"Трудно быть богом" АБС и фильм А.Германа Опции

[Ирена]

Источник: http://www.mn.ru/issue.php?2004-17-41

14 мая 2004
Известный писатель стал первым зрителем фильма Алексея Германа "Трудно быть богом". Впечатление ошеломительное
Новый фильм Алексея Германа затрудняюсь, с чем бы сравнить. Так ошеломляюще Герман еще не воздействовал, так сильно не снимал. Ощущение мощи. Помню и понимаю, что он - автор "Лапшина" и "Хрусталева", но все же. "Лапшин", пожалуй, тоньше, "Хрусталев" - многослойнее. Нынешний Герман - именно мощнее. Чувствую свою беспомощность в подборе слов, но можно ли отрецензировать землетрясение? Хороша попытка - обзор грозы. Вот если и возникают сопоставления, то с чем-то природным, стихийным. При этом Герман ни на секунду не утратил вкус к детали, к многофигурной живописи: каждый кадр можно вставлять в раму и вывешивать рядом с Брейгелем и Босхом.
Речь о фильме, который Герман уже пять лет снимает по повести братьев Стругацких "Трудно быть богом". Напомню сюжет одной из самых важных шестидесятнических книг, давшей модель поведения целому поколению, и не одному, наверное.
На погруженной в глухое средневековье планете находятся наблюдатели-земляне, которые пытаются бережно подправлять ход событий, не нарушая логическое развитие истории. Главный герой - Румата, межпланетный Штирлиц, - осознавая свою задачу сохранения нейтралитета, тем не менее не выдерживает, когда на планете захватывает власть "черное братство", свергнувшее господство "серых", тоже отвратительных, но хоть не столь кровавых. Румата берется за меч, чтобы покарать злодеев, и тем нарушает правила и закономерности, вмешиваясь в чужой исторический процесс.
* * *
Герман уже делал попытку снять такое кино 36 лет назад. И даже получил разрешение - в августе 1968 года. 21 августа "серо-черное братство" ввело танки в Чехословакию, и вопрос о съемках отпал сам собой. Чтобы уж все представало по-киношному, добавлю, что сейчас натура снималась в Чехии, а сценарий написан заново, в соавторстве с женой, Светланой Кармалитой, с которой Герман познакомился как раз в августе 68-го. Кольцо замкнулось, кино идет.
Снято процентов восемьдесят фильма. Еще нет нескольких важных сцен, еще впереди озвучание, всегда кропотливо долгое у Германа. Но готовый объем таков, что уже вполне можно судить. Я посмотрел весь, на киножаргоне, материал, впервые для этого случая выстроенный в правильном порядке, - около двух часов.
Складывается добрая традиция, как принято было говорить в те времена, которые все чаще вспоминаются сегодня. В июне 97-го в "Московских новостях" я рассказывал, как здесь же, на "Ленфильме", был первым, кому Германы показали рабочую копию "Хрусталева". То есть показывала одна Светлана, Алексей на это время уехал подальше, в Репино, и там ждал звонка жены. Когда включился свет, Светлана даже спрашивать ничего не стала - все было ясно по выражению лица - и пошла звонить. Сейчас ситуация повторилась, за тем исключением, что Герман уезжать в Репино не стал, ждать остался дома на Кронверкском, за углом от студии: то ли за годы стал закаленнее, то ли ленивее - чего там ездить.
Главное: повторился сильнейший германовский удар по всему воспринимающему аппарату - так это, кажется, называется. Его кино снова потрясает, только по-другому.
* * *
На хлопушке написано: "Трудно быть богом". В подзаголовке фильма Алексея Германа тоже будет значиться название знаменитой повести братьев Стругацких - вероятно, "по мотивам...". Так оно и есть: картина - не экранизация. Название тоже будет другим. Нынешний вариант, еще не окончательный - "Что сказал табачник". Это Муга, слуга Руматы, все время пытается сослаться на местный авторитет: "Один табачник, очень-очень умный человек, как-то сказал..." Остается неизвестным, что ж такого умного подсказал умный табачник, но другой надежды все равно нет.
В книге, заставляя Румату взяться за оружие, братья Стругацкие обозначали два главных положения. Хоть и "возьмемся за руки, друзья", но берись или не берись, отвечать всегда за все будешь только сам. Второе - общественно более важное: с этими "серыми" (тем более с "черными") по-хорошему и вообще по какому угодно ничего не выходит.
Надо вспомнить, насколько могущественными властителями дум были Стругацкие, чтобы осознать, что те, кто считался и был русской интеллигенцией, прислушались. Каждая страна и каждый народ должны пройти свой исторический путь. Браться за меч - самоубийственно, договариваться - безнадежно. Будем ждать, честно руководствуясь лагерным правилом (которое фарсово преобразилось сейчас в припеве двух игривых девчушек): "Не верь, не бойся, не проси". Во второй половине 80-х такая социальная психология обернулась полной неготовностью к переменам, упавшим сверху, - словно и вправду, как в фантастическом романе, пришельцы занесли.
Нельзя возлагать на литературу ответственность за историю, как это яростно и красноречиво делал Василий Розанов, обвиняя русскую словесность в том, что довела государство до распада и народ до революции. Но если есть в мире страна, где такой вопрос правомерно хотя бы поставить, - это Россия. Во всяком случае в 60-е, за неимением гражданской жизни, социальные образцы черпались в словесности.
* * *
"Это картина про нас", - говорит Герман, что правда. Так он, Герман, чувствует, понимает и показывает. Перед нами трагедия. Полный крах всего. Можно только догадываться, какое ощущение краха переживает сам режиссер и кто стоит за образом Руматы. В фильме его несколько раз называют рыжим, хотя картина черно-белая. Кто это такой рыжий, который всеми ощущается чужаком и вызывает подозрение и ненависть? Как это теперь называется - кризис российского либерализма? Когда провозглашается, что не выходит пойти по проторенной дороге мировой цивилизации, а раз не выходит, то и не нужно; когда с важностью снова заводится старый разговор об особом пути.
На съемках в чешском замке Точник четыре года назад мы беседовали с Германом об этом. Он говорил: "Оказалось, трудно быть богом, да еще гораздо актуальнее, чем тогда. Богом быть невозможно трудно. Ничего не получилось у Ельцина. Я убежден, что он не был таким дурным человеком, как рассказывают. Ничего не получится ни у какого Явлинского. Почти невозможное дело быть богом, и что ты с этим сделаешь? Все поворачивается поперек, кровью, какой-то глупостью. Ничего не остается, кроме того, что взять мечи и начать рубить головы. У нас в финале есть фраза, что у этих страшных монахов, которые высадились, вырезали, повесили, посадили на кол все, что можно, - у них все получается, понимаешь? Те порт не могли построить. А эти построили. Колы понаставили, но порт построили". Я возражал: "Ну это же неправда". - "Как неправда?" - "Да те, которые вбивают колы, они ведь сваи не вобьют и порт построить не могут. Это же только кажется, что за ними порядок, а они на деле в лучшем случае баллистическую ракету установят или методом Левши автомат Калашникова соорудят. А вот чтобы дороги, обувную промышленность, кинопрокат, железнодорожный транспорт - это нет". - "На первом этапе получается, вот как у Гитлера". - "Ага, или Беломорканал". - "Беломорканал действительно получился дико глупый. Ты знаешь, там нельзя было корабли протащить, их тянули людской силой".
* * *
Разговор шел четыре года назад. Тогда еще финал картины был таким же, как в повести Стругацких.
Начало конца и сейчас то же. "Румата наконец выдрал меч, обернулся, лицо было как прорезано струйками крови. И это было счастливое лицо. Потом он отвернулся, белая рубаха появилась на фоне черных балахонов, и он рубанул двумя мечами накрест и шагнул вперед". Так написано в сценарии, эта сцена почти так и снята. Добавлено, как Румата молится: "Господи, если ты есть, останови меня". Видимо, того, к кому он обращается, все-таки нет - на этой планете или в этой картине, - и герой становится убийцей.
В книге Румата возвращается на Землю, его срыв понятен начальству и друзьям, предстоит курс психологической реабилитации в домашних условиях. В фильме он продолжает бессмысленную борьбу. "Ну что же, вперед, мое войско", - говорит Румата, и ничтожная группка, в которой выделяются два баскетбольного роста бойца, отправляется неизвестно куда. Вернее, известно. Если у Стругацких планета остается на произвол своей исторической судьбы, но хотя бы главный герой жив, то Герман всех отправляет на явную гибель.
* * *
Когда сидели в рабочей комнате режиссера на студии, исполнитель главной роли Леонид Ярмольник рассказал, усмехнувшись, что недавно в прессе Германа назвали "северный Феллини". Герман усмехаться не стал: надо думать, любого киношника устроит такое сравнение, с любым эпитетом. Хотя само по себе сопоставление не более плодотворное, чем "Северная Венеция". При некотором сходстве в плотности кадра и особенно в выборе лиц, уж очень разительно мировоззренческое отличие одного от другого. У Феллини в самых отчаянных картинах появляется какая-нибудь большеглазая девочка в белом платьице, хоть на заднем плане. Германовский мальчик со смышленым милым лицом скачет среди горы тел, нарубленных Руматой, срезая у мертвецов кошельки.
Просвета нет ни в чем и ни в ком. Мудрец Будах, которого, рискуя жизнью, Румата спасает от смерти и вызволяет из тюрьмы, оказывается полууголовным элементом, похожим на мерзких деклассантов из "Хрусталева". Кроме того, герой зря так старался: Будаху, по сути, ничто не грозит, он нужен любому режиму, потому что умеет готовить яды - владеет хорошим ремеслом, которое всегда в спросе. Герман по-германовски строит сцену ключевого разговора Руматы и Будаха. Мудрец никак не может помочиться - с почками что-то после тюрьмы. Поэтому он отвечает невпопад, потеет и думает не о судьбах страны. Слуга нажимает ему на живот, процесс пошел, и тут Будах в первый раз говорит умную вещь: "Сдуй нас или оставь нас в нашем гниении". Румата отвечает: "Сердце мое полно жалости, я не могу этого сделать".
* * *
У Германа все сцены до жути убедительны. Впервые взявшись за фантастический сюжет, он делает его настолько реальным, что в эту действительность перемещаешься весь. Я видел чешский замок Точник до прихода туда Германа и при нем. До был музей, при - живые темные века, где брейгелевские типажи расторопно топят в нужнике книгочея, крутятся пыточные колеса, ветерок раскачивает гроздья повешенных и ливень из машины на крепостной стене размывает и размывает завозимую и завозимую на самосвалах грязь.
Как всегда у этого режиссера, погружение полное - оттого, что выверено каждое движение, неточностей нет. Можно даже приблизительно понять, какой ценой это дается. На "Ленфильме" я посидел на обсуждении снятого накануне эпизода. О десяти секундах экранного времени говорили полтора часа, решили, что вон тот мальчишка руки пусть складывает, как складывал, но поднимает сантиметров на пять выше, и отправились переснимать.
Мы с Ярмольником, в пересъемке не занятом, пошли в ленфильмовский буфет. К столику подсел Александр Лыков (из "Ментов") поговорить с коллегой. Лыков был первым, кого Герман намечал на роль Руматы, но произошла какая-то неувязка со сроками и договоренностями, за это время появился Ярмольник, который на пробах победил конкурентов. Когда Лыков отошел, Леня сказал: "Первые два года он говорил, как мне завидует, потом поменялись". Я обратил внимание на очень спокойную интонацию, вообще на то, что Ярмольник перестал шутить о германовском долгострое. Вернее, шутит, но почти автоматически, без энтузиазма, как рассказывают старый анекдот, просто потому, что он хороший и к месту. Ярмольник человек умный, знает, что за долготерпение ему воздастся - ни больше ни меньше историей кино.
Зимой в Москве прошла премьера картины Валерия Тодоровского, в которой все хорошо (кроме названия "Мой сводный брат Франкенштейн"), и, может, лучше всего - Ярмольник. То, что он к этому времени уже четыре года работал с Германом, даром не прошло. И в роли Руматы он лаконичен и выразителен, достигая высших пиков актерства: когда человек просто, без слов, без жестов, без мимики, глядит на тебя, и тебе становится по-настоящему страшно.
* * *
Удивительное ощущение испытываешь, хорошо зная литературную основу фильма: это же братья Стругацкие, знаменитая книга "Трудно быть богом". Возникает опасность оказаться в ловушке. Предполагаю, что в такую ловушку могут попасть многочисленные поклонники Стругацких, которые придут смотреть фильм Германа. Канва соблюдена, даже не канва, а сюжет сохранен - все основные герои, главные эпизоды. Но то, что картина снимается на четыре десятилетия позже, чем писалась книга, - фактор определяющий. Книгу сочиняли авторы, опасавшиеся крушения последних иллюзий, предупреждавшие: "Там, где правят "серые", к власти всегда приходят "черные". Фильм снимает автор, у которого решительно никаких иллюзий не осталось.
"Это картина про нас", - говорит Герман. На экране - условное средневековье. В рамках фильма оно стилистически едино и цельно, но каких-либо исторических соответствий в костюмах и декорациях искать не надо. Все точно и достоверно, как во сне. Сновидческая природа кино, всегда явленная у Германа, отчетливо проступает здесь тоже. Не знаю, сознательно ли режиссер обозначил некую преемственность, выбрав на роль барона Пампы - самого симпатичного персонажа книги и фильма - Юрия Цурилло, того самого, который сыграл главного героя в картине "Хрусталев, машину". Пампу, как и того генерала, терзают в застенке. Но не в Пампе дело, дело в Германе, который всегда - будь то в застольной беседе, в газетной статье или на съемочной площадке - способен высказываться только о том, что происходит с его страной и его народом. Выступать в своем отдельном жанре, который называется "Сны Алексея Германа о России".
Автор: Петр ВАЙЛЬ

Обсудим книгу и концовку книги и сценарий фильма?

[Ирена]

http://www.izvestia.ru/culture/article3145436/index.html

28 августа исполняется 85 лет со дня рождения Аркадия Натановича Стругацкого. "Понедельник начинается в субботу", "Сказка о тройке", "Пикник на обочине", "Обитаемый остров", "Трудно быть богом", написанные им в соавторстве с братом Борисом Натановичем, стали едва ли не главным чтением для многих поколений советских людей

Алексей Герман на съемках фильма "Трудно быть богом"

Трудно быть Стругацкими

Режиссер Алексей Герман - о знаменитых советских фантастах

28 августа исполняется 85 лет со дня рождения Аркадия Натановича Стругацкого. "Понедельник начинается в субботу", "Сказка о тройке", "Пикник на обочине", "Обитаемый остров", "Трудно быть богом", написанные им в соавторстве с братом Борисом Натановичем, стали едва ли не главным чтением для многих поколений советских людей.

Сейчас их книги снова оказались в большой моде: недавно вышла экранизация "Обитаемого острова" Федора Бондарчука, почти завершена картина режиссера Алексея Германа-старшего "Трудно быть богом". О феномене фантастики Стругацких с Алексеем Германом беседовала обозреватель "Известий".

алексей герман: Я фантастику не люблю. Фантастические книжки я не читаю. Но среди фантастов есть люди, которым я глубоко предан. Это Лем и Стругацкие. И для себя на первое место я ставлю Стругацких.

известия: Почему?

герман: Потому что это не совсем фантастика. Более того, это не фантастика вовсе. Это про нас, но рассказанное другим языком. И это сразу приходит в голову. У Лема, допустим, в "Солярисе" это тоска по несбывшемуся, потерянному - то, что абсолютно разделяю я. И дело не в скафандрах и не в подвешенных паутиной людях. У Стругацких лучшие их вещи к фантастике вообще не имеют отношения. Просто люди при этом одеты в костюмы баронов, говорят как бароны, у них есть мечи, скорчеры - это самое неинтересное. У Стругацких интересно то, что они пишут о современности, о мире, обо всем: о том, чего не хватает, без чего человечество задыхается и будет задыхаться.

Я считаю самым серьезным и крупным нашим прозаиком Гоголя, потому что он-то и есть настоящий реалист, если посмотреть на Россию. А не Толстой, который гениальный бытописатель. Для меня. И, возвращаясь к Стругацким, важно даже не то, что собрались японист и астроном, не то, что имена они брали из справочника румынских писателей. А то, что написанное ими полностью совпадает с душевным состоянием современного человека. Делая фильм "Трудно быть богом", мы совершенно не снимали фантастику. Кроме того, у нас Румата никуда не уехал - он остался на этой планете и стал для них богом.

и: Зачем вы изменили финал романа?

герман: Румата остался, потому что понимал: на Земле его могут посадить в тюрьму или психушку, - он нарушил обязательство, данное перед полетом, не применять оружия. Мы с Борисом Стругацким в 1968 году сделали первый сценарий "Трудно быть богом". И перед запуском я поехал отдохнуть в Коктебель. Я даже знал, кто будет играть главного героя - Володя Рецептер. В это время наши войска вошли в Чехословакию. Меня вызвали к телефону, и очень достойный человек - наш главный редактор передала мне, что картина закрыта и чтобы я не пырхался, если не хочу очень крупных неприятностей. Все произошло мгновенно: войска вошли в Чехословакию, а уже к вечеру мне запретили снимать "Трудно быть богом".

Когда к власти пришел Горбачев, я стал получать какие-то премии... Я написал нашему министру письмо с вопросом: почему немцу Петеру Флейшману разрешили снимать "Трудно быть богом", а мой сценарий как был запрещен, так и остался? В результате разных переговоров Флейшман меня нанимал на работу. В конце концов мне сказали: "Мы вам тоже даем деньги. Конечно, меньше, чем Флейшману, потому что он заграничный. Садитесь, пишите сценарий. Пусть будут две картины - русская и немецкая. Будет интересно".

И мы со Светланой Кармалитой (сценарист и жена Алексея Германа. - "Известия") сели писать второй сценарий, уже без Бори. Горбачев говорил свои прекрасные речи. Только не подумайте, что я хочу сказать о нем плохо, - я отношусь к нему с огромным уважением. Просто стало понятно, что через полгода у нас в стране будет все замечательно. Значит, мы должны были снимать фильм про то, что было в нашей стране и чего больше никогда не повторится. И стало скучно. Мы вернули деньги и отказались от фильма.

А потом пришло время, когда мне показалось, что в самый раз к этой истории вернуться. Я вернулся. Я снимаю картину много лет, но я не виноват - я сильно болел.

Я ведь неспроста вернулся к "Трудно быть богом". Эта книга всегда современна. Поэтому я считаю Стругацких очень крупными писателями. Я знаю, что многим людям, очень достойным, не нравилась эта книга. Например, она не нравилась моему отцу или критику, поэту и прозаику и, вообще, человеку с хорошим вкусом - Данину. Но на меня это совершенно не производило никакого впечатления. Ну, подумаешь - не нравится!

Ведь Стругацкие еще и люди совершенно замечательные. Когда запретили фильм "Трудно быть богом", они написали мне письмо, в котором говорилось примерно следующее: "Дорогой Леша, ты, пожалуйста, держись, у нас есть связи в журнале "Советский экран", и мы попробуем это пробить". Какой "Советский экран", когда над нами такое висело!

Я повторю: для меня Стругацкие - не фантастика. Это образец высокой, умной литературы, написанной умными и честными людьми. Вот почему я так высоко ценю все их творчество.

и: Как вы думаете, с чем связан феномен популярности Стругацких в советское время? А почему сейчас их книги снова актуальны?

герман: Стругацкие необходимы читателю в трудный период его душевного состояния и сложные моменты жизни страны. Если бы наша страна необыкновенно процветала, то Стругацкие были бы никому не нужны. А сейчас на экранах опять появляются люди с лицами свиноматок, которые на одно время исчезли. Это стало падать на душу интеллигенции - учителей, библиотекарей, инженеров, врачей. Ведь Стругацкие никогда не будут популярны среди не-интеллигенции. Их книги - это борьба с теми, кто хочет тебя оглупить.

и: Тогда возникает вопрос: почему на смену Стругацким не приходят фантасты, которые сегодня взяли бы на себя их роль?

Герман: Потому что появление талантливого человека - редкость, которой надо гордиться. Как написано у Зощенко: "У одной докторши умер муж. Ну, думает: ерунда, пустяки. Оказывается - не пустяки". Вот умер Бродский - это совсем не значит, что его место тут же занял какой-то другой поэт. Нет, этого не случилось. Так же, как не случилось новых Ахматовой, Блока...

Это ведь, что называется, повезло. Лужа, в которую плюнул Господь, как говорится. Вот и получился талант. Ведь Стругацкие - редкое и странное сочетание очень не похожих друг на друга людей.

Очевидно, чем-то они все-таки были похожи. Но, скорее, изнутри. Достаточно даже того, что один занимался Японией, а другой - космосом. С Аркадием я не очень много общался, а вот с Борей можно было дружить, только когда работаешь. Он приходил, я знал, какой он чай пьет... У него есть какая-то компания друзей юности, которых он любит и с которыми я готов от тоски удавиться.

А когда с ним не работаешь, то как-то с ним менее интересно. Вот он садился и дальше, как правило, шли разговоры: что будет, как будет. Борька пророчествовал. Мы, развесив уши, слушали. Все он путал, ничего из этого не сбылось. В жизни он совершенно не был африканским колдуном вуду, который предсказывает будущее, - все предсказал неправильно. Но в книгах они оба были удивительно умны.

Аркадия я, к сожалению, меньше знал. Он же был москвич. Помню, он как-то продал коллекцию марок - видно, у них было совсем плохо с деньгами. Это было сорок лет назад. Я говорю: "Борис, за сколько ты продал коллекцию марок?". Он какие-то специфические марки собирал. Он говорит: "Я тебе не скажу". Я обиделся. И вот мы едем в машине и ругаемся. Проехали Кировский мост, ныне Троицкий, и он мне говорит вдруг бешено: "Я тебе не скажу, потому что ты болтун. Вдруг возьмешь и скажешь кому-нибудь: "А Стругацкий сегодня продал коллекцию марок за столько-то!". Была какая-то прекрасная молодость...

Сейчас Борис хворает... Смешно, что мы лечимся у одного врача. Хотя я его в этой поликлинике ни разу не видел. Вот такая жизнь. Но они оба для меня братья по разуму, по сердцу, по чему угодно.

и: Мы разговаривали с Борисом Натановичем несколько лет назад, и он сказал, что в России научная фантастика в общем-то умерла.

герман: А у Стругацких не научная фантастика, поэтому она и умереть не может. Между ними и Антоном Павловичем Чеховым не пролегает рва, как между жанрами. Вот в чем фокус. Мы, читая Стругацких, узнаем, как мы живем и что происходит, что такое предательство, негодяйство. Для меня это так - вот почему я, собственно, за это дело схватился, будучи совсем молодым режиссером.

и: У вас есть любимые книги Стругацких?

герман: Да я их все люблю, но больше всего "Трудно быть богом". И "Обитаемый остров". Правда, первую половину - там, где Земля с нашими проблемами, с нашим идиотом Максимом. Вторая мне не нравится абсолютно, потому что там появилась фантастика - то, что Стругацким несвойственно, и то, что я у них не приемлю. И еще люблю "Гадкие лебеди" - замечательное произведение. Очень простое, практически без фантазии. Но "Гадкие лебеди" я бы снимать не стал.

и: Почему? Вот Константин Лопушанский взялся...

герман: Лопушанский снял хорошую картину. Он как-то эту историю так подмял, упростил - и получилось хорошее кино. А я люблю наоборот... Мне еще Товстоногов говорил: "Леша, я когда работаю с режиссерами (мы были у него вторыми режиссерами, ассистентами), я должен привносить. Когда я работаю с вами, я должен разгребать".

Мы и сейчас-то делаем фильм как будто немного другой, но на самом деле про то же самое, о чем у Стругацких: о дружбе, о любви, о невозможности не убить.

и: С чем возникали сложности в "Трудно быть богом"? Что плохо ложилось в фильм?

герман: Да все, пока не начинал понимать, что и эта сцена тоже про нас. А дальше - носи себе короны, будь бароном, убивай так, не убивай вообще... Нужно было страдающее сердце героя. Мы страшно ссорились с Леней Ярмольником. У нас были разные представления о том, что и как нужно делать. Мы работали медленно. Потом он привык к четким задачам. Он живет в системе Станиславского. Я считаю, что это выдуманная система, что для кино Станиславский вообще вреден. Зато сейчас с Леней дружим.

и: При Горбачеве вам стало скучно снимать фильм про жизнь, которой больше никогда не будет. Почему вы вернулись к Стругацким в двухтысячных?

герман: Появилась несправедливость, которая казалась нам преодолимой в 1986-1987 годах. Первый вариант сценария 1968 года, кстати, абсолютно подходил. Просто я был глупее, моложе, поэтому и сценарий был прямолинейнее. Потом, я тогда увлекался средними веками: мои персонажи должны были ножи метать, в крыс попадать. Что-то такое было.

А сейчас опять появились какие-то неприятные люди, опять ничего не получается с властями... Конечно, теперь лучше, чем было прежде. Вспоминая ужас брежневской эпохи, мне очень интересно слушать своих коллег, которые говорят, как раньше было чУдно. Было чудно, потому что многие отказывались от искренности взамен некоторых, даже незначительных, благ. Или просто вылизывали власти задницу. А таким, как я, или Муратова, или Аскольдов, не было чудно. Меня с работы увольняли три раза. Я думал, что я пенсию никогда не получу, потому что меня увольняли и никогда не брали обратно на работу.

Тем не менее про какие-то вещи, которые сейчас стали возникать, следует говорить. Я никогда не занимался борьбой с правительствами - мне всегда это было неинтересно. Мне интересно про людей рассказывать. И сейчас я рассказываю про людей - плохих, хороших, трусливых. Ведь "Трудно быть богом" - не про фантастику, а про главную заповедь: не убий. А Румата убил сотни людей. Вырезал весь Черный орден, за что и был провозглашен богом.

и: У вас есть любимая цитата из "Трудно быть богом"?

герман: "Умные нам не надобны - надобны верные".

Писатели-фантасты Аркадий (слева) и Борис Стругацкие при очевидной разности интересов отлично дополняли друг друга в качестве соавторов (фото: РИА Новости)