Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|
|
Со мной в детский сад и потом в школу ходил похожий
на куклу «Барби» мальчик Владик. Мальчик Владик ходил со мной в одну детсадовскую группу, потом –
в один класс. В один класс нашей серой, четырехэтажной, заурядной
школы №378 Московского района, руководимой Эпилептиком – припадочным,
полуглухим директором Иваном Силычем Джулаем, бывшим красным партизаном,
произносившим бесконечные невразумительные речи о любви к Родине и
называвшим учеников сволочью, а родителей наших - контрой. Он учился легко и быстро, как бы шутя. Учёба его напоминала мне быструю,
небрежную, почти гениальную игру на пианино, которой славна была двоюродная
владикова сестра, первая красавица школы Таня Гречухина, белозубой
улыбкой своей и светлым ореолом волос очень напоминавшая брата. В четырнадцать лет Владик свихнулся. Этого можно было ожидать от
любого из нас, подростков, в том нежном возрасте, когда превыше всей
учёбы начинали цениться девичьи коленки, выглядывавшие из-под сирых,
коричневых форменных платьиц. При приближении ко мне в школьном коридоре
любой одноклассницы я начинал чувствовать себя скованным и несчастным
– каждый раз это походило на сближение с иной Вселенной, с иными физическими
и духовными свойствами, постичь которые я был совершенно не в состоянии. Владик свихнулся раньше меня. Он был первым, кто ещё во втором классе
простыми словами приобщил меня к таинствам отношений полов, и сделал
это так легко и изящно, как сестра его играла на пианино. Долгую учебную
неделю после этого я ходил по скрипучему, рассохшемуся паркету школьных
коридоров с вытаращенными глазами, я не отвечал на вопросы учителей,
я встревожил родителей и бабушку, но инстинктивно знал, что рассказывать
им о потрясающих, сделанных мною открытиях запрещено. Табу на Тему
Тем было всесильным, а секса в СССР, как известно, не существало.
Пересечения с параллельными вселенными я боялся до дрожи. В четырнадцать лет Владик вовсю уже гулял с девицами – шалавами из
восьмого параллельного класса Куличёвой и Кирпичёвой – и они, по слухам,
были от него без ума. Гарантией этого являлся тот факт, что категорический
отвод девицы дали даже узкоглазому красавчику Вите Цою, сидевшему
на одной парте с кем-то из них, и прежде, по тем же слухам, успевшему
побывать фаворитом их обеих. Владик изумительно играл на гитаре. Голос у него был вовсе не музыкальным,
слуха, кажется, не было вовсе – но играл он изумительно. Нам, преклонявшимся
перед ним за фривольность и легкость в учёбе по всем предметам, было
недосуг задумываться о содержании этих песен. Тогдашний репертуар
подростков включал глупейшие тексты из разнообразных советских ансамблей
песни и пляски, несколько разбавленных отдельными песнями Высоцкого
и Юрия Кукина вкупе с двумя-тремя подделками под переводы из «Битлз»
и «Роллинг стоунз». Проходят дни. Я записывал Владиковы песни на старый бобинчатый «Маяк», и лент в
его исполнении набралось у меня штук десять. Летом 1988 года я закончил рукопись «Очерков истории хасидизма»,
фотоспособом распространявшуюся в самиздате. Через несколько месяцев
у меня в квартире раздался странный телефонный звонок. Незнакомый
мужской голос осведомился, со мной ли он имеет честь разговаривать,
передал огромный привет от Владика и пригласил посетить коммуну духовнопросветлённых
гуру нового поколения на Карельском перешейке, в глухом лесу, в трёх
часах езды от Ленинграда, для обсуждения моей рукописи и дискуссии
об оной. Я не понял, какое отношение к духовнопросветлённым может иметь друг
моего детства, и пришёл к выводу, что всё это – очередная провокация
КГБ. В то время в любом ритмичном шарканье метлы дворника под окном
мне мерещились происки властей, жаждущих свести со мной счёты. Тем
не менее я чувствовал, что располагаюсь у них под колпаком. Что рыпнуться
мне некуда, что так или иначе ехать, раз вызывают – нужно. На следующее
же утро я обречённо попрощался с женой и отправился на поиски коммуны. Вернулся я совершенно ошеломлённым. Под носом у властей – правда,
в лесной глухомани - между Выборгом и Приозерском, среди дач ленинградских
врачей и инженеров, свили настоящее конспиративное гнездо советские
последователи разнообразных индуистских культов и философий. Они прочли
один из экземпляров моей рукописи и жаждали задать автору вопросы
о потенциальной духовной связи между восточными учениями и мистикой
иудаизма. Трое суток я не мог выбраться из леса. Я честно старался
отвечать на поставленные вопросы, но не мог компетентно подходить
к предложенной теме, ибо мало разбирался в древней мудрости Дальнего
Востока. Понятие «майя» означало для меня лишь женское имя, а слово
«дхарма» ассоциировалась исключительно с романом Керуака, экземпляр
которого с риском для карьеры выкрала для меня одна из моих тогдашних
пассий, работавшая в спецхране Публичной библиотеки. Меня поразил Владик. С длиннейшими льняными волосами, ниспадавшими
ниже пояса, с приветственно сложенными на груди руками, с глазами,
от которых меня внезапно ударило как электрическим током, он производил
впечатление человека подлинно не от мира сего. От прежнего моего одноклассника
осталась только ослепительная, но ставшая какой-то отрешённо- блаженной,
улыбка. Всё было захватывающе интересно, но, когда к вечеру первого дня я
освоился окончательно, меня начало смущать абсолютное отсутствие спиртных
напитков. Сигареты у меня кончились быстро, вокруг никто не курил,
а во время трапез подавали бесконечный варенный рис без мяса, но со
специями, пахнущими мухоморами. К исходу третьих суток я уехал с этого странного семинара, и его
устроители кланялись мне вслед, сложив руки на груди. Я оглядывался.
Там были симпатичные девчонки, но, на протяжении всех этих суток общаясь
со мной, они лишь закатывали глаза к синеющим небесам и безостановочно
бормотали мантры. Ещё через два года я уехал из России навсегда. Во время одного из моих последних визитов в Россию, встретившись
с друзьями детства и одноклассниками, сидя за отличным столом, уставленным
горячительными напитками разной степени крепости, выпив для начала
за память нашего общего Цоя и вовсю дымя ностальгическим для меня
«Беломором», я поделился с сотрапезниками своим открытием, начало
которого для меня относилось к давнему 1988 году. Мне было сказано, что это – никакое не открытие, что все это знают,
а некоторые – даже осуждают, так как, по мнению многих, Владька возгордился.
Пьяный Саша Зиборов, учивший в далёком детстве первым трём гитарным
аккордам обоих наших одноклассников и кумиров нынешней молодёжи –
и Цоя, и Владика, заявил, что с покойным Витей всё более-менее, а
вот Владик – ни кто иной, как Гуру из Бобруйска, вот кто он такой. Сильно раздавшиеся в ширину и постаревшие, находившиеся здесь же
ларечные торговки Куличёва и Кирпичёва, напившись почти до бесчувствия,
рыдали под столом, оплакивая память обоих кумиров, потому что новых
объятий от них обоих им, торговкам, уже не дождаться – один в могиле,
а другой - «просветлился и копит энергию». А всё-таки удивительный у нас класс был, да, ребята? - сказал я и,
встав из-за стола, неуверенно направился в комнату, где хранились
у моих родителей древние, двадцатипятилетней давности, шуршащие и
рассыпающиеся в руках от ветхости магнитофонные бобины. ...На прощание, когда нагруженные выпивкой однокорытники стали расходиться,
мне дополнительно сообщили, что «Владик действительно возгордился,
так как не желает поддерживать отношения с друзьями детства, и вообще
он не желает разговаривать по-русски. Все свои циркуляры на территорию
СНГ он присылает ученикам на санскрите с автоматическим переводом
на английский». Я вяло возразил, что, вероятно, Владику совсем не так интересно общаться
с бывшими одноклассниками-пьянчугами, как они, одноклассники, могли
себе вообразить, и если одноклассникам действительно интересно общаться
с Владиком, то пусть учат санскрит или, по крайней мере, английский. С того вечера прошло не больше месяца, и в моей иерусалимской квартире
раздался звонок. Незнакомый бас на иврите с сильным английским акцентом
поинтересовался, со мной ли он имеет честь разговаривать, и торжественно
предупредил, чтобы я был готов получить письмо от Учителя – и, по
получении, немедленно на него ответить. Я ошеломлённо спросил, о каком
Учителе идёт речь. В ответ был произнесено имя, в котором я с огромным
трудом, путём неуловимых ассоциаций, провернувшихся в моём мозгу,
признал нынешний титул Владика. Я, памятуя рассказанное пьяными одноклассниками в далёком городе
на Неве, отвечал, что не читаю на санскрите, и пусть Учитель, по крайней
мере, пришлёт письмо на английском. Ивритский бас с английским акцентом
торжественно пообещал, что письмо будет на русском языке. Письмо пришло через пять дней, и действительно было на русском. В
конверте со штемпелями города Пума, Индия, находился отрывок какого-то
текста и маленький белый листок, почти девственно чистый. Одна-единственная
фраза, написанная полузабытым почерком, гласила: Аллах акбар, ошеломлённо пробормотал я, крутя листок в руках. Потом
я посмотрел на потолок, как будто ожидал немедленного появления Учителя
свыше. Я подошёл к телефону и негнущимися пальцами стал тыкать в кнопки,
набирая мой старый ленинградский номер. «Никогда не рождался и никогда не умирал, лишь посетил планету Земля
между 11 декабря 1931 года и 19 января 1990 года». Дрожащими пальцами я перевернул фотографию. Там находился текст.
Полагая, что незримо присутствующий со мной Учитель, которого я до
сих пор фамильярно и упорно продолжаю называть Владиком, хотел мне
этим текстом что-то сказать, привожу его здесь целиком. В селении, где жил великий дзен-мастер Хакуин, забеременела девушка.
Отец третировал её, добиваясь имени возлюбленного и, в конце концов,
во избежание наказания, она призналась ему, что это – Хакуин. Отец
больше не задавал вопросов, но как только ребёнок родился, отнёс его
Мастеру. «Кажется, это твой ребёнок?» - спросил он как можно более
презрительным тоном. «О, действительно?» - удивился Хакуин и взял
малыша на руки. С тех пор он всегда носил его с собой, завернув в
рваный рукав своего поношенного платья. И в дождь и в холод приходилось
ему ходить, выпрашивая у соседей молоко для ребёнка. Многие ученики,
возмутившись таким поведением наставника, покинули его. Хакуин не
сказал им ни слова. Наконец мать дитя поняла, что больше не может
выносить разлуку с сыном, и назвала имя настоящего отца ребёнка. Её
отец бросился к Хакуину и стал молить о прощении. «О, действительно?»
- только и сказал Хакуин и отдал деду внука. |
Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|