Вот - совершенно случайно узнал
из открытой сети интернета
то, над чем десятилетиями безуспешно бились нервы моих прабабки,
бабки и прочих представителей родового клана с 1937-го года. Для
семьи именно это было загадкой века.
Не то место было тайной, где хранится чаша святого
Грааля, и не то, где Стенька на Волге зарыл свой клад, и не то тайной
было, как будущий бровеносец штурмовал Малую землю, и даже не то, почему Виктор
Платонович отсиживался в окопах Сталинграда (так шутили тогда),
- а вот это было серой, пыльной, покрытой безнадежной паутиной гордиева
узла, тайной.
И прабабка, и бабка, и почти все прочие родственники успели поседеть,
состариться и умереть, так и не разгадав этой тайны. Десятки
писем в прокуратуру, членам ЦК и лично тов. И.В.С. отражались или
ватной стеной молчания, или дополнительными арестами, или - в редких
случаях - казенным, каким-то особенно глупым враньем о том, что
он умер от сердечной недостаточности, от крупозной пневмонии, от
ишиаса - то тридцатого ноября тридцать девятого, то двадцать второго
июня сорок первого, то пятого марта пятьдесят третьего.
И даже даты, смотрю, подбирались как-то садистически.
А вдова, тряся головой, не знала, в какой день ставить поминальные
свечи. Вдова ушла, оставив разгадывать ребус следующему поколению.
И мама, и папа, и тетки, и дядьки, и даже семейная нянька, русский
человек Мария Георгиевна, принимали участие в разгадке этого ребуса.
И бабуля, умирая, говорила - мы никогда не узнаем, когда и как умер
мой папа. Она перебирала связку казенных писем с пожелтевшими печатями
и выцветшими подписями, и каждое говорило о иной дате и причине смерти. Она, бабуля, невысказанно завещала разгадать ребус. Шумела, растекаясь
ручейками, оттепель, и детям было не до того - возврата к старому
не будет. Не будет новых призраков, и Командор сгинет во льдах нового
палеолита, и весна, весна на улице, веселые деньки.
Так и забыли. Или не забыли, но махнули рукой - сперва
было не докопаться, а потом просто сменились приоритеты. Потому
что (почему-то), так решили оптимисты, не будет возврата к прошлому,
и призраки ушли в даль. Чего там копать дату смерти, и вообще мы
не верим. В Бога. Даже с маленькой буквы. И историю мне рассказывали
в детстве как страшную сказку со счастливым концом. Где они увидели
счастливый конец? Наверное, в рождении моей дочери. Не знаю, не
могу сказать лучше.
...А бабуля, тряся руками и головой, заклинала меня не забывать,
хоть искать следы и не заклинала. Я и не искал. Я с детства впитал
тысячекратным эхом отозвавшийся рассказ о теплой майской ночи, о
том, как раздался длинный звонок в парадную дверь, как они вошли,
как он, бледный, застегивая пуговицы на френче, не снятом с вечера,
вышел к ним, как летали по комнате пух перины и бумаги из письменного
стола. Как она - тогда дочка - пузом, в котором
лежала моя мама - перла на офицера и трех солдат - не дам, не пущу,
это ошибка, мой папа честный человек! - потом как постылая хлопала
дверь и выла старуха, как раненый зверь, и еще потом как эта
старуха - тогда еще совсем не старуха - стояла в очереди на передачи
под красною, ослепшею стеной, и рядом с ней стояла
Та, которая эти строки потом сочинила, и так они познакомились.
И я вырос на рассказе о безвестных соседях снизу,
каких-то Котовых, которых следователь, собирая компромат, позвал
в кабинет, и спрашивал о матером хищнике, жившем в квартире сверху,
а простодушные люди Котовы отвечали, маша руками - не, та он честный
человек, чи шо
же вы хотите с него, товарищ, - и бабуля искала этих Котовых после
войны, чтобы в ножки им поклониться, хотя это и было бы бесполезно для обеих сторон, потому что бабуля с трехлетней
мамой успели эвакуироваться, а простодушные Котовы нет, и умерли
от голода в блокаду, и вообще их геройство было бесполезным, прадеда
все равно кончили бы и без их геройства или с оным, но все равно
- по тем временам это был Поступок, и вот она, а потом и я
пронесли через всю жизнь эту фамилию - Котовы. И, как водится, светлая
им память, хоть им, извините, и до фени.
И меня, не очень современного уже человека, кидает в дрожь каждый
раз, когда благодушно говорят о том, что у акулы, бывает, рождаются
человеческие детеныши. Хотя почему же - не бывает? Бывает, - говорила
покойная к этому времени и молчаливая поэтому Лидия Гинзбург, - и у эсесовцев рождаются
безвинные внуки с ясными глазами. Бывает, конечно. Только те
внуки с дедами не хотят иметь ничего общего, и вот они, внуки, потому
и безвинны. А из яйца кобры могут вылупиться только кобры, сказал
Рикки-Тики-Тави. Потому что эти,
вылупившиеся, от наследия предков не отказались. В этом вся разница.
О, эпоха Новых Технологий! Вот вдруг я, незнамо, не ведомо как,
разрешил ребус четырех поколений. Я единовременно ткнул пальцем
в интернет, и семидесятилетний, беспомощно
бумажный поиск предков взорвался Девятым валом какого-нибудь Айвазовского,
и на случайный, небрежный запрос я мгновенно получил ответ. Прадед,
в честь (в память, вернее) которого меня по наитию назвали при рождении,
умер не от крупозной пневмонии в день начала советско-финской войны,
и не от сердечной недостаточности в день начала войны с Германией,
и не от ишиаса в день кончины Верховного, а был расстрелян, как
сказано в открывшемся досье, по первой категории (между прочим,
интересно было бы узнать, что значит расстрел по второй
категории?) третьего февраля тридцать восьмого года в Ленинградской
области. И я даже знаю, где: в Лисьем Носу, где у всех порядочных
ленинградцев после войны были дачи, где я жил каждым летом, с тринадцати
лет, и именно в том лесу, по которому мы с бабулей
спустя сорок лет бродили у морского берега, и где она, тряся головой,
шепотом, стесняясь шума волн, рассказывала мне эту историю.
И вот что я вам еще скажу. Если вам опять скажут, что я фашист и
ненавижу эту страну, не верьте. Если так и если я та равнодушно-змеиноглазая
пакость в потной серо-зеленой форме и в
ржавой каске с рожками, то почему же мне она все время снится?
Ну, не вся, конечно, - но балтийский берег, и замшелые форты Кронштадта,
и ельники бывшего, правда, финского Рауту, которое
зато теперь исконно русское Сосново, и даже этот Лисий Нос, и я не говорю уже о Медном
всаднике. Иногда я даже думаю, что, если на него
(на Всадник? На Лисий Нос?) сбросили бы
бомбу, то я сделал бы то, что сделал Мересьев;
я, безногий, пополз бы по лесу, отстреливаясь от поджигателей войны
и от голодных медведей, хотя какая связь между медведями и поджигателями
войны, я затруднюсь вам ответить. Да и не надо отвечать и
искать логические связки. В Россию можно только верить. О Лисий
Нос - хоть имя дико, но мне ласкает слух оно.