Версия для печати темы

Нажмите сюда для просмотра этой темы в обычном формате

Jewniverse Forum _ Фонотека и фильмотека _ "Трудно быть богом" АБС и фильм А.Германа

Автор: Ирена - Четверг, 13 Января 2005, 2:03

Источник: http://www.mn.ru/issue.php?2004-17-41

Цитата
14 мая 2004
Известный писатель стал первым зрителем фильма Алексея Германа "Трудно быть богом". Впечатление ошеломительное
Новый фильм Алексея Германа затрудняюсь, с чем бы сравнить. Так ошеломляюще Герман еще не воздействовал, так сильно не снимал. Ощущение мощи. Помню и понимаю, что он - автор "Лапшина" и "Хрусталева", но все же. "Лапшин", пожалуй, тоньше, "Хрусталев" - многослойнее. Нынешний Герман - именно мощнее. Чувствую свою беспомощность в подборе слов, но можно ли отрецензировать землетрясение? Хороша попытка - обзор грозы. Вот если и возникают сопоставления, то с чем-то природным, стихийным. При этом Герман ни на секунду не утратил вкус к детали, к многофигурной живописи: каждый кадр можно вставлять в раму и вывешивать рядом с Брейгелем и Босхом.
Речь о фильме, который Герман уже пять лет снимает по повести братьев Стругацких "Трудно быть богом". Напомню сюжет одной из самых важных шестидесятнических книг, давшей модель поведения целому поколению, и не одному, наверное.
На погруженной в глухое средневековье планете находятся наблюдатели-земляне, которые пытаются бережно подправлять ход событий, не нарушая логическое развитие истории. Главный герой - Румата, межпланетный Штирлиц, - осознавая свою задачу сохранения нейтралитета, тем не менее не выдерживает, когда на планете захватывает власть "черное братство", свергнувшее господство "серых", тоже отвратительных, но хоть не столь кровавых. Румата берется за меч, чтобы покарать злодеев, и тем нарушает правила и закономерности, вмешиваясь в чужой исторический процесс.
* * *
Герман уже делал попытку снять такое кино 36 лет назад. И даже получил разрешение - в августе 1968 года. 21 августа "серо-черное братство" ввело танки в Чехословакию, и вопрос о съемках отпал сам собой. Чтобы уж все представало по-киношному, добавлю, что сейчас натура снималась в Чехии, а сценарий написан заново, в соавторстве с женой, Светланой Кармалитой, с которой Герман познакомился как раз в августе 68-го. Кольцо замкнулось, кино идет.
Снято процентов восемьдесят фильма. Еще нет нескольких важных сцен, еще впереди озвучание, всегда кропотливо долгое у Германа. Но готовый объем таков, что уже вполне можно судить. Я посмотрел весь, на киножаргоне, материал, впервые для этого случая выстроенный в правильном порядке, - около двух часов.
Складывается добрая традиция, как принято было говорить в те времена, которые все чаще вспоминаются сегодня. В июне 97-го в "Московских новостях" я рассказывал, как здесь же, на "Ленфильме", был первым, кому Германы показали рабочую копию "Хрусталева". То есть показывала одна Светлана, Алексей на это время уехал подальше, в Репино, и там ждал звонка жены. Когда включился свет, Светлана даже спрашивать ничего не стала - все было ясно по выражению лица - и пошла звонить. Сейчас ситуация повторилась, за тем исключением, что Герман уезжать в Репино не стал, ждать остался дома на Кронверкском, за углом от студии: то ли за годы стал закаленнее, то ли ленивее - чего там ездить.
Главное: повторился сильнейший германовский удар по всему воспринимающему аппарату - так это, кажется, называется. Его кино снова потрясает, только по-другому.
* * *
На хлопушке написано: "Трудно быть богом". В подзаголовке фильма Алексея Германа тоже будет значиться название знаменитой повести братьев Стругацких - вероятно, "по мотивам...". Так оно и есть: картина - не экранизация. Название тоже будет другим. Нынешний вариант, еще не окончательный - "Что сказал табачник". Это Муга, слуга Руматы, все время пытается сослаться на местный авторитет: "Один табачник, очень-очень умный человек, как-то сказал..." Остается неизвестным, что ж такого умного подсказал умный табачник, но другой надежды все равно нет.
В книге, заставляя Румату взяться за оружие, братья Стругацкие обозначали два главных положения. Хоть и "возьмемся за руки, друзья", но берись или не берись, отвечать всегда за все будешь только сам. Второе - общественно более важное: с этими "серыми" (тем более с "черными") по-хорошему и вообще по какому угодно ничего не выходит.
Надо вспомнить, насколько могущественными властителями дум были Стругацкие, чтобы осознать, что те, кто считался и был русской интеллигенцией, прислушались. Каждая страна и каждый народ должны пройти свой исторический путь. Браться за меч - самоубийственно, договариваться - безнадежно. Будем ждать, честно руководствуясь лагерным правилом (которое фарсово преобразилось сейчас в припеве двух игривых девчушек): "Не верь, не бойся, не проси". Во второй половине 80-х такая социальная психология обернулась полной неготовностью к переменам, упавшим сверху, - словно и вправду, как в фантастическом романе, пришельцы занесли.
Нельзя возлагать на литературу ответственность за историю, как это яростно и красноречиво делал Василий Розанов, обвиняя русскую словесность в том, что довела государство до распада и народ до революции. Но если есть в мире страна, где такой вопрос правомерно хотя бы поставить, - это Россия. Во всяком случае в 60-е, за неимением гражданской жизни, социальные образцы черпались в словесности.
* * *
"Это картина про нас", - говорит Герман, что правда. Так он, Герман, чувствует, понимает и показывает. Перед нами трагедия. Полный крах всего. Можно только догадываться, какое ощущение краха переживает сам режиссер и кто стоит за образом Руматы. В фильме его несколько раз называют рыжим, хотя картина черно-белая. Кто это такой рыжий, который всеми ощущается чужаком и вызывает подозрение и ненависть? Как это теперь называется - кризис российского либерализма? Когда провозглашается, что не выходит пойти по проторенной дороге мировой цивилизации, а раз не выходит, то и не нужно; когда с важностью снова заводится старый разговор об особом пути.
На съемках в чешском замке Точник четыре года назад мы беседовали с Германом об этом. Он говорил: "Оказалось, трудно быть богом, да еще гораздо актуальнее, чем тогда. Богом быть невозможно трудно. Ничего не получилось у Ельцина. Я убежден, что он не был таким дурным человеком, как рассказывают. Ничего не получится ни у какого Явлинского. Почти невозможное дело быть богом, и что ты с этим сделаешь? Все поворачивается поперек, кровью, какой-то глупостью. Ничего не остается, кроме того, что взять мечи и начать рубить головы. У нас в финале есть фраза, что у этих страшных монахов, которые высадились, вырезали, повесили, посадили на кол все, что можно, - у них все получается, понимаешь? Те порт не могли построить. А эти построили. Колы понаставили, но порт построили". Я возражал: "Ну это же неправда". - "Как неправда?" - "Да те, которые вбивают колы, они ведь сваи не вобьют и порт построить не могут. Это же только кажется, что за ними порядок, а они на деле в лучшем случае баллистическую ракету установят или методом Левши автомат Калашникова соорудят. А вот чтобы дороги, обувную промышленность, кинопрокат, железнодорожный транспорт - это нет". - "На первом этапе получается, вот как у Гитлера". - "Ага, или Беломорканал". - "Беломорканал действительно получился дико глупый. Ты знаешь, там нельзя было корабли протащить, их тянули людской силой".
* * *
Разговор шел четыре года назад. Тогда еще финал картины был таким же, как в повести Стругацких.
Начало конца и сейчас то же. "Румата наконец выдрал меч, обернулся, лицо было как прорезано струйками крови. И это было счастливое лицо. Потом он отвернулся, белая рубаха появилась на фоне черных балахонов, и он рубанул двумя мечами накрест и шагнул вперед". Так написано в сценарии, эта сцена почти так и снята. Добавлено, как Румата молится: "Господи, если ты есть, останови меня". Видимо, того, к кому он обращается, все-таки нет - на этой планете или в этой картине, - и герой становится убийцей.
В книге Румата возвращается на Землю, его срыв понятен начальству и друзьям, предстоит курс психологической реабилитации в домашних условиях. В фильме он продолжает бессмысленную борьбу. "Ну что же, вперед, мое войско", - говорит Румата, и ничтожная группка, в которой выделяются два баскетбольного роста бойца, отправляется неизвестно куда. Вернее, известно. Если у Стругацких планета остается на произвол своей исторической судьбы, но хотя бы главный герой жив, то Герман всех отправляет на явную гибель.
* * *
Когда сидели в рабочей комнате режиссера на студии, исполнитель главной роли Леонид Ярмольник рассказал, усмехнувшись, что недавно в прессе Германа назвали "северный Феллини". Герман усмехаться не стал: надо думать, любого киношника устроит такое сравнение, с любым эпитетом. Хотя само по себе сопоставление не более плодотворное, чем "Северная Венеция". При некотором сходстве в плотности кадра и особенно в выборе лиц, уж очень разительно мировоззренческое отличие одного от другого. У Феллини в самых отчаянных картинах появляется какая-нибудь большеглазая девочка в белом платьице, хоть на заднем плане. Германовский мальчик со смышленым милым лицом скачет среди горы тел, нарубленных Руматой, срезая у мертвецов кошельки.
Просвета нет ни в чем и ни в ком. Мудрец Будах, которого, рискуя жизнью, Румата спасает от смерти и вызволяет из тюрьмы, оказывается полууголовным элементом, похожим на мерзких деклассантов из "Хрусталева". Кроме того, герой зря так старался: Будаху, по сути, ничто не грозит, он нужен любому режиму, потому что умеет готовить яды - владеет хорошим ремеслом, которое всегда в спросе. Герман по-германовски строит сцену ключевого разговора Руматы и Будаха. Мудрец никак не может помочиться - с почками что-то после тюрьмы. Поэтому он отвечает невпопад, потеет и думает не о судьбах страны. Слуга нажимает ему на живот, процесс пошел, и тут Будах в первый раз говорит умную вещь: "Сдуй нас или оставь нас в нашем гниении". Румата отвечает: "Сердце мое полно жалости, я не могу этого сделать".
* * *
У Германа все сцены до жути убедительны. Впервые взявшись за фантастический сюжет, он делает его настолько реальным, что в эту действительность перемещаешься весь. Я видел чешский замок Точник до прихода туда Германа и при нем. До был музей, при - живые темные века, где брейгелевские типажи расторопно топят в нужнике книгочея, крутятся пыточные колеса, ветерок раскачивает гроздья повешенных и ливень из машины на крепостной стене размывает и размывает завозимую и завозимую на самосвалах грязь.
Как всегда у этого режиссера, погружение полное - оттого, что выверено каждое движение, неточностей нет. Можно даже приблизительно понять, какой ценой это дается. На "Ленфильме" я посидел на обсуждении снятого накануне эпизода. О десяти секундах экранного времени говорили полтора часа, решили, что вон тот мальчишка руки пусть складывает, как складывал, но поднимает сантиметров на пять выше, и отправились переснимать.
Мы с Ярмольником, в пересъемке не занятом, пошли в ленфильмовский буфет. К столику подсел Александр Лыков (из "Ментов") поговорить с коллегой. Лыков был первым, кого Герман намечал на роль Руматы, но произошла какая-то неувязка со сроками и договоренностями, за это время появился Ярмольник, который на пробах победил конкурентов. Когда Лыков отошел, Леня сказал: "Первые два года он говорил, как мне завидует, потом поменялись". Я обратил внимание на очень спокойную интонацию, вообще на то, что Ярмольник перестал шутить о германовском долгострое. Вернее, шутит, но почти автоматически, без энтузиазма, как рассказывают старый анекдот, просто потому, что он хороший и к месту. Ярмольник человек умный, знает, что за долготерпение ему воздастся - ни больше ни меньше историей кино.
Зимой в Москве прошла премьера картины Валерия Тодоровского, в которой все хорошо (кроме названия "Мой сводный брат Франкенштейн"), и, может, лучше всего - Ярмольник. То, что он к этому времени уже четыре года работал с Германом, даром не прошло. И в роли Руматы он лаконичен и выразителен, достигая высших пиков актерства: когда человек просто, без слов, без жестов, без мимики, глядит на тебя, и тебе становится по-настоящему страшно.
* * *
Удивительное ощущение испытываешь, хорошо зная литературную основу фильма: это же братья Стругацкие, знаменитая книга "Трудно быть богом". Возникает опасность оказаться в ловушке. Предполагаю, что в такую ловушку могут попасть многочисленные поклонники Стругацких, которые придут смотреть фильм Германа. Канва соблюдена, даже не канва, а сюжет сохранен - все основные герои, главные эпизоды. Но то, что картина снимается на четыре десятилетия позже, чем писалась книга, - фактор определяющий. Книгу сочиняли авторы, опасавшиеся крушения последних иллюзий, предупреждавшие: "Там, где правят "серые", к власти всегда приходят "черные". Фильм снимает автор, у которого решительно никаких иллюзий не осталось.
"Это картина про нас", - говорит Герман. На экране - условное средневековье. В рамках фильма оно стилистически едино и цельно, но каких-либо исторических соответствий в костюмах и декорациях искать не надо. Все точно и достоверно, как во сне. Сновидческая природа кино, всегда явленная у Германа, отчетливо проступает здесь тоже. Не знаю, сознательно ли режиссер обозначил некую преемственность, выбрав на роль барона Пампы - самого симпатичного персонажа книги и фильма - Юрия Цурилло, того самого, который сыграл главного героя в картине "Хрусталев, машину". Пампу, как и того генерала, терзают в застенке. Но не в Пампе дело, дело в Германе, который всегда - будь то в застольной беседе, в газетной статье или на съемочной площадке - способен высказываться только о том, что происходит с его страной и его народом. Выступать в своем отдельном жанре, который называется "Сны Алексея Германа о России".
Автор: Петр ВАЙЛЬ

Обсудим книгу и концовку книги и сценарий фильма?

Автор: Kloots - Среда, 19 Января 2005, 22:31

Мне не ясна первая фраза о первом зрителе. Неужели Герман все-таки закончил фильм? Все время казалось, что над этой экранизацией (если можно назвать это экранизацией) висит какое-то проклятие: то не давали разрешения на экранизацию, то в перестроечное время она самому Герману казалась неактуальной, то он болел...

Автор: Ирена - Среда, 19 Января 2005, 22:35

Kloots вот и я смущена... Вроде бы не было нигде сообщений о завершении съемок. Поэтому и интересуюсь - очень хочется фильм увидеть...

Автор: Kloots - Среда, 19 Января 2005, 22:39

Повесть я всегда очень любил и люблю. Впервые я ее прочитал в одиннадцать лет, естественно, не понял, читал как "приключаловку". После школы перечитывал неоднократно. Говорить о фильме без просмотра невозможно.

Автор: Ирена - Среда, 19 Января 2005, 22:48

Kloots я впервые прочитала в 13 лет. Перечитывала неоднократно... О фильме Германа судить невозможно. Поэтому я и интересуюсь сведениями о его выходе.

А помните выходил фильм Довженко? В начале восьмидесятых Какике у Вас впечатления остались? Мне он очень не понравился

Автор: Kloots - Среда, 19 Января 2005, 23:09

А я его не видел. Выслушал отзывы людей, которым доверял - и не пошел.

Автор: Ирена - Среда, 19 Января 2005, 23:23

Цитата (Kloots @ 19.01.2005 - 15:09)
А я его не видел. Выслушал отзывы людей, которым доверял - и не пошел.

Считайте, что повезло Вам. winkk.gif' />

Автор: Ирена - Суббота, 21 Май 2005, 1:45

Алексей ГЕРМАН:
У ОБЩЕСТВА НЕТ ПОТРЕБНОСТИ В ХОРОШЕЙ РАБОТЕ
Настоящее искусство живет не на фестивалях, а там, где создается. На «Ленфильме» Алексей Герман продолжает съемки фильма по роману Стругацких «Трудно быть богом». Предлагаем вам побыть рядом с ним
 


 ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
 В павильоне так холодно, что понимаешь: в ХIV веке с отоплением было худо. Хотя на павильон не похоже. Дом не дом, скорее каменная нора. Низкие своды. Живой огонь. Темновато.
 Вспоминаю, у Стругацких: «В темноте мы во власти призраков». Люди снуют то ли в доспехах, то ли в тряпье, перья с потолка падают, кружась, будто снежная крупа. У людей почерневшие лица, даже не лица — страшноватые рожи, словно ожившие персонажи бестиария Босха. Раскачиваются подвешенные чучела подстреленных волков, сушеная рыба. Кругом веревки, канаты, цепи.
 Все пространство тесное, словно скованное невидимыми кандалами. В кадр входит новоявленный властитель Рэба, толстяк в рясе, обсыпанный цветами, похожими на розы. Сегодня этот бледный гриб — лицо, как блин, «цепкий беспощадный гений посредственности» — чувствует себя победителем, отчего мерзко посмеивается, тряся жидкими длинными волосенками. «Там, где торжествует серость, к власти приходят черные». Нюхает смертоносную стрелу, почесывается ею, некрасиво втягивает воздух. Входит главный герой Румата с лицом Леонида Ярмольника.
 Это сцена краха его собственных представлений и перспектив. Ярмольник непривычно тих, сосредоточен, даже сумрачен. И вовсе не походит на инопланетянина. Тут же мальчик с измазанными, расцарапанными руками, разбитыми костяшками пальцев и ногтями с вросшей грязью оседлал слугу, запряг вместо лошади и скачет на нем, размахивая куклой из железа. Страшновато. И отчего-то смешно. И снова страшно.
 «Не меняй крупность. Энергетика уходит», — обращается к оператору режиссер. Опытный оператор Владимир Ильин пытается спорить: «Смотрите, общий кадр лучше, и собака в кадр войдет». Бесполезно. «Не надо собаку!» «Ну вот теперь, мне кажется, все стало слишком общим. Скучным. И мальчик въехал как-то нехорошо. Почему у мальчика руки такие чистые? Сделайте ему руки и лицо еще грязнее, и плечо… надо ему «выжечь»…». Оператору: «Какое ты видишь плечо. Левое? Вот левое и «жгите». Что мешает оператору? Та большая балка? Ну так пилите ее»…
 Раздается звонок. Герману торжественно подносят трубку. Судя по всему, звонит серьезный человек из начальников с намерением обрадовать Алексея Юрьевича. А.Ю. поблагодарил, но ответил, что подумает. «Ну как награда?» — спросила я на следующий день. «Бог с ней, с наградой, — сказал Герман. — Это ведь Союз кинематографистов, из которого мы со Светланой ушли. Понимаешь, мы оказались из разных дворов, с разных улиц. Мы их не понимаем и не любим. А они — нас. Некоторых совсем презираем. Зачем тогда? Я и отказался».
 Герман в студийной комнате греет руки о чашку с чаем…
 
 
– К Стругацким меня тянуло долгие годы. Когда мы начали снимать — нас закрыли. Другой раз начали — бросили сами. Потом пришел Горбачев. О каком тоталитарном терроре стоило говорить? Нам всем было ясно: через четыре года здесь будет город-сад.
 — Неужели вы, прожженный скептик, снявший, может быть, самые горькие картины о взаимоотношениях людей и власти, настолько верили в близкое прекрасное завтра?
 — Абсолютно. Но сейчас наше кино вновь ко времени…
 — Там уже ближе к финалу есть эпизод… После переворота посланца небес Румату просят дать оружие борцам с темными силами. А он объясняет, что пройдет время, и эти борцы превратятся в таких же властолюбивых феодалов. Появятся новые рабы, и все пойдет по-прежнему. Предсказание сколь ужасающее, столь точное.
 — Эта сцена снята. Сценарий построен на том, что в эти же «сети», про которые Румата все понимает, он сам и попадается. То же пророчество коснется самого Руматы. Когда он поднял оружие и начал убивать, вырезал страшное сообщество «Черный орден» — случилось то же самое. Он стал владыкой, королем, императором — не важно, как назвать.
 Румата — воин и ученый. Он добр, мудр и справедлив и ничего сделать не может. Обстоятельства все втягивают и втягивают его во владычество. Он пытается добраться до душ, пользуясь языком правды, и понимает: освобожденные им же рабы, к его удивлению, забьют его оглоблями. На просвещение у него нет сил, и, кроме одиночества, остаются лишь мечты, исполнение которых для него нереально. В победе заключено поражение.
 На протяжении всей истории он выискивает и спасает богословов, ученых, философов, чтобы они объяснили ему смысл существования.
 Но ничего нового они ему сказать не могут.
 Знаешь, я бы считал нашей победой сочинить совсем другой мир, и чтобы зрители поверили в его реальность. И чтобы в его проблемах увидели схожесть с нашими.
 Про какое время писали Стругацкие, про «семь веков назад» или про «сейчас»? Про «нормальный уровень средневекового зверства — счастливый вчерашний день королевства Арканар». Все как всегда: и «серые штурмовики», и «активизация мещанства», и «любой лавочник вправе затравить тебя», и «сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ».
 — К сожалению, картина может стать самой актуальной картиной о нашем времени.
 — Да нет, все равно она не будет остроактуальной. Хотя проблемы те же, что у римлян, что в Арканаре, что у нас. Мне вообще неинтересно снимать «сюжеты». Допустим, «Лапшин» был интересен, потому что увлекательно думать о времени. Как они верили, какие они были прекрасные, но неумные, понимаешь?
 — Точно, как ваше поколение в 60-е или наше в горбачевские времена…
 — А любовную историю мне было неинтересно снимать. И в «Лапшине», и у Стругацких. Наверное, на меня многие набросятся: «А где это? А где то?». Все роман знают наизусть. Может, картина получится скучная, потому что мне неинтересно, как рубятся, убивают. Сначала я своему продюсеру расписал, какое замечательное, интересное будет у нас кино. Нас было трое — я, Кармалита и он. Потом попросил о встрече и сказал: «Я все наврал. Я известный в узком кругу режиссер. И зритель вряд ли на очередной арт-проект валом повалит. Интеллигенция — мой зритель — подразъехалась из страны или обеднела, а кто-то пристрастился к другим зрелищам».
 Но, с другой стороны, я надеюсь, что картина будет жить долго, как и все мои фильмы. Будет возникать то там, то здесь и, в общем, наберет достаточно зрителей.
 Мне интересно воссоздавать ту жизнь. Придуманную. Я старался снять скрытой камерой XIV век на другой планете. Сочинить мир во всех нюансах и подробностях так, чтобы все поверили — это правда. Мы работаем на уровне интуиции…
 И с артистами мне менее интересно работать, чем с непрофессионалами. За исключением нескольких человек, не затертых в кино, и главного героя Леонида Ярмольника. Я его увидел не в кино.
 — Не может быть.
 — Клянусь. Я по телевидению увидел парня, который вел какую-то игру. Такой носатый, обаятельный, с вненациональной внешностью. То, что нужно для Руматы. И попросил его пригласить. Я просто не знал, что Леонид Исаакович — известный и популярный артист. Тогда я редко смотрел кино, и в основном — только молодых режиссеров.
 Как нам кажется, сейчас трудно. Трудно по одной причине: у общества нет потребности в хорошей работе. Иногда невыносимо смотреть, что творит хороший актер или актриса в сериале или еще страшнее — в классике.
 Мы очень полюбили Юру Цурило — как личность, как артиста. И, уверяю, от него можно добиться многого. Но вот недавно увидел какой-то фрагмент с ним. «Юра, — говорю ему, — мы же уже с тобой все прошли. Не надо говорить громче, чем партнер. Говори всегда в два раза тише». — «А они требуют». — «А ты откажись». — «А они не будут снимать». — «А ты посиди немножко победнее…». Все то, что у нас запрещалось как антихудожественное, авторы сериалов считают художественным достижением, что ли? И откуда столько помоечников в талантливой стране. Мало кто не снимает у нас на «Ленфильме» сериалы. Самый глупый человек (как говорят, есть еще один такой в Уганде) вообще никогда и не был режиссером, был организатором производства — тоже снимает. Что может из этого получиться?
 — А вы не опасаетесь… Помните у Набокова: вошел актер с лицом, перещупанным ролями. Вот и Леонид Ярмольник много снимается в эти годы. Его лицо общеизвестно. У Руматы же — облик уникума. Человека то ли с той планеты, то ли с этой.
 — Не могу же я настаивать, чтобы он за шесть лет больше нигде не снимался. Надеюсь, что роль Руматы получится интересной. Мы ведь с ним в одной сцепке. Пока я не ошибался.
 Да и я уж старый, понимаю: здесь нужно добавить, здесь смикшировать.
 Он меня не очень любит. И ладно, чрезмерная любовь артиста мешает. Знаешь, отношения с артистами складываются, что в кино, что в театре, не во время работы. А после — по результату. И потом, то же самое я слышал про Миронова, про Никулина, про Быкова.
 Уж как мы во время работы ругались с Роланом Быковым, а Лена Санаева поклялась, что он нас очень любил. Да что там, он один раз к нам жить переехал, но это уже другой рассказ.
 — Вы назвали актеров выдающихся.
 — Я актеров боюсь. Говоришь, говоришь, ночь не спишь, придумываешь — а он из правого кармана одно выражение лица достанет, а из левого другое… У хорошего артиста таких выражений десять, у плохого — одно и то фальшивое. А тебе-то нужно одиннадцатое. У хорошего типажа всегда одиннадцатое. Вот он я, и моя жизнь перед вами. Артиста и типаж трудно соединить в кадре. Это да. Но это и есть составная кинорежиссуры.
 А Юрий Владимирович Никулин драматическим артистом на самом деле не был. Он был способен перенести на экран силу своей личности и не соврать. Всю войну, начиная с финской, был артиллеристом. Здесь стояли, в блокаде ленинградской. И вся его батарея весной ослепла. Тогда к каждой огромной пушке приставили одного зрячего. Он их водил, а они, слепые, стреляли из этих огромных пушек.
 Мне обидно, что нынче принято порочить имена приличных людей. Второй раз по телевидению про Никулина слышу. То он не пустил в цирк на Цветном комика Попова. То в фильме про Енгибарова рассказывают, как его преследовал Никулин. Нам приятно с кем-то бороться, кого-то оскорбить. Юрий Владимирович был одним из лучших людей своего времени: добрый, благородный, талантливый. Никому вреда причинить не мог, потому что, пройдя войну страшную, людей жалел. Оставили бы в покое немногих людей, достойно проживших жизнь.
 — Вы шесть лет снимаете Стругацких…
 — Я бы снял быстрее. В чем сложность… Построить павильон. Это стало сложно и дорого. Потому что люди со студии ушли, профессионалов мало. Оружие надо выковать. Много оружия. А все подчистую исчезло со студии. Ни меча, ни кинжальчика. Ничего не спасли.
 — Раньше оружие на целую войну можно было взять из студийного «подбора».
 — Конечно, у нас же снимал Козинцев «Короля Лира», «Гамлета», «Дон Кихота». И — ничего. То же на «Мосфильме». А если одалживать в Чехии или Польше, то они такие деньги сдирают… В общем, все делали в Мухинском училище. Сейчас у нас целый арсенал оружия с другой планеты: сабли, мечи, ножи, арбалеты, доспехи…
 — Финал работы виден?
 — Я бы все за два месяца закончил, но мне не повезло. Меня избили, довольно сильно. Приехал невропатолог и сказал: «Вам неправильно поставили диагноз, у вас не просто сотрясение, а ушиб мозга. Вот отчего через лицо выступила черная полоса. Вам немедленно в больницу надо. Иначе будете болеть и болеть. Разными вроде бы несвязанными заболеваниями…». А я ложиться не мог, потому что в той же драке сильно попало и моему сыну. Была угроза потери зрения. Потом действительно началось: с легкими, с сердцем. Теперь вообще трудно доснять большую трудную картину. Но и не доснять нельзя…
 XIV век, тщательно воссозданный Германом, мне покинуть оказалось много проще, чем Румате. Стоило лишь отворить тяжелую студийную дверь, и я очутилась на залитом солнцем проспекте со старинным названием Каменноостровский.
 С опаской глядя на проносившиеся мимо машины — все же я только что прямиком из «прошлого», — я думала: очень нужно, чтобы Герман свою картину завершил. Чтобы Стругацкие оказались правы»: «Можно сколько угодно преследовать книгочеев, запрещать науки, уничтожать искусство, но рано или поздно приходится спохватываться и со скрежетом зубовным, но открывать дорогу всему, что так ненавистно властолюбивым тупицам и невеждам».
 
 Лариса МАЛЮКОВА, обозреватель «Новой»
 


Автор: Ирена - Четверг, 11 Августа 2005, 13:37

Цитата
Алексей Герман - "Трудно быть богом"
http://rfe.svoboda.org/programs/fc/2005/fc.020605.asp

Мумин Шакиров: Алексей Герман - "Трудно быть богом". Над этой картиной по одноименной книге братьев Стругацких классик российского кино Герман работает уже более пяти лет. В этом нет ничего удивительного. У этого мастера обычно уходят годы на создание очередного шедевра. В прессе уже стало традицией рассказывать о том, как идут съемки фильма. К сожалению, из-за болезни оператора они сейчас приостановлены, но группа продолжает строить декорации на "Ленфильме" и параллельно проводит репетиции с дублерами.

Говорить о том, когда зритель увидит кино, - бесперспективно. Этого не знает даже Алексей Герман, хотя снято уже почти 90 процентов фильма. Мне повезло, я посмотрел двухчасовой, как говорят киношники, собранный и склеенный материал, пока без звука и реплик, только изображение и естественные шумы, записанные на съемочной площадке.

Давать оценку увиденному сложно, настолько это все ошеломляет. Алексей Герман выстроил свой мир, свое Арканарское государство, основываясь на прозе Стругацких. Это Средневековье, искусно придуманное автором до мелочей: костюмы, декорации, детали быта, домашняя утварь, оружие, доспехи рыцарей... Одним словом, все визуальное пространство с людьми, населяющими эту планету, - это чистый вымысел художника, который поставил перед собой задачу - рассказать свою историю падения и разрушения придуманного им мира. Алексей Герман не любит привязывать события, разворачивающиеся на экране, к стране, в которой он живет, но аналогии напрашиваются. Трудно подбирать слова не только автору этих строк, но и самому режиссеру.



Алексей Герман: Эта картина совершенно не о том, что происходит у нас. Эта картина, конечно, о России. Что там говорить, что это какое-то фантастическое государство? Город весь построен на том, что с этого этажа какают на этот этаж, с этого этажа - на этот этаж, а с этого этажа - на землю. Конечно, король - урод, конечно, министры. Надвигается фашизм. Фашизм приходит - и все говорят: "Зато вы заметили, как свободно и счастливо дышится в новом, освобожденном Арканаре?" Когда пришел фашизм, и когда уже вешают всех, какие там свободы?! Там просто проституток разрывают такими огромными бревнами; огромные детородные органы, трехметровые, и их разрывают на части. Это монахи, что называется, серьезная сила приходит.

Эту картину поставить гораздо труднее, чем Стругацких, у которых коммунары на Земле, на Земле все хорошо. Мы делаем Землю такую же страшную, но просто на другом уровне развития. Они Землю не любят.

Мумин Шакиров: Конечно же, Алексей Герман сохранил сюжет братьев Стругацких. Те, кто внимательно читал книгу "Трудно быть богом", узнают основных героев и увидят главные эпизоды. Центрального персонажа - дона Румату - играет артист Леонид Ярмольник - неожиданный выбор режиссера.

Алексей Герман: Конечно, это и то произведение, безусловно, и другое произведение. Во-первых, в том произведении существует такой романтизм, у нас этот романтизм мы вытаптываем, потому что мы рассказываем про свою Землю. Во-вторых, они - коммунары, которые знают в результате - как. Здесь никакие не коммунары, а просто ученые, которые ничего не знают - как. Они только знают: не буди лихо, пока тихо. Нельзя убивать - Румата эту основную заповедь нарушил. Он знает, что никакими переворотами в XIV веке ты ничего не изменишь, нужно как-то переменить сознание людей. Это невероятно трудно, почти невозможно, и он отказывает в этом местному Пугачеву по имени Арата.

Но, в принципе, он это человечески не выдержал и проделал сам. На самом деле он оказался преступником. Но и люди его не хотят. Они ему кланяются, все, но они хотели забить его оглоблями. Румата, который не может сражаться, запрещает себе в любом случае, ну, в ухо дать. Ну, уши отрезать - он любит очень. Говорят: "Вот вы, у вас 186 дуэлей и 300 отрезанных ушей - и больше ни покойника, ничего". Он говорит: "Знаете, уши тоже больно". Румата берет мечи, прыгает - и начинается дикая резня, полгорода вырезали.

Мумин Шакиров: Алексей Герман мучительно и долго снимает свое кино. Причина не только в том, что несовершенно современное российское кинопроизводство. Просто режиссер - дотошный и скрупулезный педант, доводящий точность деталей и штрихов до совершенства, а иногда и до абсурда. Он не скрывает, что его кино - это ожившие картины Брейгеля и Босха, и это видно на черно-белом экране. Камера оператора витиевато панорамирует по германовскому пространству, как кисть художника по полотну. Автор-режиссер снимает длинными планами, часто действие в одной мизансцене продолжается до двух минут. Кадр всегда насыщен, динамичен. Режиссер выстраивает многослойный видеоряд. Киношники это называют внутрикадровым монтажом. В картине нет случайных лиц, даже массовка подобрана тщательным образом, не говоря об исполнителях эпизодических ролей. Невольно вспоминается средневековая живопись с библейскими сюжетами, где художник каждому лицу или образу придает определенную и важную эмоцию. То же самое без преувеличения делает и Алексей Герман.

На "Ленфильме" ходят легенды и правдивые истории о том, как Герман снимает кино. Мне не удалось побывать на съемках, но повезло моей коллеге Татьяне Ткачук.

Татьяна Ткачук: Это было поздней осенью в Чехии. За пеленой холодного дождя, с которой не справлялись дворники, почти не видно было дорожных указателей, и казалось, что за Пльзенем никакого райцентра Клатово не будет вовсе. Я еду на съемки к Алексею Герману. Понимаю, что это редкая удача, - Алексей Юрьевич на площадке посторонних не любит. И не понимаю, как в такую погоду можно вообще что-то снимать. Уже в замке Точин под Клатово, со всех сторон обнесенном флажками с надписями "Не входить, снимается кино", ассистент Германа, ведя меня к мэтру, объясняет, что, если с неба не льет естественным путем, создается киношный дождь, а снимать начинают не раньше 8 вечера. Дон Румата в Арканаре отлично себя чувствовал в этакую нелюдскую погоду, а в той стране, куда делегировали Румату, солнце не светило вообще никогда.

Нельзя сказать, чтобы отлично себя чувствовали члены съемочной группы, утопающие по колено в грязи, грязи естественной и заботливо свезенной со всей округи. Только Герман, восседающий на колченогом пластмассовом стульчике вдали от всех, прижимающий к объемному телу пластиковую бутылку с "колой", кажется вполне спокойным. Сегодня ему должны предъявить лошадь для съемок, которая где-то на дальнем плане кадра должна промелькнуть в течение нескольких секунд. Алексей Юрьевич бракует на моих глазах третью кобылку подряд, не объясняя причин.

"Это ерунда, что со мной тяжело работать, что я монстр, - говорит Герман. - Да, вчера я всех выгнал с площадки. Они мне не могли ответить на простейший вопрос. Гримерша рыдала. Ну, поругался я с оператором, потому что... потому что он был несправедлив. Вызвали другого - тот просто плохо снимал, да еще решил, что со мной можно неправильно разговаривать..." Герман считает, что режиссер - хозяин в группе, и не признает никаких выговоров и оценок своей деятельности.

Все готово к съемке: свет, актеры, дождь... Лицом Ярмольника - снимают восьмой дубль - напряжено до предела. Команды "Мотор!" нет. Алексей Юрьевич думает.

Потом, когда закончат картину, он готов будет выслушать критику. А пока ему будут показывать лошадей до тех пор, пока он по только ему ведомому критерию не выберет единственно правильную лошадь. И будет продолжать снимать непрофессиональных актеров, потому что на актерских лицах он видит маски прошлых ролей, мешающие ему, Герману. И будет сдерживаться в эмоциях только по отношению к Светлане Кармалите - женщине, однажды вытащившей из печки брошенный туда Германом сценарий и сейчас заботливо кутающей его плечи пледом. "Мотор!" - Герман наконец надумал снять дубль...

Мумин Шакиров: Вот таким предстал перед глазами Татьяны Ткачук Алексей Герман.

Двухчасовой собранный материал фильма "Трудно быть Богом", трудно поддается пересказу, а тем более - осмыслению. После завершения съемок начнется окончательный монтаж, затем будут озвучиваться актеры, записываться шумы и музыка. Все может кардинально измениться, включая содержание. Возможно авторы - сценарист Светлана Кармалита и режиссер Алексей Герман - вложат в уста актеров совершенно новые реплики, иной текст, чем в первоначальном варианте.

Сегодня можно говорить лишь об общих вещах. Главный герой - Румата, представитель землян, межпланетный разведчик, прилетевший в Арканарское государство, - долго сохраняет нейтралитет, но в конце концов не выдерживает, когда власть в этой страшной стране захватывает некая хунта, как любит повторять Герман - "черное братство", свергнувшее господство "серых", искусно описанных братьями Стругацкими.

"Он вынырнул из каких-то заплесневелых подвалов дворцовой канцелярии, мелкий, незаметный чиновник. Потом вырос исполинским бледным грибом этот цепкий, беспощадный гений посредственности" - так авторы книги описывают карьеру главного антигероя своего романа "Трудно быть богом" дона Рэбы.

Алексей Герман в своей картине не дает ответов, он ставит вопросы.

Алексей Герман: А нет ответов. Если бы были ответы у нас... Что делать Румате? Он увидел страшную резню, которую устроили монахи. Монахи явились к нему, разгромили его дом и по ошибке убили его девушку любимую. И он озверел, он превратился в животное. Он надел шлем, вылез на балку и стал сидеть на балке. Они сломали дверь, ворвались, их там человек 200 было. Он спрыгнул, а они ему все говорят, что "все будет в порядке, успокойтесь, все будут наказаны". Они не знают, что убита его барышня. А там такие повестки, называются - пайцы, на таких флажках, и вот с этим флажком он должен явиться в Веселую башню (то есть в КГБ). Он кивает и говорит: "Посмотрите, вот вам пайцы. Вы можете с ними сделать все, что хотите. Смотрите:" - их ломает и бросает. И все, кончилось. Это все артисты, они все отпущены, все. "Вот вы будете каждый день получать такую штуку и уничтожать тех, кого вы считаете... Отпускайте, их не тронет их никто. Мы заинтересованы в дружбе и понимании с вами". И каждому он говорит: "Я очень понимаю, очень благодарен вам. Я даже понимаю, что можно мне вот такую пачку, можно такую пачку, а точно на такую же пачку арестовывать других людей". Они вот так вот ходят вокруг него. Дон Рэба, их министр, говорит: "Я понимаю, что я стою на краю огромной ямы, но я человек широких взглядов, и я бы так хотел..." Но он все равно ничего не может сделать, он все равно вырезал полгорода.

Мумин Шакиров: Последний монолог Алексея Германа - не о картине, а о времени и о зрителе. Мастер переживает, что его поклонников и почитателей становится в России все меньше и меньше.

Алексей Герман: Я за это время потерял лицо, потерял глаза зрителя, к которому я обращаюсь. Это не такая простая вещь, понимаете. Чехов писал для одной интеллигенции, и у него, что называется, крыша поехала, когда он побежал к Потапенко советоваться, как ему сделать так, чтобы тиражи были побольше, к совершенно бездарному писателю. Сейчас у нас были такие - Софья Дмитриевна Разумовская, еще целый ряд интересных людей, к которым мы обращались. А их нет. А как так случилось, что их нет, я не могу понять. Ну, миллион евреев уехали. Среди этого миллиона, поверьте мне, тысяч 50 имели право на то, чтобы мы смотрели им в глаза. Потому что это в какой-то степени прекрасный народ, в каком-то смысле достаточно дремучий народ - я посмотрел его на Брайтон-бич (его или себя - это уже другой разговор). Так что это не то, что уехали евреи, - уехала интеллигенция в огромном количестве.

Я в Париже встретил довольно известного физика, мы пошли в какой-то ресторанчик поесть, а он мне сказал: "Вся французская физика - это русские сейчас, уехавшие. Просто вся". Я думаю, что уехало несколько миллионов, и как раз моих зрителей. И я не знаю, к кому обращаться. Потому что я не хочу обращаться к "новым русским", почти все они воры, почти все. Меня мало интересуют правители. И, таким образом, у меня выскочил зритель - вот в чем беда.

Мумин Шакиров: И все же Алексей Герман - счастливый человек. Ни в одной другой стране мира он не смог бы снимать кино так, как он его снимает в России, где есть деньги на авторское кино, где есть преданные единомышленники, работающие за скромную зарплату, где есть интеллектуалы, которые, нет сомнения, в очередной раз возведут Алексея Германа в классики, выходя из зала после просмотра картины "Трудно быть Богом".

Автор: Ирена - Вторник, 13 Сентября 2005, 15:01

http://www.kultura-portal.ru/tree/cinema/final.jsp?pub_id=139001&rubric_id=502


Алексей Герман снимает редко да метко. После долгостроя, длившегося около восьми лет, он вновь в работе. Снимает новую картину под названием "Трудно быть богом". Это экранизация книги братьев Стругацких. Еще лет 30 назад был написал сценарий на ее основе, однако съемки так и не успели начаться. Самое шокирующее обстоятельство - приглашение на роль дона Руматы Эсторского актера Леонида Ярмольника. Многим ведь казалось, что это абсолютно не германовский актер. Не меньшее удивление испытал и сам Леонид Исаакович. Он даже пошел на некоторые жертвы во имя роли у Германа. А Герман поставил жесткое условие: уйти с телевидения, покончить с шоу-деятельностью. И Ярмольник принял вызов, исходя из того, что Герман у нас один. По прошествии пары лет совместной работы Ярмольник считает, что как существует система Станиславского, так существует и система Германа.



Кадр из фильма

Сам Герман принял решение окончательно утвердить Ярмольника не сразу. В течение полугода решал вопрос с назначением актера на главную роль. Режиссер, как известно, очень часто принимает такого рода решения самым непредсказуемым образом. Приглашает, на первый взгляд, совсем неподходящего артиста. Так было с Юрием Никулиным, с Андреем Мироновым. Зато результат превосходил все ожидания. Герман любит приглашать не артистов. В "Хрусталеве" он снял театрального режиссера Генриетту Яновскую. В "Трудно быть богом" возможно снимет Анатолия Васильева.

Автор: Kloots - Вторник, 13 Сентября 2005, 21:15

Какого года статья? Судя по всему - давняя.

Автор: Ирена - Вторник, 13 Сентября 2005, 21:25

Цитата (Kloots @ Вторник, 13 Сентября 2005, 22:15)
Какого года статья? Судя по всему - давняя.
*
Ага. Я ее из-за фотографии привлекла. Про выход фильма молчат СМИ и друзя друзей в Москве, снимающиеся в картине...

Автор: Kloots - Понедельник, 19 Сентября 2005, 20:04

Кажется, это заколдованный фильм. Как и "Мастер и Магарита". Прямо мистика какая-то...

Автор: Ирена - Понедельник, 19 Сентября 2005, 20:11

Цитата (Kloots @ Понедельник, 19 Сентября 2005, 21:04)
Прямо мистика какая-то...
*
Просто Герман старший слишком требователен к себе и другим

Автор: Ирена - Вторник, 18 Апреля 2006, 23:20

http://www.aif.ru/online/aif/1327/03_01



В Москве скинхеды избили министра культуры Кабардино-Балкарии З. Тутова. Милиция традиционно назвала это хулиганством. Актёр Леонид ЯРМОЛЬНИК ещё до этого ЧП предупреждал: мы стоим на краю пропасти под названием «фашизм».

7 ЛЕТ известный актёр снимался у Алексея Германа-старшего в фильме по повести братьев Стругацких «Трудно быть богом». Финал сняли в марте. Действие в картине происходит на другой планете в Средневековье. Главный герой, землянин дон Румата (Ярмольник), обнажает свой меч против фашизма. «Моё кино, — заявил сам Герман, — о том, что ждёт Россию завтра».

— ЛЕОНИД Исаакович, по замыслу «Трудно быть богом» — фильм-предупреждение. А сами-то вы разделяете предчувствия режиссёра?

— Самое ужасное, что кроме как привидением суть картины не назовёшь. Это его личный страх перед будущим. Но на экране у Германа — безусловно Россия. Кровью, телом, костями и жилами мы связаны с нашей землёй. Мы все похожи — живём одними глупостями и одними радостями в стране с поразительным менталитетом: прокормить себя не способны, но в войне победить можем. Казалось бы, несочетаемые вещи — невероятное величие и бездарность, уникальность и тривиальная пошлость. Но потому и Россия! И вся эта история, конечно, о безнадёжности…

— Всё-таки о безнадёжности?

— Да! О безнадёжности, но не бессмысленности усилий переделать жизнь и людей. Цитат много, от Достоевского до Жванецкого. Самая яркая и понятная уху — «Что с человеком ни делай — он всё равно ползёт на кладбище». Усилия землян на другой планете тщетны. И добро не побеждает зло. В конце «тьма» и «свет» расстаются в равновесии. Этот баланс и есть суть жизни. Румата не герой, не Илья Муромец, Мак-Лауд или «крепкий орешек». В момент, когда победитель должен выглядеть крутым, у него подскакивает давление и течёт кровь из носа от напряга… Жизнь поломала его, хотя не изменила ему душу. А съёмки изменили меня самого.

— Вы тоже боитесь, «как бы к нам за демократией тихо, в тапочках не пришёл фашизм» (фраза А. Германа из интервью «АиФ». — Авт.)?

— Не исключено! И наш фильм-притча на это повлиять не сможет. Тот же терроризм — тупая чёрная стена без пощады и жалости. Мир — симбиоз добра и зла. И зло действует эффективней. Похоже, Россия скоро окажется «под танком». Но в сердце нет паники и ужаса. А лишь желание противостоять.

— У Германа обострённое ощущение края пропасти. А у вас?

— У меня не так. Мне 52, ему 67 — всё-таки 15 лет разницы. Он сам сочетает в себе несочетаемое. При всех талантах — типичный продукт «совка». Но — киногений. Его отец, знаменитый в Союзе писатель, жил по советским законам и был угоден власти…

— Государство объявило войну нашему фашизму. Выходит, Герман, ленты которого клали на полку, тоже угоден власти?

— Его фильм нужен власти — но идеальной. Умной, созидающей, видящей за бугорок. Но мы же идём неизведанным путём! Говорят, я там играю Путина. Это не абсолютная глупость. Кино о том, может ли один человек сделать общество счастливым. Накормить хлебами и перевести через море. Ответ отрицательный.
Фенька с комиком


Кадр из фильма «Трудно быть богом»

— ВЫ СКАЗАЛИ, что у Германа есть своя фенечка, секретик — он использует комических актёров в трагедийных ролях: скорчить рожу на смертном одре. Примеры — Ролан Быков, Юрий Никулин, Андрей Миронов. Сильнее цепляет: ждёшь одного, а видишь другое. Вот и вы в той же обойме!

— Только так ярче показывается суть. Попробую объяснить. Человек корчит рожи не кому-то, а себе. То есть вас самого передёргивает изнутри в самой неподходящей ситуации. На актёрском жаргоне — «сброс». Это как пукнуть во время атаки или исполнения гимна. Грубый, но точный пример: в момент кульминации можно и наложить в штаны. Но в то же время ты совершил подвиг. Такое и в постели с женщиной может случиться. И умная баба поймёт!.. А если ты сделаешь суровое лицо, как в старом кино, и ещё ветер в морду — перебор… Вот мой герой отчитывает армейского капитана — стукача-предателя. Невероятно напряжённая сцена. И я как бы морально побеждаю его, но тут идёт срыв — хочу попить, а рука с ковшом трясётся. Плюю в ковш и не попадаю. И мой противник, на которого я наезжал, это видит…

— А в жизни были такие моменты?

— Не раз! Лет 10 назад был случай с Леонидом Филатовым. Он уже тяжело болел. Я навестил его дома на Таганке. Его жена Нина сказала, что сбегает в магазин. Мы с Лёней сидели на кухне. Он казался весёлым, но, как только захлопнулась дверь, выдал тираду. Это была исповедь минуты на три: что всё, кранты, он больше не может выносить жуткие боли, длящиеся годами, он не хочет жить. Я сидел в оцепенении и лихорадочно соображал — пытался найти верную реакцию. То, что Лёне тяжко, я знал и раньше, но что он до ТАКОЙ степени отчаялся — был к этому не готов. И в эту секунду животное чутьё подсказало мне, как быть. Я всё «сломал» — без пафоса. Подкалывая, что-то вспоминая, почти смеясь, стал говорить: «Ты что, в своём уме?! А как же девки, водка, друзья? А как — писать, сниматься? А Нина? Если есть один шанс из миллиона — его надо использовать. «Туда» ты всегда успеешь!» Он внял. И с этого момента мы пошли в наступление и победили. Он прожил ещё 8 лет.

— Съёмкам — 7 лет. Вы сказали: «Надеюсь, меня к финалу не будут вывозить на съёмочную площадку в инвалидной коляске». И ещё: «Если бы я делал только эту работу, то умер бы или спился, а если б был продюсером Германа — то застрелился». А ради чего? Зачем вы «продали» свою актёрскую душу?

— Я и сейчас готов подписаться под этой цитатой. И я не «продал»! Я думал, съёмки продлятся полтора года. А потом было уже поздно. Зато теперь я лучше знаю себя. Я научился сомневаться во многом. Сомнение — может быть, самая ценная черта… Я дружил с артистами, которые прошли германовскую «мясорубку», — Роланом Быковым и Юрием Никулиным. Есть Людмила Гурченко и Нина Русланова — любимые актрисы Германа, которые его обожают. А ведь он на съёмках над ними порядком поиздевался. А я сам захотел выучить его новаторский киноязык и проверить свою пригодность. И я там ничего не играю — просто живу.
Понты с ментами

— В ЖИЗНИ вы чувствуете то же, что и ваш герой? Когда выходите из «мерса», идёте по улице…

— Бывает. Год назад подрался с двумя милиционерами. Точнее, сознательно оказал им сопротивление… Я ехал на машине домой и в полутьме увидел «Жигули» на обочине. Две машины. И стоял парнишка лет 14, его трясли люди в форме. Я дал по тормозам. Оказалось, два изрядно выпивших мента остановили пацана, который решил прокатиться на дедушкиной машине. По пути никого не задавил и не ограбил. Да, он поступил неправильно. Но мужики его слишком уж прессовали. Им было в кайф поглумиться над испуганным подростком. С таким же успехом они могли отметелить и меня. Но всё-таки «опознали». Когда я их разнимал и даже одному двинул, им хватило сообразительности не ответить мне тем же. Я вернулся в машину в порванной куртке. А ментам сказал: «Если уж такое творите, то хоть не позорьте мундир!»

Ещё случай. В жуткие морозы и гололёд я ехал по оживлённому шоссе. Впереди на подъём шёл грузовик, за ним «девятка». Уходящая вверх дорога, темно, снег, полутуман. Водитель «девятки» вдруг пошёл на обгон и, уже выходя из него, наткнулся на встречный «КамАЗ». Но даже не сбросил скорости. «КамАЗ» едва успел уйти от столкновения. Дальше — прямой участок дороги. И через несколько секунд этот водила обогнал ещё машину!.. У меня на всякий пожарный есть «автопонты» — включил сирену и прижал его к обочине. Распахнул дверцу. Там мужик, трезвый, благообразного вида, лет 45 — и твердит: «Я же опаздываю!». Я ему: «А если бы навстречу ехала моя дочь?! И ты бы её угробил?» Узнав меня, он стал извиняться: «Всё понял! Впредь не повторится!» Но я ему не поверил и не простил.


Владимир КОЖЕМЯКИН
Фото Сергея ИВАНОВА

Автор: Kloots - Пятница, 21 Апреля 2006, 21:02

Есть книги, которые нравились в юности, но с возрастом видишь, что это - слабо. С некоторыми книгами происходит наоборот: видишь то, чего не замечал в юности, понимаешь, что книга гораздо больше того, что запомнилось и вошло при первом чтении. Так у меня было с Гоголем. Так произошло и с "Трудно быть богом". В десять лет я ее прочитал просто как фантастическую сказку. В шестнадцать лет я оценил злободневность. Сегодня я ее воспринимаю уже с точки зрения вечности. К тому, что добро и зло вечно, как Бог и Дьявол, я пришел, не исключаю, что где-то благодаря Стругацким, которых часто перечитывал. Мысль верная, хотя, возможно, не ими придумана.

Автор: Ирена - Вторник, 25 Апреля 2006, 17:48

Налбандян Карен Эдуардович. http://zhurnal.lib.ru/n/nalbandjan_karen_eduardowich/vozvrawenie_v_arkanar.shtml

Автор: Kloots - Вторник, 25 Апреля 2006, 18:18

Стали выходить книги в серии "Время учеников", где разные авторы дописывают продолжения к книгам Стругацких. Вообще, этот жанр развился сильно: многочисленные продолжения "Унесенных ветром", даже продолжение... "Войны и мира" (целые куски переписаны у Эйдельмана)! Ну, Толстого уже давно нет, а как же Борис Натанович Стругацкий мог благословить это дело?

Автор: Ирена - Вторник, 25 Апреля 2006, 19:12

Насколько я знаю, именно с подачи АБС был создан проект "Время учеников"... Значит разрешили. И сценарии писать разрешили...

Автор: Ghimel - Среда, 10 Май 2006, 17:02

Шолем.

Я несколько раз подряд читал повесть в 11 лет и частично смотрел фильм "Трудно быть Б-гом" совместного советско-ГДРовского производства (80-е годы), и скажу вам так: насколько мне понравилась повесть, настолько не понравилась эта экранизация. Искажённый сюжет, неуместная музыка, никаких размышлений, которые были в повести, и вообще что-то непонятное. Надеюсь на Германа и думаю, что ему удастся снять фильм качественно и передать то, что хотели сказать в своей повести братья Стругацкие.

Автор: Ирена - Среда, 10 Май 2006, 17:16

Цитата (Ghimel @ Среда, 10 Май 2006, 10:02)
Надеюсь на Германа и думаю, что ему удастся снять фильм качественно и передать то, что хотели сказать в своей повести братья Стругацкие.
*
Надеюсь, что фильм все же выйдет у Германа, а там и посмотрим...

Автор: Ирена - Четверг, 11 Май 2006, 14:27

http://www.pravda.info/kompromat/2013.html


"Дон Рэба, дон Рэба! Не высокий, но и не низенький, не толстый и не очень тощий, не слишком густоволос, но и далеко не лыс. В движениях не резок, но и не медлителен, с лицом, которое не запоминается. Которое похоже сразу на тысячи лиц. Вежливый, галантный с дамами, внимательный собеседник, не блещущий, впрочем, никакими особенными мыслями... {14}
Три года назад он вынырнул из каких-то заплесневелых подвалов дворцовой канцелярии {1}, мелкий, незаметный чиновник, угодливый, бледненький, даже какой-то синеватый. Потом тогдашний первый министр был вдруг арестован и казнен {2}, погибли под пытками несколько одуревших от ужаса, ничего не понимающих сановников {3}, и словно на их трупах вырос исполинским бледным грибом этот цепкий, беспощадный гений посредственности. Он никто. Он ниоткуда. {4} Это не могучий ум при слабом государе, каких знала история, не великий и страшный человек, отдающий всю жизнь идее борьбы за объединение страны во имя автократии. {5} Это не златолюбец-временщик, думающий лишь о золоте и бабах, убивающий направо и налево ради власти и властвующий, чтобы убивать. Шепотом поговаривают даже, что он и не дон Рэба вовсе, что дон Рэба - совсем другой человек, а этот бог знает кто, оборотень, двойник, подменыш...
Что он ни задумывал, все проваливалось. {6} Он натравил друг на друга два влиятельных рода в королевстве, чтобы ослабить их и начать широкое наступление на баронство. Но роды помирились, под звон кубков провозгласили вечный союз и отхватили у короля изрядный кусок земли, искони принадлежавший Тоцам Арканарским {7}. Он объявил войну Ирукану, сам повел армию к границе, потопил ее в болотах и растерял в лесах, бросил все на произвол судьбы и сбежал обратно в Арканар. {8} Благодаря стараниям дона Гуга, о котором он, конечно, и не подозревал, ему удалось добиться у герцога Ируканского мира - ценой двух пограничных городов, а затем королю пришлось выскрести до дна опустевшую казну, чтобы бороться с крестьянскими восстаниями, охватившими всю страну {9}. За такие промахи любой министр был бы повешен за ноги на верхушке Веселой Башни, но дон Рэба каким-то образом остался в силе {10}. Он упразднил министерства, ведающие образованием и благосостоянием {11}, учредил министерство охраны короны {12}, снял с правительственных постов родовую аристократию и немногих ученых, окончательно развалил экономику {13}, написал трактат "О скотской сущности земледельца" и, наконец, год назад организовал "охранную гвардию" - "Серые роты". За Гитлером стояли монополии. За доном Рэбой не стоял никто, и было очевидно, что штурмовики в конце концов сожрут его, как муху. Но он продолжал крутить и вертеть, нагромождать нелепость на нелепость, выкручивался, словно старался обмануть самого себя, словно не знал ничего, кроме параноической задачи - истребить культуру. Подобно Ваге Колесу он не имел никакого прошлого. Два года назад любой аристократический ублюдок с презрением говорил о "ничтожном хаме, обманувшем государя", зато теперь, какого аристократа ни спроси, всякий называет себя родственником министра охраны короны по материнской линии
".

1. В.В. Путин был назначен премьер министром России, а затем за три месяца "раскручен" так, что был избран президентом России.
2. Бывшие до Путина премьерами: Степашин отправлен на "почетную должность" главы Счетной Палаты РФ, Примаков, отправлен на "почетную должность" главы Торгово Промышленной Палаты, Черномырдин сослан в почетную ссылку послом на Украине, Кириенко сослан в почетную ссылку "полпредом" на Волгу.
3. Отправлены в оставки Волошин, Касьянов, под следствием находятся Лебедев, Ходорковский...
4. Именно так и сказал о Путине в приватной беседе сотрудник государственного комитета спорта в чине министра моему отцу, во время поездки в Воронеж. ("Он никто, за ним никого нет. Он только и делает, что разрушает страну!")
5. Все декларируемые Путиным публично цели (укрепление вертикали власти, борьба с терроризмом, удвоение ВВП) являются по мнению многих экспертов (например советника самого Путина - Илларионова или его министра экономразвития Грефа) невыполнимыми, бессмысленными или безуспешными.
6. По мнению зампреда администрации Путина - Козака, не удалась ни одна из начатых Путиным реформ: административная реформа провалилась, пенсионная провалилась, реформа социальносй сферы убила последнюю, провалились все внешнеполитические инициативы в Грузии, Абхазии, на Украине, в Ираке... ряд можно продолжать.
7. Путин "умудрился" за время власти объединить против себя левую и правую опозицию - к этому привели его внутриполитические игры, проведенные с целью уничтожения опозиции как таковой. Не стоит забывать о территориальных уступках Китаю (переданы острова так что новая граница прошла по городскому пляжу Хабаровска), о предложении отдать часть Курильских островов Японии...
8. В ходе чеченской войны Путин приобрел террор по всей территории страны, положил тысячи жизней военнослужащих посылая разваленную и необорудованную армию в бои против специалистов-наемников, но так и не добился победы, обещание которйо привело его на президентский пост.
9. В стране нарастает протестное движение. Столицу лихорадят выступления левых партий, а в регионах идут забастовки и голодовки шахтеров, учителей, врачей, авиадиспетчеров...
10. Путин неоднократно попрал Конституцию РФ, например при проведении выборов в Думу-2003 году, при решении назначать губрнаторов...
11. По реформе путина упразнено Министерство социальной защиты РФ, его функции объединены с министерством Здравоохранения..
12. Путин возродил ФСБ, вернув в его структуру исключенные после развала СССР ведомства (ФАПСИ и пр.) Дал ФСБ исключительные полномочия, права на задержания и аресты в рамках т.н. "борьбы с терроризмом". Организовал отдельную силовую структуру по борьбе с наркоторговлей, которая занялась судами с ветеринарами и садоводами...
13. По мнению советника Путина по экономике, Илларионова - развал ЮКОСа нанес огромный ущерб фондовому рынку РФ, весь рост о котором говорится в докладах обусловле только ростом цен на нефть на мировых рынках... По докладам правительства "темпы экономического роста начали спадать". Министр экономического развития заявляет о невозможности достичь удвоение ВВП из-за спада в экономике, а эксперты прогнозируют новый дефолт в 2005 году.
14. посмотрите любую фотографию В.В. Путина...

Автор: Kloots - Четверг, 11 Май 2006, 19:10

Остроумно. Но прием уже многократно применялся.

Автор: Ирена - Вторник, 26 Сентября 2006, 21:58

http://www.izvestia.ru/culture/article3096831/?print

Собственно съемки картины "Трудно быть богом" растянулись на 7 лет. Но впереди еще монтаж и озвучание


Когда Алексея Германа спрашивают, почему он не снимает кино про наше время, режиссер отвечает, что современная картина у него все же есть. Та, что сейчас в работе, - "Трудно быть богом". События в ней хоть и разворачиваются на другой планете, но проблемы до боли наши: убивать - не убивать, карать - не карать.


Съемки наконец закончены. Сколько времени уйдет на монтаж и озвучание? И когда зритель увидит долгожданное кино? Об этом режиссер Алексей Герман, одновременно с окончанием съемок отметивший свое 68-летие, поговорил с корреспондентом "Известий" Мариной Пановой.

"Что сказал табачник"


вопрос: Алексей Юрьевич, вы уже устали от вопросов — почему так долго снимаете свои фильмы? Но ведь и нас понять можно: ждем-с.

ответ: Знаете, меня можно сколько угодно упрекать, что я долго снимаю. Но, во-первых, не я один. А кроме того, жизнь своими щелчками отучила меня торопиться. Я снял "Проверку на дорогах", сдал ее к двенадцати часам назначенного числа, и она на пятнадцать лет улетела в небытие. И другие картины тоже сдавал к назначенному сроку - час в час. Но "Мой друг Иван Лапшин" пролежал на полке четыре с половиной года, а "Двадцать дней без войны" — полтора.

в: Помимо Ярмольника в главной роли, кто из актеров играет в вашей картине?

о: У нас работали артисты, которые раньше в кино не снимались. Я выбирал по этому принципу. У меня была настольная книга типажей — Босх. Люди на планете, где действует главный герой, представляют собой все-таки иную разновидность. Хорошие они или плохие, но это портреты оттуда, из Босха, где характеры сконцентрированы и сжаты. Они не из Рокотова.

В конце съемок у меня было отчаянное положение, когда заболел неартист, взятый на маленькую роль. Нашли замену — очень хорошего актера Сашу Баширова. Но так и не решились. Потому что он уже очень известен. Толчок узнавания разрушил бы всю иллюзию.

в: Сценарий "Трудно быть богом" написан по повести братьев Стругацких. Что в картине останется от повести?

о: Много. Но переносить повесть на экран? Зачем? Читайте повесть - хорошая. Она написана шестидесятниками для шестидесятников. Ну например. На Земле все чудно, и известно, куда герой, пусть долго и мучительно, поворачивает. А сегодня мы понимаем, что и Земля, человечество не знает, куда поворачивать. Вот с учетом этого мы со Светланой (Светлана Кармалита — жена Германа, киносценарист) и писали сценарий. В повести действует черный орден, и нам это было интересно потому, что такой черный орден всегда может появиться и захлестнуть любую страну, любой континент.

Мы даже не хотим, чтобы кино называлось "Трудно быть богом". Название прекрасное, но уж очень расшифровывает весь смысл. Пока у нас рабочее название — "Что сказал табачник".

Стрессы и приключения


в: За время съемок вас семь раз увозили в больницу с сердечным приступом. Как ваше здоровье сейчас?

о: Закончились съемки — и как-то сразу все прошло. Я действительно здорово плохо себя чувствовал — из-за стрессов. К семидесяти снимать большие картины трудно.

Чего только у нас не приключалось! На съемках в Чехии огромная лошадь першерон заснула, а спросонья испугалась и начала все крушить. Мы только увидели, как она — около тонны живого веса! — топчет чешского каскадера, который был к ней приставлен.

В кинематографе скопилось достаточно плутов, и на самом деле это был не каскадер, а ветеринар. Но поскольку каскадер получает больше, вот этот жулик и предъявил нам какую-то "липу". Так вот, лошадь так по нему плясала, что минимум перелом позвоночника был ему обеспечен. Все в ужасе, я в отчаянии. Приехала "скорая", увезла тело. А потом врачи нам позвонили: "У вас душ есть? Помойте его, и пусть работает".

Оказалось, на чехе — ни одной царапины. А лошадь так бешено оттого плясала, что в той узости, где она оказалась с упавшим в обморок — он так испугался! — ветеринаром, выбирая место для копыта, старалась не наступить на человека. И не наступила, не ткнула, не толкнула. Поразительно!

в: Ваша картина "Хрусталев, машину!" была гостем в Каннах. Может, и "Трудно быть богом" уже пригласили какие-то международные фестивали?

о: Задолго до готовности? Так не бывает. Не убежден, что ее и пригласят. Но я знаю, что мои товарищи — те, с кем советуешься: Петр Вайль, Юрий Норштейн, — смотрели отснятый материал, и он им понравился. Теперь мне надо все плохое выбросить, хорошее оставить. Собрать картину нестыдную.

Возвращение к черно-белому


в: Сколько времени займет монтаж?

о: Года полтора, если не заболею и не умру. Фильм получился трудным для сложения. Потому что мы начали съемки в одном состоянии страны, а закончили — в другом. Мы ждали угроз отсюда, а они пришли оттуда. Колоссальные перемены и вокруг нас, и в нас. А наш герой Румата, ученый, просмотрел, как унылая серая масса превратилась в грозную черную орду, заставив его взяться за меч и убивать, убивать.

Мы ведь не приключенческий боевик снимали. Нам хотелось, чтоб после этой картины людям запали какие-то мысли. Чтоб они чего-то не захотели, с чем-то не согласились. Я хочу, чтоб картину посмотрела российская аудитория. Хотя боюсь, что мой зритель сильно подразъехался — если считать, что за последние пятнадцать лет из страны уехало пять миллионов человек.

в: В какой формат уложится готовый материал — одна серия, две?

о: Не представляю. Заказ от продюсеров — двухсерийный фильм. А он может быть маленьким и большим. Две серии — это и четыре тысячи, и шесть тысяч метров пленки. Монтаж — самое страшное. В нем можно погубить всю картину, весь замысел...

в: А разве у вас такое раньше бывало?

о: Слава богу, никогда. Все мои картины известны, в них не погублено ничего. Мой любимый Ролан Быков высоко ценил свою роль в "Проверке на дорогах" и говорил: "Ты так хорошо меня снял, потому что до тебя я всегда играл начерно, а ты заставил меня сыграть набело".

в: "Трудно быть богом" тоже будет черно-белой картиной. Вы никогда не хотели снять цветное кино?

о: Когда-то американцы приглашали меня сделать фильм про ленинградскую блокаду. Я очень хотел. Мы не сошлись на одном пункте. Они хотели цветное кино. А я не представляю себе блокаду, где люди с розовыми лицами.

Знаете, когда-то было немое кино, в котором великий Чарли Чаплин потрясал мир. И только оно стало приближаться к настоящему искусству, как появилось звуковое кино и отбросило немое кино практически в могилу. То же самое с черно-белым звуковым кино.

Вождям всегда нравилось, чтоб "покрасивше", — и вот появился этот "ландрин", цветное кино. Если не ошибаюсь, первые цветные съемки - съемки Гитлера. От черно-белого кино, которое само по себе очень интересно и заставляет человека додумывать цвет и не только цвет, отказались. Бросили на полпути, не добившись от него еще многого. Не случайно сейчас крупные режиссеры к нему возвращаются...

Биография режиссера


Алексей Юрьевич Герман родился в Ленинграде. Отец — известный писатель Юрий Герман, мама — врач. С 1964 года работает кинорежиссером на "Ленфильме".

В 1970 году снял фильм "Проверка на дорогах", который признан идеологически вредным и запрещен для показа.

В 1977 году выпустил "Двадцать дней без войны" — картина тоже отправлена "на полку".

1984 год стал переломным: "антисоветчика" Германа разрешают. В прокат выходят "Мой друг Иван Лапшин" (Госпремия РСФСР), "Проверка на дорогах" (Госпремия СССР).

В 1991 году Герман выпустил "Хрусталев, машину!" Эту картину один из авторитетнейших европейских журналов включает в список 50 лучших картин за 50 лет существования кино.

Сейчас руководит Киностудией первого и экспериментального фильма. В браке с киносценаристкой Светланой Кармалитой уже 38 лет. Сын Алексей Герман — кинорежиссер, автор двух кинокартин, получивших признание на международных кинофестивалях.

Кто снимал свои фильмы дольше всех:


8 лет — работа над фильмом http://www.izvestia.ru/search.html?query=%22%C0%EB%E5%EA%F1%E5%E9%20%C3%E5%F0%EC%E0%ED%22&from_hs=1 "Хрусталев, машину!" продолжалась с 1990 по 1998 год

7 лет — съемки "Войны и мира" http://www.izvestia.ru/search.html?query=%22%D1%E5%F0%E3%E5%E9%20%C1%EE%ED%E4%E0%F0%F7%F3%EA%22&from_hs=1 начались в 1961 году, а последняя часть картина была завершена в 1968 году

5 лет — из-за финансовых проблем работа над прославившей http://www.izvestia.ru/search.html?query=%22%C4%FD%E2%E8%E4%20%CB%E8%ED%F7%22&from_hs=1 картиной "Голова-ластик" длилась с 1971 по 1976 год

4 года — первую часть "Звездных войн" Джордж Лукас начал снимать в 1973 году, а закончил в 1977-м

3 года — http://www.izvestia.ru/search.html?query=%22%D1%F2%FD%ED%EB%E8%20%CA%F3%E1%F0%E8%EA%22&from_hs=1 создавал "Космическую Одиссею-2001" с 1965 по 1968 год

3 года — Вонг Кар-Вай приступил к съемкам мелодрамы "2046" в 2001 году, а завершил картину в 2004-м

3 года — съемки "Властелина колец: Братство кольца" проходили с 1998 по 2001 год

Автор: Ирена - Понедельник, 8 Января 2007, 18:26

Я очень жду выхода фильма...

http://www.ogoniok.com/4963/26/

Дмитрий БЫКОВ
Фото: РИА Новости, Александр Николаев/ИТАР-ТАСС
Мода на братьев Стругацких захватила планету. Все думали, что русские фантасты предсказали перестройку в СССР, а выяснилось — самую что ни на есть нашу современность, в мировом масштабе
Константин Лопушанский только что выпустил «Гадких лебедей», Герман-старший на шестой год доснял «Трудно быть богом», Федор Бондарчук запускается с «Обитаемым островом», а Голливуд только что купил «Пикник на обочине». В киноосвоении Стругацких не было бы еще ничего сенсационного — странно скорее, что мировое кино так долго ходило мимо этой кладовки сильных сюжетов и уродовало все, за что бралось. Даже Тарковский сделал из Стругацких нечто совсем для них не характерное.
Это ведь только казалось, что предсказания Стругацких не сбываются. Скажем, в «Отягощенных злом» упоминается горком партии. Ошиблись, ошиблись! Но ведь Борис Натанович предупреждал в комментариях: там не сказано, какой именно партии! И в этом смысле именно «ОЗ» — с их конфликтующими молодежными организациями и общегородскими погромами по инициативе борцов за чистоту — воспринимаются как сбывшееся пророчество.
Перестройка не приближала, а отсрочивала исполнение «стругацких» предсказаний. Она выпустила пар, но предпосылок взрыва не уничтожила. Эти предпосылки — в самой человеческой природе, с которой Стругацкие и работали, минуя социальное. То, что мода на Стругацких пришла именно после окончательной компрометации любых социальных утопий, связано с тем, что для Стругацких эти утопии не существовали. Ни коммунистический, ни капиталистический рай не отменят человеческих трагедий, и главная из них — та, что все люди друг для друга ДРУГИЕ.
К этой мысли умные братья («Братья по разуму», — частенько называли их фаны) подошли не сразу. В сущности, все их зрелые книги именно о том, как человеку существовать рядом с «чужим». И только в 1984 году — отлично помню шок от заключительной части трилогии о Каммерере — авторы сделали грозный вывод о том, что Других мы придумываем сами. Проще говоря, мы давно ими являемся друг для друга — ибо человечество вступило на путь, окончательно разделяющий его на две непримиримые социальные группы. Вчера еще монолитное, решавшее одни и те же проблемы, человечество сегодня разделено на два принципиально разных класса. И пойди пойми, как с этим жить. На «Знание — сила», где печаталась страшная повесть «Волны гасят ветер», у нас в журфаковской читалке стояли очереди. И на лекции, шепотом обсуждая с друзьями дочитанную вещь, я, помню, говорил: да ну, не может быть. Какие два вида внутри одного человечества? И с какой вообще стати оно должно на них поделиться?
Но прошло 10 лет, и все стало понятно. Стало ясно, что антропологически Другие — существуют. А как с ними обходиться, мы пока не понимаем. Это ведь не aliens из космоса. Это сосед по планете, которого вчера еще принято было цивилизовать, ублажать, приводить к общему знаменателю... А после 11 сентября, горящего Парижа и погромленной Кондопоги становится окончательно ясно, что люди-то все разные и бояться надо было не склизкой инопланетной твари, а себя самого.
Почему Голливуд купил «Пикник» — понятно. Уже известно, что из всех линий жутковатой повести (нигде фантазия Стругацких не была так безвыходно мрачна) у американцев осталась только история сталкера, пробирающегося в Зону и торгующего краденым. У Стругацких (не у Тарковского!) главный ужас был в том, что вот совсем рядом с нами существует нечто принципиально непостижимое. И что же мы с этим делаем? Перво-наперво используем для взаимных убийств или, в крайнем случае, для удовольствий. Ведь чудесами Зоны активнее всего интересуются военные да индустрия развлечений. Этот главный пафос повести — способность человечества даже из чуда прежде всего устроить конфликт, а из благодеяния убийство — совершенно Тарковского не заинтересовал. А зря. Американцы теперь сообразили — вот и приступают к экранизации, ставит Дэвид Якобсон. Им сейчас эта история о благих намерениях очень ко времени — Буш ведь тоже все добра хочет. Как Рэдрик Шухарт, который ради счастья всего человечества швырнул доброго и чистого мальчика в мясорубку. Счастье еще будет ли, нет ли, уйдет ли кто обиженный и вообще уйдет ли живой — вопрос открытый. А мясорубка уже здесь, вот она. Потому что играть с Другими можно только по правилам Других: человеческие категории не работают.
Лопушанский, режиссер «Писем мертвого человека», перенес действие «Лебедей» в маленький город Ташлинск; уже сейчас можно сказать, что Лопушанский второй раз в жизни прыгнул выше головы: «Лебеди» — удача несомненная, но, господи, какая же это грустная удача. Пафос «Гадких лебедей» аккуратно вывернут наизнанку. У Стругацких жестокое будущее побеждало, и герой-интеллигент отвергал его, потому что в дивном новом мире делать ему было нечего: «Не забыть бы мне вернуться». Если будущее прекрасно, но жестоко — к чертям такое будущее. Это был выбор Кандида из «Улитки на склоне»: пусть побеждают прекрасные, умные, честные — я никогда не смирюсь с их победой, потому что задача человека — вставать на пути прогресса, когда он бесчеловечен. «Гадкие лебеди» Лопушанского - ответ братьям Стругацким 40 лет спустя. Братья, какой, собственно, прогресс? Вам казалось, что «будущее беспощадно по отношению к прошлому»? Это прошлое беспощадно. И никакому будущему оно тут не даст ни малейшего шанса. Вы думаете, вы всемогущи? Дудки. Сейчас вас польют реагентом, и ваш дождь, которым вы намеревались смыть с Земли всю гадость, прекратится. А вместе с ним прекратятся и загадочные мокрецы, любимые учителя наших детей. А самих этих детей, которых мокрецы выучили читать, летать и снисходительно посмеиваться над взрослыми, мы распихаем по больницам и заставим смотреть ток-шоу, а потом разучим с ними попсовые песенки. Вследствие чего они и зачахнут, обколотые нейролептиками. Это «Гадкие лебеди» в редакции 2006 года, где все события идут точно по канве книги. Только вот профессор Пильман, переехавший из «Пикника», скажет в самом начале идеалисту Баневу: «Поймите, они другие. И они враги».
Случилась, в общем, примерно та же история, что с Замятиным. Он написал «Мы» — о прекрасном, в сущности, будущем и о мятежниках, отвергших эту утопию. А реальность переспросила: что? какая утопия? ась?! Тебе мерещились стеклянные небоскребы? А другую прозрачность, за колючей проволокой, не хошь? «Они думали — будущее будет, — горько говорил Лопушанский после премьеры. — Что за шестидесятнические иллюзии. Да кто ж ему даст — быть?!»
То, что Бондарчук после «9 роты» взялся за «Обитаемый остров», — вовсе не следствие любви к блокбастерам. Он ведь еще в «Роте» нащупал тему все тех же Других. Вот афганцы и как с ними прикажете быть? Смотрят на тебя пристально, в любой момент пырнуть готовы — без злобы, а просто за то, что ты не свой... В «Острове» та же коллизия: вроде бы надо спасти жителей наизнаночной планеты Саракш от Огненосных Творцов. Но тут встает вопрос: а надо ли? Ведь им же и так, собственно, хорошо!
В свое время «Остров» задавал самый колючий вопрос: ну хорошо, разрушил ты Империю, кончился уютный тоталитаризм. А теперь? Что ты будешь делать со страной, еле очухавшейся после трехдневной абстиненции? Финал был открытый, в лучших «братских» традициях. И ни у Каммерера, ни у Странника не было никакой уверенности в том, что все это не кончится полным массаракшем. Мало вырубить лучевые установки. Надо как-то заменить мозги. После Шварца все повторяли, что надо убить дракона в себе. Но вот как бы это не убить заодно и себя?
Самый жесткий ответ дает новый фильм Германа. Герман в сценарии ничего не изменил, дотошно следуя средневековой эстетике Стругацких. Это Средневековье, каким оно было на самом деле: грязное, кровавое, вонючее, физиологичное, отвратительное. И вместо главного вопроса Стругацких — как бы это спасти человечество? — Герман ставит в итоге: а надо ли спасать такое человечество? Или это в принципе бесперспективно?
Это будет своевременный фильм. По нему выходит: человечество вполне заслуживает того, что с ним происходит. А ДРУГИМ выглядит как раз Румата Эсторский — уверенный, что он на этой планете представитель высшего, прекрасного мира. Посланник «не имеющей названья державы», по Галичу. А державы-то и нет. Как нету в фильме Германа никакого возвращения Руматы в мир, где его зовут Антон. «Ваш мир кем-то выдуман», — как говорил один мудрец в финале ненаписанного четвертого тома каммереровского цикла, к которому братья приступили незадолго до смерти Аркадия Натановича, а Борису Натановичу в одиночку дописывать его неинтересно. Жизнь дописала.
.. Актуальна сегодня не только гениальная догадка Стругацких о непреодолимости барьеров между людьми и что две ветви человечества в процессе социальной эволюции будут расходиться все дальше и дальше. Сегодня важна их интонация — интонация мужественная и веселая. Ощущение, что человек не может победить, но может не потерять лица. С таким чувством зритель будет смотреть фильмы Лопушанского, Германа и, надеюсь, Федора Бондарчука. С таким же чувством, хочу верить, пишет Борис Стругацкий очередной роман — в котором опять горько и оптимистично расскажет, что ждет нас впереди.




Автор: Ирена - Воскресенье, 20 Июля 2008, 22:29

Может дождемся? clapping_mini2.gif

Автор: Ирена - Воскресенье, 7 Сентября 2008, 10:15

http://www.ogoniok.com/5037/25/



Алексей Герман показал на «Ленфильме» узкому кругу гостей фактически законченный фильм «Трудно быть богом», который сейчас озвучивается и при благоприятном стечении обстоятельств выйдет на экран в конце этого года

Меня трудно упрекнуть в излишней восторженности, я никогда не был фанатом Германа, хотя считаю его выдающимся мастером. И тем радостней признать, что я присутствовал при великом кинособытии. Этот фильм, кажется,—самый ценный итог российской истории последнего десятилетия. С ним можно спорить (и будут спорить), но первая зрительская эмоция — счастье: «Это было при нас». Та же радость, с которой Твардовский, только что прочитав первый роман Солженицына, говорил Трифонову, торжественно поднимая палец: «Это велико!»

Возможны вещи, сделанные по самому строгому счету, с абсолютной бескомпромиссностью, железной рукой художника, твердо знающего, как надо. Возможны предельно серьезные высказывания о главном, жестокие и храбрые. Герман сделал фильм, точно следующий роману Стругацких в главных сюжетных коллизиях, предельно внятный (особенно для тех, кто хорошо помнит книгу), цельный, страшный и увлекательный. Надо будет очень постараться, чтобы провалить это кино в прокате. Думаю, оно обречено не только на фестивальный, но и на зрительский успех—не всеобщий, конечно, но те, кто думает о прошлом и будущем плюс внимательно читал первоисточник, составляют немалый процент населения. Реплики, сочиненные режиссером и его женой Светланой Кармалитой, постоянным соавтором, наверняка разлетятся на поговорки. «То, что я с вами разговариваю, дон Рэба, еще не значит, что мы беседуем». «Ты умный книжник, ну и что? Я выучусь читать и тоже стану умным, а ты никогда не станешь бароном!». «Черные идут, ушей настрижем!»—это обязательно добавится к хрестоматийным цитатам вроде фразы «После серых приходят черные» или «Как вольно дышится в возрожденном Арканаре!». Герман сознательно ушел от хитовых фраз вроде «Почему бы одному благородному дону не получить розог от другого благородного дона?» и заглубил, спрятал ключевые диалоги вроде разговора Руматы с Будахом о том, что делать богу с людьми. Он все это заменил действием, пересказал на чистейшем, плотном и ясном киноязыке. Теперь видно, как все это было, — именно эту фразу сказала машинистка Томаса Манна, перепечатав «Иосифа и его братьев».

Об изобразительной, живописной стороне дела напишут еще много, обязательно упоминая Босха и Брейгеля-младшего, отдавая дань скрупулезности, с которой выстроен приземистый, грязный и роскошный, грубый и утонченный, кровавый, подлинно средневековый мир Арканара. Он продуман до деталей упряжи, до последней пуговицы, до мельчайшего ритуала при дворе. Сквозной прием, задающий неожиданную, ироническую и трогательную интонацию этой картине, — активное взаимодействие персонажей с камерой: после особенно грязного злодейства или вопиющей глупости арканарцы оглядываются на зрителя, виновато улыбаются или пожимают плечами. Постоянно оглядывается и Румата — словно апеллируя к тому настоящему Богу, за которого принимают его: ну что ж я могу? А что мне оставалось?

Герман, после просмотра:

— Этот прием я нашел, когда тебя еще не было на свете, — в «Проверке на дорогах». Помнишь, где пленные на барже? Вот они так же смотрят в камеру… Для этого фильма многое было придумано еще в 1968 году, когда я собирался снимать его впервые. Потом мне в Коктебель пришла телеграмма с «Ленфильма», чтобы я и думать об этом забыл — как раз наши только что вошли в Чехословакию. Я тогда не особенно огорчился, потому что в день получения этой телеграммы познакомился со Светкой.

А потом я в 1988 году узнал, что с этой экранизацией запускается некий Флейшман, и поехал к нему выяснять, почему и как он будет снимать мою давно задуманную картину. Увидел декорации — на первый взгляд роскошные. Флейшман сказал, что охотно отдаст мне фильм и даже будет рад: в процессе строительства декораций половину денег разворовали, и все получилось вдвое меньше задуманного. Я не стал в это ввязываться и предоставил снимать ему. А еще десять лет спустя я вдруг понял, что мне почти ничто не интересно, кроме перспективы целиком, с нуля, выстроить другой мир. «Хрусталева» я делал, чтобы объяснить себе и остальным психологию опущенной, изнасилованной страны. Почему это произошло и как с этим жить? А «Трудно быть богом» — это отчет о том, как я вместе со всеми проживал эти десять лет, как мы сами позвали серых и как они превратились в черных. Но это все довольно тривиально. Нетривиально — что мог бы сделать Румата и как он во всем этом виноват?


Алексей Герман: «Многое для фильма было придумано еще в 1968 году»


Румата в органичном, умном и горьком исполнении Ярмольника меньше всего похож на молодого, могучего, хоть и сомневающегося супермена Антона из повести Стругацких. Единственная относительная вольность, которую позволил себе режиссер, — это версия о том, что прогрессорам некуда возвращаться. Пока они осуществляли наблюдение и посильное улучшение нравов в Арканаре, на Земле случилась некая катастрофа, сделавшая их возвращение невозможным. И немудрено — ведь там, на Земле, коммунарский утопический мир, а крах этой утопии почти неизбежен. И вот они, земляне, навеки остаются в Арканаре, собираются в Питанских болотах, у спивающегося гения—отца Кабани. «Мой умник синтезировал спирт, ура!» Один из землян, разжимая хитроумный капкан работы Кабани, защелкнувшийся у него на ноге, цедит сквозь зубы: «Летим, смотрим — крепости, замки… Ну, думаем, Ренессанс! Прилетели — замки есть, а Возрождения нет!» Под этими землянами можно понимать наших или западных либералов, можно — интеллигентов, а можно — вообще никого не понимать; но именно после фильма Германа начинаешь задумываться о главном парадоксе романа Стругацких. Эти земные боги получили то, что получили, главным образом потому, что не то несли. Сердце Руматы переполнено не жалостью, как говорит он Будаху, а брезгливостью и в лучшем случае снисходительностью. Кто с прогрессом к нам придет — от прогресса и погибнет. «Базовая теория», как деликатно называется в книге марксистская теория формаций, неверна уже потому, что фашизм был всегда, что он возможен и в Средневековье, что Черный Орден — вечный и неистребимый спутник человечества. Но не Румате, не коммунару и не прогрессору бороться с Орденом. Получается, что у Бога на Земле только один выбор — сознательно принести себя в жертву; это тот самый сюжет «самоубийства Бога», который Борхес называл одним из основополагающих. Только так, только этой жертвой и можно посеять в людях хоть какие-то семена милосердия, сомнения и жалости. Но чтобы до этого додуматься — надо быть не Руматой. Или, по крайней мере, стать тем Руматой, которого мы увидим в последнем эпизоде, на заснеженном поле около избы Кабани, убитого в пьяной драке. Этот Румата, обритый наголо, пытается сорвать с раба колодки, а тот не дается, ему так удобнее; и тогда Румата ложится на телегу и начинает наигрывать на местной арканарской дудке саксофонную тему нечеловеческой красоты. Ею все и закончится.

А начнется долгим, тоже изумительно красивым зимним кадром, полным разнонаправленного движения, чуждой и непонятной жизни: лошадь везет повозку, чернеет дальний лес, открыта дверь в дом, горит огонь в очаге… И медленный авторский голос говорит: «Этот сон мне снится часто. Обычно сны не пахнут, но этот пахнет аммиаком. Я на планете, похожей на Землю, но младше на несколько сотен лет».

Затемнение. Спящий Румата. И тот же голос:

«А это не сон».

И ведь действительно.

Наверное, эту картину сравнят и с «Андреем Рублевым», по отношению к которому она недвусмысленно полемична. «Рублев» — жестокое кино по меркам шестидесятых, но до германовских кошмаров ему далеко. Это кошмары не натуралистические, а скорее сновидческие, клаустрофобные, из самых страшных догадок человека, привыкшего прикидывать эту средневековую судьбу на себя. Нет в германовской картине и того оправдания, которое весь этот ужас получал у Тарковского: нет искусства. В Арканаре даже песен не поют. Или Румата их попросту не слышит. Трудно быть богом где бы то ни было, но особенно трудно в мире, где бога нет; где от него ждут только зверств или помощи в зверствах. Как принести сюда хоть какую-то мораль — вопрос. Даже у возлюбленной Руматы, которую в фильме зовут Ари (а в романе Кирой), представления вполне средневековые, и поселившись у Руматы, она начинает бодро отстраивать его прислугу: ведь во чреве у нее потомок Бога! Кажется, единственный, кто здесь кого-то жалеет, — камера оператора Владимира Ильина, умершего незадолго до конца работы над фильмом (съемки заканчивал Юрий Клименко).

Герман снял свою лучшую картину, почти божественную по мощи и красоте. В ней есть то усталое, насмешливое милосердие, та перегоревшая боль, которой так не хватает земным богам. Если бы Румата реально вознамерился спасти Арканар — он мог бы снять такой эпос и показать его арканарцам. Велик шанс, что дон Рэба сорвал бы прокат и объявил фильм недостаточно рейтинговым, но в Арканаре, слава богу, не все зависит от серых и черных.



Фото СЕРГЕЯ АКСЕНОВА/ООО «СЕВЕР»

Автор: Ирена - Суббота, 4 Апреля 2009, 0:29

http://rg.ru/2008/07/18/german.html

Выходит, что фильм Алексея Германа по мотивам повести братьев Стругацких "Трудно быть богом" я видел уже дважды. Первый раз - четыре года назад, когда еще не были сняты некоторые, в том числе ключевые сцены, и второй раз - недавно, в мае, фильм уже смонтированный, но еще не озвученный. Впечатление - сильнейшее. Предвкушение от предстоящего окончательного варианта - еще больше.
Затрудняюсь, с чем бы сравнить. Ощущение мощи. Так ошеломляюще Герман еще не воздействовал, так подавляюще убедительно не снимал. Помню и понимаю, что он - автор "Лапшина" и "Хрусталева", но все же. "Лапшин", быть может, тоньше, "Хрусталев" - многослойнее. Нынешний Герман - именно мощнее. Чувствую свою беспомощность в подборе слов, но можно ли отрецензировать землетрясение? Хороша попытка - обзор грозы. Вот: если и возникают сопоставления, то с чем-то природным, стихийным. При этом Герман ни на секунду не утратил вкус к детали, к многофигурной живописи: каждый кадр можно вставлять в раму и вывешивать в залах Северного Возрождения.
Глубокое погружение в человеческую душу. На что мы способны - в возвышении и в низости? Так у Германа было всегда - по нарастающей: "Двадцать дней без войны" в предлагаемых бытовых обстоятельствах, "Проверка на дорогах" в военном катаклизме, "Мой друг Иван Лапшин" в фантасмагории будней, "Хрусталев, машину!" с дыханием истории за спиной. И вот - "Трудно быть богом", где человек один на один перед временем и пространством: и то и другое вымышленное, лабораторное, испытательное, пытательное, пыточное. Можно - и нужно! - примерить к себе.
Это опыт просмотра фильма сегодняшнего, еще немого, пока без слов. А ведь будет и звук, слово: вещь в германовском случае - первостатейная. Они - Алексей Герман и его жена Светлана Кармалита, неизменный соавтор сценариев - писатели, без всяких киношных скидок. Чистопородная литература. Совершенно заслуженно Герману несколько лет назад присудили премию имени Довлатова за короткую форму. Там шла речь о его разговорных газетных байках - надеюсь, будут изданы. Хорошо, что два года назад выпущены отдельным изданием сценарии, написанные Светланой и Алексеем.
При всех очевидных словесных достоинствах, при всей их литературной самоценности сценарии примечательны еще и тем, что позволяют хоть как-то понять природу сочетания полководческого размаха и провизорской скрупулезности, с которой возводится эта громада - германовское кино.
Когда при большом масштабе важна всякая запятая на странице и всякая мимолетность на экране. Когда есть право на ошибку, но на небрежность - нет. Как-то на "Ленфильме" я присутствовал при обсуждении снятого накануне эпизода "Трудно быть богом". О пяти секундах экранного времени говорили полтора часа, решили, что вон тот мальчишка руки пусть складывает, как складывал, но поднимает сантиметров на пять выше, и отправились переснимать.
Очень хочется разъять чудо, обнаружить механизм воздействия. Затея, пожалуй, безнадежная: во всех формулах успеха, куда традиционно включаются малопонятное вдохновение и более внятные труд и пот, непременно и незримо присутствует иррациональное слагаемое - попросту говоря, тайна. То ощущение, которое возникает с первых кадров германовского кино. Еще "Двадцать дней без войны", еще "Проверка на дорогах" поддаются рациональному осознанию: есть полочка в истории культуры и твоей собственной иерархии ценностей, на которую эти вещи можно поставить. С "Лапшина" начиная - столкновение с чем-то превосходящим твое представление: нет, не о кинематографе, а о возможностях искусства вообще.
Правда, чем больше смотришь, тем больше понимаешь - и я в свое время сделался экспертом по "Хрусталеву" после четвертого, что ли, просмотра. Герман-то безжалостен, ничего не желая объяснять. В "Хрусталеве" есть второстепенный персонаж, журналист, по ходу сюжета теряющий зонтик, который вдруг сам по себе раскрывается, одиноко лежа на снегу. Герман только после уговоров коллег нехотя согласился вставить беглое упоминание о том, что журналист - иностранец, швед: "Да в 1953-м автоматические зонтики были только в Швеции, ясно же".
Культура, упорядочивающая хаос, по сути своей репрессивна, так что ее, культуры, потребитель - всегда немного мазохист. Ну а Герман - эстетический деспот, диктату которого ничего не остается, как только подчиниться. Он прав, потому что сильнее.
Первый ли, четвертый раз смотришь, про Лапшина ли, Хрусталева или Румату, - неизбежно попадаешь в состояние некой завороженности, наваждения. Быть может, наваждение - самое подходящее слово для описания феномена Германа. Сновидческая природа кино вряд ли когда-нибудь проступала с такой отчаянной и наглядной выразительностью. В это погружаешься без остатка, что потом, по отрезвлении, кажется невероятным, когда на экране - обычные бытовые и исторические события: большая квартира, военная клиника, милиционеры, хоровое пение, провинциальный театр, черные машины на московских улицах, уголовники, полустанок. Никаких фантасмагорий. Оттуда же эта полная правдивость сна, острый ужас кошмара, тяжелое похмельное пробуждение? Искать ответа хочется, хотя: отчего потрясает гроза, чем заколдовывает Брейгель, почему загадочен "Гамлет"?
Всегда есть соблазн сделать скидку на бессознательность художника - дескать, рупор божественного глагола, о чем тут рассуждать. Сценарии убеждают: нет, тайна закладывается изначально. Бог знает, как это происходит. Мы не знаем, отчего и как течет река, но к истокам пробраться можем.
Оттого сценарии, ставшие фильмами, читаются особо: невозможно отделаться от того, что ты все это видел - не как-то там по-своему, а по-германовски, и не иначе.
В "Хрусталеве" только что высвободившийся из лагерной жути герой стоит у реки, глядя на мост, по которому идет поезд. Он, поезд, совершенно незаслуженно, но, понятно, становится знаком свободы уже потому, что движется. А кто-то сзади говорит: "Астраханский". И почему-то ясно, что это единственно возможное тут слово - "астраханский": бессмысленное, но необходимое. Так на холсте Малевича штрихи разбросаны произвольно, но попробуй сдвинь. Наитие, интуиция - литераторская? режиссерская?

История вопроса

30-летний кинорежиссер Алексей Герман приехал в Коктебель - отдохнуть перед большой работой: съемкой фильма по повести братьев Стругацких "Трудно быть богом". Сценарий Герман писал вместе со Стругацким Борисом, литературное дело было закончено - впереди киношный труд. В Крыму - полубархатный сезон. Герман приехал туда 21 августа 1968 года.
26 августа Герману сообщили, что фильма не будет. Светлана Кармалита дала мне письмо братьев Стругацких, которое те послали режиссеру в Коктебель. Есть смысл привести выдержки из этого документа - не столько даже для точности исторических фактов, а чтобы напомнить, какая была жизнь.
"Дорогой Леша!
Мы получили письмо на бланке 3-го т/о "Ленфильма". Ниже приводим полный текст.
"Сценарий ТББ ("Трудно быть богом". - П.В.) - в соответствии с решением худсовета 3-го т/о, рекомендовавшего его руководству студии, - рассматривался дирекцией и Главной редакцией.
Руководство студии не поддержало рекомендацию худсовета объединения, указав на слабость драматургического решения сценария ТББ. Условность и приблизительность композиции лишают читателя (а следовательно, и зрителя) возможности с доверием и интересом следить за развитием сюжета... Миссия посланца Земли на другой планете представляется в конечном счете весьма неясной. Многие его действия лишены логики..."
Мы готовы на все, но без твоих консультаций ничего не начнем. Можем предложить: а) написать письмо в "Советский экран", где у нас есть знакомства, о произволе на студии "Ленфильм", б) написать заявку на "Обитаемый остров" при твоем сценарном соавторстве, в) все, что понадобится впредь, вплоть до убийства...
Жмем руки, твои А. Б."
Кто не читал или забыл книгу Стругацких, напомним: на погруженной в глухое средневековье планете находятся наблюдатели-земляне, пытающиеся осторожно корректировать ход исторических событий. Главный герой дон Румата, осознавая свою нейтральную роль, тем не менее дает волю чувствам, когда на планете воцаряется власть "черного братства". Вмешиваясь в чужой исторический процесс, Румата проигрывает стратегически и выигрывает нравственно.
"Черное братство" ввело танки в Чехословакию 21 августа 1968 года - в тот самый день, когда Герман приехал в Коктебель.
Разумеется, в письме "Ленфильма" - ни слова о неприятных политических ассоциациях. Претензии - сугубо эстетические: "слабость драматургического решения", "условность и приблизительность композиции". Но язык - страшная штука, его не обманешь, и из-под чиновничьего пера выходят обороты: "миссия представляется весьма неясной", "многие действия лишены логики" - это через пять-то дней после вторжения советских танков в союзническую страну.
В общем, фильм был закрыт, а через 32 года в эту страну - правда, уже не в Чехословакию, а в Чехию - приехал Алексей Герман, чтобы здесь снимать "Трудно быть богом". Уже не с Владимиром Рецептером, как намечалось тогда, а с Леонидом Ярмольником в главной роли, уже по другому сценарию, написанному вместе с женой Светланой Кармалитой, с которой Герман познакомился как раз в том самом Коктебеле в том самом августе 1968 года.
Фантастическая парабола жизни, которая не приснилась бы фантастам Стругацким.

Начало

Герман позвал меня на съемки, и мы встретились в пятидесяти километрах от Праги, в замке Точник, превращенном в средневековый город. Времени на съемки в обрез: на чешские замки, которые дешевле французских или итальянских, стоит очередь киношников. В Точнике уже выстроены грандиозные декорации. Вынесенные за крепостные стены сортиры с гроздьями окаменевших экскрементов, зеленая рясца болотных луж, виселицы - одиночные и коллективные, перекидные мосты, хибары, сараи, узкие бойницы дома Руматы, мельничные и пыточные колеса. Обслуга в оранжевых штанах выскакивает из желто-зеленых автобусов. На пригорке верхом на толстой лошади ждет сигнала Леонид Ярмольник. На съемках у Германа он научился ждать. (Однажды после двухнедельного, что ли, перерыва я позвонил на площадку. Ярмольник сказал: "У нас все в порядке. Снимаем тот же фильм". Телефон перехватил Герман, изуверски добавив: "И тот же кадр".) Специально заказанный в Австрии съемочный кран оказался особо прихотливым и не хотел работать в дождь, а солнца и ясного неба в картинах Германа не бывает. Черные тучи - сигнал к работе. Ливень оживляет привезенную самосвалами в качестве реквизита грязь. В вагончике припасены высокие ботинки, на которые после первых же шагов налипают тяжелые бурые комья. Походкой водолаза уходишь в другую жизнь, где - как и в любой жизни - не то что трудно быть богом, а просто трудно быть.

Из разговоров в Точнике

- После всего пусть даже условно реалистического, но все же реалистического - "Хрусталев", "Лапшин", "Проверка на дорогах" - почему вдруг "Трудно быть богом", сказка, фантастика?
- Видишь, какая штука. Мне кажется, все формы себя изживают. Ну, будь я Чехов, наверное, я мог бы написать несколько пьес с Кармалитой, штук пять, и маленькие рассказики. Но я не Чехов. Я снимаю кино, а какие-то планы кинематографические оказываются устаревшими. Ну раньше мне помогали органы государственного надзора, потому что снимешь картину - увидишь ее через 15 лет. Как ни крути - так уже не играют. Моя жизнь вообще такая: когда спящий проснется. Смотреть себя через 15 лет - довольно глупо. Так многое уходило. Снялась "Проверка на дорогах" - и для меня ушло актерское кино. Самое замечательное, что там я пересекся с гениальным человеком, я имею в виду Ролана Быкова. Но такое - сюжетное, актерское - отошло.
Мне кажется, у меня реалистических фильмов можно назвать только два - "Проверка на дорогах" и "Двадцать дней без войны". Я думаю, что ни кино, ни любое другое произведение искусства не делается просто так. Оно делается вопреки чему-то, и те фильмы тоже дались вопреки официальной пропаганде. Ты знаешь, в каком году в СССР были реабилитированы военнопленные? Наверное, скажешь, в 1956-м. А в 1989-м не хочешь? До 89-го года они все были государственные преступники. Их реабилитировали в конце царствования Горбачева. В общем, чего удивляться, что запрещали ту картину или эту.
Дальше мне стало совершенно неинтересно заниматься реалистическим кино. Я всегда жалел художников, которые карандашиком или красками что-то рисуют, а им говорят: непонятно, что это такое? Уж не помню, когда была в СССР выставка Пикассо. На красивой тумбе лежала красивая книга отзывов и предложений, где было каллиграфическим почерком написано: "Тошнит, а сблевать негде". Дальше шли подписи. От тебя совершенно не требовалась другая точка зрения, вроде: "А меня не тошнит, мне хочется танцевать и играть Моцарта". Надо было ту запись либо подписать, либо нет. Не подписать - уже был маленький поступок. А вспомнить американскую выставку, где курсанты лупили бляхами молодежь! Ты мог пройти на американскую выставку, посмотреть на товары, получить какие-то буклетики, потом выйти, а где-то за углом стояли курсанты училища, уж не знаю, Дзержинского, либо Фрунзе, либо еще какого-то, и ты должен был пройти сквозь строй блях.
- Мы как-то все на идеологии топчемся, а если оставаться в пределах эстетики, то хотя "Хрусталев" и "Лапшин" - фильмы сновидческие, но там обилие узнаваемых реалий: потому я со всеми оговорками употребляю слово "реализм". "Трудно быть богом" - все-таки совершенно другая история.
- Тут я с тобой поспорю. Есть ли для иностранца, а не для человека, которому досталось по заднице бляхой, какая-то реальность в том, что ты посмотрел выставку, а потом получил за это многоразово по жопе ремнем, или это все-таки сюр? Книга с надписью, где ты можешь только подписаться, но не написать сам - это реализм или сюр? Итальянские фильмы, которые показывали в "Великане", и можно было пройти на них только в восемь утра, потому что кто-то обязательно просыпал и тебе могли продать билеты. Но в середине фильма тебя за уши начинали вытаскивать с этого сеанса какие-то партийцы: "Ты чё здесь сидишь, а ну пошел вон", - это сюр или действительность? Мы стали в простых вещах видеть какую-то другую реальность. Не реальность жизни, а реальность бреда этой жизни.
- Я читал ваш со Светой сценарий и вижу, с какими целенаправленными усилиями книга Стругацких освобождалась от шестидесятничества.
- Да, там, например, очень сильно про эмиграцию, а сейчас - что эмиграция? Во-первых, всё сблизилось. Во-вторых, эмиграция разделилась на эмиграцию и эмиграцию. Я-то помню, я был в первой делегации, когда по заданию Горбачева встречалась интеллигенция уехавшая с неуехавшей. С нашей стороны были Бакланов, Фазиль Искандер, с их - Копелев, Раиса Орлова, Аксенов, Синявский. Это было в Дании, масса телекамер. Могу даже похвастаться: мы сидели за разными столами, я подошел к Эткинду и расцеловался. Тогда все это имело огромное значение. Тогда мне Копелев сказал: "Если будет разрешение, я босой по шпалам пойду на Родину". Ну и кто из вас пошел босой на родину? Может, кто-нибудь в ботинках и поехал... Боже упаси, я не призываю.
- Очень заметно, какие это были в действительности пустяки - хотя бы потому, что всего немного лет прошло, но теперь не имеет значения: где мы живем, если можем разговаривать и встречаться. Хорошо бы и впредь не имело - не стало бы вдруг иметь значения.
- Сейчас это не имеет значения. Но мне было бы приятнее, если бы ты был моим соседом. Хотя, может, и тебе было б приятнее, если бы я был твоим.

Свой путь

Как-то я оказался на "Ленфильме" при озвучивании "Хрусталева". Шла работа над сценой, в которой врача вызывают к умирающему Сталину: он надавливает пациенту на живот, и тот громко пукает. Надо знать Германа, чтобы поверить, что он объехал десяток питерских больниц в поисках больных такого же примерно возраста и диагноза, записывая достоверный нужный звук. Когда я вошел, Герман сказал: "Вот пять вариантов пука, какой тебе покажется, такой и поставим". Я выбрал и до сих пор считаю себя соавтором фильма - увы, в титрах не упоминаюсь.
Посильное участие принять хотелось бы. "Что сказал табачник с Табачной улицы" - так сейчас называется фильм по Стругацким. Мне-то кажется, что не очень удачно: длинно и туманно. Но Герману виднее. Это Муга, слуга Руматы, все время пытается сослаться на местный авторитет: "Один табачник, очень-очень умный человек, как-то сказал..." Остается неизвестным, что ж такого умного подсказал умный табачник, но другой надежды все равно нет.
В книге, заставляя Румату взяться за оружие, братья Стругацкие обозначили два главных положения. Хоть и "возьмемся за руки, друзья", но берись или не берись, отвечать всегда за все будешь только сам. Второе - общественно более важное: с этими серыми (тем более с черными) по-хорошему и вообще по какому угодно ничего не выходит.
Надо вспомнить, насколько могущественными властителями дум были Стругацкие, чтобы осознать, что те, кто считался и был русской интеллигенцией, прислушались. Каждая страна и каждый народ должны пройти свой исторический путь. Браться за меч - самоубийственно, договариваться - безнадежно. Будем ждать, честно руководствуясь лагерным правилом (которое фарсово преобразилось в наше время в припеве двух игривых девчушек): "Не верь, не бойся, не проси". Во второй половине 1980-х такая социальная психология обернулась полной неготовностью к переменам, упавшим сверху: словно и вправду, как в фантастическом романе, пришельцы занесли.
Нельзя возлагать на литературу ответственность за историю, как это яростно и красноречиво делал Василий Розанов, обвиняя русскую словесность в том, что довела государство до распада и народ до революции. Но если есть в мире страна, где такой вопрос правомерно хотя бы поставить, - это Россия. Во всяком случае, в 1960-е, за неимением гражданской жизни, социальные образцы черпались в словесности.
"Это картина про нас", - говорит Герман, что правда. Так он, Герман, чувствует, понимает и показывает. Перед нами трагедия. Полный крах всего. Можно только догадываться, какое ощущение краха переживает сам режиссер и кто стоит за образом Руматы. Как это теперь называется - кризис российского либерализма? - когда провозглашается, что не выходит пойти по проторенной дороге мировой цивилизации, а раз не выходит, то и не нужно; когда с важностью снова заводится старый разговор об особом пути.
Просвета нет ни в чем и ни в ком. Мудрец Будах, которого, рискуя жизнью, Румата спасает от смерти и вызволяет из тюрьмы, оказывается полууголовным элементом, похожим на мерзких деклассантов из "Хрусталева". Кроме того, герой зря так старался: Будаху, по сути, ничто не грозит, он нужен любому режиму, потому что умеет готовить яды - владеет хорошим ремеслом, которое всегда в спросе. Герман по-германовски строит сцену ключевого разговора Руматы и Будаха. Мудрец никак не может помочиться - с почками что-то после тюрьмы. Поэтому он отвечает невпопад, потеет и думает не о судьбах страны. Слуга нажимает ему на живот, процесс пошел, и тут Будах в первый раз говорит умную вещь: "Сдуй нас или оставь нас в нашем гниении". Румата отвечает: "Сердце мое полно жалости, я не могу этого сделать".

Из разговоров в Точнике

- Сновидческое кино - по определению сугубо свое: нельзя же видеть чужие сны. Понятно, что они - о России, которую знаешь. Поэтому, что ли, все германовские фильмы - из советского прошлого? Кроме вот этого, по Стругацким - из невнятного, но тоже несвободного, времени.
- Меня часто спрашивают: "Что вы не занимаетесь современностью?" Но мне не интересны ни бандиты, ни воры, ни те несчастные и ущербные люди, которые пострадали от них. Кстати, знаешь, как народ называется на языке бандюганов? Весь народ, в том числе и богатые люди, только не имеющие своей охраны и своих бандюков - они называются терпилы. Так что я, например, терпила, правда, меня никогда особенно не трогали - режиссер человек небогатый. Не "страна рабов, страна господ", а "страна господ, страна терпил" получилась - в результате всех изощренных действий разных слоев общества, в том числе интеллигенции.
- Потому и глухие "темные века" на чужой планете - тоже сон о России?
- Я тогда в Коктебеле в 1968-м, когда ухаживал за Светланой, ходил вокруг нее кругами и умничал, что Чехословакия - зона интересов России и что этого ожидали от нашего государства.
- Правда, такая идея была, возникала?
- Да, абсолютно. Я всегда считал, что никогда ничего своего не отдадут, никаких перемен к лучшему быть не может, только к худшему, что это зона интересов России, политические штучки, от которых пострадают несколько сотен чехов, и всё, как и в Венгрии, замолкнет.
- Я почему так оживился: мне было тогда 18 лет и я тоже искал объективности и целесообразности. Не то что оправдывал, но аргументы "за" тоже находились. Я думаю, это именно от безысходности: ты соглашаешься с положением вещей не потому, что оно тебе нравится, а потому, что это положение вещей, которое ты не в силах изменить.
- Светлана, наоборот, была дикая противница, в меня летели тяжелые книжки. Еще был Саша Курляндский, который тоже говорил, что это невозможно, был в Москве Лев Копелев, который кричал, что это такой стыд, что в ближайшие дни мы будем свидетелями того, как русская армия повернется и уйдет, не вынеся осуждения общественного мнения. Сумасшедший дом. Я позвонил в студию, и мне сказали: "Алексей, забудьте думать про это кино. Мы вам советуем даже книгу куда-нибудь выкинуть, потому что - вы сами понимаете". То есть ничего не объясняли.
- А чего объяснять: в этом же и хитрость была того общества, что вроде все друг друга во всем понимали - как это называлось, соблюдали правила игры. Распространенная и пакостная была точка зрения - такой общественный сговор. Сейчас похожие времена наступают.
- "Трудно быть богом" означает, что богом быть трудно. Раньше все понимали, что у Стругацких дон Рэба - это Берия или там Андропов, а теперь - так и пиши: Берия или Андропов. Чего намекать - поди и скажи. У нас же на этом деле сгорела "Палата N 6": почему тогда не написать про Григоренко-мученика?
- А что, была идея снять "Палату N 6"?
- Да, мечтал. Но почему тогда не про действительных мучеников этих палат, застенков, сумасшедших домов и иезуитских трибуналов, почему тогда не про генерала Григоренко? Он великий человек, три раза поклонюсь, кусок шинели поцелую, но кино про него снимать...
- Я с ним был знаком, замечательный и примечательный человек.
- Но кино про него снимать скучно, хоть ты тресни, скучно, да и все. Молодой Дзержинский, только наоборот. Погорела "Палата N 6" - я отказался. Потом произошли какие-то события в стране, пришла долгожданная свобода, открылась дверь, вот она на пороге. Вот сейчас сорвет белый платок и обнажит свое прекрасное лицо, она его обнажает, а там какой-то мерзкий гад, качок, который на тебя делает вот так пальцами, какие-то бандиты за ним угадываются, костры, в конце концов первая Чечня - со второй у меня более сложные отношения - и ужас: какая свобода? Зачем? Забирайте ее обратно, на хрен она мне нужна!
- Синявский еще писал о ненужности и опасности свободы для художника, на которого давить надо или, как скоморохов, - бить кнутом. Но все же Синявский писал такое в понятные годы, когда это звучало вызывающе парадоксально. А когда свобода стала реальна, все же странно было не предвидеть, что она и тотальна - то есть существует не только для хорошего, но и для плохого тоже.
- Опять оказалось трудно быть богом, да еще гораздо актуальнее, чем тогда. Почти невозможное дело быть богом, и что ты с этим сделаешь? Все поворачивается поперек, кровью, какой-то глупостью. Ничего не остается, кроме того, что взять мечи и начать рубить головы. У нас в финале есть фраза, что у этих страшных монахов, которые высадились, вырезали, повесили, посадили на кол всё, что можно, - у них все получается, понимаешь? Те порт не могли построить. А эти построили, колы понаставили и порт построили.
- Ну, это же неправда.
- Как неправда?
- Да те, которые ставят колы, они ведь сваи не поставят и порт построить не могут. Это же только кажется, что за ними порядок, а они на деле в лучшем случае баллистическую ракету построят или методом Левши автомат Калашникова соорудят. А вот чтобы дороги, обувную промышленность, кинопрокат, железнодорожный транспорт - нет.
- На первом этапе получается, вот у Гитлера.
- Ага, или Беломорканал.
- Беломорканал действительно получился дико глупый. Ты знаешь, что эсминца там нельзя было протащить, их тянули людской силой... Мы с тобой дружим много лет, но у нас разные позиции по истории человечества и его жизненным перспективам, по тому, насколько хороша демократия - она хороша, конечно, но пока не везде...

"Картина про нас"

Удивительное ощущение испытываешь, хорошо зная литературную основу фильма: это же братья Стругацкие, знаменитая книга "Трудно быть богом". Возникает опасность оказаться в ловушке. Предполагаю, что в такую ловушку могут попасть многочисленные поклонники Стругацких, которые придут смотреть фильм Германа. Канва соблюдена, даже не канва, а сюжет сохранен - все основные герои, главные эпизоды. Но то, что картина снимается почти на полвека позже, чем писалась книга, - фактор определяющий. Книгу сочиняли авторы, опасавшиеся крушения последних иллюзий, предупреждавшие: "Там, где правят серые, к власти всегда приходят черные". Фильм снимает автор, у которого решительно никаких иллюзий не осталось.
"Это картина про нас", - говорит Герман.
А мы живем при нем. Надо осознать.

Фото с сайта http://www.filmz.ru/


Автор: Ирена - Четверг, 16 Июля 2009, 22:34

http://www.nr2.ru/culture/171119.html/print/



Москва, Март 28 (Новый Регион, Алексей Усов) – Алексей Герман показал узкому кругу еще не завершенный фильм по повести Стругацких. Позади восемь лет подробного, тщательного труда над черно-белым изображением – вот уж где уместно сравнение с каторгой и галерами.

О рабочей версии нового фильма Алексей Германа рассказывает обозреватель «Ведомостей» Дмитрий Савельев.

Натурные съемки в Чехии близ городка Клатовы с его замками, далее – павильоны в Петербурге, далее – новые фрагменты натуры в Кронштадте. Выстроенная до самого мелкого жеста жизнь многочисленной массовки, продуманные до стежка костюмы обитателей космического средневековья, выверенная до последнего гвоздя бутафория – годы трудовых лет Германа, его жены и первейшей помощницы Светланы Кармалиты и всей их съемочной группы в кадре как на ладони.

Теперь предстоит не менее серьезный труд над чистым многослойным звуком, который сделает драматургию более доступной для зрителя и соединится с изображением в непротиворечивое и мощное художественное целое. Есть надежда, что зритель встретится с этим грандиозным фильмом еще до Каннского фестиваля будущего года, который саму возможность заполучить новое кино Германа наверняка сочтет за честь. В процессе работы фильм успел сменить имя: Герман отказался от задумчивой притчеобразной формулы «Что сказал табачник с Табачной улицы» в пользу резкой и внятной «Резни в Арканаре».

На самом деле фильм по повести Стругацких «Трудно быть богом» Герман должен был снять много раньше – сорок лет назад. С него и должен был начаться его авторский кинематограф. Но перед самыми съемками проект попал под гусеницы вошедших в Чехословакию танков и погиб.

Конечно же, сегодня это другой фильм про другую современность. Его просмотр в незавершенном виде и в рабочем режиме очень уместен, ведь сам фильм куда как далек от законченного высказывания в привычных повествовательных формах. Скорее мы имеем дело со сгустками совершенно нового киноязыка, который Герман изобретает, чтобы показать придуманный им мир.

Это внебожественный мир. Все божественное изжито, вытеснено из жизни – именно поэтому так избыточна здесь бутафорская вещность, заполонившая кадр, именно поэтому так откровенна телесность и физиологичность с кровавыми соплями и испражнениями.

Земной посланник благородный дон Румата в умном и корректном исполнении Леонида Ярмольника пробирается по Арканару в поисках мыслителя Будаха, попутно вступая в полуотношения с самыми разными существами и познавая собственную слабость. Он цитирует «Гамлета» в переводе Пастернака, выдавая эти стихи за свои, – и действительно, принц Датский с его «быть или не быть» маячит за его плечом. Вернее, не сам Гамлет, а его призрак. Арканар – тюрьма похлеще Дании, но в финале Румата откажется от возвращения на Землю, оставшись в тамошних белых снегах, пропитанных вселенской тоской и безнадежностью.

Одно из главных режиссерских откровений фильма «Резня в Арканаре» – в способе рассказа, в точке зрения рассказчика, в его позиции. Она двойственна. Рассказчик предельно вовлечен в мир, допущен близко-близко, и классический прием Германа – оглядка персонажей на камеру – эту интимность подчеркивает. В то же время между зрителем и миром в кадре возведена прочная прозрачная стена, эмоциональный контакт блокирован: вы не причастны сердцем к происходящему. Это способ смотреть и видеть, присущий соглядатаю. Когда выход на крупный план и даже деталь совершается не из желания автора поставить восклицательный знак, а просто потому, что так скользнул живой взгляд. Герману удается добиться от камеры очень ценной, чуть ли не любительской неловкости в движении. Монтаж намеренно груб: это не ювелирно склеенная история, а собранные и приобщенные к делу материалы. Теперь режиссер станет добиваться соприродного аудиоэффекта от профессиональных артистов, которые будут озвучивать фильм.

Уже прозвучали точные слова о полемике средневековья Германа со средневековьем Тарковского: в «Резне» нет и не может быть рублевской финальной «Троицы» как искупления и оправдания мрачной жестокости, вопреки которой она все же родилась. Однако на самом деле Герман претендует на большее, чем Тарковский: у него оправданием и искуплением является сам фильм как уникальное и драгоценное произведение искусства, повествующее о жизни, в которой трудно быть богом, легче быть слабым, комфортно быть рабом, провозглашающим перед смертью: «Как легко дышится в освобожденном Арканаре!».

Автор: Ирена - Воскресенье, 7 Февраля 2010, 0:11

Фотопрезентация фильма из сети

[ Скрытый текст ]

Кто-то "обещает фильм" к фестивалю, менее оптимистично настроенные - к зиме 2012...

Автор: Ирена - Суббота, 28 Августа 2010, 1:41

http://www.izvestia.ru/culture/article3145436/index.html

28 августа исполняется 85 лет со дня рождения Аркадия Натановича Стругацкого. "Понедельник начинается в субботу", "Сказка о тройке", "Пикник на обочине", "Обитаемый остров", "Трудно быть богом", написанные им в соавторстве с братом Борисом Натановичем, стали едва ли не главным чтением для многих поколений советских людей



Алексей Герман на съемках фильма "Трудно быть богом"

Трудно быть Стругацкими

Режиссер Алексей Герман - о знаменитых советских фантастах



28 августа исполняется 85 лет со дня рождения Аркадия Натановича Стругацкого. "Понедельник начинается в субботу", "Сказка о тройке", "Пикник на обочине", "Обитаемый остров", "Трудно быть богом", написанные им в соавторстве с братом Борисом Натановичем, стали едва ли не главным чтением для многих поколений советских людей.

Сейчас их книги снова оказались в большой моде: недавно вышла экранизация "Обитаемого острова" Федора Бондарчука, почти завершена картина режиссера Алексея Германа-старшего "Трудно быть богом". О феномене фантастики Стругацких с Алексеем Германом беседовала обозреватель "Известий".

алексей герман: Я фантастику не люблю. Фантастические книжки я не читаю. Но среди фантастов есть люди, которым я глубоко предан. Это Лем и Стругацкие. И для себя на первое место я ставлю Стругацких.

известия: Почему?

герман: Потому что это не совсем фантастика. Более того, это не фантастика вовсе. Это про нас, но рассказанное другим языком. И это сразу приходит в голову. У Лема, допустим, в "Солярисе" это тоска по несбывшемуся, потерянному - то, что абсолютно разделяю я. И дело не в скафандрах и не в подвешенных паутиной людях. У Стругацких лучшие их вещи к фантастике вообще не имеют отношения. Просто люди при этом одеты в костюмы баронов, говорят как бароны, у них есть мечи, скорчеры - это самое неинтересное. У Стругацких интересно то, что они пишут о современности, о мире, обо всем: о том, чего не хватает, без чего человечество задыхается и будет задыхаться.

Я считаю самым серьезным и крупным нашим прозаиком Гоголя, потому что он-то и есть настоящий реалист, если посмотреть на Россию. А не Толстой, который гениальный бытописатель. Для меня. И, возвращаясь к Стругацким, важно даже не то, что собрались японист и астроном, не то, что имена они брали из справочника румынских писателей. А то, что написанное ими полностью совпадает с душевным состоянием современного человека. Делая фильм "Трудно быть богом", мы совершенно не снимали фантастику. Кроме того, у нас Румата никуда не уехал - он остался на этой планете и стал для них богом.

и: Зачем вы изменили финал романа?

герман: Румата остался, потому что понимал: на Земле его могут посадить в тюрьму или психушку, - он нарушил обязательство, данное перед полетом, не применять оружия. Мы с Борисом Стругацким в 1968 году сделали первый сценарий "Трудно быть богом". И перед запуском я поехал отдохнуть в Коктебель. Я даже знал, кто будет играть главного героя - Володя Рецептер. В это время наши войска вошли в Чехословакию. Меня вызвали к телефону, и очень достойный человек - наш главный редактор передала мне, что картина закрыта и чтобы я не пырхался, если не хочу очень крупных неприятностей. Все произошло мгновенно: войска вошли в Чехословакию, а уже к вечеру мне запретили снимать "Трудно быть богом".

Когда к власти пришел Горбачев, я стал получать какие-то премии... Я написал нашему министру письмо с вопросом: почему немцу Петеру Флейшману разрешили снимать "Трудно быть богом", а мой сценарий как был запрещен, так и остался? В результате разных переговоров Флейшман меня нанимал на работу. В конце концов мне сказали: "Мы вам тоже даем деньги. Конечно, меньше, чем Флейшману, потому что он заграничный. Садитесь, пишите сценарий. Пусть будут две картины - русская и немецкая. Будет интересно".

И мы со Светланой Кармалитой (сценарист и жена Алексея Германа. - "Известия") сели писать второй сценарий, уже без Бори. Горбачев говорил свои прекрасные речи. Только не подумайте, что я хочу сказать о нем плохо, - я отношусь к нему с огромным уважением. Просто стало понятно, что через полгода у нас в стране будет все замечательно. Значит, мы должны были снимать фильм про то, что было в нашей стране и чего больше никогда не повторится. И стало скучно. Мы вернули деньги и отказались от фильма.

А потом пришло время, когда мне показалось, что в самый раз к этой истории вернуться. Я вернулся. Я снимаю картину много лет, но я не виноват - я сильно болел.

Я ведь неспроста вернулся к "Трудно быть богом". Эта книга всегда современна. Поэтому я считаю Стругацких очень крупными писателями. Я знаю, что многим людям, очень достойным, не нравилась эта книга. Например, она не нравилась моему отцу или критику, поэту и прозаику и, вообще, человеку с хорошим вкусом - Данину. Но на меня это совершенно не производило никакого впечатления. Ну, подумаешь - не нравится!

Ведь Стругацкие еще и люди совершенно замечательные. Когда запретили фильм "Трудно быть богом", они написали мне письмо, в котором говорилось примерно следующее: "Дорогой Леша, ты, пожалуйста, держись, у нас есть связи в журнале "Советский экран", и мы попробуем это пробить". Какой "Советский экран", когда над нами такое висело!

Я повторю: для меня Стругацкие - не фантастика. Это образец высокой, умной литературы, написанной умными и честными людьми. Вот почему я так высоко ценю все их творчество.

и: Как вы думаете, с чем связан феномен популярности Стругацких в советское время? А почему сейчас их книги снова актуальны?

герман: Стругацкие необходимы читателю в трудный период его душевного состояния и сложные моменты жизни страны. Если бы наша страна необыкновенно процветала, то Стругацкие были бы никому не нужны. А сейчас на экранах опять появляются люди с лицами свиноматок, которые на одно время исчезли. Это стало падать на душу интеллигенции - учителей, библиотекарей, инженеров, врачей. Ведь Стругацкие никогда не будут популярны среди не-интеллигенции. Их книги - это борьба с теми, кто хочет тебя оглупить.

и: Тогда возникает вопрос: почему на смену Стругацким не приходят фантасты, которые сегодня взяли бы на себя их роль?

Герман: Потому что появление талантливого человека - редкость, которой надо гордиться. Как написано у Зощенко: "У одной докторши умер муж. Ну, думает: ерунда, пустяки. Оказывается - не пустяки". Вот умер Бродский - это совсем не значит, что его место тут же занял какой-то другой поэт. Нет, этого не случилось. Так же, как не случилось новых Ахматовой, Блока...

Это ведь, что называется, повезло. Лужа, в которую плюнул Господь, как говорится. Вот и получился талант. Ведь Стругацкие - редкое и странное сочетание очень не похожих друг на друга людей.

Очевидно, чем-то они все-таки были похожи. Но, скорее, изнутри. Достаточно даже того, что один занимался Японией, а другой - космосом. С Аркадием я не очень много общался, а вот с Борей можно было дружить, только когда работаешь. Он приходил, я знал, какой он чай пьет... У него есть какая-то компания друзей юности, которых он любит и с которыми я готов от тоски удавиться.

А когда с ним не работаешь, то как-то с ним менее интересно. Вот он садился и дальше, как правило, шли разговоры: что будет, как будет. Борька пророчествовал. Мы, развесив уши, слушали. Все он путал, ничего из этого не сбылось. В жизни он совершенно не был африканским колдуном вуду, который предсказывает будущее, - все предсказал неправильно. Но в книгах они оба были удивительно умны.

Аркадия я, к сожалению, меньше знал. Он же был москвич. Помню, он как-то продал коллекцию марок - видно, у них было совсем плохо с деньгами. Это было сорок лет назад. Я говорю: "Борис, за сколько ты продал коллекцию марок?". Он какие-то специфические марки собирал. Он говорит: "Я тебе не скажу". Я обиделся. И вот мы едем в машине и ругаемся. Проехали Кировский мост, ныне Троицкий, и он мне говорит вдруг бешено: "Я тебе не скажу, потому что ты болтун. Вдруг возьмешь и скажешь кому-нибудь: "А Стругацкий сегодня продал коллекцию марок за столько-то!". Была какая-то прекрасная молодость...

Сейчас Борис хворает... Смешно, что мы лечимся у одного врача. Хотя я его в этой поликлинике ни разу не видел. Вот такая жизнь. Но они оба для меня братья по разуму, по сердцу, по чему угодно.

и: Мы разговаривали с Борисом Натановичем несколько лет назад, и он сказал, что в России научная фантастика в общем-то умерла.

герман: А у Стругацких не научная фантастика, поэтому она и умереть не может. Между ними и Антоном Павловичем Чеховым не пролегает рва, как между жанрами. Вот в чем фокус. Мы, читая Стругацких, узнаем, как мы живем и что происходит, что такое предательство, негодяйство. Для меня это так - вот почему я, собственно, за это дело схватился, будучи совсем молодым режиссером.

и: У вас есть любимые книги Стругацких?

герман: Да я их все люблю, но больше всего "Трудно быть богом". И "Обитаемый остров". Правда, первую половину - там, где Земля с нашими проблемами, с нашим идиотом Максимом. Вторая мне не нравится абсолютно, потому что там появилась фантастика - то, что Стругацким несвойственно, и то, что я у них не приемлю. И еще люблю "Гадкие лебеди" - замечательное произведение. Очень простое, практически без фантазии. Но "Гадкие лебеди" я бы снимать не стал.

и: Почему? Вот Константин Лопушанский взялся...

герман: Лопушанский снял хорошую картину. Он как-то эту историю так подмял, упростил - и получилось хорошее кино. А я люблю наоборот... Мне еще Товстоногов говорил: "Леша, я когда работаю с режиссерами (мы были у него вторыми режиссерами, ассистентами), я должен привносить. Когда я работаю с вами, я должен разгребать".

Мы и сейчас-то делаем фильм как будто немного другой, но на самом деле про то же самое, о чем у Стругацких: о дружбе, о любви, о невозможности не убить.

и: С чем возникали сложности в "Трудно быть богом"? Что плохо ложилось в фильм?

герман: Да все, пока не начинал понимать, что и эта сцена тоже про нас. А дальше - носи себе короны, будь бароном, убивай так, не убивай вообще... Нужно было страдающее сердце героя. Мы страшно ссорились с Леней Ярмольником. У нас были разные представления о том, что и как нужно делать. Мы работали медленно. Потом он привык к четким задачам. Он живет в системе Станиславского. Я считаю, что это выдуманная система, что для кино Станиславский вообще вреден. Зато сейчас с Леней дружим.

и: При Горбачеве вам стало скучно снимать фильм про жизнь, которой больше никогда не будет. Почему вы вернулись к Стругацким в двухтысячных?

герман: Появилась несправедливость, которая казалась нам преодолимой в 1986-1987 годах. Первый вариант сценария 1968 года, кстати, абсолютно подходил. Просто я был глупее, моложе, поэтому и сценарий был прямолинейнее. Потом, я тогда увлекался средними веками: мои персонажи должны были ножи метать, в крыс попадать. Что-то такое было.

А сейчас опять появились какие-то неприятные люди, опять ничего не получается с властями... Конечно, теперь лучше, чем было прежде. Вспоминая ужас брежневской эпохи, мне очень интересно слушать своих коллег, которые говорят, как раньше было чУдно. Было чудно, потому что многие отказывались от искренности взамен некоторых, даже незначительных, благ. Или просто вылизывали власти задницу. А таким, как я, или Муратова, или Аскольдов, не было чудно. Меня с работы увольняли три раза. Я думал, что я пенсию никогда не получу, потому что меня увольняли и никогда не брали обратно на работу.

Тем не менее про какие-то вещи, которые сейчас стали возникать, следует говорить. Я никогда не занимался борьбой с правительствами - мне всегда это было неинтересно. Мне интересно про людей рассказывать. И сейчас я рассказываю про людей - плохих, хороших, трусливых. Ведь "Трудно быть богом" - не про фантастику, а про главную заповедь: не убий. А Румата убил сотни людей. Вырезал весь Черный орден, за что и был провозглашен богом.

и: У вас есть любимая цитата из "Трудно быть богом"?

герман: "Умные нам не надобны - надобны верные".

Писатели-фантасты Аркадий (слева) и Борис Стругацкие при очевидной разности интересов отлично дополняли друг друга в качестве соавторов (фото: РИА Новости)


Автор: Ирена - Суббота, 17 Май 2014, 0:30

[ Скрытый текст ]

Фильм вышел! Ура

Русская версия Invision Power Board (http://www.invisionboard.com)
© Invision Power Services (http://www.invisionpower.com)