И все-таки, несмотря ни на что, среди командиров, оказавшихся в окружении, находились такие, которые не растерялись. Они организовывали бойцов, умело командовали, расстреливали дезертиров, бросивших оружие.

Именно так действовала группа окруженцев под командованием капитана Ефремова. О том, что она возникла стихийно, свидетельствует ее состав: 1 – капитан,  2 – старших политрука,  2 – политрука, 3 – лейтенанта, 1 – младший лейтенант, 2 – техника-интенданта II-го ранга  (один из них из авиачасти), 4 – красноармейца, 2 – гражданских. Всего – 17 человек [1] . Все они в сентябре 1941 г. оказались в Киевском окружении. В отчете группы, данном в ноябре 1941 г. 4-му отделу НКВД о  ее нахождении на оккупированной территории, говорится, что по пути следования, кроме различных нападений на одиночных немецких солдат, «в населенных пунктах нами расстреляно 6 дезертиров, ушедших с фронта» [2] .

В условиях хаоса и паники именно такие решительные командиры, как Ефремов, становились во главе отдельных групп красноармейцев, вырывавшихся из окружения или переходивших к партизанской борьбе. Многие из таких групп станут ядром партизанских отрядов, самым качественным их пополнением, а сами офицеры – командирами партизанских отрядов и соединений [3] . 

Окруженцы, организованные в боевые группы, доставляли немало хлопот немецкой армии. Об этом свидетельствуют немецкие документы. Так, в одном из разведдонесений группы Армий «Юг» отмечено: «...перед переправой  через р. Сан вблизи Темешева с помощью словацкой части уничтожена оказавшая сопротивление группа русских, оторвавшаяся от своих войск» [4] . Таким образом, неправомерно говорить только о массовой сдаче в плен окруженных частей. И хотя большая часть красноармейцев попадала в плен коллективно, в Красной Армии не было ни одного случая, чтобы командир отдал приказ о прекращении борьбы и сдаче в плен. В отличие от Восточного фронта, в Западной Европе в 1939-1940 гг. неоднократно организованная сдача в плен проходила в результате либо приказа непосредственного командира части, либо общего приказа вышестоящего командования.

Необходимо подчеркнуть, что, как правило, для окруженных частей и подразделений Красной Армии характерным было сопротивление и многочисленные попытки организованного и индивидуального выхода  из окружения. На эту особенность войны на Востоке обратили внимание немецкие разведчики-аналитики. Они пишут о том, что поведение  оказавшихся в окружении групп красноармейцев и отдельных частей Красной Армии абсолютно не похоже на поведение военнослужащих западно-европейских армий, разгромленных Германией в 1939–1941 гг.

Так, уже 19 июля 1941 г. в оперативном донесении, составленном  сотрудником разведотдела капитаном Перцборном Главному командованию группы «Юг», в котором давались анализ и оценка Красной Армии и ее боевого опыта за месяц войны, подчеркивается:

«Новым для нас явились активные действия маленьких групп военнослужащих, отбившихся от основных сил, а также более крупных подразделений, которые, оказавшись в тылу противника, используя большую пространственность территории, стремятся, прежде всего, пересечь бывшую границу с Польшей.  Наличие этих групп еще долгое время будет вызывать необходимость энергичных мероприятий по очистке оперативного тыла. То, что война в тылу планомерно организована с целью нарушения путей снабжения, что специально обученные части так называемых партизан, находящихся под единым централизованным руководством, оставляются на территориях, переходящих во время отступления противнику, ясно из документов, находившихся на борту совершившего 14.07.41 г. вынужденную посадку русского самолета связи. Но немецкое командование предусматривало такой оборот событий, что доказывает создание 3 районов фронтового тыла с их войсками охраны тылов. Это сделано впервые с учетом специфики войны с Россией» [5] .

  Этот вывод немецкого разведчика касается организованных групп красноармейцев, не сложивших оружия. Однако было множество мелких групп, возникавших и распадавшихся, без командиров и конкретной цели, «на всякий случай» не бросивших оружия. 

А.Твардовский в своей поэме «Василий Теркин» писал об этих днях:

«Шел наш брат, худой, голодный,

Потерявший связь и часть,

Шел поротно и повзводно,

И компанией свободной,

И один, как перст, подчас.

Шли худые, шли босые

В неизвестные края.

Что там, где она Россия,

По какой рубеж своя!

Шли, однако. Шел и я…» [6]

 

  Тысячи бойцов-одиночек пробираются на Восток, желая перейти линию фронта. Многим это удается, но значительная часть остается на оккупированной территории, так как, кроме немецкого противодействия, сталкивается с неожиданными трудностями. Как оказалось, солдаты и даже многие командиры  не имели элементарных навыков ориентирования на местности, не умели развести костер, добыть пропитание в лесу. «Неумение ориентироваться приводило к тому, что мы часто кружили в лесных чащах»,  – пишет И.С.Асташкин [7] .

Оставшиеся на оккупированной территории скрывались в знакомых и незнакомых деревнях в крестьянских семьях, другие находили приют   у солдаток, чьи мужья  были в армии и могли оказаться в подобной ситуации, а мужские рабочие руки в крестьянском хозяйстве никогда не бывали лишними. Третьи пробирались в родные места, к своим семьям.

Специальным поиском и выявлением окруженцев немецкая армия   не занималась. Немецкие солдаты в домах никого не искали, «забирали только тех, кто был на улице. Если попадались в гражданской одежде, то приказывали снять шапку и сразу узнавали по стриженой голове, что это солдат. Офицеров, переодетых в гражданское, узнавали по нижнему белью» [8] .

Выявлением и задержанием подозреваемых в принадлежности к Красной Армии в тылу наступающих немецких армий занимались охранные дивизии тыла, а также специальная бригада СС. Так, 6 июля 1941 г. 213-я  охранная дивизия получила приказ очистить «от банд и отставших частей русской армии» леса между Порыцком и Милятиным,  леса в районе Дубно – Мизоч – Шумск [9] .

Интересно отметить, что в этом приказе речь идет о поисках окруженцев совместно с украинской полицией (немцы называют ее милицией), созданной из местных коллаборационистов:

«Нужно установить связь с уже существующей украинской милицией. Украинская милиция частично вооружена и носит на гражданской одежде, в качестве единственного знака различия, желто-голубой значок…» [10]

  Выше уже говорилось о том, что многие военнослужащие пробирались либо в родные края, либо на Восток, переодевшись в гражданскую одежду. Они не скрывались в лесах, а пытались смешаться с местным населением.  14.07.1941 г.  генералом Роквесом было отдано специальное распоряжение:

«Военнослужащих Красной Армии, которые в гражданской одежде бродят по дорогам боевых действий и прежде всего шатаются в больших городах, необходимо задерживать патрулями гарнизонного караула,  полевой жандармерии и органами регулирования, привлекая для этого знающих язык надежных украинцев. С пойманными следует обращаться  как с военнопленными. Офицеров и  комиссаров в штатском сразу же изолировать от остальных задержанных.

Там, где гражданские лица отрицают свою принадлежность к Красной Армии, с ними следует обращаться как с партизанами».

Командующий оперативным тылом «Юг» 

генерал пехоты Роквес [11] .

 Обергруппенфюрер СС и генерал полиции Еккельн 25.07.1941 г. подписал приказ о прочесывании лесов южнее дороги Ровно–Звягель, в которых «долгое время держалась 124-я советская дивизия со своими значительными силами» [12] . В приказе констатируется:

 «...части этой советской дивизии все еще находятся в лесах и окрестных населенных пунктах. Военнослужащие, по-видимому, спрятали кители и оружие, и днем, если они не прячутся, то выдают себя на территории района за рабочих (узнать можно по коротко остриженным волосам и  форменным брюкам).

Исходя из известной тактики Красной Армии, можно считать, что перед этими отставшими частями поставлена задача осуществления диверсионных актов. Кроме того, уже были случаи нападения этих частей на небольшие группы военнослужащих Вермахта. Таким образом, они постоянно представляют собой опасность для армейского прифронтового района и оперативного тыла» [13] .

Для осуществления операции по прочесыванию были привлечены полицейский полк «Юг»  и бригада СС. О деятельности 1-й бригады СС, действовавшей в составе 17-го армейского корпуса, мы можем судить по ее донесениям. В районе Белокоровичей Житомирской области 8-м батальоном 18–19 августа 1941 г.  задержаны:

1– офицер,

1 – женщина в форме русского лейтенанта,

56– унтер-офицеров и рядовых [14] . 

22.08. 1941 г. доставлено в приемный пункт 30 военнопленных.

23.08.1941 г. доставлено 10 военнопленных [15] .

И так далее, сведения за каждый день: каким батальоном, сколько взято пленных, сколько евреев  среди них выявлено и расстреляно. Всего с 20.08. по 12. 09. 1941 г. 1-й бригадой СС взято в плен 8113  военнослужащих Красной Армии [16] . Среди них выявлено и расстреляно 375 евреев [17] .

И вновь в приказе  Еккельна подчеркивается, что необходимо «вступить в связь в отдельных населенных пунктах с украинской милицией....»  В приказе уже заметно особое расположение к украинцам, хотя и сказано, что «с украинцами, которые еще носят форму Красной Армии, обращаться пока что как с военнопленными» (Выделено мной. – А. Ш). «Пленных комиссаров после короткого допроса направлять ко мне (Еккельну. – А. Ш.) для подробного допроса через начальника “СД” моего штаба. С женщинами-агентами или евреями, которые пошли на службу к советам, обращаться надлежащим образом» [18] .

Неоднократно сам главнокомандующий сухопутными войсками Германии фельдмаршал Браухич обращал внимание на сложную обстановку, складывающуюся из-за действий оставшихся в тылу многочисленных групп Красной Армии. 29 июля 1941 г. генерал Роквес  издает очередное распоряжение «Борьба с созданием банд». В этом документе он пишет, что «Главнокомандующий сухопутными войсками вновь настоятельно указывает на опасность образования банд за линией фронта из числа отставших русских солдат в военной форме и в штатском» [19] . Поэтому:

 «По распоряжению командующего, все отставшие русские солдаты должны  явиться в ближайшую военную инстанцию Вермахта, которая обязана отправить их в лагерь военнопленных. Отставших солдат, которые будут задержаны после 8.08.41 г., рассматривать как партизан. Укрывательство или помощь гражданского населения партизанам, отбившимся солдатам, парашютистам-десантникам и т. д. следует рассматривать как партизанщину» [20] .

Для осуществления этого приказа над лесными массивами, где укрывались окруженцы, разбрасывались, а в селах и городах расклеивались листовки с  призывами сдаваться в плен. В начале сентября 1941 г. немецкие власти объявили о добровольной регистрации военнослужащих, нашедших приют в деревнях. Зарегистрировавшихся  оставляли в деревнях для работ, выдавали им соответствующие документы в военной комендатуре на право проживания и о приписки к данной деревне [21] . Их так и называли – «приписники». Однако большинство из них позднее все равно арестовали и отправили в лагеря, а  некоторых расстреляли. Так, например, в ноябре 1942 г. всех проживавших в деревне Долгое Барановичской области 11 «приписников» арестовали, а затем расстреляли [22] . Часть окруженцев,  либо беглецов из плена, невзирая на призывы и угрозы немцев, не являлись к ним для регистрации, а работали у местных крестьян в глухих и отдаленных деревнях. Однако немцы разыскивали скрывавшихся  незарегистрированных окруженцев и безжалостно расправлялись с ними. В марте 1942 г. в Городище Барановичской области были расстреляны скрывавшиеся военнослужащие Красной Армии: неизвестный майор,  лейтенант  Владимир Иванов, фельдшер Виктор Кольцов, младший сержант Иван Колосов, рядовой Иван Смирнов [23] .

 Поиски и проверка подозрительных  в оккупированных районах проводились регулярно. В отчете о деятельности тайной полиции в зоне оперативного тыла «Юг» за апрель 1942 г.  сказано:

 «В зоне действия  213-й охранной дивизии  было установлено, что в деревнях находятся сотни вообще не зарегистрированных военнопленных. После тщательной проверки силами тайной полевой полиции местные украинцы, имеющие соответствующие документы об освобождении, были снабжены специальными удостоверениями и оставлены на прежних местах работы, в то время  как прибывшие из других районов, русские и военнослужащие других национальностей, особенно азиаты, а также все бывшие офицеры были направлены в лагеря для военнопленных» [24] .

У каждого попавшего в плен была своя, непохожая на других история. Вероятно, самым первым советским пленным, пленным № 1, был летчик старший лейтенант Передерий. Накануне 22 июня он, патрулируя границу, попал в облачность, потерял ориентацию и оказался над оккупированной немцами территорией Польши. В воздухе его встретили два немецких истребителя, посадили на аэродроме около Варшавы. Немецкие летчики накормили его ужином, поместили в отдельной ком-нате и обещали связаться с советскими представителями, а утром отправить обратно. Однако утром началась война. Передерий рассказывает: «Пришли ко мне, и один... по-русски сказал: «Господин лейтенант, поздравляю! Вы теперь пленный, и не простой, а пленный № 1!» [25]  

 В отличие от этого курьезного случая, обычно, завидев красноармейцев, немцы  кричали: «Хенде хох!» – «Руки вверх!», по словам некоторых военнопленных, их «не обыскивали, а только приказывали бросить оружие, у кого оно было» [26] . Все бывшие пленные говорят об особом состоянии, которое они испытывали при пленении. Его можно характеризовать как психологический шок, который испытал каждый. Однако существует большая разница между ощущением бойца-одиночки, когда все внимание немцев сконцентрировано на нем с первых минут, и у попавшего в плен с сотнями, а то и тысячами солдат, среди которых можно затеряться. 

 У первого  – ощущение страха, беспомощности, безразличия, стыда, злости, полного ступора, второй же  черпает некое утешение в том, что не он один оказался в плену. Шок плена, конечно, более ощутим для пленного-одиночки. Испытал его майор П.Н.Палий, взятый в плен раненным. «Автомат солдата почти касался моей головы... один неверный шаг, жест или малейшая ошибка  – и вместо живого пленного на земле будет валяться труп с простреленной головой...» [27]

   Несмотря на то, что Григорий Черномордик попал в плен в составе небольшой группы бойцов, он испытал подобное же состояние. Григорий рассказывает:

 «Мы напоролись на засаду. Это произошло 12 октября 1941 г. Командир отделения Вавилов... шел первым, я – третьим от замыкающего. И вдруг раздалось: Хенде хох! Я оцепенел. Правую руку с гранатой только успел поднять до уровня рта. Сделал это, чтобы зубами вырвать чеку и бросить гранату себе под ноги. Так мы, трое пацанов, решили еще в РУ: если настанет такая роковая минута, то только граната сможет спасти от позорного и мучительного плена. Это были детские мысли, навеянные литературой. Действительность была совсем иной. Итак, в левой руке у меня зажата винтовка, в правой – граната, но я не мог даже шевельнуть пальцами. Мне кажется, что даже пилотку над головой подняли вздыбившиеся от страха волосы. Окаменел, но видел и слышал все. Вавилов первым бросил винтовку, закричал: – Пан, пан, не стреляй! – достал целую пачку листовок, которыми был засыпан лес. Еще несколько человек достали листовки. ...Я увидел смотревший на меня зрачок дула автомата и молодого немца, который шел ко мне. Он подошел и стал силой опускать мою руку с гранатой, чтобы вывернуть взрыватель. Я стоял и не мог шевельнуться. За всю свою короткую жизнь я не испытывал такого ужаса...» [28]

При иных обстоятельствах попали в плен  в сентябре 1941 г. бойцы 52-го полка 99-й дивизии. По словам одного из них Анатолия Тросницкого, его часть, будучи в глубоком окружении, приняла свой последний бой и была окончательно разбита и частично взята в плен. А.Тросницкий вспоминает:

 «Я лежал за пулеметом и вел огонь по набегавшим немцам. Моя огневая позиция была оборудована на краю глубокого заросшего по склонам и дну оврага, в котором добывали белую глину… Разрывом мины кожух пулемета был разбит, был убит мой второй номер, а я легко ранен в икры обеих ног. Стрелять дальше было невозможно, так как из разбитого кожуха вытекла вода, ствол перегрелся, да и немцы были уже рядом. Часть солдат уже вставала с поднятыми руками» [29] .

 Семен Фишер  попал в плен в  июле 1942 г.:

 «Под Харьковым случилось то, чего мы больше всего боялись. На наших глазах многие командиры сели в грузовую машину и умчались в неизвестном для нас направлении. Тысячи людей остались без команды… Эта невероятная паника описанию не поддается. Было чистое поле, на котором рос большой бурьян – единственная защита от вражеского взгляда, но не от пули. Вражеских танков было 12… Люди бежали, спрашивали друг друга, куда бежать, и в ответ лишь пожимали плечами. В этой заварухе я был ранен в правую ногу ниже колена, благо кость не задело. Я упал, порвал нижнюю рубаху и остановил кровь, перевязав рану. Танки остановились, стрельба прекратилась. Я сидел в бурьяне, наблюдая за тем, что происходило вокруг. Кто-то рядом застрелился, одновременно сотни солдат выходили с поднятыми руками. Самочувствие ужасное, посмотришь по сторонам и завидуешь мертвым: для них война и муки уже кончились. Вдруг слышу голоса: “Братва, вставайте, выходите на дорогу. Сейчас танки пойдут, давить будут”. Принимаю решение умереть. Оружия у меня не было, поскольку я минометчик, у меня было три гранаты. Слышу танки пошли. Одну гранату поставил на готовность, все три положил под живот. Решил умереть не даром: взорвать танк. Время измеряется секундами. Трудно передать состояние человека, который знает, что ему осталось жить несколько секунд. Услышал шум танка и понял, что он прошел мимо. Подняв голову, увидел: танк прошел в метре от меня. Отложил гранаты в сторону и понял, что первую смерть уже пережил. Умереть никогда не поздно, это проще всего…

При мне были документы погибших солдат, так как в мои обязанности входило собирать их и отдавать командиру. Одну красноармейскую книжку на фамилию Фисун, национальность белорус, я оставил себе и приклеил свою фотографию. Все остальные документы, включая партбилет, который я успел получить в части, закопал в землю. Тут я увидел, что двое ведут раненного в живот и узнал в нем знакомого из роты. Он не среагировал, но ребята предложили пойти  с ними. Где-то недалеко грузили раненых на машины. Я машинально встал, облокотился на плечо одного из товарищей. Мы вышли на дорогу, где стояли машины. Немец меня обыскал: забрал часы, портмоне с деньгами и приказал сесть в машину. В машине сидело пять человек. Необходимо отметить, что с военнопленными немцы стали уже лучше обращаться. Нас привезли  в какую-то деревню и разместили в бывшем свинарнике. Там нас уложили в два ряда, на полу было немного соломы» [30] .

 У каждого попавшего в плен свой особый путь, особенно вначале, свои впечатления. В первые минуты, часы плена многое зависело от того, в чьих руках он оказывался: в руках солдат Вермахта или СС. Однако и здесь важную роль играли моральные качества немецких солдат, кодекс военной чести офицеров по отношению к захваченному против-нику. Летчик Н.В.Ващенко был сбит 24 июля 1942 г. над территорией врага. Выбросился  на парашюте и приземлился возле дороги, по которой двигалась к фронту дивизия СС. Взятого в плен Ващенко не били, но сорвали комбинезон и забрали документы. Первый допрос проходил  в штабе дивизии, где его пообещали отправить в штаб авиации.   В это время на мотоцикле подъехал  немецкий летчик. Через переводчика он объяснил, что  именно он сбил самолет Ващенко, при этом протянул руку и, «извиняясь, сказал: «Война неумолима» [31] . Далее Н.В.Ващенко рассказывает, что ему дали поесть гороховый суп со свининой. Летчик принес шерстяное одеяло. После этого доставили на немецкий аэродром. По словам Н.В.Ващенко, комендант аэродрома «пожилой майор, пригласил меня  к обеду в офицерское собрание. В сопровождении лейтенанта, говорящего по-русски,  ввели в столовую. Как только мы вошли, все офицеры встали. Для меня было оставлено место рядом с майором, который поздоровался со мной за руку и представил офицерам. Мне объявили, что я являюсь их гостем и поэтому хотя бы на короткое время не должен чувствовать себя пленным. При расставании майор дал наставления, как держать себя в плену, чтобы выжить. Далее приказал отвезти меня в Минск на машине, вручив на дорогу две среднего размера салями, пять банок мясных консервов и буханку хлеба» [32] .

К сожалению, рассказанная идиллистическая картина  – редкость, хотя и не исключение. Куда больше известны случаи не только расстрелов, но и зверских расправ над взятыми в плен советскими военнослужащими. О том, что расстрел советских военнопленных зачастую был  предопределен, свидетельствуют показания немецкого солдата 15-й пехотной дивизии Бруно Шнейдера. По его словам, перед отправкой  в Россию командир роты обер-лейтенант Принц «дал нам секретный приказ: Военнопленных Красной Армии брать лишь в исключительных случаях, т. е. когда этого нельзя избежать. В остальных случаях следует всех советских солдат расстреливать» [33] .  И хотя далее Шнейдер говорит, что «большая часть солдат из моей части не действовала так, как требовал от них вышеупомянутый приказ, я видел, как немецкая армия приобретала зверский облик» [34] . (Выделено мною. – А. Ш.) Поощрение убийств, ощущение вседозволенности не могли не привести к произволу и садистской жестокости со стороны многих немецких солдат Вермахта или СС  уже в первые дни войны. По словам очевидцев,  «в июле 1941 г. немцы на Пионерской улице г. Барановичи привязали к столбам 4 бойцов Красной Армии, подложили им под ноги сено, облили горючим и заживо сожгли» [35] . В начальный период войны подобные зверства были не очень характерны. Можно лишь предположить, что эти четверо были не рядовые бойцы, а возмо-жно, евреи или политработники, пограничники или служащие НКВД,  или же взятые в плен после особенно ожесточенного сопротивления бойцы Красной Армии, нанесшие большой урон немцам.  

В дни обороны Таллинна в конце августа 1941 г. матрос лидера «Минск» Евгений Никонов, находившийся в составе отряда морской пехоты, тяжелораненым был взят в плен. Немцы во время допроса  выкололи ему глаза, привязали к дереву и разожгли под ним костер. Моряки во время очередной атаки отбили изуродованное тело Е. Никонова. Посмертно  ему присвоено звание Героя Советского Союза [36] .

 Солдат дивизии «Великая Германия» Ги Сайер был неоднократно свидетелем зверств, творимых его сослуживцами: «Однажды я с ужасом увидел, как один подонок привязывает пленных к решеткам ворот. Хорошенько закрепив их руки, он сунул в шинель одного из них гранату, снял чеку и побежал в укрытие. У русских вырвало кишки; до последней минуты они кричали о помощи» [37] . Сайер  пишет, что большинство немецких солдат были возмущены подобным зверством. И считает, что подобные преступления «творят недоумки, из поколения в поколение совершающие пытки под предлогом мести» [38] .

Многочисленные факты жестоких расправ над взятыми в плен  красноармейцами подтверждены документально и были представлены на Нюрнбергском процессе в качестве доказательства преступлений со стороны Вермахта и СС по отношению к советским военнопленным.