Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад

Господин секретарь

Летом меня избрали секретарем израильского отделения Эм-Эф-Эр-Пэ. То есть, это только так говорится – избрали. Просто во время перекура ко мне подошел Володя Ханан и, тряся седыми патлами, таинственно озираясь, тихо произнес:

– Старик, я имею тебе сказать пару слов. У меня есть великолепное предложение, от которого, как говаривала моя бабушка, ты будешь иметь удовольствие.
Я был польщен. Еще бы, самый светский лев ленинградского писательского андерграунда семидесятых обозвал меня стариком. То есть – пусть хотя бы геронтологически, как говаривала моя бабушка, – приподнял меня до уровня своего пьедестала.

– Старик, мы посовещались в кулуарах, и я решил, что ты просто обязан быть нашим представителем при Эм-Эф-Эр-Пэ. Ты будешь нашим секретарем, вот оно что и как.

– А чего это такое?.. – начал я.

– Этимологию слова "секретарь" я объяснять тебе сейчас не буду, – зачастил он скороговоркой, – ты можешь порыться в словарях или просто подглядеть в интернете, и узнаешь, что это значит; в общем, все мы очень рады и благодарны тебе, и позволь пожать тебе руку от имени всех наших, и от меня лично, и мы, и я в частности, желаем тебе творческих успехов на этом благородном поприще, и так далее.

И он потряс мне руку, и быстро отошел к группке курящих и некурящих в сторонке литераторов. Я озадаченно смотрел ему вслед.

– Слава Богу, согласился, – услышал я его шепот. Все смотрели на меня и умильно улыбались, – с каким-то облегчением, как мне показалось.
– Венчание кончилось, раввин опустился в кресло, – ехидно ухмыляясь, процитировал некурящий литературный критик Копелиович.

Так я стал секретарем. Когда впоследствии я стал добиваться разъяснений, то быстро понял, в чем дело. Нормальным писателям (все же, в основной массе посетители наших литературных посиделок – нормальные писатели) недосуг заниматься официальной организационной работой, которую законно можно охарактеризовать как окололитературную. Пять человек из числа членов союза писателей Изриаля одновременно являются участниками Эм-Эф-Эр-Пэ. Я до сих пор не уяснил себе, где расположен центр этой организации - то ли в Питере, то ли в Мюнхене. Долгое время участники получали по почте пухлые конверты со строгими директивами из этого центра. В директивах разъяснялось, когда, в какое время и по каким вопросам им, периферийным членам Эм-Эф-Эр-Пэ, надлежит собираться на заседания и обсуждать организационные дела, с непременным протоколированием этих заседаний.

Никто из нормальных писателей и поэтов ни в каких организационных заседаниях участвовать не собирался, и тем паче они не намеревались вести какие-то идиотские протоколы ("не царское это дело", – раз и навсегда убедительно объяснил мне прозаик Игорь Городецкий). Пухлые конверты из Центра приходили не очень часто, но содержащиеся в них требования с каждым разом становилось все более настойчивыми. Нам вменялось в обязанность регулярно собираться (против этого, собственно, никто и не возражал), обсуждать непонятно что (все что угодно, кроме собственно литературы), придумывать какие-то обращения, просьбы, жалобы и предложения, и каждое заседание непременно аккуратно протоколировать ("слушали – постановили"), и протоколы эти отсылать в Центр, где их будут, так сказать, подшивать к делу.

Никто не хочет заниматься этой хуйней, интеллигентным извиняющимся голосом объяснил мне Володя Ханан, и мы решили, что этой хуйней будешь заниматься ты, как самый молодой. Это очень почетно, имей в виду.
В почетности я сомневался, но, раз мэтры просят, то работу все же взял на себя. На меня немедленно хлынул из Центра поток писем, телеграмм, директив, циркуляров и резолюций. Разобраться в них я не мог, хотя некоторое время честно пытался. Постепенно, в самых общих чертах, я все-таки понял, что к чему. В мои функции входило надувательство секретариата международной федерации русских писателей. Поскольку никаких организационных собраний местная секция Эм-Эф-Эр-Пэ не проводила и никаких резолюций, соответственно, не выносила (нас вполне устраивали совместные литературные пьянки в союзе писателей Израиля два раза в месяц), то, следовательно, собрания и резолюции должен был выдумывать я сам, и не просто выдумывать, но и излагать на бумаге в виде протоколов.
Иногда мне становилось не по себе. Я чувствовал себя профессором Плейшнером, водящим за нос весь аппарат германской контрразведки, мне мерещились зашифрованные телеграммы из серии "В Центр. Юстас – Алексу".
Когда однажды я заикнулся о том, почему бы нам не отказаться от членства в этой почетной организации, раз она накладывает на нас столько обязательств, мне было объяснено очень доходчиво:

– Ты ни хуя не понимаешь, старик. Членство дает нам бесплатное право посещать большую часть музеев мира, так и в уставе Центра сказано. Вот поедешь ты в Париж, и захочешь, к примеру, посетить Лувр; и – оп-па! – ты вытаскиваешь удостоверение члена, и заходишь в Лувр совершенно бесплатно и вальяжно осматриваешь достопримечательности, пока изможденные потные туристы ругаются за право занять трехчасовую очередь в кассу. Или там в Эрмитаж. Или в Метрополитен-Оперу. Ясно?

Мне все стало ясно.

Постепенно, по переписке я познакомился с такими же, как я, секретарями региональных и местных отделений, подотчетных легендарному Центру.

Писали ли они свои отчеты так же, как я, или действительно проводили требуемые мероприятия, осталось для меня загадкой. Долгое время я поражался изысканным фамилиям моих корреспондентов, пока не догадался, что речь идет о литературных псевдонимах. Журналист из Мухосранска именовал себя Джанджакомо Барселонский; сидевший в заштатном городишке Среднего Запада престарелый писатель из второй волны эмиграции откликался исключительно на кличку Буффало Билл. Больше всего поразил мое воображение юный житель дачного поселка городского типа Приозерный Тюменской области, на профессиональном счету которого было три подборки стихов на производственную тему в местной многотиражке; он утверждал, что женщины от него без ума, ибо зовут его – Паваротти Буэнавентура. Одно из его писем (кажется, это был циркуляр невнятного содержания) я показал всезнающему Председателю.

Председатель хрипло захохотал и объявил, что Буэнавентуру в реальной жизни зовут Васей Кирпичёвым, они знакомы с шестьдесят лохматого года, и Паваротти уже тогда приближался к предпенсионному возрасту. После этого разъяснения я уже не обманывался, принимая почту от разнообразных Гарибальди-Вторых, Светлоясногорских и даже Чикатилл-Литературных.

– А ты тоже возьми себе псевдоним, – участливо посоветовал мне Володя, – хотя бы для переписки со всеми этими Яснополянскими...

И я взял.

...Со временем я почувствовал, что регулярное сочинение протоколов воображаемых заседаний плохо действует на мой русский язык, который я берег в своем зарубежье пуще зеницы ока. Суконные канцеляризмы, да еще и с местечковым акцентом, так и сыпались из меня во время наших писательских посиделок два раза в месяц. Мне стало трудно подбирать слова. Взвалившие на меня почетную должность литераторы ухмылялись. Я начинал злиться.

Несколько дней назад я сочинял текст обращения к писателям обеих Америк от имени уже не помню кого. Я не понимал, зачем мне нужно писать эту ересь, которую от меня настойчиво, в течение вот уже двух месяцев, требовал Центр. Я не понимал, какое отношение имею к писателям обеих Америк, я не понимал даже, по какому именно поводу обращаюсь к ним. Но, будучи очень пунктуальным и довольно ответственным в деловых отношениях человеком, я, вытянув от напряжения кончик языка, летящим писарским почерком выводил на бумаге:

"Протокол акта первого заседания израильской секции МФРП, состоявшегося ... числа ... года, г. Иерусалим, посвященного торжественному обращению членов вышеупомянутой секции ко всем писателям Северной, Южной и Центральной Америк в связи с учреждением..."

На секунду я задумался.

"...в связи с извещением Центра об учреждении в обязательном порядке должности второго секретаря литературной подкомиссии при местном отделении Конфедерации русскоязычных бардов Тринидада-и-Тобаго. Слушали... постановили... Написанному верить. См. лист номер одиннадцать - восемь - пятьдесят шесть, циркуляр номер от... с.г. Подписи участников первого заседания вышеупомянутой секции прилагаются."

– Что это? – изумленно спросила моя жена, неслышно обнаружившаяся позади кресла.

– Не знаю, – честно ответил я. – Я хочу кушать. Дай мне покушать, пожалуйста.
И мы пошли кушать. Сидя за столом и рассеянно поедая обед, я мысленно домучивал редактуру этого дикого текста. Внезапно мне вспомнилось из классики:
"Мы, управление дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…

– Кто на ком стоял?"

Тогда я отправился звонить Председателю. Боря, я больше не могу, на всякий случай плаксивым голосом сказал я, это же ужас, чем они там, эти писатели в Центре, занимаются, я не понимаю, когда они занимаются творчеством, если они круглосуточно занимаются тем, чем я тут занимаюсь... Я сойду с ума, Боря, я уже больной на всю голову...

– А они ничем больше и не занимаются, – спокойно ответил Председатель. – С того самого дня, как они сорганизовались в эту федерацию и придумали себе международный статус, они только тем и занимаются, что пишут протоколы заседаний и рассылают циркуляры, им не до творчества; ишь чего себе вообразил – творчество... Подумаешь, говна-пирога – творчество... ты вот попробуй сочинить грамотно такую бумагу, в два счета забудешь свою нетленку. Так что тут уж, господин секретарь, выбирай одно из двух. Понял?

– Понял, – ответил я и положил трубку.

В тот момент, когда я ее положил, раздался звонок. Да! – нервно крикнул я.

– Это квартира Ребе Ясноблядькрыжопольского? – осведомился пронзительный женский голос. – Примите шифрованную телефонограмму из Центра. Диктую...

– Сейчас, – поспешно забормотал я, – минутку... ручка куда-то задевалась... тьфу ты, в самом деле... где ж она... Софа, где ручка?

– Скорее, - отчаянно крикнул голос, – звонок – международный. Диктую: Аш четыре два - О, восемьдесят - четырнадцать, Эйч Би - семь, крест с мягким кончиком.
– Как? – переспросил я.

– С мягким концом! – заорал голос. – А также: протокол заседания с подписями всех членов вашей секции запятая под личную ответственность Ясноблядькрыжопольского тире переправить ответственному секретарю барбадосской секции не позднее пяти часов утра завтрашнего дня. Точка. Всего хорошего.

Я осторожно положил трубку и пошел писать этот рассказ.

Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад