Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад

 

 

 

Народ Книги

 

Я, знаете, иногда размышляю на тему, каково приходится вещам после смерти их хозяев. Мне, например, очень жалко книги из моей домашней библиотеки, которую я черт знает сколько лет и черт знает какими путями собирал. Стоят на полках, жалостно так моргают дружными рядами. А наследники престола, когда пятки у предка ещё остыть не успеют, их уже торжественно на помойку повезут. С помпой. Я навидался тут таких книжных судеб - на два романа и три повести хватит. И какие претензии можно предъявлять людям, если даже самим книгам между собой договориться трудно, они у меня на две трети - на умерших языках. Стоит вот сборник Эдельштата 1898 года, лондонского издания - пухлый такой, с золотым обрезом, легонький, чего только на своем веку не повидал, и смотрит, набычившись, на высокомерную Анну Андреевну из серии "Библиотека поэта". Рядом стоят, уже лет пятнадцать стоят вместе, даже склеились между собой, и сказать им друг другу много чего есть, а только чувствую - не поймут друг друга.
Ни под каким видом не поймут.

У книг - своя аура. У Ахматовой она - такая, знаете, зеленоватая, вся из себя возвышенная, живее всех живых, можно даже сказать; а у наперсника аура - как у свежего покойника. Книга живет, даже если автор давно помер, и если она, книга, всё-таки востребована читателем, - насчет Анны Андреевны в этом отношении я спокоен, - а гениальный Эдельштат, мастер восторженных парадоксов и революций сознания, уныло бормочет на языке, который царскосельская Дама не понимает, и в ответ на его сентенции лишь пожимает плечами. А вот, интересно, что будет с русской литературой, которую многие (и я в том числе) отчего-то полагют бессмертной, - с Достоевским, с Толстым(и), с Чеховым там, с Бродским, с Мандельштамом, со Стругацкими что будет - лет через две тысячи (по-моему, гораздо раньше)? То же самое и будет. Дико себе представить, но, по-моему - исторический факт, если в футурологию смотреть с ретроспективой.
Нет, ну дико же.

Протестую, возопил он, Достоевский бессмертен! Так ведь это так было сказано - в виде юмористического парадокса обыденного сознания, всего лишь в качестве эпизода для романа. И почему все сразу кидаются вспоминать и заранее сокрушаться о Федоре нашем свет Михайловиче, если при том же историческом раскладе событий совершенно то же самое произойдет и с Фолкнером, и с Голсуорси, и с Уайльдом. С Г.Фростом, с Т.С.Эллиотом, которого, если мерить по Аксенову, так любил держать под подушкой Джон Грей - Силач-Повеса, силою с Геркулеса, ростом - как Дон-Кихот, - с любым из писателем на языках, которые рано или поздно стареют. Потому что мне ближе Чехов и, скажем, оба Натаныча?
Ну и что?

Вы скажете, прозу можно изумительно перевести на современный язык, и она останется той же прозой? Ну хорошо. А стихи? Это чего же я читаю такое, это разве английский язык господина Бернса, это его любовь и бедность, что навсегда его поймали в сети? Так нет же, не Бернс это с его Дженни, что вдоль межи пробиралась до калитки вечером во ржи. Это же не Бернс, это тайный поклонник запретного языка своей юности и ещё более тайный поклонник пассионарного хулигана-одессита Жаботинского Маршак, вот это кто.

Не знаю, не знаю... Шекспира перевели гениально, и Бернса перевели гениально, и музыку положили - как в гроб вколотили гвоздь посмертного имиджа - а все никак мне не верится, что можно перевести адекватно (да чего там адекватно - просто перевести!) желто-черно-белого Мандельштама или даже того же Чичибабина, - не рядом будь, конечно, помянуты, хотя почему бы и нет?

"Клубится кладбищенский сумрак
у смерти хороший улов..."

Н-ну. Может, и можно это перевести, конечно.
А вот так перевести, чтобы лет через восемьсот - нет, не поняли, прочувствовали - до дрожи в печенках -
Я ушел бы, ни с кем не споря

Чтоб не слушать хмельные речи
С мудрой книгой на берег моря
Обнимая тебя за плечи.

А что, разве разумным дано перевести э т о?

Через тыщу лет из-за штор моллюск
Извлекут с проступившим сквозь бахрому
Оттиском "доброй ночи" уст
Не имевших сказать кому.

Тут переведут смысл, и может быть, даже рифму переведут, но дрожь-то ведь перевести не смогут, а?
И в век, когда с Веги до Сириуса космолеты будут летать, как автобусы из Москвы в Истру ходить, всё равно не переведут "Я не люблю фатального исхода". Разумные растения с Альтаира будут таращиться недоуменно и, может даже, учреждать разные там, я не знаю, литературные премии имени Владимира Семеныча. Но - не поймут. Потому что они - растения, а мы - люди.
И всё. И больше ничего не надо. Тихий ангел пролетел.

Гулкие коридоры, хитрые письмена
красные помидоры кушайте без меня.
И на пышных парадных снегах
лыжный след - словно память о том
что в каких-то далеких веках
здесь с тобою прошли мы вдвоем.

Народ, который выбрасывает книги на помойку, когда-то назывался - Народ Книги.

Чего-то сегодня очень задиристое настроение, и хочется дать кому-нибудь по морде. Замком по морде. Была в эпоху революционных сокращений такая тяжеловесная должность - Замком-По-Морде - Заместитель (наркома) По Морским Делам. Новорожденных девочек тогда, дед рассказывал, называли Эликтрификациями, а мальчиков - Тракторами. Девочка Эликтрификация. Мальчик - Трактор (так и хочется сказать: мальчик - Дуб). А вот с Кимами - проще. Что нам с того, что их называли не по святцам, а в честь Коммунистического Интернационала Молодежи? Для нас это никакой роли не играет; для нас Ким - или просто корейское имя, или - имя Юлия Кима, что всяко предпочтительнее.

К чему? Почему? Зачем?.. И отчего здесь притулился Эдельштат, несчастный выходец из Калуги, склеенный обложками с Анной Андреевной? А вы, сидящие перед учебными стереовизорами мальчики и девочки будущей Арканарской Коммунистической Республики, попробуйте перевести с пушкинского постсоветской эпохи на древнешумерский:


Я устал от двадцатого века
от его окровавленных рек
и не нужно мне прав человека
я давно уже не человек.

 

Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад