкого, который  устроил его у своего родственника в деревне  неподалеку от Борисова.  Угроза смерти постоянно висела над Исааком. Были схвачены и расстреляны за патриотическую деятельность Довгалов и Копытко. Однако удача и добрые люди сопутствовали  Исааку. В 1942 г.  на  деревню, в которой скрывался Ривкинд, совершили налет партизаны, чтобы расправиться с местными полицейскими. Командовал отрядом человек, которого Исаак знал с детства. Это был Спиридон Верховодько, который тоже узнал Исаака и принял его  в свой отряд.  Исаак и Ванда Можейко после войны стали мужем и женой.

Из письма Исаака Ривкинда: «В мае 1993 г. Ванда Антоновна Можейко в возрасте 77 лет скончалась, и жизнь потеряла для меня всякий смысл» [28] .

К сожалению, до сегодняшнего дня ни Елена Воротчик, ни Ванда Можейко не удостоены звания Праведник мира.

Пусть эти строки  увековечат их имена в памяти Читателей.

      

Некоторые из евреев, которым удалось бежать из плена и добраться домой , оказывались в гетто.

Так, Меир Офман в  сентябре 1941 г. попал в окружение под Киевом, пробрался  в Прилуки к родным и был расстрелян со всеми евреями города в 1941 г. [29] .

 Шлейме Тамаркин бежал из плена в родной колхоз «Найер лебен» ("Новая Жизнь")  неподалеку от местечка Ляды  Витебской области. Пробрался в гетто, где находилась его семья, и был расстрелян 2.04.1942 г. вместе с евреями гетто [30] .

Счастливо обошлась  судьба с Григорием Блиндером. Он  в 1941 г. попал в плен к румынам, скрыл свое еврейство, а в 1942 г. бежал из плена и разыскал свою семью в гетто в г. Бершадь. Ему удалось вместе с семьей дожить до  освобождения Бершади в апреле 1944 г. [31]

Только удивительное везение спасло от смерти Хуну Исааковича Фарбмана. В августе 1941 г.  после ранения в боях под Уманью  он  попал в плен. За три месяца плена дважды пытался бежать, но неудачно. В ноябре 1941 г. во время перевозки пленных в Германию побег удался. В Полонном, где жила семья Хуны, большая часть евреев была  уже расстреляна, оставшихся, среди которых  были его жена и ребенок, перевели в гетто в Шепетовку.  Хуна пробрался туда и  разыскал семью.

Однако через несколько дней всех повели на расстрел. Во время расстрела, «раненный в ногу, я упал в яму и потерял сознание. Ночью я вылез из-под трупов и сутки полз до городка Славута, где надеялся найти помощь от дальних родственников, но никого из них уже не было в живых. Меня спасла украинская женщина Александра Лушникова. Рискуя жизнью не только своей, но и близких, она отправила меня в дальнюю деревню к матери. Но в деревне все люди на виду. Полицаи спрашивали о новом человеке, да еще с больной ногой. Пришлось вновь перебраться в Славуту, где Шура жила вместе с сыном Николаем. Она работала уборщицей в клубе и занимала две комнатки, примыкавшие  к лестнице. Я сделал дверь на лестницу, откуда можно было бежать на чердак и даже на крышу. Там я спасался во время облав. Шура не раз падала в обморок, услышав выстрелы. Прежде всего, она боялась за сына. Вместе с мальчиком она делилась со мной  скудным куском хлеба, лечила. Так я спасался около года до прихода  в 1943 г. в Славуту Красной армии» [32] .

В начале января 1944 г. во время Корсунь-Шевченковского сражения 67-я механизированная бригада, в которой служил Михаил Шарфман отступала. Около села Палеевка Михаил был окружен немцами и расстрелян в упор. Немцы сочли его убитым, однако Михаил был тяжело ранен. Его подобрали крестьянки-украинки  Анастасия Хомовна Пономаренко и Пелагея Григорьевна Ценцура. «Они меня, раненого солдата-еврея, длительное время укрывали, лечили, кормили.  Однажды я задал Анастасии Хомовне вопрос: знает ли она, какой опасности подвергает себя и своего сына. Она ответила, что знает. Она сказала мне: «Если придут немцы, я вытолкаю на улицу Толика, а с нами пусть делают, что хотят». Многие жители села помогали поднять меня  на ноги. Они рисковали своей жизнью тем более, что в селе стоял немецкий гарнизон», - пишет Михаил Шарфман [33] .

Таких как Тамара Баранцева, Елена Воротчик, Ванда Мажейко, Неонила Чистюхина, Анастасия Пономаренко, Пелагея Ценцура, баба Юля, баба Акулина,  неизвестный староста и других, чьих имен и фамилий мы, к сожалению, никогда не узнаем, было много, но все они были скорее исключением из правил. В сотни раз больше было тех, кто если не убивал сам, то предавал, обрекая на смерть беглецов.

Лишь незначительному числу евреев-военнопленных после побега удалось либо найти убежище, либо добраться до партизанских отрядов, либо, перейдя линию фронта, после трудных проверок вернуться  в армию.

В. А. Янкилевич служил в танковых частях, в июле 1941 г. в районе Пинска попал в плен, в лагере назвался фамилией погибшего солдата Куриленко.  После удачного побега примкнул к партизанам Полесья и погиб в бою [34] .

Дважды улыбнулась судьба А. Г. Михайлову-Шпольскому. Профессиональный военный-чекист, начальник особого отдела 29 стрелковой дивизии, в 1938 г. был арестован. Ему в отличие от многих репрессированных повезло: его освободили из заключения в 1940 г., однако в должности и звании не восстановили.  В начале войны ушел добровольцем на фронт. Был командиром орудия 295-й стрелковой дивизии.

 В сентябре 1941 г. А. Г. Михайлов-Шпольский тяжело раненным попал в плен, бежал из Винницкого лагеря, вступил в партизанский отряд «За Родину», а затем был назначен начальником особого отдела 2-ой Украинской партизанской бригады им. Сталина [35] .

В представлении о награждении Орденом Боевого Красного Знамени Бориса Пинхусевича говорится, что он был оставлен раненым на поле боя и 10 сентября 1941 г. попал в плен.  В лагере назвался Пинчуком, возглавил подпольную работу среди военнопленных в лазарете г. Остер Черниговской области. Затем во главе группы военнопленных бежал к партизанам.  Вскоре в марте 1943 г.  Б. Пинхусевич стал политруком роты партизанского отряда им. Буденного, а с августа 1943 г. был назначен комиссаром отряда им. Ворошилова [36] .

Капитан Яков Борисович Письменный попал в плен при выходе из киевского окружения в сентябре 1941 г. Из лагеря для военнопленных он совершил побег, но был пойман и при задержании ранен. После этого Письменный был отправлен в концентрационный лагерь в Польшу. Находясь в лагере, он связался с польским движением сопротивления, вновь бежал и с августа 1943 г. стал бойцом, а с января 1944 г. - комиссаром партизанского отряда им. Калинина [37] .

Лейтенант Абрам Соломонович Лихтенштейн войну встретил в должности помощника командира роты 57 полка войск НКВД.  Попал в плен 6 октября 1941г при выходе из  киевского окружения западнее Прилук. В лагере состоял членом подпольной организации. В марте 1942 г. бежал из лагеря. С декабря 1942 г. по февраль 1943 г. был комиссаром отряда «Чапаев» [38] .

И. И Резников - лейтенант, бежал из Шепетовского лагеря военнопленных, вступил в партизанский отряд, стал командиром батальона партизанского соединения им. Берия – представлен к награждению орденом Красного Знамени [39] .

В. Ю. Рогинский - радист,  будучи раненым, попал в плен, где находился с 21сентября по 17 октября 1941 г, бежал из лагеря, скрывался на оккупированной территории, вступил в партизанский отряд им. «Чапаева» и за участие в боевых и диверсионных операциях представлен к награждению орденом  Отечественной войны  I степени [40] .

М. М. Сафра был в плену  с 27.5.1942 г. по 4.9.1942 г., бежал из лагеря и вступил в партизанский отряд, где стал политруком роты отряда им. 25-летия Украины - представлен к медали «За отвагу» [41] .

Многие евреи смогли выбраться из лагерей, выдав себя за украинцев, которых немцы летом и осенью 1941 г. отпускали по домам.

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что бежавшие из плена евреи становились самыми активными организаторами или участниками подпольного антифашистского и партизанского движения. Интересно, что на это обратил внимание Венгерский генеральный штаб. Так, в книге «Об опыте текущей войны», изданной в Будапеште в 1942 г. для служебного пользования, подчеркивается: «Когда разгорелось пламя партизанского движения, большинство 14-60-летних евреев-мужчин, руководимые непримиримой ненавистью, питаемой к державам оси, стали искать и находить убежище у партизан… К этой группе принадлежат также те евреи, военнопленные, которым удалось скрыть свою национальность, ввести в заблуждение немецкое командование, выдав себя за украинцев, добились освобождения из лагерей для ухода домой» [42] .

   Советские евреи-военнопленные сражались и в партизанских отрядах европейских  стран, куда  отправляли советских военнопленных.  В начале 1944 г.  с группой военнопленных бежал из лагеря в Италии Ф. Н. Мосушвили, грузинский еврей, выдававший себя за грузина. Вскоре они вступили в  один из партизанских отрядов Италии. Ф.Н. Мосушвили назначили помощником ком. взвода, входившего в батальон «Пеппино» 181-й бригады «Рено Серваден». 3 декабря 1944 г.  Ф. Н. Мосушвили погиб в бою.  Посмертно  был награжден  высшей итальянской наградой - золотой медалью «За воинскую доблесть». Он стал вторым, после  Ф. А. Полетаева, советским гражданином, которому присвоено звание национального героя Италии [43] . Однако если имя Ф. А. Полетаева стало широко известно в СССР  в 60-е годы и ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза, то о Ф. Н. Мосушвили  почти никому не известно.

   В Бельгии в 4-м партизанском полку под командованием Жана Коллара сражался отряд из советских военнопленных, которым командовал Г. Ц. Лерман, награжденный за героизм бельгийским орденом [44] .