Катастрофа 1941 г. – разгром и массовое взятие в плен миллионов военнослужащих Красной Армии – не могла быть вызвана только военными просчетами, ошибками, превосходством германской военной машины. Были  и другие, возможно, даже более серьезные причины.

1. Внутренняя политика и ее последствия. Невозможно из причин, способствовавших добровольной сдаче в плен, исключить последствия сталинских репрессий, коллективизации и голода 30-х годов в Украине, на Северном Кавказе, в Поволжье, на юге Центрально-Черноземной области, в Западной Сибири, в Казахстане; фактический разгром и уничтожение религиозных структур всех направлений.

С 1929 по 1933 г. в СССР было репрессировано от 10 до 15 млн. крестьян [1] .

 Миллионы жизней унес голод 1932–1933 гг. Особенно страшны были его последствия на Украине и в Казахстане. По официальным данным  ОГПУ только за четыре месяца с 1 декабря 1932 г. по 15 апреля 1933 г. умерло 2 420 10 человек. На этом подсчет был прекращен [2] . Всего, по разным  данным,  от голода в Украине за 1932–1933 гг. погибло  от 5 до 7 млн. человек [3] . В Казахстане от голода умерло более 2 млн. человек – более половины коренного населения [4] .

Беспрецедентный характер носили антирелигиозные репрессии. В 1915 г. русское православное духовенство насчитывало в своих рядах 140 епископов, 112 626 священников, диаконов, псаломщиков и 29 128 монахов и монахинь, что составляло  в целом 141 757 служителей и служительниц Русской Православной церкви. В 1941 г. русское православное духовенство насчитывало всего 4 архиерея и около 500 действовавших священнослужителей.  За 24 года  Советской власти расстреляно 130 тыс. представителей православного духовенства.  Пик репрессий пришелся на 1937–1938 гг., когда было расстреляно 85 300 священнослужителей [5] .

Подобные репрессии коснулись всех религиозных конфессий, без исключения. В 1932 г. в СССР объявлена антирелигиозная пятилетка: к 1 мая 1937 г. должны были ликвидировать все церкви, мечети, синагоги, объявленные центрами, вокруг которых группировались антисоветские элементы [6] .

Подобная  политика и преступления не могли не породить недовольство у значительной части  населения.  В 30-е годы неоднократно дело доходило до открытого противостояния власти и народа. Так, в 1928 г. произошло восстание в Забайкалье и Зырянском районе Томской области;

 1930–1933 гг.: волна крестьянских выступлений, связанная с коллективизацией;

 1931 г.: повстанческое движение в Тамбовской области, восстание на Алтае,  в Ростовской области (Сальский район), в Дагестане, массовые волнения на Урале;

1932 г.: войска ОГПУ ведут борьбу с повстанцами на Алтае, восстание перекидывается  в Западную Сибирь, осенью вспыхивает восстание на Кубани в станице Тихорецкая;

 Июль 1933 г.: восстания на Северном Кавказе и в Закавказье, рабочие волнения на Урале, на рудниках и заводах Донбасса, забастовка Ивановских ткачей.

Осень 1934 г.: массовый выход молодежи из комсомола. По словам одного из основателей комсомола Чаплина, «реакция в комсомоле переросла оппозиционность и вырабатывается в контрреволюционность, антисоветизм и прямую контрреволюцию» [7] .

 С нападением Германии на Советский Союз многие  увидели  в войне возможность свести счеты со своими обидчиками, как с конкретными, так  и  с самой советской властью.

Смелость высказываний  и  нетерпение  в ожидании прихода немцев   проявились уже в первые дни войны даже в тылу. Это подтверждает, например, справка Николаевского обкома партии «О политико-мораль-ном состоянии населения  Николаевской области  в связи с объявлением войны  фашистской Германией  Советскому Союзу, по состоянию на  15  июля 1941 г.»:

В колхозе «Авангард» колхозница Тютюник заявила: «Когда придут немцы, мы все заберем у тех, кто нас раскулачивал, особенно с ними рассчитаются семьи репрессированных».

В споре с колхозницей Никитенко, некая Гайдук М. выразилась: «Сюда нужен Гитлер, чтобы вас половину выбить».

Во Владимирском районе, в колхозе им. Ленина «гражданка  Терехова –  муж  Тереховой  участник  банды Григорьева – заявила колхозникам следующее: «Мундир мужа дождался того времени, когда он его  наденет, а я сама буду ему помогать рубить головы большевикам».

 «Дети отдельных   колхозников  колхоза «Прогресс»  говорят: «Скоро не будет большевиков, наш папа вернется» [8] .

Бывший советский офицер А.Алымов, добровольно перешедший на сторону немецкой армии, в своих воспоминаниях, написанных после войны, точно подмечает настроения ожидания различных  категорий жителей Ставрополя перед приходом немцев: «В Ставрополе не встречали немцев с цветами и хлебом-солью, как это было несколько дней  спустя в Пятигорске и Кисловодске, но в час их вступления, несомненно, весь город вздохнул полной грудью. Убежденные враги большевизма видели в победе немцев разгром своего исконного врага; бывшие  собственники  –  надежду   на хотя бы частичное возвращение их имущества, репрессированные и жившие по фиктивным документам – освобождение от вечного страха перед НКВД, голодные –  возможность насытиться...» [9] .

О настроениях, царивших среди бойцов  маршевого  батальона 48-й пехотной дивизии,  которая дислоцировалась в Латвии, вспоминает доброволец этой дивизии С.Абрамсон: «Спустя 24 часа после зачисления в батальон я знал, что людей, готовых сражаться с немцами и умереть за советскую власть, можно перечесть по пальцам. Часть мобилизованных перед самой войной из Калининской и Псковской областей при первой возможности дезертировали, бросая оружие, иногда, захватывая его с собой, и спешили делить колхозы,  а воевать с немцами  у  них  желания  не  было» [10] .

 О том же поведал немцам перебежчик П. Болосков: «90% солдат ненавидят колхозную систему» [11] .

 Немецкие кинохроникеры неоднократно снимали сцены, когда местные женщины с иконами в руках (особенно на Украине) благословляли проходящие мимо колонны немецких войск, а мужчины разрушали памятники Ленину и Сталину, уничтожали все символы того режима, который терроризировал их много лет.

Правда, пройдет всего полгода и кадры советской кинохроники запечатлят точно такие же сцены – женщины крестят и благословляют советских солдат, принесших освобождение подмосковным городам и селам. Немецкая оккупационная политика, с ее открытым террористическим оккупационным режимом, раскрыла глаза многим, и люди предпочли убийце Гитлеру  своего доморощенного тирана Сталина.

Однако, учитывая безусловные симпатии и надежды, связанные с приходом немцев, у определенной части населения, необходимо отметить то, на что обратил внимание деятель русской эмиграции Б.Двинов, которого никак нельзя  обвинить в приверженности к советской власти: «Надо раз и навсегда отказаться от кой для кого весьма удобных, но    совершенно неверных настроений о том, что будто Красная Армия и русский народ только и мечтали о приходе немцев. Это представление ни в малейшей степени не отвечает действительности. Признавая  наличие элементов пораженчества в армии и народе, необходимо в оценке его строго соблюдать пропорции. К тому же пораженчество было довольно скоро изжито даже в этих скромных размерах. Этому способствовало то, что завоеватель очень скоро сбросил маску “освободителя народов” и явился русскому народу во всей реальности жестокого бездушного поработителя» [12] .

2. Национальные проблемы. Важное значение имело усиление с началом войны национально-освободительных, антисоветских и антирусских тенденций в некоторых союзных  и  автономных  республиках, краях, областях и районах. 

   Значительная часть призывников из Западной Украины,  ставшей советской только в 1939 г., не желала служить в Красной Армии вследствие традиционных антирусских, а теперь и антисоветских  настроений, усилившихся за полтора года советской власти.

 О том, что немецкие войска могли рассчитывать на  помощь «западников», свидетельствуют следующие факты: «12 сентября 1939 г. адмирал  Канарис, начальник управления  разведки  “Абвер”, получил приказ  поднять  восстание  в  украинской части Польши, провоцируя украинцев на уничтожение евреев и  поляков. С  этой целью немецкая  разведка  наладила  контакт  с Андреем Мельником, главой Организации украинских националистов (ОУН). Однако приказ пришлось  отменить,  поскольку  17 сентября 1939 г. Красная Армия  вошла в южную часть Восточной Польши, где проживали  украинцы. Вся подготовка  восстания была приостановлена, и 23 сентября в угоду Сталину Гитлер издал приказ, по которому  украинцам воспрещалось переходить через немецко-русскую демаркационную линию, то есть покидать  территорию, занятую  Красной  Армией» [13] .

Уже весной 1941 г. ОУН вела усиленную подготовку вооруженного восстания, которое было приурочено к началу войны Германии против СССР. Во второй половине апреля 1941 г. НКГБ УССР  докладывал секретарю ЦК  КП(б)  Украины  Н. С. Хрущеву: «Материалы, добытые в процессе агентурной разработки и следствия по делам участников ОУН, в том  числе воззвания и листовки организации, свидетельствуют, что во время войны Германии с СССР роль “пятой  колонны” немцев будет выполнять ОУН. Организация хорошо вооружена и может представлять серьезную силу...  ядро нелегалов лишь в  Западных областях УССР составляет около 1000 человек» [14] .

 Именно эти «законсервированные» оуновцы станут в 1941 г. основными  организаторами  различных групп, нападавших на отступающие части Красной Армии,  убивавших  евреев и поляков.

Подготовка ОУН к войне шла чрезвычайно активно, о чем свидетельствуют данные,  полученные  советскими  разведчиками  в конце апреля  1941  г.: «Под руководством ОУН из украинцев на территории генерал-губернаторства создаются формирования военного типа, так  называемые  сотни  и  отряды  “сечевых  стрельцов”. “Сечевые стрельцы” должны будут составить основной костяк будущей украинской  армии. Руководство ОУН засылает специальных эмиссаров на территорию Западных областей УССР с  заданиями в целях  подготовки  свержения  советской власти путем восстания» [15] .

Весной 1941 г. на территории Германии из украинских националистов были сформированы  два  легиона, предназначенные для ведения боевых действий против СССР. Один из  таких  отрядов  –  «легион им.  Коновальца» – был сформирован при непосредственной помощи немцев  в  Германии  в марте 1941  года.  Впоследствии он был переименован немцами в легион «Нахтигаль» («Соловей»). В  легионе было около 400 членов ОУН. Состоял он из трех групп: первая – около 150 человек, формировалась в Бранденбурге; вторая – 100 человек, дислоцировалась  в  г. Криница, третья – около 100 человек, в районе Карпатских гор.

 В мае 1941 года, после прохождения военной подготовки, все три группы были передислоцированы в г. Нойгамер и сведены в батальон. В середине июня 1941 г. он был переброшен к советской границе, а с началом войны вторгся на территорию Советской Украины.

 29 июня, после того как части Красной Армии оставили Львов, легион вошел в город первым. Украинскими националистами был сформирован и «Южный легион», впоследствии названный «Роланд» [16] . Кроме того, в первые дни войны украинские националисты на местах создают различные добровольческие формирования.

 В конце июня в районах украинского Полесья они получают приказ активно действовать против отступающей Красной Армии и не допускать мобилизации украинцев  в Красную Армию.

А в июле 1941 г. все отряды объединяются под единым руководством и получают название  «Полесская Сичь».

«Приказ № 1

От 28 июня 1941 г., село Немовичи, район Сарны.

КО ВСЕМ КОМАНДИРАМ БОЕВЫХ ГРУПП ПОЛЕСЬЯ

 

I. Приказываю всем боевым группам сейчас организовать небольшие повстанческие отряды  и начать диверсионные акты в тылах Красной Армии.

ЗАДАЧИ:

I. 1. Срывать мосты и связи. 2. Уничтожать транспортные средства. 3. Собирать точные сведения по оборонительным сооружениям большевиков и немедленно направлять ко мне или непосредственно передавать на фронт немецким частям. 4. Не допускать в большевистские части украинцев, мобилизованных советами.

II. В местах, освобожденных от большевиков, – захватить власть, организовывая народную милицию с желто-голубыми повязками. Везде вывешивать желто-голубые знамена, организовывать торжественные встречи немецких войск. Приступить к организации нового отечественного порядка.

III. Диверсионные нападения на большевиков осуществлять в таких условиях, которые исключают их возвращение и злостного уничтожения местного населения.

ГОЛОВА УКРАИНЫ  ТАРАС БУЛЬБА» [17] .

 

 Понятно, что большинство западно-украинских жителей скрывались от мобилизации, а будучи мобилизованными, старались при первой возможности дезертировать и уйти домой, или перебежать к немцам.

Большая часть военнослужащих, мобилизованных  из присоединенных к СССР в 1939 г. районов  Западной Украины, не  имела никакой военной подготовки, была неграмотна и характеризовалась в штабных документах низкими  морально-боевыми качествами.

Так, во время  отхода  в  72-й, 99-й стрелковых дивизиях 26-й армии многие из мобилизованных разбежались по своим селам. Были  случаи их отказа стрелять по противнику. Генерал Потапов даже решил, что «для более успешных действий необходимо  освободить части  от  приписного состава западных областей, так как последние показали неустойчивость в бою» [18] .

В 99-й дивизии 80 человек из мобилизованных Львовской области отказались стрелять. Все они были расстреляны перед строем [19] .

Имеются многочисленные примеры того, что и польское население западных областей, прожив полтора года под советской властью, продолжает видеть в ней власть оккупантов. Большинство поляков этих областей также выступает против советской власти и даже благожелательно относится к немецкому вторжению.

В одном из писем с фронта неизвестный (фамилия неразборчива.–  А.Ш.) красноармеец пишет:

«Я нахожусь  на фронте: Луцкое направление.  Население, особенно поляки, во многом помогают немцам» [20] .

В других районах Украины ситуация была не намного лучше. И в центральных районах, и на востоке Украины не столько национализм, сколько память о голоде и сталинских репрессиях  вела к массовому дезертирству и сдаче в плен. 

В интервью, данном   автору  в  сентябре  1992  г., М. Рабская рассказала, что в районе Полтавы, в одном из сел, в котором она скрывалась, жители хлебом и солью встречали немецкие войска в августе 1941 г.

 Она же была свидетельницей того, как в село, занятое немцами, строевым шагом вошло несколько сот человек в красноармейской  форме во главе со своим командиром, с белым флагом, с зачехленным знаменем части. Во время сдачи в плен, командир с тремя шпалами в петлицах (подполковник. – А. Ш.), заявил вышедшим навстречу немецким офицерам  и жителям села: «Если бы мы знали, что эта война против жидов и москалей, мы бы вообще на фронт не пошли» [21] .

 Несмотря на то, что и сегодня российские историки не признают фактов организованной добровольной сдачи в плен, подобные случаи, пусть и немногочисленные, происходят в первые дни войны практически на всех фронтах.

Интерес представляет свидетельство Г.Н.Чавчавадзе, который в 1941 г. был командиром разведгруппы 56-го немецкого танкового корпуса. «В 1941 г. в ночь на 22 июня, когда танки прошли через границу, и немцы шли по Латвии в направлении Двинска… Сижу, высунув через люк голову, смотрю – вдоль нашей колоссальнейшей длины колонны, проходящей прямо по дороге без выстрелов на восток, навстречу идут в строю с оружием советские военнослужащие. Проходят. Я не удержался – кричу: “Здорово, ребята!” Первая реакция на мои слова – вопрос: “Где плен?” Это шла колонна советских военнопленных без немецкой охраны. Сами шли. Причем с оружием» [22] .

В начале войны  было немало и одиночных  вооруженных выступлений в поддержку немцев со стороны советских военнослужащих. Вот лишь один пример, однако он характерен тем, что его совершил секретарь партбюро роты!

«28.6.41 г. старший политрук Григоренко в составе роты был выделен на охрану моста через реку Березина. Григоренко зашел под мост, откуда продолжительное время (пока не обнаружили) вел стрельбу из автомата по нашим зенитным установкам и работникам НКВД. При аресте Григоренко оказал сопротивление. Органами НКВД старший политрук Григоренко расстрелян» [23] .

22 августа 1941 г. 436-й стрелковый полк  155-й стрелковой дивизии  67-го стрелкового корпуса 10-й армии во главе со своим командиром майором И.В.Кононовым и комиссаром полка – батальонным комиссаром Панченко  почти в  полном составе перешел на сторону противника [24] . Это был крупнейший организованный переход на сторону немецких войск.

Об организованном переходе на сторону немцев говорит и известный писатель И.Бунич. В книге «Таллинский переход» он пишет: «Переход на сторону  противника! Это массовое явление  первых  месяцев  войны  захватило врасплох и потрясло обе воюющие стороны. Немцы не знали, что делать с сотнями тысяч вооруженных людей, переходивших на их сторону часто с развернутыми знаменами и под звуки маршей, исполняемых полковыми и  дивизионными оркестрами» [25] .

 По мнению автора, описание  И.Буничем «парадной» сдачи в плен – художественное преувеличение. Ни одним документом и конкретным фактом И.Бунич не подтверждает сказанное. Характерно, что И. Бунич редко указывает источники, не дает ссылок в своих увлекательных историко-публицистических работах. На самом деле, несмотря на значительное число добровольно переходивших  на сторону немцев,  счет  не идет на сотни тысяч. «Парадные» переходы в немецких сведениях не отмечены: немцы обязательно не преминули бы  описать что-либо подобное.

Жители Западной Белоруссии  тоже не все желали сражаться в рядах Красной Армии. Так,  бригадный   комиссар Р. Болотин в «Спецсообщении о положении на Западном фронте от 8 июля 1941 г. т. Маленкову, т. Берия, т. Жукову», сообщил: «...Призванные по мобилизации (город Пинск. – А.Ш.), находившиеся в военном городке, после взрыва склада  (24 июня. –  А.Ш.) разбежались» [26] .

Как и на Украине, на отступающие советские части  в Западной Белоруссии  нападали вооруженные группы польского подполья, которые видели в Красной Армии  завоевателей, поделивших Польшу вместе с немцами. 

Служивший неподалеку от Бреста И.С.Асташкин пишет, что при отходе через городок Гайновка Брестской области «мы попали под жиденький ружейный обстрел. Как очень скоро выяснилось, последнее “прощай” Красной Армии делали местные поляки, которые таким образом рассчитывались за все прелести советской власти» [27] .

Один из известных организаторов и руководителей партизанского движения  В.З.Корж в докладной записке «О проведенной работе во вражеском тылу...», адресованной центральному  штабу партизанского движения, отмечает, что в некоторых районах Западной Белоруссии группы польских шпионов и диверсантов… начали действовать вместе с немцами против наших… бойцов и командиров, выходивших из окружения. Так происходило в Ленинском, Ганцевичском, Лунинецком  и других районах» [28] .

Национальный фактор играл значительную роль и среди народов Прибалтики, в большинстве своем не желавших воевать за советскую власть, чьи карательные органы арестовали и выслали в Сибирь десятки тысяч граждан Латвии, Литвы, Эстонии за неделю до начала войны.  Только за  3 дня, с 14–17 июня 1941 г.  «по Литве:  арестовано 5664 человек, выселено 10 187 человек, всего репрессировано 15 851 человек. По Латвии: арестовано 5625 человек, выселено 9 546 человек, всего репрессировано 15 171 человек. По Эстонии: арестовано 3178 человек, выселено 5978 человек, всего репрессировано 9156  человек» [29] .

Аресты были проведены также и во всех территориальных корпусах Красной Армии, сформированных в 1940 г. из частей и подразделений армий независимых до июня 1940 г. Прибалтийских государств. Часть офицеров этих армий после проверок была включена в кадры Красной Армии и продолжала службу в ее рядах.

Однако к 22 июня 1941 г.  было  арестовано  933 офицера: в Латвийском территориальном корпусе – 424 Литовском –  285,  в Эстонском – 224 [30] . Эти репрессии не могли не вызвать негативной реакции  большинства населения всех Прибалтийских республик и, в частности, военнослужащих территориальных корпусов.

Генерал армии  Д.Г.Павлов  на  упомянутом  допросе  показал: «На левый фланг Кузнецовым (Прибалтийский ВО) были поставлены литовские части (национальная литовская дивизия), которые воевать не  хотели. После первого нажима на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров  и  разбежались» [31] .

Стоит отметить, что еще в октябре 1940 г. политическое состояние Литовского территориального корпуса одним из его политработников характеризовалось как «неблагополучное» потому, что «...в корпусе не  проведено классовое расслоение, т. е. враждебный элемент еще не вышиблен из седла, который антисоветскую работу ведет путем  сплачивания  бойцов  на  национальной  почве» [32] .

Также разбежалась  часть  24-го Латвийского  территориального корпуса,  в котором  среди арестованных за неделю до начала войны  были командир корпуса генерал-лейтенант Р.Клявиньш и командир 183-й дивизии генерал-майор Я.Лиепиньш [33] . Последней каплей стала Литенская трагедия: в последних  числах  июня 1941 г. близ поселка Литене Гулбенского района  группа офицеров была вызвана якобы на совещание, арестована и тут же расстреляна без суда и следствия, вероятно, по приказу И.А.Серова – Зам. наркома государственной безопасности СССР, прибывшего в Латвию для руководства  мероприятиями  «по очистке  Латвийской ССР от антисоветского, уголовного и социально опасного элемента». Часть солдат после этого разбежалась по домам, меньшая часть отступила вместе с Красной Армией» [34] . 

 Части и подразделения Красной Армии, отступавшие на территории Прибалтики, подвергались постоянным нападениям и обстрелам  со  стороны  многочисленных местных групп  противников советской власти.

Бывший военнопленный, узник нескольких лагерей А.В.Иоселевич вспоминает: «При выезде нашего батальона из Виндавы (Вентспилс, Латвия. – А.Ш.)  стреляли  из  всех окон города и поселка. 27 июня наш батальон покидал  Ригу, в узких улочках старого города стреляли из окон, с крыш, чердаков – почти никто из моих товарищей не вышел» [35] . 

В  официальных материалах  ЧГК Латвийской ССР об оставлении Риги 27 июня 1941 г. сказано: «Со всех сторон стреляли из винтовок и пулеметов, жертвы “пятой колонны”  лежали  в большом количестве» [36] .

 В Литве с первых часов войны создаются отряды литовских «активистов». Так, уже 22 июня 1941 г. в Литве в Скуодской волости из бывших членов организации «Шаулю Саюнга» образовался так называемый «партизанский» отряд, который задержал и расстрелял 360 красноармейцев, попавших в окружение [37] . В сохранившемся дневнике погибшего в гетто Г. Шура есть запись о том, что литовские активисты, именовавшие себя партизанами, «устраивали засады, обстреливая каждую проезжавшую мимо советскую автомашину. Литовские железнодорожники всячески саботировали и тормозили отправку поездов» [38] .

Такая же ситуация была и на территории Эстонии, где нападения на отступающие части Красной Армии совершали члены организации «Омакайтсе» («Самозащита») и других профашистских формирований и групп.

Задачи этих «партизанских» групп были определены еще до начала войны. Подпольные группы и организации противников советской власти возникли после оккупации и аннексии Прибалтики Советским Союзом. Многие из них сотрудничали с немецкой разведкой и получали инструкции из Германии.

О задачах, стоявших перед «партизанами», говорит  спецсообщение НКГБ Литовской ССР № 1/1173 от 10 июня 1941 г.:

«3 июня сего года на участке 107-го погранотряда при попытке  нелегально перейти  госграницу из Германии на территорию Литовской ССР были задержаны два нарушителя...

Из отобранной у нарушителей переписки установлено, что повстанческая диверсионно-террористическая гвардия имеет связь с немцами и по их заданию подготавливает кадры на территории Лит. ССР для оказания вооруженного сопротивления Красной Армии в  период  военных  действий между Германией и СССР...

Члены организации в период военных действий должны выполнять следующие задания: арестовывать всех комиссаров  и других  активных  коммунистов; разоружать и  арестовывать  красную  милицию  и агентов ГПУ, в случае сопротивления ликвидировать; занять центры компартии, но не уничтожать архив; заставить евреев покинуть страну... обрывать телефонные, телеграфные  и  электрические  провода, не трогая столбов; в  тылу советских войск уничтожать железные дороги и шоссе, не уничтожая важных  мостов; при  наличии  крупных сил, например, литовского корпуса (выделено мной. – А.Ш.), разоружать крупные части советских войск и создавать панику...» [39]

В другом спецсообщении  НКГБ СССР № 2269/М от 15 июня 1941 г. говорится:

«В Эстонии вскрыта и ликвидируется шпионско-повстанческая организация», при аресте некоторых ее членов изъяты: «радиопередатчик, 5 ручных гранат, 24 револьвера и 1121 патронов  к ним, 13 винтовок  и  4653  патрона, 7 ракет, 117 нарукавных повязок... О начале военных действий организация будет заблаговременно извещена  по  радио передачей  пароля: “Полярная ночь”» [40] .

Нельзя не отметить и то, что многие 35–40  летние солдаты – жители Украины, Белоруссии, Прибалтики, пережившие немецкую оккупацию во время Первой мировой войны, считали ее более либеральной и терпимой, чем режим Сталина.

Разлагающее воздействие на солдат оказывали порой  и сами участники Первой мировой войны, прошедшие немецкий плен. Об этом пишет работник отдела пропаганды группы армий «Центр» В.Штрик-Штрикфельдт: «Я много раз слышал...  целые части складывали оружие  по совету своих товарищей, в Первую мировую войну испытавших на себе хорошее обращение в лагерях для военнопленных, на  фабриках,  у крестьян Восточной Пруссии и Баварии» [41] .

Далее он пишет, что при занятии Смоленска немцами в июле 1941 г. был захвачен архив местного отделения НКВД.  Среди документов был список, содержавший «имена, адреса и биографии военнопленных Первой мировой войны, вернувшихся в Смоленскую область. Эти люди, по оценке НКВД, были ненадежны. Мы использовали этот материал для докладной записки, в которой подчеркивали, что в хорошем обращении немцев с пленными советская власть видит для себя серьезную опасность» [42] .

Не желали воевать особенно в начале войны и некоторые бойцы –выходцы из Средней Азии, где практически до середины 30-х гг. продолжалось басмаческое движение против советской власти, проводившей русификаторскую антимусульманскую политику. Подтверждает эти  настроения Ф.Гальдер: «…сдаются в плен в первую очередь  там, где в войсках большой процент монгольских народностей» [43] .

  В своих мемуарах бывший майор Красной Армии  П.Н.Палий отмечает: «На центральном участке обороны (в районе Жлобина. – А. Ш.) были части с большим процентом так называемых “азиатов”, т. е. узбеков, таджиков, казахов, они плохо говорили  по-русски и воевать не хо-тели. Когда начиналась очередная немецкая атака, они падали на дно  окопа, и заставить их занять огневые позиции было почти невозможно» [44] .

О  других трудностях, возникших с бойцами выходцами  из  Средней  Азии, говорит и начальник штаба 4-й армии Л.М.Сандалов: «Прибыло  большое количество  коренных жителей среднеазиатских  республик, слабо  владевших или совсем не знавших русского языка» [45] .

О том, как решались языковые проблемы с пополнением из Средней Азии, рассказал в своих воспоминаниях М.И.Панарин – секретарь партбюро стрелкового полка. Он вспоминает, что 70% пополнения полка составляли узбеки, казахи, туркмены, киргизы, не говорившие по-русски. Однако с помощью немногих бойцов, понимавших русский, написали разговорники: русско-узбекский, русско-киргизский, русско-казахский, в которых объяснялись военные термины. Эти разговорники печатались в ротных боевых листках [46] .

Проблемы с призывниками из Средней Азии возникали и в последующие годы войны. Этому, конечно, есть объяснение. Так как советское военное руководство стремилось как можно быстрее восполнить потери в живой силе, часто призывали и отправляли на фронт совершенно не обученных и не подготовленных бойцов. У призывников из российской глубинки, понятно, не  было проблем с языком, да и общий уровень представлений о современной  войне, технике  был несравнимо выше, чем у призывников из Средней Азии. В отличие от подавляющего большинства российских призывников, мобилизованные из дальних аулов и казахских степей оказывались в совершенно чуждом и страшном для них мире вообще и военной действительности  в частности.

Ветеран войны В.П.Беляев вспоминает: «Но особенно ужасно было видеть пополнения из Средней Азии. Люди  не  только  не  умели  стрелять, но и не знали русского языка. Шли они с видом обреченных на  смерть, к  боевой жизни приспосабливались с трудом» [47] .

Неприязнь к жителям Средней Азии проявлялась в некоторых частях и на фронте. Злые насмешки, издевательство солдат и командиров над солдатами из Средней Азии приводили к печальным последствиям. Ветеран войны С.Мандель вспоминает, как «в одном из взводов командир невзлюбил своих бойцов-казахов, они, дескать, хорошо понимают  только одну команду "обед". Он их третировал, как мог, издевался над ними, а однажды из-за какого-то прикрытия стал  стрелять над головами, когда же они в панике разбежались с криком "немцы! немцы!", хохотал до слез. Вероятно, у казахов терпение лопнуло, и семеро ночью ушли к немцам...» [48] Это, конечно, исключительный случай,  однако   взаимоотношения  выходцев из Средней Азии с солдатами других национальностей были сложными, особенно в первые годы войны.

Проблемной оказалась ситуация и в Калмыцкой АССР: «многие из калмыков не явились при мобилизации в  армию  в 1941 г., а занялись терроризмом», – писал в докладной записке начальник 5-го отделения отдела  борьбы с бандитизмом НКВД СССР подполковник Слепнев [49] .

 Подобные настроения были характерны и для некоторых горских народов Кавказа, тем более, что массовые восстания не прекращались в 30-е – 40-е гг. Только применение артиллерии и авиации позволило захватить в Чечне аулы Келой, Нахчу-Келой, Урус-Мартана, Шали... [50] . «В период с 1936 по 1938 г. в Чечне были расстреляны 80 тыс. человек, то есть почти каждый четвертый житель» [51] .

С началом Великой Отечественной войны ситуация в Чечено-Ингушетии резко обострилась. В июле 1941 г. в республике насчитывалось 20 террористических  групп в составе  84  человек, к  ноябрю 1941 г. их численность превысила 360 человек. Начальник  НКВД  республики  майор  Рязанов писал: «Большинство участников групп пополнялись за счет беглого преступного  элемента  из  мест  заключения  и   дезертиров РККА» [52] .

Летом 1942 г., когда  немецкие войска прорвались к Сталинграду, а  затем на Северный Кавказ, «антисоветские элементы в Балкарии активизировали враждебную работу в тылу Красной Армии, создавали банд-повстанческие группы. При отступлении  частей 37-й армии, отходившей через перевалы Кавказского  хребта, через Балкарию, в Черекском районе балкарцы разоружили воинское подразделение, убили командирский состав и захватили одно орудие. Одну банду возглавлял бывший председатель исполкома районного Совета...» [53] . 

«В  Балкарии, как и в Чечено-Ингушетии, многие местные партийные и советские  работники  переходят  на сторону повстанцев и оказывают им всяческую поддержку, например в Чеченском, Черекском, Эльбруском районах  – 46 чел.: 5 членов бюро и инструкторов РК ВКП(б), 5 секретарей первичных парторганизаций, 6 председателей сельсоветов, 6 председателей  колхозов  и их заместителей, 6 директоров школ и учителей и т. д» [54] .

 Немецкое командование воспользовалось этой ситуацией и, учитывая антисоветские настроения северо-кавказцев, создало в феврале 1942 г. добровольческий Северо-Кавказский легион в составе немецкой армии [55] .

 О положении в Крыму сообщает секретарь Крымского обкома ВКП(б) В.С.Булатов в своем донесении Центральному штабу партизанского движения  28 июля 1943 г.:

 «С приходом немцев в Крым значительное количество  татар  записалось  в  добровольческие отряды, некоторые из  них участвовали в боях против Красной  Армии под Севастополем» [56] .

 Многочисленные по составу отряды из татар-дезертиров и местных жителей действовали в различных селах и деревнях, например: Отузы, Улу-Узень, Арталан, Тавдаир, Кипчак, Кокташ, Чермалык и других. В подразделениях немецкой армии, дислоцировавшихся в  Крыму, находилось, по приблизительным  данным, более 20 тыс. (10%) крымских татар [57] .

 О симпатиях к завоевателям значительного числа граждан Советского Союза  свидетельствует тот факт, что уже к 11 июля 1941 г. 70 тыс. перебежчиков было готово к сотрудничеству с нацистами [58] . Общее число перешедших к врагу за 1941 г. было более 100 тыс. человек. О такой цифре позволяют говорить данные о числе перебежчиков в последующие годы войны:

1942 г  – 61 тыс. человек

1943 г. – 24 тыс. человек,

За первые три месяца  1944 г. – 2,2 тыс.

 За 1945 г. точных данных нет, однако в марте 1945 г. на Одере к немцам бежало 18  человек [59] .

 Н.П.Григорьев, встретивший войну в должности  оперуполномоченного особого отдела НКВД, а затем майор советской контрразведки СМЕРШ,  рассказывает, что особенно много перебежчиков было в начале войны. По его словам, убив командиров,  к немцам уходили целыми ротами. Особенно часто случались переходы к немцам из передового боевого охранения, расположенного в 50–100 метрах от окопов противника.  В таком охранении обычно два бойца, они могли сговориться  и уйти вдвоем. Или один убивал товарища и перебегал к немцам в одиночку, а порой захватывал несговорчивого и сдавал его немцам. Нередко уходили к немцам группы служивших вместе земляков, призванных из одного села или района [60] .

Так, в одном из донесений политотдела 222-й стрелковой дивизии политуправлению армии сообщается, что 8 ноября 1941 г. «шесть красноармейцев и младший сержант 6-й стрелковой роты 774-го стрелкового полка  Ю.Г.Тонких, 1921 г. рождения, уроженец Воронежской области, перешли на сторону противника. Все указанные красноармейцы и младший командир находились в боевом охранении. Изменник Тонких считался лучшим командиром и 7 ноября был награжден ценным подарком» [61] .

Переходили к немцам и разведгруппы, которые  направлялись в немецкий тыл. Так, во время боев под Киевом, добровольно перешел к немцам, вместе со своим командиром – лейтенантом Васильевым, направленный в разведку взвод [62] .

Переход осуществлялся как тайно, ночью, так и часто открыто во время боя, особенно в первые дни войны. Так описывает попытку перехода к немцам во время боев под Ельней в июле 1941 г. группы бойцов командир роты П.М.Себелев: «На нас пошли десять немецких танков и за ними цепи пехоты. Танки стреляли из пушек и пулеметов, а немцы из автоматов. И мы открыли по ним стрельбу. Но не все стреляли. Человек 20 в нашем полку побросали винтовки, вылезли из траншеи и  с  белыми платочками и кусками рваной материи, наверное, оторванной от рубашек, побежали к немцам. Но перейти к фашистам им не удалось. Везде послышались крики: “По  изменникам родины огонь!” Это же приказал и я своим бойцам. Изменники были расстреляны из пулеметов» [63] .

Однако угроза смерти не останавливала перебежчиков. Значительное число среди них составляли бойцы нацменьшинств. О причинах этого явления уже говорилось. И хотя начальник Главного политуправления РККА А.С.Щербаков, выступавший перед агитаторами, работавшими  с  бойцами нерусской национальности, отметил, что «на Ленинградском  фронте, например, в  августе  1942 г. было  22 случая перехода на сторону врага, а в январе 1943 г. – всего 2,  а затем эти позорные явления совсем исчезли» [64] , проблема перебежчиков продолжала существовать и после упомянутого выступления.

Фронтовики вспоминают: «Ранней весной 1943 г. под Белым Бором участились случаи перебежки наших бойцов к немцам. Надо сказать, что за целый год пребывания под Старой Руссой не было случая, чтобы хоть один немецкий солдат перешел на нашу  сторону» [65] . Более того, даже в дни наступательных сражений Красной Армии в декабре 1944–марте 1945-го на сторону немецкой армии перешло, «перебежало», не менее 1710 красноармейцев [66] .

Массовым в первые месяцы войны было и дезертирство. Так, «в частях 6-го стрелкового корпуса за три дня задержано дезертиров и возвращено на фронт 5 тысяч человек, 3-м отделом расстреляно по корпусу 100 человек. За период с 29  июня по 1 июля 3-м отделом  Юго-Западного фронта задержано дезертиров 697 человек, в том числе 6 человек начсостава. Из числа бежавших с фронта командованием частей расстрелян за дезертирство 101 человек» [67] .

 Все вышесказанное никоим образом не умаляет вклада всех народов бывшего Советского Союза в разгром фашизма и, тем более, не обвиняет народы  в сотрудничестве с нацизмом. Автор не ставит своей целью говорить об общеизвестных фактах мужества и  героизма представителей всех национальностей, так как об этом много писала вся советская  историческая и художественная литература. Известно, что среди Героев Советского Союза представители более 54 национальностей [68] .