К юбилею Победы в Отечественной Войне, память родных, фотографии - ПОМНИ! Рейтинг Опции

[Ирена]

Может ли правда о войне снизить величие победы. Анна Качкаева
8.05.06

Анна Качкаева: Гвардейские ленточки замелькали везде: в оформлении программ на каналах, на груди у участников «Фабрики звезд», в стендапах корреспондентов. На всех каналах запели песни военных лет, а в предпраздничных дискуссиях заговорили о том, нужно или нет переписывать историю Великой Отечественной войны. Каков вопрос – таков и ответ. Большинство зрителей программы Максима Шевченко «Судите сами» ответили, что не нужно переписывать. И судя по шумливой дискуссии с участием вездесущего Жириновского, в ответе на вопрос содержался иной подтекст: не стоит развенчивать победные мифы, не нужно педалировать тему кровавости победы, цены ее, ошибок и амбиций полководцев, заградотрядов и прочих не вписывающихся в представление о величии праздника деталях. Простая мысль, что любую войну сопровождает ложь, и никакая правда, даже самая страшная, не может изменить сути победы и величия подвига обыкновенных людей, в телевизионной студии надолго не задержалась.

И мы сегодня будем говорить не только и не столько о телевидении. Мы будем сегодня с вами вспоминать войну. Со мной в студии удивительный человек, выучивший не одно поколение советских, а потом и российских телевизионщиков, профессор кафедры телевидения и радиовещания факультета журналистики МГУ Рудольф Андреевич Борецкий. В прошлом году доктор Борецкий написал книгу, которая не вполне укладывается в рамки того, что за 50 лет Рудольф Андреевич привык писать. Книга эта о его военном детстве – детстве в оккупированном Киеве. Но главное, как мне кажется, это пронзительная книга о людях, которые в ужасе оккупации потеряли себя или не потеряли себя, которые выжили и которых не стало. Реальность оккупации глазами подростка кажется сейчас нереальной. И мы с Рудольфом Андреевичем будем вспоминать его непридуманную историю. А вас, уважаемые слушатели, я призываю подключаться к нашему разговору и тоже вспоминать о своих близких, о том, что вам успели рассказать, или о том, что, вам кажется, не успели рассказать о войне. В конце концов, именно из таких свидетельств отдельных людей складывается вся горькая правда о войне и в общем непредвзятый облик времени. Ну, а к телевидению, если получится, мы все равно вернемся, потому что, конечно, оно освещает, показывает и поддерживает эти торжества. Как, в каком виде? Может быть, чуть позже.

Рудольф Андреевич, о жизни вообще на оккупированных территориях написано не так много. Если и написано что-то, то скорее мемуарные вещи.



Рудольф Борецкий: Я бы сказал, кое-что написано. Я бы немножко уточнил. Много или немного, не знаю. Статистики у меня нет. Но если написано, то написано, как бы сосредоточено на двух полюсах: либо это героизм партизанского движения на этих территориях, либо о зверствах оккупантов. А ведь проблема гораздо шире и гораздо сложнее. Это ведь огромная территория европейской части нашей страны, бывшие республики, которые на западных границах были расположены. И вот тысячи тысяч людей, которые были на этой территории забыты. И о их жизни, о их выживании, о их судьбах действительно мне почти ничего не попадалось читать или слышать. А ведь это целая проблема. Это огромная территория, которая равна многим государствам, которая действительно была забыта. И еще одна такая тема, которая всегда сквозила в советской литературе. Это почти все – предатели – те, кто остались на оккупированной территории. А ведь мало кто помнит и знает, что для того, чтобы сесть на поезд, идущий на восток, поезд, который вывозил в эвакуацию, нужно было иметь посадочный талон, посадочное удостоверение, которое выдавали по месту работы. И вокзалы были оцеплены (я это видел своими глазами) несколько кольцами и красноармейцев, которые стояли по площади, и милиционеров, которые стояли поближе к перронам. Проникнуть туда было невозможно, только по предъявлению вот этого удостоверения.

Наша судьба, судьба моей маленькой семьи была очень простой. У меня отец, который отвоевал ту первую мировую войну, получил Георгия, потом участвовал в граждан ской войне, он пошел добровольцем на фронт, хотя ему было под 50, он не подлежал никаким призывам. И он ушел добровольцем, а мама была после операции довольно сложной. И мне было 11, больная мама, и у нас не было никаких возможностей вообще выехать. Таких семей было очень много. И я не случайно сказал, брошен огромный народ.



Анна Качкаева: Герои вашей книги – это сверстники, родители, соседи. И вы сознательно, по-моему, никого не осуждаете и никого не оцениваете. Эта сдержанность связана с тем, что вы пережили? Или это уже время наложило такой отпечаток на трактовку того, что вы видели и знали?



Рудольф Борецкий: Нет, не только это. Я, когда сел за чистый лист, взял в руки перо, я себе дал слово ничего не выдумывать, писать только правду. А писать правду с позиции прожившего большую жизнь (мне 77-й пошел годик), с позиции такого взрослого человека это было бы не то совершенно. Я старался удержаться четко в конвенции подростка, в конвенции 11-12-13-летнего мальчика. И мне это было порой очень нелегко, потому что хотелось соскользнуть на какие-то оценки, на какие-то рассуждения себя взрослого, себя сегодняшнего. Вот я от этого удерживался. И, наверное, поэтому и получилось восприятие людей такими, какими они были. Если бы я начал осуждать и анализировать, это был бы уже не мальчик 11 лет. Видимо, это главная причина.



Анна Качкаева: Мы сегодня вспоминаем непростую историю войны и неизвестную оккупантскую. Рудольф Борецкий написал книгу о своем непридуманном, тяжелом детстве. Читать ее действительно очень непросто. Нынче профессор московского университета Рудольф Борецкий прожил все четыре года в оккупированном, а потом в освобожденном Киеве, много чего там видел. И то, как уходили, приходили, Бабий Яр, много человеческих трагедий, и все, что связано с этой очень непростой и неизвестной темой, мы попытаемся каким-то образом сегодня обозначить.

Рудольф Андреевич, вот правильно ли я понимаю, прочтя эту книгу (бессмысленно пересказывать 400 страниц про всех героев), что физических тягот, которые вы описываете, с голодом и так далее, все равно прослеживалась иная, морально давящая ситуация, этот постоянный страх, моральная двойственность жизни, которую вы мальчиком, может быть, не ощущали, но чувствовали, что взрослые это ощущают, неочевидность деления на своих и чужих. Вот это, пожалуй, самая мучительная драма оккупации.



Рудольф Борецкий: Если смотреть с позиции сегодняшнего дня, видимо, это так. А вот тогда, в детстве это как-то воспринималось эпизодами, без протяженности временной. Был эпизод, в котором по любой логике жизнь должна была бы продолжаться. Был эпизод, который, сегодня глядя на него, можно оценить как безрассудный идиотизм детства. Ну, например, когда маме стало плохо, центр города, где мы жили, был уже объявлен зоной, и на каждом доме было вывешено объявление, что каждый, кто будет обнаружен в запретной зоне, будет расстрелян на месте без предупреждения, вот два мальчишки – я и мой приемный брат… Мама во время войны усыновила моего одноклассника, отец которого был в 1938 году сослан, а мать умерла ночью, и когда он проснулся, он обнаружил рядом ее, уже холодную. И я буквально споткнулся о него, когда он выползал, он жил в яме у кочегарки, где было более-менее тепло, привел его домой, и он стал моим братом, а потом еще у меня сестра появилась, тоже такая же с такой же почти судьбой. И вот мы вдвоем, увидев, что маме плохо, и она с ужасом обнаружила, что когда нас выгоняли из нашей квартиры, забыла все свои лекарства, мы решили добыть эти лекарства. И вот мы идем в эту запретную зону, пробираемся, там целая история была с власовцами, которые охраняли, пробираемся в эту запретную зону, в этот мертвый город, в котором даже не было уже кошек и собак (кошки дохлые валялись, а собак вообще не слышно, не видно, они ушли за людьми, и даже птицы замолчали). Вот мы пробираемся к себе, находим эту коробку, берем какие-то книги. И когда мы выбираемся оттуда, нам становится абсолютно ясно, что, слыша топот сапог патруля, закончилось наше существование на этой земле. И мы чудом как-то в подворотне спрятались, в общем ушли оттуда. И таких эпизодов было, я насчитал минимум четыре, после которых продолжение жизни оказалось каким-то праздником, каким-то чудом, подаренным сверху. Ну, мина летит, я иду за водой, летит мина, жужжит, кувыркается, этот звук в ушах, и эта мина втыкается в полутора-двух метрах, разбивает плитку тротуара и не взрывается. И я, облитый этими ведрами воды, сижу на этом тротуаре и гляжу на лопающиеся пузыри краски на стабилизаторе этой не взорвавшейся мины. Это тоже какое-то чудо. Таких чудес было много.



Анна Качкаева: В книге, помимо чудес, и просто жуткие истории. И ваше первое видение повешенного, и то, как вам пришлось шманать, как теперь бы сказали, уже убитого немца.



Рудольф Борецкий: Не в чем просто было ходить по снегу, все развалилось. А напротив нашего дома попал, видимо, снаряд, машина остановилась, и в кабину залетели осколки и убили шофера и сидевшего рядом с ним. Мы уже были закаленные ребята, это был 1943 год, нам было по 13, и мы уже такого навидались, что, честно говоря, это было совершенно лишено эмоций. Когда стаскивали сапоги, я снял еще бинокль, он у меня до сих пор на полочке стоит, с этого солдата убитого. Потом мы еще прихватили карабин, который спрятали на всякий случая. Думаю, что он до сих пор где-то там в подвале валяется, а может его уже нет. Это было абсолютно без эмоций, просто как рядовая историйка войны. Если действительно сейчас вспоминать, оглядываться назад, это и противно, и страшно. И особенно было страшно нам слышать от мамы сквозь слезы, она нас обозвала мародерами, и это слово как-то надолго запомнилось. Мы долго пытались как-то переосознать, как-то подумать, действительно мародеры ли мы.



Анна Качкаева: Самые пробирающие страницы вашей книги – это, пожалуй, описание притихшего перед входом немцев города и вот обыденный ужас сборов ваших соседей-евреев практически в Бабий Яр, на заклание. Все, что я читала, хотя не сильно много про это написано, я все время не могу понять, отчего они все шли на это заклание так массово-покорно? Тащили с собой скарб, стариков, детей?



Рудольф Борецкий: Это очень точный вопрос, очень важный вопрос. Сейчас мне это понятно. Тогда было непонятно. Мне понятно то, что у человека все время теплится надежда:



Анна Качкаева: :что с ним не случится.



Рудольф Борецкий: Да, что все обойдется. И более того, эти ночные разговоры, когда мама помогала своей приятельнице-соседке зашивать в ее шубку, а это ведь был еще относительно теплый месяц начала осени, она была зубным врачом, вот эти диски, из которых коронки делаются. И она приговаривала: «Это вам очень пригодится, вы потом сможете обменять на какую-то еду». Все они были уверены, что их отправят то ли в Палестину, то ли куда-то их соберут, вывезут. Никто не верил, никто из них не верил, мне не приходилось этого слышать, ни наша старушка из нашей коммуналки Ида Львовна, которая пирогами меня угощала, ни вот эта мамина подруга, ни лидер нашей компании, на два класса старше меня, шестиклассник – ее сын, с которым мы разбирали его библиотеку, и он что-то откладывал к себе в сумку, а мне остальное передавал. Они все верили, надеялись в то, что они останутся живыми. Может быть, кто-то из них предчувствовал, но это одна из действительно одна из самых страшных, может быть, страниц моей жизни. Если я так скажу, то, наверное, я не согрешу против правды. Верили, надеялись.



Анна Качкаева: А как вы думаете, почему так до сих пор боятся говорить про эту киевскую трагедию? То есть снято, конечно, рассказано, где-то написано, но скрывали очень долго эту правду, как будто геноцид устраивали не фашисты.



Рудольф Борецкий: Ох, это вопрос трудный, потому что при советской власти это была почти запретная тема. И трагедия Бабьего Яра была развернута в сторону общей трагедии всех, то есть на равных. И все время перечислялось: там были русские, украинцы, евреи, цыгане и так далее. Потом, да, видимо, но это была прежде всего, конечно, трагедия еврейского народа. Я думаю, что там подавляющее большинство было. И тот памятник, ведь Бабьего Яра сейчас в Киеве не существует, еще при советской власти его зарыли, сравняли с землей, и поставили памятник на этом месте – памятник жертвам нацизма вообще. В то время, конечно же, это была одна из самых больших трагедий еврейского народа.



Анна Качкаева: Тут на пейджер пришли близкие темы. Не всегда, не к празднику будет сказано, например, блокадники дружат с ветеранами войны, потому что ветераны не очень хотели бы, чтобы блокадников приравнивали к ветеранам войны. Дети войны кажутся им не столь пострадавшими.



Рудольф Борецкий: Я был только что в Киеве, в Киеве всех детей, переживших войну, до 18 лет приравняли к участникам войны. Они все имеют статус участников войны.



Анна Качкаева: Рудольф Андреевич Борецкий написал год назад книгу «Качели». Она о непридуманном его детстве и о неизвестной оккупации. Сам Рудольф Андреевич и в предисловии говорит и посвятил ее матери. И в книге эта женщина предстает совершенно потрясающей, и судьба такая, что сериал впору снимать. Но книга получилась не только о матери во всяком случае, да?



Рудольф Борецкий: Да, когда я садился писать, я не ожидал, что напишу книгу. Никогда такого рода сочинениями не занимался, писал все больше книжки или научного или научно-публицистического характера. А тут она как бы сама родилась, сама выпрыгнула, и сны снились, куда-то это надо было вылить, надо было избавиться. И когда я сел за стол, я действительно хотел написать книгу о маме, потому что я не знаю даже, каким словом обозначить, это был человек удивительный, удивительной жизни, удивительной биографии. И то, что она в войну, в лишения не выкинула не только меня, а еще и усыновила, удочерила двоих. Под конец войны нас было трое. И совершенно разрушенный после плена и двух концлагерей отец. Как она одна, эта маленькая женщина вытащила нас, и просто оставила при жизни? Как это могло случиться, мне хотелось это самому представить, работая над этой книгой. А получилось в общем, в этом помогли рецензенты, потому что вышло несколько рецензий в уважаемых мной изданиях, которые обозначили эту книгу как публикацию действительно о неизвестной войне, об этом забытом народе, вот этих оккупированных.



Анна Качкаева: А сколько, кстати, я не помню цифры, было на оккупированных территориях наших соотечественников?



Рудольф Борецкий: Насколько мне помнится, там речь идет о миллионах. Потому что в одном только Киеве было около 400 тысяч, более 300 тысяч человек.



Анна Качкаева: И это получается, что эти как минимум 400 тысяч, как максимум больше, за собой всю жизнь несли шлейф то ли полупредателей, то ли…



Рудольф Борецкий: Да, отец мне как-то сказал, он то ли это предвидел, то ли что, я не знаю, скорее всего, предвидел, что это останется каким-то пятном. Ведь кто помнит, в анкетах, я даже сейчас очень хорошо помню, на третьей странице, были две таких графы: в первой спрашивалось – были ли вы или ваши близкие родственники на временно оккупированной территории? Где, когда, при каких обстоятельствах? И было оставлено место для более-менее пространного ответа. И вот надо было всегда это заполнять. И вторая графа, следующая: были ли вы или ваши близкие родственники в плену, концлагере и так далее? Где, когда, при каких обстоятельствах освободились? Вот тут описывать эту трагедию отца мне было всегда очень трудно. Ну, как я мог рассказать о том, что, уже отчаявшись, понимая, что каждое утро, когда они просыпались, а концлагерь их был в яме кирпичного завода, обнесенный сверху колючей проволокой, и каждый день находя рядом с собой мертвых сотоварищей, как он отважился, видимо, махнув рукой на все, зная, что он умрет, на такой шаг. Когда немцы поняли, что приближается весна, это 1942 год, что надо будет убирать урожай, они ведь не распускали колхозы, они стали присылать старост деревень, которые ездили по концлагерям и собирали своих односельчан. И вот стоит такой староста со списком и начинает выкрикивать фамилии: Иваненко, Петров. Кто-то выходит, а кого-то нет, значит, пропускают. И вот решил отец так: выйду, подожду пару секунд, если никто не двинется, пойду на всякий случай на встречу к этому старосте. А уже бывали такие случаи, когда он отрицательно кивал головой, и стоявший рядом немец просто из парабеллума стрелял в голову тому, кто пытался обмануть. И вот назвал какую-то фамилию, отец посмотрел налево, направо – никого нет, а он был такой седобородый старик пятидесятилетний почти, и вот он двинулся вперед на негнущихся ногах, распухших навстречу этому старосте. И вот в глазах этого старосты была его судьба, он глядел на него, а тот на отца. И вот он шел на него, и думает, то ли он кивнет головой вниз, то ли он отрицательно замахает головой – тогда смерть. Но, может быть, это и лучше. Потом, не доходя нескольких шагов до него, тот староста сказал: «Вставай», то есть становись рядом, и он подошел к нему и встал. Так вот он освободился из этого концлагеря.



Анна Качкаева: Да, как об этом написать?



Рудольф Борецкий: В деревне ему дали бумажку, только на фамилию не то Петренко, не то еще кого, кто жил в этой деревне. Вот так он вышел. Ну, что я мог в эту графу написать?



Анна Качкаева: Светлана Ивановна нам пишет: «Моя тетя до войны жила в Минске. Поскольку Белоруссия была оккупирована, тетя исчезла, объявилась через 40 лет после войны. Все думали, что она погибла, но она боялась сообщить о себе, чтобы не повредить своей сестре тем, что была в оккупации. Сообщила о себе, лишь выйдя на пенсию, через 40 лет, когда увольнения и все остальное уже не грозило».

Георгий из Санкт-Петербурга, вы в эфире.



Слушатель: До сих пор я вспоминаю, я прожил всю войну в Ленинграде, на нашем Поварском переулке из 13 домов четверо было полностью разрушены. Потом немцы пленные восстанавливали, отстроили эти дома. Но вот в чем дело, на наш маленький дворик попало в разное время две бомбы: одна посередине двора, а другая рядом с нашей коммунальной квартирой, буквально в двух метрах, и обе не разорвались. Потом нам сообщили, что якобы обе бомбы были без запалов. 30 лет назад я разговаривал с группой из ГДР, они мне подтвердили, что эти случаи действительно были, даже были записочки какие-то типа «привет от немецких коммунистов». Скажите, это действительно было, или это все-таки политические какие-то дела?



Рудольф Борецкий: Я попытаюсь ответить на этот вопрос немножко с другой стороны. Дело в том, что у меня был родной дядька, брат отца, Павел Дионисович Борецкий, он был инвалид, на фронт не взят. Когда немцы пришли в Киев, он с двумя своими сыновьями, тогда было Игорю лет 12-13 и 14-15 Олегу, вышли на базар обменять какие-то вещи на картошку. Там они попали в облаву, рынок был оцеплен со всех сторон, и их просто вбросили в крытый фургон и вывезли в Германию. И они попали в знаменитый лагерь «Дора», где были подземные заводы, которые производили ракеты конструкции Вернера фон Брауна ФАО-2. Дядька был впоследствии повешен, и там есть неподалеку мемориальная доска, где среди десятка двух расстрелянных и повешенных есть его фамилия, мальчишки вернулись домой. Так вот они рассказывали о том, что действительно, когда они собирали эти ракеты, они действительно делали их умышленно с браком, чтобы они не взорвались, чтобы они не долетели. Думаю, что это же происходило и на других заводах.



Анна Качкаева: Николай из Московской области, вы в эфире.



Слушатель: Сначала хочу поздравить участников войны и тружеников тыла с наступающим праздником!



Анна Качкаева: Да, и мы их поздравляем.



Слушатель: В нашей семье по материнской линии воевали в основном все на флоте. Двое были подводниками, братья матери, двое служили на эсминце на Черноморском и Балтийском флотах, имеют очень много орденов и медалей. По отцовской линии его дед имел три Георгиевских креста, четвертой, третьей и второй степени, тоже был участником войны и был разведчиком, получил два ордена Славы. И очень еще много воевало в нашей семье. А теперь хочу обратиться к Путину, правительству и Государственной Думе, почему незаслуженно обидели тружеников тыла? Они получают очень маленькую пенсию.



Анна Качкаева: Благодарю вас, Николай. Это правда. Лишний раз подтверждают рассказы наших слушателей и то, что пишете вы на пейджер, нет в стране семьи, которая бы не испытала, не помнила, не знала о том, что либо кто-то воевал, либо был повешен, либо сидел. То есть драмы, трагедии, безусловно, накрыли до третьего поколения. И именно поэтому этот праздник так велик, кто бы что об этом ни говорил.

Нина Павловна из Московской области, пожалуйста.



Слушатель: Мне 80 лет, в 15 лет я была на Кубани, это моя родина. С 1942 года, в августе месяце, 10 августа нас оккупировали на 6 месяцев. Это была военная полоса, наши отошли в горы подкрепляться. 9 суток наши отступали, пехота – одна дорога, техника – другая, и третья дорога – еврейская дорога, на телегах ехали. А там переправ сколько было: Дон, Лаба, Кубань. И через переправу пропускали вначале эвакуированных, потом технику и пехоту. Сколько пропало, потонуло солдат и попало в плен. И вот эти девять суток мы их отпаивали, температура была 45-50 градусов, просили пить, мы носили воду с колодцев им пить. Гимнастерки их были белые, в соли. Это было что-то страшное.



Анна Качкаева: Спасибо вам за ваше свидетельство, потому что, конечно, очень много желающих сказать о том, что пережили и помнят.

Вот Анатолий, например, пишет, что ему было 3 года, когда семью эвакуировали из Киева: «Мы могли бы взять с собой многих родственников-евреев, но они отказывались, мотивировали тем, что немцы – европейский культурный народ, не то что наши варвары. В Бабий Яр пошли десятки тысяч евреев». И это было.



Рудольф Борецкий: Было. И есть в книге тоже.



Анна Качкаева: Николай нам пишет: «Наша гнилая интеллигенция постоянно ноет, как ей тяжело жилось во время войны, но забывает, что миллионы солдат защищали их, а Коммунистическая партия заботилась, чтобы народу жилось легче». Нет, Николай, никто не ноет, мы просто говорим о том, как соизмерять эту цену победы.

Анастасия Назарова спрашивает: «Рассказывала мама, в блокаду было много мародеров, скупщиков драгоценностей и всякой швали. Сейчас их, наверное, тоже называют ветеранами по тогдашней прописке». Очень тонкая тема и тонкий вопрос. И я хотела к ней вернуться. Недавно по СТС показали замечательный документальный фильм производства «Би-Би-Си» об истории нацизма. И одна серия была посвящена тому, что пропагандистская репрессивная машина не была бы так успешна, если бы дорогие граждан е не доносили, не были мародерами, не решали бы свои квартирные вопросы и просто житейские вопросы за счет тех, кого можно было сдать. И в этом кадре миленькая пожилая фрау в таких букольках, ныне живущая, когда ей показывают бумагу с подписью, когда она подписала ее, она написала на свою соседку, обвинив ее в том, что к ней ходили подозрительные дамы, судя по всему, еврейки. Соседка погибла в концлагере, конечно. И милая фрау живет и сегодня, видимо, не очень раскаивается, потому что в камеру говорит: «Так получилось, я была молода».

Вполне возможно, Рудольф Андреевич, что и в Киеве доживают свои век и мародеры еврейских квартир, может, уже не сами мародеры, но как-то там, и то самое дворницкое семейство, которое вы описываете, которое выискивало неблагонадежных в вашем доме.



Рудольф Борецкий: Вот этот как раз, который сын дворничихи, пьяница, который самоназвался комендантом дома, он в конце концов повесился на черном ходу.



Анна Качкаева: Я просто к чему? Тоже, как и вы, взяв эту ноту не оценивать и не осуждать, не дай Бог это кому-нибудь пережить и вообще соизмерять свое человеческое с тем, что там было, но, может быть, вообще, все эти неприятные знания о человеческом дне действительно ничего не добавляют к сути и пониманию Победы? Может быть, лучше не знать, и Бог бы с ней?



Рудольф Борецкий: Да нет, мне кажется, что лучше знать, потому что человека надо знать. Потому что на глазах ведь люди менялись, даже на наших детских глазках 11-летних ребят, когда пришли немцы, произошло удивительное расслоение. Ведь я сам видел из своего окна и с балкона соседки, который нависал над центральной улицей города, над улицей Ленина, видел, как толпа полупьяных женщин, девиц, а рядом с нами грабили подвалы винные фирмы «Арарат», из которых ведрами носили вина, так вот они встречали немецких солдат какими-то сорванными на клумбе цветочками и с чайником вина, с кружкой, которым пытались напоить этих, честно говоря, испуганных мальчишек, солдат 20-летних отнюдь не зверского вида. Потому что были среди них и звери, и мы их видели, и сами испытали. Но были и обыкновенные ребята, мобилизованные в армию. Мы тогда их так не воспринимали, конечно. А вот сейчас начинаешь думать, то есть завершаешь думать об этой истории, о том, что в каждом народе есть разные. И всегда человек интересен, потому что я помню, как группка эсэсовцев, «черный СС» - это страшнее не придумаешь, это моторизованные эсэсовские части ворвались в нашу халупку, нас выгнали ведь из Киева, и их было, по-моему, трое. И один из них ночью уснул, второй занимался чисткой оружия, а третий на кухне просто расплакался (я это видел своими глазами), он целовал маме руки и рыдал, «черный эсэсовец».



Анна Качкаева: И ваша мама, которой не за что было любить советскую власть, она, судя по книге, тем не менее, не желала их победы, видя все, что там происходило.



Рудольф Борецкий: Никогда.



Анна Качкаева: По-разному, разумеется, можно относиться к людям, которые, наверное, тоже по-разному желали свободы своей родине. Я это собственно к чему? Вот президент Ющенко выразил надежду, что Рада скоро примет закон, который должен признать бандеровцев (украинскую повстанческую армию) ветеранами Великой Отечественной войны. Президент Ющенко считает, что ветераны УПА и советской армии должны примириться. Вы как к этому относитесь? Это тоже та самая тема некой сдержанности, толерантности, что, пожалуй, надо, чтобы так и было, потому что люди, может быть, заблуждались?



Рудольф Борецкий: Возможно, кто-то плохо про меня подумает. Я не могу, мои воспоминания детские не позволяют мне поставить знак равенства между этими людьми. Маленький только штришок. Когда гнали вот эту огромную толпу евреев к Бабьему Яру, то в оцеплении стояли не немцы, в оцеплении стояли полицаи в этих черно-серых шинелях. Правда, и среди полицаев бывают разные люди. Наша соседка Ида Львовна шла, рядом катили на телеге парализованного мужа, а за руку она вела внучку свою, родители которой были на фронте, полуеврейку (отец – сын Иды Львовны, а мать – украинская девушка из деревни), и вот этот маленький ребеночек, ей, по-моему, было около 6 лет. Когда Ида Львовна поняла, что их на заклание ведут куда-то, уже какие-то крики раздавались в этой толпе, она с мольбой посмотрела на полицейского, он ей сделал знак головой, и она толкнула эту девочку между стоявшими полицейскими, и они сомкнули ряд и никак не отреагировали на это. А там за спиной их бежала нянька, которая подхватила эту девчонку, и она выжила. И когда вернулся полковник Бродский, начальник госпиталя, он получил вот эту маленькую крестьянку. Разные люди были среди них, безусловно, но в целом это были, конечно, люди либо слабые, но чаще всего это были подонки. Я стоял в воротах, игрался, проходят два полицейских мимо меня, это после Бабьего Яра было, на следующий день, один наклоняется надо мной и говорит: «Хлопчик, а ты часом не жид?» Я на него посмотрел: «Нет». А второй говорит: «Да нет, жид». А другой говорит: «Да пошли, Петро, у нас дела». Я прибежал домой, рассказал маме эту историю, после чего она меня не выпускала на улицу. Разное бывало. Нет, не могу.



Анна Качкаева: Ольга Максимовна из Москвы, вы в эфире.



Слушатель: Я могу полностью подтвердить то, что сказал ваш гость, поскольку я родилась в 1931 году и до 1942 года была в Харькове, на своей родине. И этот, аналогичный Бабьему Яру:



Анна Качкаева: :свой Яр.



Слушатель: Свой Яр за тракторным заводом рвы, заполненные расстрелянными евреями, и та же соседка у нас была после перелома шейки бедра 80-летняя старушка, которую 60-летняя дочь как-то тащила на себе. Второй вопрос, у меня сестра 10 лет отучилась в школе до войны, была без единой четверки, поступила в университет и во время учебы не было у нее ни единой четверки, она была первой претенденткой на Сталинскую стипендию, но поскольку мы были в оккупации, то ей поставили тройку по политэкономии, преподаватели перед ней все три года последующие извинялись, ей не дали Сталинскую стипендию, ее не выпустили из Украины при распределении.



Анна Качкаева: Это об оккупированных территориях. Я благодарю вас. Рудольф Андреевич, наверное, последние слова о тех, кого нет, о тех, кто остался.



Рудольф Борецкий: О телевидении не успели поговорить, к сожалению. Ну, какие могут быть слова здесь? Светлая память тем, кто был рядом и был честен. Никогда их не забуду. Я не рассказал одну из самых главных моих историй с моим одним другом. Если кто захочет прочитать, может быть, прочтет. А нам всем жить просто и делать выводы из того, что было.



Анна Качкаева: С праздником вас! И память светлая всем тем, кто не дожил, кого вы вспоминаете. И давайте помнить!

[Ирена]

Три года танкист скрывал, что он - женщина

(IMG:http://img171.imageshack.us/img171/2043/28js.jpg)
Александра Митрофановна легко освоила специальность механика-водителя.

О военной тайне Александры Ращупкиной не знали даже ее боевые товарищи

У жительницы Самары Александры Ращупкиной всегда сильно колотится сердце, когда она вспоминает о войне.

- Иногда увидишь по телевизору военные съемки или фильмы - и никак не можешь успокоиться. Плачешь и плачешь, - признается Александра Митрофановна.

«Хочу на передовую!»

1 мая самарчанке исполнилось 92 года. А родилась она в узбекском кишлаке. Одной из первых женщин Узбекистана научилась водить трактор. Вышла замуж, родила двоих детей. Через некоторое время семья Александры из глухого кишлака переехала в Ташкент, столицу республики. Все, казалось, шло хорошо, но тут в семью Ращупкиных пришла беда: сначала умер один ребенок, потом - другой...

Когда началась Великая Отечественная война, муж Александры ушел на фронт. Женщина тоже отправилась в военкомат:

- Хочу на передовую!

- Вам не нужно идти воевать! - возразили ей. - Вы можете помогать фронту здесь, в тылу.

Но Ращупкина не думала сдаваться.

- Ради чего я так рвалась на передовую? Ради близких, конечно. Хоть и кричали на фронте «За Родину! За Сталина!», но воевали все равно за родных, конкретных людей. Кто за маму, кто за сестру или брата, - вспоминает Александра Митрофановна.

«Женщина всегда женщина!»

- Я коротко подстриглась, надела мужскую одежду и пошла в военкомат еще раз. Упрямая была, ух! - смеется танкистка.

В военкомате девушка назвалась Александром Ращупкиным и попросилась на фронт. То, что у добровольца не было документов, никого не смутило: шел 1942 год, кругом царила полная неразбериха. Александру направили в Подмосковье. Там она окончила курсы шоферов. После этого курсантов повезли под Сталинград, для двухмесячных курсов водителей-механиков танка... Так Саша Ращупкин получил новую специальность.

До конца учебы оставалось всего три дня, когда Александра попала под первый в своей жизни авианалет: школу, где она изучала устройство танка, разбомбили. Под обстрелом курсантка по-пластунски выползла к своим.

- Но женщина всегда остается женщиной. Больше всего я переживала не из-за того, что меня чуть не убили, а из-за того, что мое новенькое обмундирование превратилось в лохмотья, - улыбается Александра Митрофановна.

(IMG:http://img400.imageshack.us/img400/2971/22pi.jpg)

Несмотря на свои 92 года, Александра Ращупкина не отказывается прийти в школу и рассказать о войне.

Воевала наравне с мужчинами

Впервые увидев свою боевую машину, Саша испугалась.

- Два месяца изучала танк, ничего не боялась. А тут увидела железную махину и думаю: «Боже мой, что ж я с ним делать-то буду!» - вспоминает самарчанка.

Но Александра преодолела свой страх и стала воевать наравне с мужчинами. Сражаться с немцами ей пришлось в составе 62-й армии Василия Чуйкова. И никто даже не подозревал, что водитель-механик одного из танков Т-34 - женщина!

- Свою тайну я хранила не хуже любой военной! - говорит танкистка. - Старалась, чтобы даже голос меня не выдал.

Три года ей приходилось скрывать женское тело под солдатской формой.

- Раздеваться на фронте приходилось нечасто, - говорит Александра Митрофановна. - Для чего раздеваться-то? Чтобы помыться? На войне вопрос гигиены стоял не очень остро. Каждый справлялся так, как мог...

«Актриса поневоле» виртуозно скрывала правду.

- До войны я все время работала с мужчинами, хорошо изучила их психологию, - продолжает Александра Митрофановна. - Да и не то время было, чтобы приглядываться к механику-водителю и думать о том, женщина это или мужчина...

Тайну открыло ранение

- Моя тайна открылась только в феврале 1945 года. Наши танки, ворвавшись в город Бунулау, наткнулись на засаду немецких «тигров». Один из фашистских снарядов угодил внутрь башни нашего танка. Машина загорелась.

Бывший танкист Пожарский (его имени Александра Митрофановна уже не помнит) рассказывал:

- Я увидел, что одна машина нашего взвода горит. Поставил свой танк в укрытие и подполз к подбитой бронетехнике. Механик-водитель этого танка Сашка Ращупкин лежал на земле весь бледный, в какой-то неестественной позе. Я ему кричу: «Сашка, ты ранен?! Скажи, куда!» А он смотрит на меня и молчит... Я стал перевязывать ему бедро, стягиваю с него брюки... Много видел на фронте, но такое не забуду никогда. Механик-водитель танка Александр Ращупкин оказался... девушкой! Я бережно перевязал ее. Тут подоспели санитары и унесли раненую в госпиталь.

«Одна-одинешенька...»

Муж Александры тоже вернулся с фронта покалеченным - получил контузию. Ращупкины переехали жить в Куйбышев. После войны прожили вместе 28 лет. Но детей у них больше не было: сказалось ранение Александры.

Сейчас Александра Митрофановна по-прежнему живет в Самаре.

- Жаль только, что не могу со своей двоюродной сестрой увидеться, - вздыхает танкистка. - Она живет в Ташкенте, а я там так и не была больше. Одна-одинешенька я сейчас. Ни детей, ни мужа. Слава богу, меня не оставили друзья и соседи. Вот и сейчас за мной ухаживают. Если в магазин идут, то и мне чего-нибудь покупают - то кефир, то масло...

Несмотря на болезни, Александра Митрофановна поддерживает отношения со школьниками и учителями 29-й школы, что неподалеку от ее дома. Здесь есть музей, посвященный Великой Отечественной войне, в котором целый стенд рассказывает о девушке-танкистке.

В этом году накануне Дня Победы Александра Митрофановна не нарушила традицию и снова пришла в школу, чтобы рассказать детям о том страшном, но героическом времени.

Фото Дмитрия БУРЛАКОВА и из архива Александры РАЩУПКИНОЙ.
Елена БАТЫРЕВА, Елена ВАХРУШЕВА.

[gena]

Интересная история, но то, что танкист-девушка три года на фронте скрывала свой пол-это ерунда. Быть такого не может. Кстати, в армии во время войны были женщины-танкисты, механики-водители, которые свой пол естесственно не скрывали и воевали официально.

[Kloots]

Все, конечно, возможно. Может, и скрывать пол приходилось. Но обычно воевали официально. Более того: существовали женские воздушные полки ( "В небе ночные ведьмы") под командой В.С.Гризодубовой и М.И.Расковой. Но все это, как правильно отметил Гена, шло официально.

[Ирена]

Ребата, про лётчиков все знают. А в танкиcты вряд ли взли бы... IMHO Человек раз так рассказывает, так значит так и было...

[gena]

О женщинах-танкистах, я несколько раз читал в разных источниках. Пол они свой не скрывали и воевали официально. Где только не воевали женщины в Красной Армии? Наверно, только на подлодках. Но дело даже не в этом. Заставляет усомниться в этом рассказе, как вы понимаете не сам факт пребывания на фронте, а то, что на протяжении трех лет девушка успешно скрывала свой пол. Достаточно почитать воспоминания женщин-фронтовичек, которые не скрывая свой пол, страдали от фронтового быта.

- Раздеваться на фронте приходилось нечасто, - говорит Александра Митрофановна. - Для чего раздеваться-то? Чтобы помыться? На войне вопрос гигиены стоял не очень остро. Каждый справлялся так, как мог...

Конечно, чтобы помыться или проблема вшей и других "доисторических" животных нашу героиню совсем не волновала? И ни разу в баню не сходила или в речке не искупалась за три года? И до ветру с боевыми товарищами не бегала? Я уже не говорю просто про женские дела...

- До войны я все время работала с мужчинами, хорошо изучила их психологию, - продолжает Александра Митрофановна. - Да и не то время было, чтобы приглядываться к механику-водителю и думать о том, женщина это или мужчина...

Ну про тайны мужской психологии мы можем только догадываться. Три года на передовой в танковых частях, а первое ранение лишь в 1945 году? Не верю. Танкисты несли колоссальные потери. Танк жил в среднем три атаки. И, что за три года часть нашей героини ни разу не меняла свой состав или не отводилась в тыл на переформировку и на доукомплектование? А ведь отношения в танковом экипаже отличались от отношений в пехоте, где зачастую люди гибли даже не успев как следует узнать друг друга. Вообщем считаю, что три года "неузнананная"-это художественный свист самого журналиста (IMG:http://www.jewniverse.ru/forum/style_emoticons/default/rog.gif) , а не героини (ведь это его вставка-три года, а женщина просто рассказывала вне временных рамок).
Вот кстати совсем короткая заметка об этой женщине:

1 мая губернатор Самарской области К.А.Титов поздравил с 90-летним юбилеем ветерана Великой Отечественной войны Александру Митрофановну Ращупкину.

Александра Митрофановна – единственная в Самарской области женщина-танкист. Во время Великой Отечественной войны под мужским именем Александр Митрофанов служила механиком-водителем танка Т-34 . Ее звали «Сашка-сорванец», и даже командир танка поначалу не знал, что водителем у него служит женщина.

А.М.Ращупкина участвовала в боях за Сталинград, при освобождении Польши была тяжело ранена. За боевые заслуги награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени, многими медалями.

Сегодня Александра Митрофановна – активный участник общественной организации женщин-фронтовичек.

http://titov.samara.ru/news/01.05.2004/6216/

О женщинах-танкистах из вифовского обсуждения:
http://smf.vif2ne.ru/smf/forum/arhprint/24055

Александре Митрофановне могу пожелать только крепкого здоровья (IMG:http://www.jewniverse.ru/forum/style_emoticons/default/poz.gif)

[Ghimel]

Шолем.

Если вам интересно, могу рассказать, как мои деды и прадеды воевали...

[Ирена]

Если вам интересно, могу рассказать, как мои деды и прадеды воевали...

Конечно интересно!
Я уже тут рассказывала о своих

[Ирена]

Муж младшей сестры бабушки, Шейнман М.М., ушел на фронт, хотя  у него была бронь - московское ополчение. Тяжелое ранение. Плен. Освенцим. Выжил.
Да, выжил - еврей и комиссар, которого знали многие солдаты и офицеры. Его спасли, дали документы умершего, прятали от предателей. Возглавлял сопротивление.
Да-да, это про него Солженицын написал что он "отсиделся" в плену, высокий политрук и комиссар ("Двести лет вместе", т.2 стр 367: "Бывали и странные биографии, например у Михаила Шейнмана. С 20-х годов — уездный секретарь комсомола, в разгарные годы Союза воинствующих безбожников — сотрудник его Центра, потом выпускник Института Красной Профессуры и сотрудник отдела печати ЦК ВКПб — в 1941 попадает в немецкий плен, всю войну до конца — еврей и высокий политрук! — пересиживает у немцев. И несмотря на полный же для СМЕРШа «криминал» — как, мол, мог уцелеть? других сажали надолго, — уже с 1946 благополучно в Музее истории религии, затем — в Институте истории Академии Наук93.")! После освобождения - лагеря НКВД. Его отпустили в 1946 или 1947 смертельно больным. Все свидетели показали, что он был бесстрашен и спасал пленных, возглавлял сопротивление, работал в подпольной партийной организации, котоаря и помогла ему со сменой фамилии и т.д. Ни одно зацепки, что он хоть на йоту предал.
И в 2002 году про него пишет эту гадость Солженицын. Пишет тогда, когда свидетелей живых не осталось.

Рассказ бывшего военнопленного М. Шейнмана.

"ЧЕРНАЯ КНИГА" В.Гроссман, И.Эренбург

В первые дни войны я поступил добровольцем в народное ополчение и стремился скорее попасть в действующую армию. В начале октября 1941 года, под Вязьмой, часть, в которой я служил, оказалась в окружении. Мы сразу же очутились в тылу у немцев. 12 октября во время атаки я был ранен в ногу. Зима 1941 года была ранняя. Вдобавок к ранению я обморозил обе ноги и не мог больше ходить. 19 октября небольшая группа товарищей, с которыми я выходил из окружения, оставила меня в деревне Левинка Темкинского района Смоленской области. Здесь, 27 октября, меня обнаружили немцы.

С этого дня началось мое хождение по мукам в фашистских лагерях. Как советский гражданин, батальонный комиссар, да еще еврей, я был в плену на положении приготовленного к смертной казни, приговор над которым мог быть приведен в исполнение каждую минуту, если бы немцам что-нибудь стало известно обо мне. Советские граждане, очутившиеся в плену, массами гибли от голода и холода, от невыносимых условий жизни в лагерных "госпиталях" и в так называемых "рабочих командах". Тысячами расстреливали немцы пленных на этапах, при транспортировке. Раненые часто пристрелива- лись на поле боя. Немцы разработали и осуществляли методически и настойчиво целую систему мероприятий, направленных к истреблению возможно большего числа людей, попавших к ним в плен.

В первый период войны немцы, будучи уверены в своей победе и безнаказанности, даже не старались скрывать, что они преднамеренно уничтожают пленных. Уничтожение советских военнопленных продолжалось до последнего дня войны. Но в конце немцы делали это более замаскированно.

Приведу некоторые данные о лагерях, где я был, а также данные, сообщенные мне моими товарищами по плену.

С ноября 1941 года по 12 февраля 1942 года я находился в Вяземском "госпитале" для военнопленных По свидетельству врачей, работавших тогда в "госпитале" и в лагере, за зиму 1941/42 года в Вяземском лагере умерло до семидесяти тысяч человек Люди помещались в полуразрушенных зданиях без крыш, окон и дверей. Часто многие из тех, кто ложился спать, уже не просыпались - они замерзали. В Вязьме истощенных, оборванных, еле плетущихся людей - советских военнопленных - немцы гоняли на непосильно тяжелые работы. В "госпиталь" попадали немногие - большинство гибло в лагере.

Из Вязьмы я в феврале 1942 года был переведен в Молодечненский лагерь (Белоруссия). Здесь, по свидетельству врачей и санитаров, к этому времени (с начала войны) умерло до сорока трех тысяч человек, умирали главным образом от голода и тифа.

С декабря до августа 1944 года я был в Ченстоховском лагере (Польша). В этом лагере умерло и расстреляно немцами много десятков тысяч военнопленных. Ежедневно в закрытой повозке на кладбище вывозили умерших от голода и туберкулеза Фельдшер, который ездил хоронить умерших, рассказывал мне, что в Ченстохове было несколько кладбищ, где похоронены советские военнопленные. Хоронили в два - три яруса: трупы клали одни поверх других в огромные ямы-траншеи, примерно по десять тысяч человек в каждую яму. В 1942-1943 годах в Ченстохове систематически производились расстрелы во- еннопленных - политработников, евреев, офицеров и интеллигентов.

Много тысяч советских военнопленных замучено немцами в лагерях Германии. Недалеко от последнего лагеря, где я находился, - лагеря "Везув" (близ Меппена на Эмсе, на голландской границе), был небольшой лагерь русских военнопленных - Далюм. В июне 1945 года, после освобождения из плена, нашим товарищам, дожившим до освобождения, был воздвигнут на Далюмском кладбище памятник тридцати четырем тысячам русских военнопленных, замученных гитлеровцами. В лагере № 326 недалеко от Падерборна и Билефельда после освобождения сооружен памятник шестидесяти пяти тысячам советских военнопленных, замученных гитлеровцами в этом лагере.

По свидетельству бывшего комиссара стрелкового полка Московской ополченской дивизии, Сутягина М. В., так же, как и я, попавшего в плен под Вязьмой, в Гомельском лагере, где он находился, в декабре 1941 года умирало ежедневно по четыреста - пятьсот человек.

Мой товарищ по плену, полковник Молев А Г, находился в лагере Демблин (Польша). Здесь с сентября 1941 года по март 1942 года из ста шести тысяч пленных умерло до ста тысяч. В Замостье, в лагере для офицерского состава, за зиму 1941/42 года, по свидетельству моего товарища по плену Шутурова Д В. (Днепропетровск), из двенадцати тысяч человек к концу марта 1942 года осталось две с половиной тысячи. Остальные умерли от голода и холода.

По свидетельству врача Сайко В. Д в Житомирском лагере с 1941 года по май 1943 года умерло около шестидесяти тысяч человек В Сувалкском лагере с начала войны до 1 мая 1944 года (по уменьшенным данным немецкой комендатуры) умерло пятьдесят четыре тысячи военнопленных.

Бывший некоторое время в конце 1941 года начальником санитарной службы Могилевского лагеря военнопленных инженер Фокин В. В, вместе с которым я находился в Кальварийском лагере в 1943 году, рассказывал мне, что в Могилевском лагере за зиму 1941/42 года от холода и голода погибло, а также было замучено фашистами более ста тысяч человек. В день умирало до семисот человек Умерших не успевали хоронить.

По свидетельству Дорошенко С. П, работавшего врачом в Минском госпитале военнопленных, в Минском лесном лагере с июля 1941 года по март 1942 года умерло сто-десять тысяч человек Ежедневно умирало четыреста - пятьсот человек.

В ряде мест осенью и зимой 1941/42 года немцы устраивали лагеря военнопленных под открытым небом. Так было в Замостье, в Сухожеброво (около Седльца). в Минске и в других местах Результатом этого была почти поголовная гибель находившихся здесь людей. В лагере рядового состава в Замостье в конце 1941 года пленные жили под открытым небом. В октябре выпал снег. За два дня две тысячи человек замерзло.

Зимой 1941/42 года немцы в лагерях по утрам выгоняли пленных из бараков на двор и не пускали в помещения до ночи. Люди замерзали. Раздача пищи тоже производилась на морозе. Зимой 1941 года в Могилевском лагере для получения "обеда" надо было три -четыре часа простоять на морозе. В часы ожидания ежедневно умирало по несколько человек.

Тысячи военнопленных гибли на этапах и при перевозке по железной дороге. Этапы отправляли часто пешком. Отстававших пристреливали и это практиковалось до последних дней войны. Часто конвоиры стреляли в колонны пленных исключительно ради забавы. Зимой 1941 года были случаи, когда из лагеря выходила колонна в шесть тысяч человек а к месту назначения приходили две - три тысячи. Остальные либо замерзали в пути, либо были убиты немцами.

По железным дорогам пленных перевозили либо в товарных вагонах (без печек), либо на открытых площадках. В каждый вагон помещали до ста человек Люди замерзали и задыхались от отсутствия воздуха В феврале 1942 года "госпиталь" военнопленных из Вязьмы перевозили в Молодечно. По пути на каждой остановке из вагонов выносили умерших от истощения и замерзших.

Тов. Филькин Д С. находился в Гродненском лагере № 3. Он рассказывает, что в январе 1942 года из Бобруйска прибыл эшелон в котором было тысяча двести военнопленных. Когда открыли вагоны, оказалось, что восемьсот человек в пути замерзло и задохлось. К июлю 1942 года из всего этого транспорта людей в живых осталось шестьдесят человек.

В декабре 1941 года, когда в Вязьму прибыл эшелон с пленными, вывезенными немцами со станции Шаховская, советский врач, который был направлен на станцию принимать эшелон рассказал мне, что значительная часть людей замерзла в пути. Трупы выносили из вагонов и складывали штабелями. Некоторые еще показывали признаки жизни, пытались поднимать руки, стонали. К таким подходили немцы и пристреливали.

В лагерях военнопленных, в штрафных и рабочих командах жестокость гитлеровцев и их изобретательность в деле убийства не знали пределов.

В 1941-1943 годах первые пять - семь дней плена, как правило, людям совершенно ничего не давали есть. Немцы цинично утверждали, что это делается для того, чтобы люди ослабели и были неспособны к побегам. В январе - феврале 1942 года в вяземском "госпитале" на больного отпускалось в день семьдесят граммов немолотой ржи. Из этого зерна два раза в день готовили "баланду" - каждый раз по пол-литра на человека. Хлеба не выдавали. Неудивительно, что люди слабели и умирали, как мухи.

В 1941-1943 годах в лагерях летом поели всю траву на дворах ели древесные листья, если попадались лягушки - поедали и их, жарили на огне и ели конскую шкуру, если ее удавалось добыть. Соль была недосягаемой роскошью.

[Максимальная калорийность дневного рациона советских военнопленных в немецких лагерях, по подсчету врачей, составляла 1.300 - 1.400 калорий, в то время как для человека, находящегося только в состоянии покоя, нужно 2400 калорий, а для занимающегося физическим трудом - 3.400 - 3.600 калорий.]

В лагерях были военнопленные взрослые люди, вес которых доходил до тридцати -тридцати двух килограммов. Это - вес подростка.

Гитлеровцы всемерно препятствовали постановлению лечебного дела в лагерях. Они большей частью совершенно не отпускали медикаментов. В "госпиталях" неделями не перевязывали раненых, так как не было бинтов; не давали немцы и хирургических инструментов. Много тысяч советских граждан умерло в госпиталях от ран. заражения крови, а еще больше от истощения, голодных поносов, тифа, туберкулеза.

В плену я находился в "госпиталях" лагерей военнопленных в Вязьме, Молодечно, Кальварии, Ченстохове, Эбельсбахе. Слово "госпиталь" никак не подходит к этим учреждениям. В Вязьме госпиталь помещался в полуразрушенных, брошенных жителями домиках, на окраинах города и в развалинах корпусов маслозавода. В домиках всегда было холодно и темно. Раненые валялись на голом полу. Даже соломы не было для подстилки. Только к концу моего пребывания в Вязьме в домиках были сооружены нары, но и на них больные лежали без соломы, на голых досках. Медикаментов не было. Вшивость в госпитале была невероятная Бани за три с половиной месяца моего пребывания в Вязьме не было ни разу.

Так же было и в молодечненском госпитале. На голом полу, в каждой "палате" в четыре ряда, плотно прижавшись друг к другу, лежало восемьдесят человек Свирепствовал тиф. На целый этаж (восемь - десять палат) был один термометр. Я заболел тифом. За все время болезни фельдшер смог лишь один раз измерить мне температуру. Вшей обирали в обязательном порядке три - четыре раза в день. Раздевались догола и просматривали каждую вещь. За один прием набирали по триста - четыреста крупных вшей. мелких собирали пригоршнями. Немцы ничего не делали для борьбы со вшивостью. Врачи мне рассказывали случаи, когда немцы кардинально "решали" проблему борьбы с тифом: они под- жигали тифозные бараки вместе с находящимися там больными.

Гитлеровцы разработали целую систему утонченных наказаний, рассчитанных на то, чтобы нанести физические страдания военнопленным, и на то, чтобы унизить их человеческое достоинство. Порка, избиения заключение в карцеры и бункеры - все это применялось в лагерях. Людей пытали, вешали и расстреливали без малейшего повода.

В молодечненском лагере (позже и в кальварийском) мы много раз видели, как на дворе порют пленных. Били полицейские, но за процедурой избиения часто наблюдали немецкие офицеры. В Молодечно я видел как офицер выхватил у полицейского нагайку и стал со всего размаха бить по голому телу распластанного на скамейке человека. Окончив избиение, офицер пригрозил полицейскому если он будет бить не крепко, то его самого выпорют.

Только извращенный ум садиста мог додуматься до системы пыток какие существовали в лагерях, особенно для офицеров, политработников и евреев.

Вот что мне рассказал бывший младший политрук Мельников (уроженец Сталинградской области, Березовского района, села Рогачева). Он попал в плен под Керчью в мае 1942 года. Его предали, сообщили немцам, что он политработник Немцы отправили его в лагерь № 326 (близ деревни Августдорф, недалеко от Падерборна и Билефельда), здесь был специальный "блок СС", куда помещали политработников, евреев и особо подозрительных.

Товарищ Мельников попал в этот блок На допросе прежде всего интересовались его предками, не было ли среди них евреев. При допросе били пистолетом по лицу и выбили зуб. Затем били резиновой дубинкой, добиваясь признания, что он политрук В этом блоке на допросах били до потери сознания Когда человек терял сознание, его окатывали холодной водой, он приходил в себя, тогда опять били Вставляли пальцы в щель дверей и ломали их, закрывая двери. Окунали голову в стоявшую тут же посуду с водой. Иногда держали голову в воде до тех пор, пока человек не захлебывался.

После двухчасовой пытки товарища Мельникова вывели на "тактику: в сточной канаве, куда стекала моча из уборной, нужно было проползти на животе (наполовину раздетым) пятнадцать - двадцать метров, затем по той же канаве проползти это расстояние на спине.

Процедура получения обеда в этом блоке была такова: в котелки наливали "суп" и в двадцати - тридцати метрах от котелков ставили людей. Они должны были "по-пластунски", на животе, подползти к котелкам, взять их и быстро съесть "суп". Тех, кто отставал или выползал вперед били или травили собаками. В день давали половину котелка баланды (брюква и вода) и сто граммов хлеба, а вечером - кипяток После обеда с 12.30 и до 14.30 людей выводили на "физзарядку" - непрерывный бег вокруг барака Отставших и падавших били и наказывали: два часа они должны были стоять неподвижно с завязанными назад руками и повешенным на шею камнем. После бега заставляли копать яму размером пятьдесят на пятьдесят сантиметров. Один из пленных должен был влезть в яму, а товарищи должны были по грудь засыпать его землей. После этого его откапывали и ту же процедуру проделывали над другим. Затем в яму дырявым ведром лили воду с тем, чтобы потом дырявым же ведром ее из ямы вычерпывать.

Под вечер все люди в блоке (тогда - восемьдесят человек) должны были десять - пятнадцать раз по команде быстро залезать на трехъярусные нары, ложиться, соскакивать на землю и снова залезать. Отставших травили собаками. Так продолжалось до 7-8 часов вечера Вечером пленных заставляли вычерпывать своими котелками мочу из уборной (из этих котелков они обязаны были и кушать). Затем людей водили в баню и поливали из брандспойта попеременно: то горячей, то холодной водой. В 9 часов вечера пленным давали кипяток - "чай". С 9.30 до 11 была еще раз "физзарядка": измученные люди должны были непрерывно бегать вокруг барака. С 11 до 12 часов ночи - вокруг барака ходили "гусиным шагом". В 12 часов ночи давали сигнал: отбой. День пыток начинался снова с 3 часов утра. Евреев после мучительных пыток убивали. Но мало кто из не евреев выдерживал эти нечеловеческие пытки. Конец для всех был один

Гитлеровцы морили и убивали пленных на каторжных работах - на фабриках, в шахтах, каменоломнях. С декабря 1944 года до конца плена я находился в лагере смерти "Везув". Сюда посылали умирать советских военнопленных, некоторое время проработавших на немецких предприятиях, или инвалидов. Таких лагерей для умирающих было много. Недалеко от "Везув" находились такие же лагеря смертников - Далюм, Витмаршен, Алексис и другие. Они все входили в одно лагерное объединение - так называемый "Шталаг VI С".

В лагере "Везув" было полторы тысячи человек, большей частью умирающих от туберкулеза [Уже после нашего освобождения из плена в лагерь "Везув" приезжали английские и канадские офицеры и солдаты, приезжали врачи и спрашивали умирающих от туберкулеза, что довело их до такого состояния. Они услышали потрясающие рассказы о том, как] немцы отправляли на шахты и предприятия молодых и здоровых людей, солдат и офицеров Красной Армии, попавших в плен; их заставляли работать по четырнадцать и шестнадцать часов в сутки, давая за рабочий день один - два литра баланды из травы и брюквы и 250 граммов хлеба (не менее 30 процентов примесей). Люди подвергались неслыханным издевательствам и избиениям. Даже самые здоровые через четыре - шесть месяцев заболевали туберкулезом - и тогда немцы посылали их в лагерь смерти. На их место пригоняли из других лагерей здоровых людей, чтобы в четыре - шесть месяцев и их вымотать. Так работал гитлеровский конвейер смерти. Но и в лагерях смерти спокойно умирать не давали. До последней минуты жизни палачи мучили людей голодом, холодом, избиениями, надругательствами.

С первой минуты плена немцы раздевали и разували пленных и одевали их в лохмотья. Тем самым они не только обрекали пленных на муки холода, но и унижали их человеческое достоинство. В начале января 1942 года в вяземский "госпиталь" прибыла группа офицеров Красной Армии, незадолго до того попавших в плен. Большинство из них прибыло с обмороженными ногами. На ногах вместо обуви у них были какие-то тряпки. Эти товарищи рассказывали, что когда они попали в плен, немцы прежде всего сняли с них всю теплую зимнюю одежду и разули, а затем разутыми погнали по этапу зимой, в мороз. Я видел в феврале 1942 года, по пути из Вязьмы в Молодечно, как немцы разували пленных снимали с них теплые валенки и тут же надевали себе на ноги.

Удивительно ли, что в этих условиях и при таком зверском обращении в немецком плену погибли сотни тысяч советских людей. Они буквально были замучены фашистскими палачами.

Гитлеровцы не щадили ни русских, ни украинцев, ни белорусов, ни армян, ни грузин, ни татар, ни евреев, ни узбеков, ни казахов И в то же время они разжигали национальную рознь среди пленных, с целью разобщить советских людей, натравить одни национальные группы на другие и таким образом облегчить осуществление своих подлых планов. В своих газетах они натравливали русских на украинцев, украинцев они натравливали на русских и белорусов. В газетах издаваемых немцами на украинском языке, Пушкин, Белинский и другие выдающиеся русские люди поносились самым грубым образом В белорусских газетах немцы ругали русских, украинцев и других. Кое-где в лагерях охрана была "украин- ская", из числа украинско-немецких националистов. В эту охрану набирались всякие отбросы, националисты и хулиганы. Они били пленных - русских, украинцев, белорусов, татар и других, выдавали евреев. Эти люди под видом "беженцев" сейчас скрываются в лагерях английской и американской зоны оккупации Германии.

Особенно дикую вражду немцы разжигали к евреям. Фашисты вели невиданную антисемитскую пропаганду.

Каждый советский гражданин, попавший в фашистский плен, был смертником независимо от его национальной принадлежности Но страшнее всего было положение евреев. За ними и за политработниками велась ни на один день не прекращавшаяся охота. Евреи попадали в плен при таких же обстоятельствах, при каких попадали в плен русские, украинцы, белорусы, армяне, грузины и другие: либо в окружениях, либо раненые. Среди немногих евреев, которых я встречал в плену, были врачи, попавшие в окружение вместе с госпиталями и ранеными. Некоторые попали в плен тяжело раненными, истекая кровью, на поле боя. военнослужащие-евреи знали, что у немцев их ждет мучительная смерть. И если, тем не менее, они попадали в плен, то лишь в силу чрезвычайных обстоятельств.}

В конце 1941 года я находился в "госпитале" для военнопленных в Вязьме. Как-то в декабре в палату пришел санитар и сообщил: "Немцы ищут евреев". Недалеко от меня на нарах лежал военный врач, до войны начальник железнодорожной поликлиники в Калуге, доктор С. Лабковский. Он попал в окружение и, выходя из него, отморозил обе ноги, так что пальцы на ногах отвалились. Его ноги представляли собой кровавые обрубки. Он не мог передвигаться даже на костылях. Немцы узнали, что он еврей. Вечером пришли шесть немцев и велели ему немедленно собраться. Тяжело больного его увезли. В тот же день увезли всех больных в которых немцы заподозрили евреев. Арестовали и увезли также врачей, фельдшеров и медицинских сестер - евреев. Все знали, что их ожидает: пытки, мучения, смерть.

В Рославльском лагере (Смоленской области), по рассказам бывших там в 1941 году, эсэсовцы травили военнопленных-евреев собаками: их выводили на двор лагеря и спускали собак. Пытавшихся защищаться или отгонять собак палачи, потешавшиеся этим зрелищем, избивали.

Евреев и политработников, попавших в районе Вязьмы в окружение в октябре 1941 года, немцы живыми бросали в колодцы. Находясь в Вяземском и Молодечненском лагерях, я от очевидцев слышал множество рассказов об этом. Оказавшихся в окружении ловили на дорогах по деревням, свозили на сборные пункты. Здесь, по внешнему виду, отбирали евреев и убивали. В Барановичском штрафном лагере (так называемый "Остлагерь") производились систематические расстрелы военнопленных евреев, в том числе и женщин - медицинских сестер и врачей. [В Брест-Литовском лагере существовала особая рота "Рур" (рота усиленного режима), состоявшая из политработников и евреев. Время от времени людей из этой роты увозили на расстрел. ]

Во многих лагерях гитлеровцы устраивали поголовное освидетельствование военнопленных в целях выявления евреев. Немецкие врачи опозорили себя своей подлой ролью палачей и убийц. В Славутском лагере каждый вновь прибывавший транспорт военнопленных немцы выстраивали и приказывали людям обнажать половые органы. Гестаповцы обходили ряды и отбирали заподозренных. Их уводили на расстрел. То же самое практиковалось в лагере № 326. Здесь, помимо евреев, немцы вылавливали политработников, офицеров и интеллигентов.

Тов. Манушин К И. (на фронте - капитан, уроженец Симферополя), рассказал мне, что в лагере- госпитале Бокунья (близ Житомира) в феврале 1942 года немцы устроили поголовный телесный осмотр всех больных и раненых (четыре тысячи человек). Ходячих больных выстроили во дворе лагеря. Комиссия в составе коменданта, фельдфебеля и двух врачей свидетельствовала каждого человека в отдельности. Заподозренных набралось тридцать три человека. Их отделили от остальных пленных. Немцы и полицейские стали тут же их избивать. Осмотрев ходячих больных, комиссия отправилась свидетельствовать лежачих. Тяжело больных и раненых, заподозренных в том. что они евреи, стаскивали с коек, били и на тележках отправляли в общий лагерь. В 5 часов утра всех отобранных, сорок человек, в нижнем белье вывезли за ограду лагеря и расстреляли. То же было проделано и в Житомирском лагере.

Систематически производились облавы на евреев в Ченстоховском лагере до осени 1943 года. "Комиссия" из коменданта, фельдфебеля и врача отбирала по внешнему виду из группы прибывавших пленных евреев Отобранных расстреливали.

Тов. Пшеницын В. А (на фронте - полковник), попавший в плен в сентябре 1941 года восточнее Пирятина, рассказал мне, что охоту на евреев он наблюдал с первого же дня своего пленения на этапах, сборных пунктах и в лагерях. На сборном пункте в селе Ковали выстроили колонну пленных и стали по внешнему виду отбирать евреев. В отборе помогали немцы Поволжья и изменники, украинско-немецкие националисты. Отобранных уводили группами за село, заставляли рыть могилы и туг же расстреливали. На всех последующих этапно-пересылочных пунктах, на остановках немцы объявляли: "Евреи и политработники, выходи". На остановке в Хороле вышли четыре врача-еврея. Над ними немцы вдосталь поиздевались, а позже, в Виннице, расстреляли. В Винницком лагере в первых числах октября 1941 года немцы расстреляли 378 евреев. В. А Пшеницын видел, как в конце сентября 1941 года в Кременчугском лагере увели на расстрел группу военнопленных евреев. Раненых, которые не могли передвигаться, несли на расстрел на носилках. Такую же расправу немцы учинили и во Владимиро-Волынском лагере: 2 марта 1942 года двести двадцать человек политработников и евреев, в их числе были и врачи, вывели за проволоку и расстреляли. Были расстреляны и тяжело больные и тифозные. Их в беспамятстве (с тем- пературой 40 ) вынесли на расстрел на носилках. [В числе других погибли командиры Шилькрот, Зингер, киевский врач Гринберг и другие.]

Товарищи, попавшие летом 1942 года в Ченстоховский лагерь, рассказывали мне, что после помещения прибывших в бараки полицейские начали охоту за евреями и политработниками. Евреев отбирали по внешнему виду. Их вывели на расстрел 5 октября 1942 года, политработников - десятью днями позже.

В Житомирском лагере оккупанты старались прежде всего уничтожить евреев и политработников с тем, чтобы затем медленно и методично уничтожать тысячи пленных других национальностей. Все прибывшие в лагерь должны были пройти специальную "комиссию". Признанные евреями отдавались в руки СС. Их помещали отдельно от других пленных и заставляли выполнять самые грязные и тяжелые работы. Кормили их один раз в три дня. Ежедневно вечером в бараки к ним приходили гестаповцы с собаками. Собаки набрасывались на людей, кусали и рвали их. После длительных издевательств их выводили за город и расстреливали.

Тов. Филькин Д. С. рассказывал, что 9 июля 1942 года в Гродненский лагерь № 3 прибыли двое эсэсовцев. В лагере была "особая" комната, где помещались сто шесть человек раненых евреев и политработников. Всю ночь гитлеровские звери избивали находившихся здесь безруких, безногих и тяжело раненных людей. Утром 10 января к лагерю подъехала машина с прицепом и пятьдесят человек из "особой" комнаты в одних кальсонах уложили на машину и увезли на расстрел. Через некоторое время машина вернулась и увезла на расстрел еще пятьдесят человек Оставили в живых шесть человек.

Тов. Тихоненко Н. К (на фронте - майор), находившийся в 1941 - 1942 годах в Митавском лагере военнопленных, рассказывает, что всех политработников и евреев гитлеровцы выявляли через свою агентуру, после чего они бесследно исчезали. [Вот что рассказал мне командир Берлин Л. Б. В сентябре 1941 года в Житомирский лагерь привели партию военнопленных. Их собрали во дворе, и немец- переводчик в присутствии лагерного офицера выступил перед ними с речью и сказал: "По распоряжению командования, украинцы завтра же могут разъехаться по домам. Но отпустить вас мы не можем, так как среди вас есть комиссары и евреи. Выдайте их нам, тогда мы вас отпустим по домам". Измученным людям предлагали освобождение ценой предательства.]

В феврале 1942 года меня привезли в лагерь военнопленных в Молодечно. К этому времени в лагере было больше двадцати тысяч человек, а в "госпитале" - до двух тысяч. Пленные жили в бараках, построенных из железа В них было невыносимо холодно. Питание в лагере было на грани голодного минимума. В декабре 1941 года немцы выстроили живших в одном из бараков и отсчитали каждого десятого. Таких набралось сто пятьдесят человек Их отвели в сторону и на глазах всего лагеря открыли по ним огонь из автоматов. Небольшая лишь часть из них спаслась, смешавшись после первых выстрелов с толпой пленных.

В лагере был жестокий режим: людей публично пороли. В виде наказания держали в клетке несколько часов на жестоком морозе.

Врачей-евреев не допускали к работе для обслуживания самих же военнопленных [Были отдельные исключения, но и то временные. В Молодечненском лагерном госпитале работал врачом доктор Копылович (бывший заведующий поликлиникой города Шахты). Его допустили к работе только потому, что он был отличный хирург. Я слышал от многих товарищей, что этот врач в тяжелых условиях немецкого плена честно выполнял свой врачебный долг и спас много советских людей от смерти. Сам он был отправлен из Молодечно в Барановичский штрафной лагерь "Ост", куда немцы посылали политработников и евреев и откуда возврата не было.}

Врач Дорошенко С. П, находившийся в 1941 году в Минском лагере, рассказывал мне, что в конце 1941 года немцы запретили евреям-врачам работать в лагерном госпитале. Госпиталь одно время возглавлял врач Фельдман (как говорили, бывший заведующий Могилевским облздравом). В конце ноября он был вызван в немецкую комендантуру и больше его в лагере не видели. Еврейки-врачи также были увезены и частично заморены голодом, частично расстреляны. Раненых и больных евреев помещали в тифозные отделения, хотя они и не были больны тифом. Позже их всех отправили в специальное еврейское отделение минского "Лесного" лагеря Здесь был установлен крайне жестокий режим: пищу да- вали через день и очень недоброкачественную. К весне все евреи в этом лагере были убиты или умерли от голода и от болезней. В том же Минском лагере, по свидетельству Дерюгина И. К, евреи помещались в подвале, откуда время от времени их группами выводили на расстрел В подвале свирепствовал тиф. Трупы умерших выносили раз в неделю.

В июне 1942 года из молодечненского лагеря вывезли всех офицеров в Кальварию (Литва). Вместе с "госпиталем" и я в числе больных попал в этот лагерь. Режим дикого произвола господствовал и здесь.

Особенно тяжело было положение небольшой группы военнопленных врачей-евреев, прибывших из Молодечно (человек двенадцать). Среди них были врачи: Беленький, Гордон, Круг (Москва), Клейнер (Калуга) и другие. До Кальварии они уже пережили много ужасного. В Кальварии их и небольшую группу политработников поместили изолированно. Что бы ни случилось в лагере - немцы прежде всего свою злобу вымещали на евреях. Старик-доктор Гордон, хирург, образованный врач (по его словам, за свою врачебную практику сделавший более десяти тысяч операций), был тяжело болен. Он опух от голода и одно время находился в "госпитале". По приказу немецкого врача Бройера, его, как еврея, из "госпиталя" выгнали, и он, тяжело больной, должен был часами выстаивать на поверках и подвергаться неслыханным унижениям.

За госпиталем наблюдал немецкий санитар, парикмахер по профессии, молодой по возрасту, но большой подлец. Он со злобным презрением относился ко всем советским людям. Как-то он зашел в барак Доктор Гордон, сидевший в это время на нарах, не успел вовремя встать. Тогда этот фашистский выродок избил его. Живя под постоянной угрозой смерти, преследуемый и гонимый, доктор Гордон находил в себе силы проводить в кругу своих товарищей-врачей беседы по медицине и помогать советским врачам госпиталя при сложных заболеваниях.

Другой врач, специалист по детским болезням, доктор Беленький, подвергался избиениям того же немецкого парикмахера - "санитара". Он погиб осенью 1942 года.

Охота за евреями и политработниками в лагере не прекращалась ни на один день. К весне 1943 года в лагере было выявлено около двадцати пяти евреев, прибывших с партиями пленных в разное время, скрывших ранее свою национальность и чудом уцелевших от расправы. Немецкий комендант приказал, чтобы они нашили на верхней одежде - на груди и на спине - белые четырехугольные лоскуты - "знак позора". Летом 1943 года их вместе с группой политработников увезли из лагеря

Советские люди, имевшие несчастье очутиться в немецком плену и оставшиеся верными своей родине, отлично понимали цели антисемитской политики и всячески старались противодействовать ей. Многие советские врачи, работавшие в госпиталях лагерей военнопленных, прятали в госпиталях евреев и политработников, а также тех офицеров и рядовых, которым особенно угрожала опасность быть растерзанными. В распределительном лагере № 326, через который проходили многие тысячи пленных и где производился тщательный осмотр всех прибывавших для выявления евреев, работала группа советских врачей и санитаров, которая ставила целью спасать политработников, евреев, а также тех военных работников, за которыми гитлеровцы, по тем или иным причинам, охотились. Их помещали в госпиталь, им делали фиктивные операции, меняли фамилии и переправляли в лагеря инвалидов.

Я знаю случаи, когда на телесный осмотр русские товарищи шли вместо евреев и тем спасали им жизнь. Лично я спасся благодаря советским людям, моим русским товарищам - офицерам и врачам.

В Вязьме врачи Редькин и Собстель укрывали меня, раненого и больного, от немецких ищеек В Кальварии, по настоянию некоторых товарищей - старших офицеров, - в частности подполковника Проскурина С. Д, батальонного комиссара Бантровского Г. С. и др. врачи держали меня в госпитале. Когда в феврале 1943 года меня выписали в лагерь и появилась реальная опасность быть обнаруженным немцами, врач Куропатенков (Ленинград) поместил меня в изолятор госпиталя. Позже меня, как и ряд других товарищей, - политработников, советских и военных работников, врач Шеклаков А Д (Москва) и другие укрывали в госпитале среди поносников и туберкулезных до конца 1943 года. В Ченстохове, где шпионаж гестапо был особенно широко развит, врачи, и в первую очередь доктор Цветаев Н. М. (Кизляр), а также полковник Куринин С. И. (Москва) и другие, укрывали меня в госпитале среди туберкулезных больных.

Значительная часть офицеров и бойцов Красной Армии, имевших несчастье в силу случайностей войны попасть в плен к немцам, погибла в лагерях от неслыханных гонений, от голода, невыносимо ужасных бытовых условий,.болезней. И если в числе переживших плен есть и небольшая группа евреев, то она выжила только благодаря поддержке русских, украинских, белорусских и других товарищей.

[michael smolyak]

Майданек глазами Константина Симонова.

(IMG:http://www.holofond.ru/img/cont/2004/maydanek.jpg)

60 лет назад, с 10 по 12 августа 1944 г., в трех номерах центральной армейской газеты «Красная звезда» (№№189-191) был опубликован очерк «Лагерь уничтожения». Его автором был специальный корреспондент газеты, самый популярный поэт военных лет Константин Симонов.

В ночь с 22 на 23 июля 1944 г. войска 1-го Белорусского фронта под командованием Константина Рокоссовского освободили в окрестностях Люблина свыше 1000 заключенных одного из шести лагерей уничтожения на территории Польши. Это была первая фабрика смерти, представшая перед глазами советских солдат и офицеров: с газовыми камерами, крематориями, горами обуви и одежды жертв. В Майданеке погибли десятки тысяч поляков, советских военнопленных и участников Сопротивления из многих стран Европы. Здесь, по разным оценкам, было уничтожено от 122 000 до 250 000 евреев Польши.

Об этом преступлении нацистов стало известно всему миру именно после публикации «Красной звезды». Впервые было скрупулезно показан принцип массового убийства с использованием газа «Циклон».

Майданек вошел в учебники. Здесь создан музей-мемориал. Знаменитый документалист Роман Кармен еще в 1944 г. снял документальный фильм «Майданек».

Спустя 30 лет в своем «Дневнике писателя. Разные дни войны» Константин Симонов вновь обратился к событиям июля -августа 1944 г. Впервые фронтовые дневники Симонова с комментариями писателя были опубликованы в журнале «Дружба народов» в 1974-1975 гг. Они вошли также в 8-й и 9-й тома его собрания сочинений, вышедших в издательстве «Художественная литература» в 1982 -1983 гг.

Мы специально акцентируем внимание на датах публикаций. Это были годы, когда о нацистском геноциде евреев не просто не принято было писать. Он фактически замалчивался. Лишь огромный литературный и нравственный авторитет Симонова позволил ему опубликовать немало страниц и о жертвах Холокоста и о евреях - героях войны.

Вот лишь несколько примеров. Черновицкий раввин, в дом которого поэт пришел, чтобы узнать о страданиях узников гетто весной 1944 г. Его рассказ занимает две страницы текста «Дневника писателя». Командир саперного батальона майор Беринский, чью фамилию писали на каждой улице города, освобожденного 38-й армией генерала Москаленко. Это означало - мин здесь нет. Казалось бы, писатель легко мог обойтись «нейтральной» фамилией майора. Но выяснив, что он остался жив , указал его имя и отчество - Иосиф Цалевич. Морские разведчики : «еврейский гусар» с «шумными повадками одессита» майор Люден и лейтенант Геннадий Карпов ( его фронтовые письма и фото, хранящиеся в Фонде «Холокост», были недавно опубликованы в газете «Еврейское слово»). Близкий друг Симонова (они были «на ты») опальный редактор «Красной звезды», а затем начальник политотдела двух армий генерал Давид Ортенберг. И даже не менее опальный и до сих пор причисляемый одиозной фигурой бывший начальник Главного Политуправления Красной Армии Лев Мехлис. О каждом из них Симонов пишет исключительно уважительно и доброжелательно.

И, наконец, еврейские жертвы Майданека. Этому лагерю смерти посвящены самые сильные строки его дневника о нацистских зверствах. Предоставим слово самому Симонову:

« На третий день после взятия Люблина поехал в войска 69-й армии генерала Колпакчи... Пробыл я там недолго, два или три …

Зайдя вместе с другими корреспондентами к коменданту Люблина, я услышал, что в нескольких километрах от города есть какой-то секретный лагерь смерти, и первые собранные о нем сведения носят почти неправдоподобный характер.

…Это было на следующий день после того, как я вернулся в Люблин из 69-й армии».

(IMG:http://www.holofond.ru/img/cont/2004/simonov.jpg)
К.Симонов

Здесь необходимо хронологическое уточнение. Когда же Симонов попал в Майданек? Люблин был взят 24 июля. Через три дня, т.е. 27-го июля, писатель едет на передовую. К этому времени о Майданеке никто из военного руководства еще не знает. 29 или 30 июля он возвращается в Люблин. В Майданеке, таким образом, он оказался в последний или предпоследний день июля 1944 г. К этому времени лагерь был освобожден уже более недели. Он поразил воображение наших солдат, впервые столкнувшихся с «технологией уничтожения» сотен тысяч людей. Старшина 44 гвардейской танковой бригады Аркадий Ходов, например, сделал несколько снимков этого лагеря. Но необходимо было и «корреспондентское чутье» и талант журналиста, чтобы о нацистских лагерях уничтожения стало известно и в СССР и за рубежом.

Симонов писал в «Дневнике писателя»: « Первой статьей об этом лагере оказалась моя. То, что я увидел и услышал там в первые же часы своего пребывания, выбило у меня из памяти все, что в ней было до этого.

… Я забыл все остальное и несколько дней просидел в Майданеке, по еще не остывшим следам узнавая страшные подробности лагерного быта, разговаривая с оставшимися в живых бывшими заключенными и с пойманными охранниками, и добросовестно, так что к вечеру не слушалась рука, как протоколист, записывал все, что услышал и увидел».

В своих воспоминаниях К. Симонов передает свое состояние во время написания очерка:

«Я увидел своими глазами газовые камеры, печи крематория с остатками недожженных трупов, сарай с обувью, оставшейся после убитых, виселицы, банки с кристаллами газа «циклон», канцелярии, заваленные паспортами сожженных в печах людей; работал по двадцать часов в сутки и постепенно за неделю привык, отупел. Но в первый день мне казалось, что я схожу с ума.

…Не хочу повторять того, что стало общеизвестным. Приведу лишь несколько страничек первоначальных блокнотных записей. Просто для того, чтобы прочитавшие их почувствовали, как, впервые вплотную вдруг столкнувшись со всем этим, можно было действительно рехнуться! Рука водила карандашом по бумаге, а ум все еще отказывался верить в реальность того, что записываю.

...Форнихтунгслагер — лагерь уничтожения...

Официально назывался — Люблинский концентрационный лагерь войск СС...

На первоначальной карте строительства было написано: «Лагерь Дахау № 2». Потом это название исчезло».

Симонов подробно (как и в очерке в «Красной звезде») описывает деятельность лагеря смерти:

«..Бараки охраны. Аккуратные палисадники, кресла и скамейки, сбитые из березовых жердей.

Зольдатенхейм — небольшой барак, публичный дом для охраны. Женщины только из заключенных. При обнаружении беременности уничтожались.

...Дезинфекционная камера, в которой газовали «циклоном».

..Крематорий. Посреди пустого поля высокая четырехугольная каменная труба. К ней примыкает длинный низкий кирпичный прямоугольник. Рядом остатки второго кирпичного здания. Его немцы успели поджечь.

...Барак с обувью. Длина 70 шагов, ширина 40, набит обувью мертвых. Обувь до потолка... Самое страшное — десятки тысяч пар детской обуви. Сандалии, туфельки, ботиночки с десятилетних, с годовалых...

Даже теперь не могу набраться хладнокровия, разбирая эти записи в блокнотах. Привожу только часть их, дающую представление о том целом, которое называлось — Майданек. Когда я писал о нем в сорок четвертом году в «Красную звезду», я считал, что факты сильнее эмоций, и, составляя свой мрачный отчет, стремился к наивозможно большей точности».

Однако, некоторые свидетельства оказались недостоверными. В своем очерке он упомянул о гибели в Майданеке бывшего премьер-министра Франции Леона Блюма. Дневник Симонова сохранил стенограмму рассказа «свидетеля», который несколько отличается от текста, опубликованного в «Красной звезде»:

«...Это было на складе строительных материалов. Знакомые евреи говорят: «Знаете, кто это ходит? Это Леон Блюм». Смотрю на него. Старый, сгорбленный, носит доски, ногти сорваны.

— Вы Блюм? — Да.

— Как вы сюда попали?

— Вместе со всеми.

— А почему вы не спаслись?

— Я решил разделить судьбу своего народа.

Он был уже очень слаб. Прибыл с партией французов, имел звезду желто-красную с буквой «Ф» в центре и номер под звездой. Страшно изможденный, сгорбленный. Доски тяжелые, вырываются из рук, пальцы все в крови.

Я ему отдал свою еду и сказал, чтобы он спрятал, чтобы мне не попало самому, но он тотчас зашел за доски и жадно, дрожа, ел. Одет был в арестантскую одежду, все на нем висело. Было это в апреле 1943 года. Он был совершенно седой, с лысиной, видной даже из-под тюремной шапки. Плакал. На вид лет семьдесят. Правая рука висела как бы парализованная, он брал доски, перегибаясь на одну сторону. Перенося доски, он два раза при мне падал, но его поднимали.

Дня три я его не видел, а через неделю, когда спросил о нем у того же еврея, он говорит: «Там, где и я скоро буду». - Где? - Он показал пальцем на небо...».

В опубликованном очерке не упоминалась «желто-красная звезда». «Свой народ», по контексту статьи, - это французы, с которыми прибыл Блюм. В то же время, именно в газетной версии на вопрос: являлся ли он премьер-министром Франции, еврей-узник отвечает утвердительно.

Лишь спустя 20 лет К.Симонов узнал, что бывший премьер-министр Франции находился в концлагере в Германии и никогда не был в Майданеке. Но этот эпизод с возможным однофамильцем французского политика - еврея продолжал волновать писателя:

«До сих пор не знаю, почему там, в Майданеке, какому-то старику понадобилось рассказывать о себе, что он Леон Блюм. Может быть, он надеялся таким образом привлечь к себе внимание и хоть временно спастись. А может быть, просто-напросто сошел с ума. В Майданеке сходили с ума многие...

Запись, которую я сейчас привел, говорит еще об одной страшной стороне Майданека. Ужас его заключался не только в виселицах, смертях на проволоке под током высокого напряжения, не только в газовых камерах и крематориях, а в самой безвыходности существования попадавших туда людей. Заведомая обреченность, голодный и страшный быт многих доводили до такого бескрайнего отчаяния, когда смерть начинала казаться избавлением».

В «Красной звезде» писатель не приводит точных данных о погибших и прошедших через этот лагерь узниках. Но он касается вопроса об их национальности: «Надо сказать несколько слов о национальном составе людей, попавших в лагерь. Большое число погибших падает на уничтоженных в лагере поляков... Огромное число уничтоженных русских и украинцев. Столь же велико (выделено нами - И.А.) число истребленных немцами евреев».

О масштабах этих жертв можно судить по тому, что представителей других национальностей (французов, греков, бельгийцев) было гораздо меньше - «по несколько тысяч».

Действительно, спецкорр «Красной звезды» лично видел паспорта узников из разных стран:

«...Канцелярия лагеря. Пол завален документами убитых всех национальностей. Выписываю документы, найденные за десять минут, — время заметил по часам.

…Все это — за десять минут. На полу одной комнаты — бумажный могильный холм всей Европы.»

В приведенных выше словах явно видна примета времени - не говорить специально о еврейских жертвах. Их было гораздо больше, чем людей других национальностей. Ведь в паспортах большинства узников стояла не национальность, а гражданство. Тем не менее в газетном очерке о евреях сказано гораздо подробнее, чем принято было в последний год войны:

«Первые две тысячи евреев из люблинского гетто пригнаны на строительство лагеря осенью сорок первого года...

Декабрь 41-го. Прибыло 700 поляков из Люблинского замка и 400 польских крестьян, не сдавших немцам налогов...

Апрель 42-го. Транспорт 12 тысяч человек из Словакии — евреи и политзаключенные.

Летом 42-го. Еще 18 тысяч из Словакии и Чехии.

Июль 42-го. 1500 поляков, обвиненных в партизанских действиях. Август 42-го. Большая партия политзаключенных из Германии.

Декабрь 42-го. Из Освенцима, под Краковом, привезено несколько тысяч евреев и греков».

И здесь мы должны прерваться. В руки Симонова попадают нацистские документы о транспортах в Майданек. Они найдены в канцелярии лагеря. Почти в каждой записи - евреи (например, в мае 1943 г.: «Прибыло 60 тысяч из варшавского гетто»). Все эти сведения, а также отсутствующие в «Дневнике писателя» данные о нескольких тысяч евреев из Люблина и окрестностей, прибывших в Майданек в апреле-мае 1942 г., упомянуты в «Красной звезде».

Но самое важное - это запись об «Освенциме, под Краковом». Впервые - документально, по немецким архивам, а не на основе свидетельств бежавших узников - о нем становится известно миру. Симонов еще не знает, что это - крупнейшая нацистская фабрика смерти. Не знает этого и редакция «Красной звезды», впервые в советской печати упоминая Освенцим. В Кремле ( а также в Вашингтоне и Лондоне) - знают, но не «верят» свидетельствам бывших узников, данным разведки и аэрофотосъемки. Или не хотят верить…

А в эти летние дни 1944 г. именно в Освенцим ежедневно шли транспорты с тысячами евреев Венгрии. Находка Симонова и опубликованные им сведения давали жертвам новый шанс на спасение. В редакционной статье на первой полосе «Красной звезды» 12 августа 1944 г. говорилось (в связи с завершением публикации очерка спецкора газеты), что некоторые люди на Западе считают рассказы о немецких зверствах «советской пропагандой».

Правдивый рассказ о Майданеке как модели лагерей уничтожения, казалось бы, должен был развеять все сомнения. Не развеял. Бомбардировки союзниками Аушвица или подъездных путей к нему не последовало. Висло - Одерская операция, в ходе которой будет освобожден Освенцим, планировалась Ставкой в октябре того же года. Однако, вопрос об Освенциме при подготовке этой операции даже не поднимался…

Свой рассказ о дневниковых записях в лагере уничтожения Симонов завершает пронзительными словами: «Даже спустя столько лет читать это все равно страшно. Трудно представить себе, что все это действительно происходило в той реально существующей на географической карте точке, которая называется Майданек и находится неподалеку от Люблина.

Добавлю, что это было трудно представить себе и тогда, во время войны. Хочу рассказать как свидетель: вскоре после освобождения лагеря несколько тысяч немецких солдат-фронтовиков, взятых нами в плен в боях под Люблином, были по приказу нашего командования проведены через весь Майданек, через все его объекты. Цель была одна — дать им возможность самим убедиться в том, что здесь делали эсэсовцы. Присутствуя при этом и видя лица солдат, я понял, что они до этого не представляли себе, что такое может быть. Во всяком случае, могу сказать это о большинстве солдат. И тем не менее все это было...».

В отличие от «Треблинского ада» Василия Гроссмана, очерк Симонова не был издан отдельной книжкой. Он редко упоминается даже в специальной литературе по Холокосту. Между тем, это одна из самых ярких литературных страниц о трагедии еврейского народа, опубликованная в годы войны. Только один пример для сравнения: накануне Победы, 8 мая 1945 г., в «Правде» был опубликован отчет правительственной комиссии о лагере смерти Освенцим. Слово «еврей» упомянуто в нем только один раз как национальность свидетеля.

В дни 60-летия освобождения Майданека мемориал посетили официальные делегации Польши, Германии, Израиля. Президент Польши Александр Квасневский обратился к участникам траурной церемонии с посланием, в которой говорилось, что «Польша помнит и скорбит». А помнит ли о Майданеке страна, Армия которой освободила его узников? Судя по официальной реакции властей - нет.

Близится другая дата — 60-летия освобождения Освенцима Красной Армией. До нее осталось менее полугода. 10 стран мира отмечают ее как национальный день памяти жертв Холокоста. Вспомнит ли, наконец, «официальная Россия» о жертвах этого лагеря и воинах освободителях?

Еще 3 года назад к президентам России, Украины и Беларуси обратился ныне покойный генерала Василий Петренко - один из командиров дивизий, освобождавших Освенцим. Он предлагал установить 27 января национальный День памяти жертв Холокоста и воинов-освободителей нацистских лагерей смерти. Увы, официального ответа по- существу вопроса он так и не получил. Фонд «Холокост», который с 1995 г. ежегодно проводит мемориальные вечера в годовщину освобождения Освенцима, безуспешно предлагал ввести эту дату в календарь знаменательных событий к 60-летию Победы.

Майданек, Собибор, Треблинка, Хелмно, Освенцим : каждое название-символ жестокости и ненависти. И подвига солдат нашей страны, которые отдавали свои жизни, чтобы спасти последних уцелевших. Константин Симонов был одним из тех, кто помнил об этом всю свою жизнь.


Илья Альтман
с фонда Холокост

[michael smolyak]

(IMG:http://www.muddyclay.com/auschwitz/images/b23bw.jpg)

clik to enter

Pictures by Bill Hunt

Сообщение отредактировал michael smolyak - Вторник, 28 Ноября 2006, 6:51

[Ирена]

Илья Эренбург

БАБИЙ ЯР

К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Я жил когда-то в городах,
И были мне живые милы,
Теперь на тусклых пустырях
Я должен разрывать могилы,
Теперь мне каждый яр знаком,
И каждый яр теперь мне дом.
Я этой женщины любимой
Когда-то руки целовал,
Хотя, когда я был с живыми,
Я этой женщины не знал.
Мое дитя! Мои румяна!
Моя несметная родня!
Я слышу, как из каждой ямы
Вы окликаете меня.
Мы понатужимся и встанем,
Костями застучим - туда,
Где дышат хлебом и духами
Еще живые города.
Задуйте свет. Спустите флаги.
Мы к вам пришли. Не мы - овраги.

1944

Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.


Вадим Шефнер

СТЕНЫ ДВОРОВ

1

Загляну в знакомый двор,
Как в забытый сон.
Я здесь не был с давних пор,
С молодых времен.

Над поленницами дров
Вдоль сырой стены
Карты сказочных миров
Запечатлены.

Эти стены много лет
На себе хранят
То, о чем забыл проспект
И забыл фасад.

Знаки счастья и беды,
Память давних лет —
Детских мячиков следы
И бомбежки след.

2

Ленинградские дворы,
Сорок первый год,
Холостяцкие пиры,
Скрип ночных ворот.

Но взывают рупора,
Поезда трубят —
Не пора ли со двора
В райвоенкомат!

Что там плачет у ворот
Девушка одна?
— Верь мне, года не пройдет
Кончится война.

Как вернусь я через год —
Выглянь из окна,

Мы с победою придем
В этот старый дом,
Патефоны заведем,
Сходим за вином.

3

Здравствуй, двор, прощай, война.
Сорок пятый год.
Только что же у окна
Девушка не ждет?

Чья-то комната во мгле,
И закрыта дверь.

Ты ее на всей земле
Не найдешь теперь.

Карты сказочных планет
Смотрят со стены,—
Но на них — осколков след,
Клинопись войны.

4

Старый двор, забытый сон,
Ласточек полет,
На окне магнитофон
Про любовь поет.

Над поленницами дров
Бережет стена
Карты призрачных миров,
Ливней письмена.

И струится в старый двор
Предвечерний свет...
Всё — как было с давних пор,
Но кого-то нет.

Чьих-то легоньких шагов
Затерялся след
У далеких берегов
Сказочных планет.

Средь неведомых лугов,
В вечной тишине...
Тени легких облаков
Пляшут на стене.

1963

Вадим Шефнер. Годы и миги.
Москва: Современник, 1983.


Константин Симонов

* * *

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.

1941

Русские поэты. Антология в четырех томах.
Москва: Детская литература, 1968.

[Foma]

...В "Яд ва-Шем" имя митрополита Андрея Шептицкого вызывает споры несколько десятилетий: заслуживает он или не заслуживает звания Праведника народов мира? Украинский националист, Шептицкий связывал возрождение независимой Украины с победами нацистов против большевиков. Но у Андрея Шептицкого была личная тайна: он спас от верной смерти не менее 150 евреев, среди них - Адама Даниэля Ротфельда, нынешнего министра иностранных дел Польши. Спасенные помнят добро и не могут простить "Яд ва-Шему" бесконечных споров, из-за которых митрополиту Шептицкому звание Праведника не присвоено до сих пор.

Хотя сегодня он уже получил звание праведника, под критерии Яд Вашема он не подподал из-за того, что не рисковал жизнью. А это один из критериев.

[michael smolyak]

 0004afag.jpg ( 99.65 килобайт ) Кол-во скачиваний: 60
Варшава 1939 год

[michael smolyak]

 0004fh0f.jpg ( 78.02 килобайт ) Кол-во скачиваний: 44
варшава 1939 год

 0004dxd6.jpg ( 73.85 килобайт ) Кол-во скачиваний: 56
варшава 1939 год

 0004c3f2.jpg ( 89.88 килобайт ) Кол-во скачиваний: 54
варшава 1939 год

[michael smolyak]

(IMG:http://cursorinfo.co.il/l/novosti/2007/01/23/holocous/picture.jpg)

ООН готовится к Международному Дню памяти жертв Холокоста
Обновлено 23.01 11:08

27 января отмечается учрежденный ООН Международный день памяти жертв Катастрофы европейского еврейства. Информационное агентство Associated Press сообщает, что к этой дате США подготовили вариант резолюции Генеральной ассамблеи ООН, осуждающий отрицание Холокоста на любых уровнях.

В тексте резолюции изложен призыв к государствам – членам ООН "категорически не принимать и осуждать отрицание Катастрофы европейского еврейства как исторического факта".

"Игнорирование этих ужасных событий как исторического факта увеличивает риск их повторения", - говорится в документе, копией которого располагает Associated Press.

Предложение вынести на голосование данную резолюцию поступило от США через месяц после того, как в Иране прошла конференция, на которой была поставлена под сомнение историческая достоверность Холокоста.

Напомним, что президент Ирана Махмуд Ахмадинежад неоднократно называл Катастрофу европейского еврейства мифом, сфабрикованным западными странами для того, чтобы оправдать создание Еврейского государства на территории Палестины.

курсоринфо.

[Ирена]

michael smolyak, еще раз напоминаю:
если сможете найти авторов разещенных фотографий или источники, то поправьте текст, пожалуста

[Ирена]

Киев. 1941. Фото. (IMG:http://stat.livejournal.com/img/userinfo.gif) shperk

Из журнала (IMG:http://stat.livejournal.com/img/userinfo.gif) tapirr, хотя оригинал фото и тексты от (IMG:http://stat.livejournal.com/img/userinfo.gif) seagull_556

В отличие от привычных ч/б фотографий - эти - какие-то обыденные, простые, как пленка школьного фотолюбителя. И тем самым - намного более страшные.

В этой подборке продемонстрированы фотографии, сделанные во время массовых расстрелов в киевском овраге Бабий Яр. Автор - Иоганн Хале (или Хэле) (Johannes Hahle), фотограф 637-го немецкого отряда пропаганды 6-ой Армии.

Вероятнее всего, фотографии сделаны 1 октября 1941 года. Хале скончался в 1944 году. Все фото сделаны на 36 мм пленку AGFA Color. Все кадры пронумерованы, первые два уничтожены. Всего есть 29 цветных фото.

В начале 1950-х вдова Хале продала пленку с этими фотографиями берлинскому журналисту Хансу Георгу Шульцу. В 1961 году копии фотографий были предъявлены юристом Вагнером следствию по преступлениям Зондеркомманды 4а. В конце концов копии оказались в немецком Государственном архиве Гессена. В 2000 году фрау Шульц продала оригиналы фотографий Гамбургскому институту социальных исследований.

Источник: http://death-camps.org/occupation/byalbum/

Фотографии удалены из сообщения, т.к. требуют для просмотра регистации на сайте

[michael smolyak]

Недостающее звено в предыстории Холокоста

Автор: Павел Полян

Обнародован неизвестный ранее документ, позволяющий по-новому взглянуть на предысторию Холокоста. Это письмо Е.М. Чекменева, начальника и председателя коллегии Переселенческого комитета при СНК СССР, Председателю СНК В.М. Молотову, датируемое 9 февраля 1940 года и позволяющее говорить о существовании в немецком руководстве ранее неизвестного проекта «решения еврейского вопроса» - посредством депортации немецко-австрийского, чешского и польского еврейства в СССР.

Подробнее...

В Российском государственном архиве социально-политической истории (бывшем Партархиве СССР) хранится поразительный документ[1]. Это письмо начальника Переселенческого управления при СНК СССР Евгения Чекменева председателю Совета народных комиссаров Вячеславу Молотову от 9 февраля 1940 года.

Вот его полный текст:

Вх. 3440

СССР
Переселенческое управление при Союзе ССР
9 февраля 1940 г.
№ 01471с
г. Москва, Красная площадь, 3
Телеграфно - Москва Переселенческая
Телефон К 0 95-03

Председателю Совета Народных Комиссаров
т. Молотову В.М.

Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР - конкретно в Биробиджан и Западную Украину.
По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения, на территорию СССР, эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины[2] и русские.
Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты.
Прошу указаний.
Приложение: на 6-ти листах.

Начальник Переселенческого Управления при СНК СССР
Чекменев

Первым этот документ обнаружил и процитировал российский историк Геннадий Костырченко в своей книге "Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм"[3]. В контексте его собственного исследования он играл лишь второстепенную роль, и введение его в научный оборот прошло поначалу почти незамеченным для историографии Холокоста[4].

Вместе с тем уже одни имена немецких отправителей письма - будь они в письме названы - заставили бы вздрогнуть. Если полагать, что письма из "Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР" были подписаны их руководителями, а поступили они к Чекменеву примерно за неделю до отправки им письма Молотову, то отправителями должны были бы быть не кто иные, как Адольф Эйхман от Берлинского бюро, а от Венского - Франц Йозеф Хубер. Последний сменил Франца Вальтера Шталеккера - будущего обер-палачa евреев Прибалтики[5] - на посту инспектора полиции безопасности и СД[6] в Вене и осуществлял общее руководство целым рядом организаций, в том числе и переселенческим бюро. Реальным жe руководителем после отъезда Эйхмана в Берлин стал его бывший заместитель штурмбанфюрер СС Алоиз Бруннер (Alois Brunner), в январе 1941 года назначенный на эту должность и официально[7]. Но надо всеми ними стоял руководитель РСХА и протектор Богемии и Моравии Райнхард Гейдрих.

А вот имя их московского корреспондента - Евгения Михайловича Чекменева - мало что говорит даже искушенному российскому историку. Он родился в 1905 году и умер 21 апреля 1963-го[8]. С 1927 года в партии, закончил Московскую академию социалистического земледелия и Институт красной профессуры, с 1938 года - на ответственных номенклатурных должностях. С июня 1939-го по апрель 1941 года Чекменев руководил переселенческим движением: он был начальником и председателем коллегии Переселенческого комитета (впоследствии Переселенческого управления) при СНК СССР[9]. С апреля 1941 года заместитель наркома земледелия СССР[10], а с 1948-го - начальник Главного управления полезащитного лесоразведения и, по всей видимости, заместитель министра совхозов СССР[11]. Позднее - заместитель председателя Госплана СССР, а с 1961 года заместитель председателя Комитета заготовок.

Переселенческое управление, в которое поступил запрос из Берлина и Вены, действительно, было наиболее корректным адресатом для Эйхмана и его коллег. То было ведомство, отвечавшее в СССР за планирование и организацию плановых государственных переселений, осуществлявшихся, в основном, на добровольной основе. Этим оно отличалось от Главного управления лагерей НКВД (ГУЛАГ), отвечавшего за насильственные переселения (депортации) осужденных и заключенных, и Отдела спецпоселений НКВД, отвечавшего за депортации административно-репрессированных. Впрочем, если бы немецкие коллеги написали в НКВД, Лаврентию Берии, они бы тоже не промахнулись.

К сожалению, ни "Приложения на 6-ти листах" (а это, скорее всего, оригиналы писем из Германии вместе с их переводами), ни других примыкающих материалов - ни в российских, ни в немецких архивах - обнаружить пока не удалось.

Однако существо отсутствующих немецких писем передано Чекменевым ясно и четко: Гитлер предлагает Сталину[12] забрать себе всех евреев, оказавшихся к этому моменту на территории "третьего рейха". Но оно содержит не только вопрос, но и столь же лаконичный ответ на этот вопрос: благодарим за лестное предложение, но забрать ваших евреев, извините, не можем!

Но для того, чтобы лучше понять как вопрос, так и ответ, попробуем взглянуть на письма из Берлина и Вены как минимум с трех разных точек зрения - из перспектив отправителя, адресата и их взаимоотношений на тот момент, когда письма задумывались и писались.

Итак, не названными в послании Чекменева авторами писем из Вены и Берлина являлись, по служебному соответствию, только Алоиз Бруннер (или Франц Йозеф Хубер) и Адольф Эйхман. Из последующего, однако, станет ясно, что главным мотором всей интриги был, скорее всего, Эйхман.

C 1 октября 1934 года он служил в Главном управлении СД, референтом в реферате II 112 (Referat Juden). В этом еврейском (точнее, антиеврейском) реферате он занимался вопросами форсирования еврейской эмиграции из Германии, изучал иврит и идиш, знакомился с сионистскими лидерами. В 1938 году, вскоре после мартовского аншлюса Австрии, его переводят референтом того же антиеврейского реферата II 112 в Вену, в Управление руководителя СД в региональном управлении СС "Дунай", начальником которого был инспектор полиции безопасности и СД штандартенфюрер СС Франц Вальтер Шталеккер.

Еврейская эмиграция из Вены сталкивалась в это время с непредвиденными трудностями бюрократического порядка: евреи, в эмиграции которых государство было так заинтересовано, неделями были вынуждены простаивать в очередях. Одной из причин тому было первоочередное оформление документов состоятельных и платежеспособных евреев, привлекавших для этого немецких адвокатов с хорошими связями и плативших им за это хорошие деньги, что, конечно же, было недоступно беднякам. Социально (а не только национально) чувствительный Эйхман вступился за еврейских бедняков и восстановил, насколько возможно, "справедливость" в очереди на вышвыривание с родины. Оформление необходимых бумаг стоило около 1000 рейхсмарок и занимало от двух до трех месяцев[13].

Распоряжением рейхскомиссара по воссоединению Австрии с "третьим рейхом" гауляйтера Иосифа Бюркеля (Josef Bürckel) от 20 августа 1938 года в Вене был создан Центр по [осуществлению] еврейской эмиграции (Zentralstelle für jüdische Auswanderung) - специальный орган в составе имперского Министерства внутренних дел, призванный всесторонне регулировать (в смысле торопить и ускорять) эмиграцию австрийских евреев и уполномоченный выдавать им разрешения на выезд. В компетенцию Центра, располагавшегося во вполне символическом месте - бывшем дворце Ротшильда на Prinz-Eugen-Str., 22[14], входило создание всех необходимых условий для эмиграции, включая переговоры со странами-реципиентами, обеспечение эмигрантов необходимыми суммами валюты, взаимодействие с туристическими и транспортными агентствами, привлекаемыми к решению технических вопросов эмиграции, наблюдение за еврейскими организациями с точки зрения их отношения к политике эмиграции евреев, издание соответствующих инструкций и постоянное руководство этим процессом. Номинальным руководителем Центра был Шталеккер[15], а его заместителем и управляющим - унтерштурмфюрер СС Адольф Эйхман, его фактический инициатор, организатор и глава.

Первоначально полномочия Центра ограничивалась только двумя гау (провинциями) - Веной и Нижним Дунаем. Однако к концу 1938 года его компетенции были распространены на всю Австрию (Остмарк). С упрощением валютных трансферов и с привлечением к оформлению необходимых документов Венской еврейской общины время обработки заявлений удалось сократить до восьми дней. В качестве характерного ноу-хау Эйхмана можно отметить принцип самофинансирования Центра: он содержался не на бюджетные средства, а за счет специального эмиграционного сбора, взимавшегося с выезжающих евреев[16]. В результате за первые два с половиной месяца своей деятельности Центр выпроводил из Австрии 25 тысяч евреев[17], а всего за первые полтора года его существования около 150 000 австрийских евреев были вынуждены с его любезной помощью покинуть страну. Организации, аналогичные венскому Центру, были созданы также в Праге и Остраве.

В начале ноября 1938 года, то есть всего за несколько дней до Хрустальной ночи, Эйхман направил в Берлин штурмбанфюреру СС Эриху Эрлингеру (Ehrlinger) отчет о деятельности Центра, в котором, в частности, напоминал о высказанной им еще в начале 1938 года инициативе организовать аналогичный орган во всеимперском масштабе. События 9 ноября добавили много нового в антиеврейскую проблематику, так что решение Гейдриха созвать в субботу, 12 ноября, совещание в РСХА, посвященное выработке стратегии рейха в еврейском вопросе, не выглядит удивительным. На этом совещании Герман Геринг, от имени Гитлера, подчеркивал перспективы плана "Мадагаскар"[18], а Эйхман доложил о своем венском опыте и о целесообразности открытия в Берлине центра, аналогичного венскому[19].

Несмотря на погромные настроения Хрустальной ночи, "окончательное решение еврейского вопроса" в то время мыслилось тогда явно в категориях эмиграции, а не ликвидации. В своеобразном эмиграционном раже Эйхман договорился даже до того, что в середине февраля 1939 года, ссылаясь на более чем двукратный спад динамики заявлений на эмиграцию, предложил освободить из Дахау и Бухенвальда всех австрийских евреев, заключенных туда после 9 ноября 1938 года, и отправить их куда подальше за границу. Это предложение, однако, не встретило понимания в СС: Генрих Мюллер отверг его достаточно категорично[20].

Несмотря на противостояние еврейской иммиграции из рейха со стороны стран-реципиентов, показатели эмиграции и в начале 1939 года были достаточно высокими. Достигнуто это было отчасти благодаря поездкам за рубеж руководителей Венской еврейской общины и Палестинского бюро (последнее добивалось тогда для Австрии половинной квоты на легальный въезд в Палестину), увеличению чилса так называемых "китайских транспортов" и мероприятиям по профессиональной переподготовке эмигрантов. "Китайские транспорты" служили, насколько можно судить, лишь отчасти для переселения в Шанхай, но главным образом - для нелегальной иммиграции в Палестину[21].

Но прошло еще некоторое время, пока пропагандируемый Эйхманом орган был действительно организован Гейдрихом в Берлине. Это произошло на следующий день после того, как Гитлер произнес в Рейхстаге 30 января 1939 года свои язвительные слова о поведении демократических стран, проливающих слезы о судьбе несчастных немецких евреев и одновременно отказывающих им во въездных документах. Еще через восемь дней с похожими заявлениями выступил и Альфред Розенберг, чьей шокированной аудиторией были дипломатический корпус и иностранные журналисты: он потребовал от Англии, Франции и Голландии создания еврейского резервата на 15 миллионов человек где-нибудь на Мадагаскаре, в Гайане или на Аляске[22].

Новая организация получила название "Имперский центр по еврейской эмиграции" (Reichszentrale für Jüdische Auswanderung). Получив назначение возглавить его с 1 октября 1939 года, Эйхман покидает Вену[23] и возвращается в Берлин. Здесь, наряду с хлопотами об эмиграции, он приступает и к планированию принудительного переселения евреев в только что - 12 октября - созданное "генерал-губернаторство для оккупированных польских областей"[24], а также внутри него и если понадобится, то и из него. А 21 декабря 1939 года Гейдрих назначил Эйхмана главой спецреферата IV D 4 (Referat Auswanderung und Räumung) в РСХА[25], призванного координировать все переселения евреев и поляков на оккупированной польской территории. В результате Эйхман стал поистине ключевой фигурой не только в выработке концепции, но и в реализации всех программ и проектов по "решению еврейского вопроса".

Их венцом станет, в конечном счете, организация транзитных лагерей в западноевропейских странах и широкой сети гетто при железнодорожных узлах в оккупированных областях на Востоке, сосредоточение в них миллионов евреев - с последующей их депортацией в концлагеря и лагеря уничтожения. Как практику, ему еще многое предстоит обдумать, освоить и усовершенствовать. К познаниям в области иудаики и гебраистики придется присовокупить и сведения из химии и физиологии человека, помогающие найти правильное решение при ответе на такой, например, нелегкий вопрос: какой из выпускаемых промышленностью удушающих газов эффективнее и рентабельнее при ликвидации соответствующих порций людского материала. И глубоко заблуждаются те, кто считает его клерком, кабинетной крысой в нарукавниках: командировки в гетто и концлагеря доказывают обратное.

Первой акцией Эйхмана в Берлине стала так называемая операция "Ниско". После оккупации Польши в сентябре 1939 года в немецких руках оказалось почти вчетверо больше евреев, чем их было в Германии до прихода нацистов к власти, - около двух миллионов человек Около полумиллиона из них проживали на землях, инкорпорированных непосредственно в рейх (два новоиспеченных райхсгау - Данциг-Западная Пруссия и Вартеланд, вобравший в себя Позен и восточную часть Верхней Силезии). Депортации и освобождение их от еврейского населения казались само собой разумеющейся и первостепенной задачей. Но возникал вопрос: а куда? Где это тихое, удаленное и не предназначенное для "германизации" место? Где будет возрождена российская черта оседлости для евреев в ее немецком исполнении?[26]

В течение сентября ответ на этот вопрос искали внутри будущего генерал-губернаторства: обсуждались идеи "еврейского государства" близ Кракова или "имперского гетто" в Люблине или близ Люблина. Уже в середине сентября 1939 года соответствующие слухи поползли среди еврейского населения бывшей Польши и даже просочились в прессу[27]. В самом конце сентября Гитлер несколько раз высказывался о желании переселить все еврейство, в том числе и немецкое, куда-нибудь в Польшу, между Вислой и Бугом[28].

Так что ничего удивительного не было в том, что Эйхман и Шталеккер, по указанию начальника гестапо Мюллера от 6 октября 1939 года о депортации евреев из Вены, Катовице и Остравы, 12 октября выехали на трехдневную рекогносцировку в зону, в то время еще временно контролируемую Красной армией, и остановили свой выбор на пространстве площадью 20 тысяч квадратных километров между Вислой, Бугом и Саном со столицей в Люблине[29].

В эту резервацию, по их мнению, должны были свозить всех евреев со всей Европы, но в первую очередь из Германии, Австрии, бывшей Чехословакии и Польши[30]. Тем самым она мыслилась как важнейшая составная часть стратегического плана по радикальной этноструктурной перестройке Восточной Европы в ходе ее германизации. 7 октября 1939 года фюрер назначил Гиммлера рейхскомиссаром по укреплению германской народности: в этом качестве он должен был курировать и вопросы депортаций поляков из районов, намеченных для сплошной аризации (например, из Данцига и Вартегау). Поляков же предполагалось частично переселить в районы, освобождаемые от евреев, так что связь всех этих усилий с тем, что неподалеку делал Эйхман, была самая прямая.

Собственно депортации евреев начались без какой-бы то ни было раскачки - 9 октября 1939 года был отдан приказ о депортации из Остравы-Моравской и Катовице, а 10 октября - из Вены[31]. Евреев заставляли подписывать заявления об их якобы добровольном переезде в "лагерь для переобучения"[32]. Станциями их отправления были Вена, Острава-Моравска и Катовице, а также Прага и Сосновице, а прибытия - главный лагерь Ниско на реке Сан, а также промежуточный лагерь в деревне Заречье на противоположном его берегу. Оба лагеря были совсем недалеко от советской границы, и некоторым евреям удавалось даже бежать в СССР.

Первый эшелон с 875 евреями был собран 17 октября и отправлен из Остравы 16 октября 1939 года, по пути, 20 октября, он подобрал часть евреев в Катовице и в тот же день прибыл в Ниско. Всего с 17-18 по 29 октября в Ниско пришло шесть эшелонов, в которых находилось 4-5 тысяч человек[33].

С собой разрешалось брать до 50 килограммов багажа, помещающегося в сетке вагона над занятым местом. Приборы и инструменты можно было сдать в багаж. Разрешалось иметь два теплых костюма, зимнее пальто, плащ, две пары сапог, две пары нижнего белья, платки, носки, рабочий костюм, спиртовку, керосинку, столовый прибор, ножик, ножницы, карманный фонарик с запасной батарейкой, подсвечник, спички, нитки, иголки, тальк, рюкзак, термос, еду. Денег - не более 200 рейхсмарок. Освобождение от переселения было возможно либо по причине болезни (официально засвидетельствованной), либо при наличии документов, подтверждающих эмиграцию в другую страну[34].

Казалось, у резервата Ниско-на-Сане было большое будущее. Между тем уже 27 октября депортации были прекращены, главным образом из-за протеста только что назначенного на должность генерал-губернатора Ханса Франка, желавшего всю свою вотчину видеть и сделать "юденфрай". При этом сам лагерь в Ниско был закрыт только в июне 1940 года, когда все его обитатели были возвращены в города, откуда их привезли[35].

Так что же, ведомственная власть, пусть и СС, проиграла власти территориальной? Едва ли - что бы ни говорил себе Франк. Скорее тут конфликтующими сторонами были две внутриведомственные силы или, еще точнее, два взаимодополняющих, но вместе с тем и конкурирующих друг с другом "проекта" "третьего рейха" - еврейская эмиграция и немецкая иммиграция.

Их интересы столкнулись впрямую: первые корабли из Риги и Ревеля (Таллина) прибыли в Данциг практически в те же самые дни, что и первые венские евреи в Ниско, - во второй половине второй декады октября. Всего из Прибалтики и Волыни планировалось переселить в Вартегау около 200 тысяч фольксдойче, но само Вартегау, соответственно, предстояло перед этим ускоренно освободить от евреев и поляков. Первоначально речь шла о необходимости переселить оттуда до конца 1940 года 80-90 тысяч евреев и поляков, а потом еще около 160 тысяч одних только поляков[36].

Но сил на все не хватало, и приоритет был отдан именно задаче иммиграции[37], подталкиваемой и еще одним фактором: уже в конце октября СССР ввел свои войска в прибалтийские страны, и Германия, как никто другой, твердо знала, что за этим последует аннексия.

Дополнительным серьезным фактором стала и новая идея фикс обретения еврейского резервата - так называемый план "Мадагаскар". Сам по себе этот экзотический остров как место возможного еврейского заселения впервые возник еще в начале века, в сугубо еврейско-сионистских кругах. Первой страной, поднявшей вопрос об эмиграции сюда еврейского населения, стала, однако, не Германия, а Польша, в 1937 году даже посылавшая на остров специальную польско-еврейскую комиссию. Сами евреи отнеслись к этой идее саркастически, французы - крайне сдержанно, а мадагаскарцы - горячо протестовали против нее[38].

Но сама идея не забылась, и в 1938-1939 годах, особенно после провала конференции в Эвиане[39], ее подняли на щит нацисты. План "Мадагаскар" представлялся им наименее болезненным средством по обезъевреиванию Европы, причем в качестве возможной "альтернативы" французскому Мадагаскару дебатировалась еще британская Гвиана и бывшая германская Юго-Западная Африка[40]. В декабре 1939 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп изложил Папе Римскому мирный план, предусматривавший среди прочего и эмиграцию немецких евреев: в качестве стран иммиграции в этом плане рассматривались Палестина, Эфиопия и все тот же Мадагаскар[41]. Котировки Мадагаскара подскочили особенно высоко после поражения, нанесенного Германией Франции: победитель потребовал себе мандат на управление островом[42]. В начале июня 1940 года начальник еврейского отдела в Auswärtiges Amt Франц Радемахер представил план, согласно которому 25 тысяч французов покинут тропический остров, Германия организует на нем военно-морскую и военно-воздушную базы, а на неоккупированную часть Мадагаскара завезут 4-5 миллионов евреев, которые будут заниматься сельскохозяйственной деятельностью под надзором назначаемого Гиммлером полицай-губернатора[43].

Впрочем, по мнению Арно Люстигера[44], и "Мадагаскар" являлся уже вполне людоедским проектом: этот "райский остров" в климатическом отношении мало напоминал рай для европейских евреев, и по-настоящему акклиматизироваться там они, скорее всего, не смогли бы. От этого плана всерьез отказались только в начале осени 1940 года[45], когда Гитлер принял решение о нападении на СССР.

Таким образом, письма Эйхмана и Шталеккера Чекменеву документируют доселе совершенно неизвестный проект "решения еврейского вопроса" - посредством эмиграции, эвакуации или депортации (как ее ни называй) немецко-австрийского, чешского и польского еврейства в СССР. Если датировать зарождение и обсуждение идеи декабрем 1939-го - январем 1940 года, а посылку писем (по всей видимости, по дипломатической почте) - концом января 1940-го, то русский проект Эйхмана (назовем его условно проект "Биробиджан") ложится прямо между эпицентрами двух других крупных депортационных проектов - эксперимента "Ниско" и плана "Мадагаскар".

Есть основания полагать, что, как и в случае с Ниско, это была если не импровизация, то уж чисто ведомственная инициатива РСХА. Если это было иначе, то и генерал-губернатор Ханс Франк был бы в курсе столь многообещающих планов, а он, судя по всему, ничего о такой блестящей депортационной перспективе не знал. Во всяком случае, в своем обобщающем обзоре предстоящих в генерал-губернаторстве кампаний по массовому переселению он ее ни разу прямо не упомянул[46].

В каждом из трех проектов немцами двигала та или иная конкретная надежда: в проекте "Биробиджан" это была, наверное, надежда на "жидо-большевистский" Интернационал, а также, возможно, расчет на неизбежное разочарование советской стороны результатами вербовки на переезд в СССР среди беженцев из числа украинцев и белорусов в генерал-губернаторстве[47].

Впрочем, в конце лета и в самом начале осени 1940 года несколько десятков или сотен венских евреев все-таки проследовали через Биробиджан. Это были те счастливчики, кто сумел получить через "Интурист" транзитную советскую визу и был доставлен транссибирским экспрессом в Маньчжоу-Го для дальнейшего следования в Японию, Шанхай или на Филиппины[48]. Согласно данным профессора Хо Хина из Нанкинского университета, этот железнодорожный коридор открылся не ранее 11 июня 1940 года (после того как доставка морским путем стала невозможной) и закрылся не позднее 7 декабря 1941-го[49].

Следующий "краткосрочный проект" еврейской депортации был сформулирован, скорее всего, на совещании у Эйхмана в Берлине, состоявшемся 17 декабря 1940 года[50]. Для освобождения места для фольксдойче, ожидавшихся из Бессарабии, Буковины, Добруджи и Литвы, к выселению в генерал-губернаторство было намечено не менее 831 тысячи поляков и евреев, плюс еще 200 тысяч человек - в интересах устройства армейских полигонов. Фактические депортации начались в конце января, охватили 25 тысяч человек, в том числе 9 тысяч евреев, а 15 марта 1941 года - в который уже раз! - были прекращены: подготовка к нападению на СССР и чисто военные приоритеты сделали и эти планы неосуществленными[51].

Победа над СССР и оккупация большей части его европейской территории открывала перед стратегами антисемитизма совершенно новые и еще более заманчивые перспективы "окончательного решения еврейского вопроса". Европейских евреев было бы достаточно депортировать на Крайний Север или в Сибирь, где они, скорее всего, и сами бесследно исчезли бы.

Но провал блицкрига развеял и эту задумку фюрера, так и не получившую основательного развития[52]. Но нельзя не вспомнить и того, что в конце 1941 года целая серия эшелонов доставила немецких евреев из Берлина, Кёльна и Гамбурга в Ригу и Минск, где все они вскоре - или же с некоторой отсрочкой - были уничтожены.

[1] Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 82 (В.М. Молотов). Оп. 2. Д. 489. Л. 1. Подлинник. Вверху - пометка, предположительно адресата: "Арх.", то есть: "В архив".

[2] Русины - название украинцев западноукраинских земель Галиции, Буковины и Закарпатской Руси, как этническая группа окончательно сформировались в составе Австро-Венгерской империи. Особые исторические условия развития этих групп (длительное иностранное владычество, расчленение государственными границами, ассимиляторская политика властей) обусловили некоторое своеобразие их украинского языка и культуры. Интересно, что в качестве отдельной, подлежащей переселению категории русины в советско-немецких соглашениях не фигурируют.

[3] Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2001. С. 188-189. К сожалению, в газетной заметке, опубликованной в "Московских новостях", ссылка на это обстоятельство выпала.

[4] Наиболее серьезный отклик см. в монографии Ильи Альтмана: Альтман И.А. Жертвы ненависти. Холокост в СССР. 1941-1945 гг. М., 2002. С. 378. Среди других можно указать: Люлечник В. Крым, Дальний Восток и далее... Израиль // Еврейский обозреватель. 2003. Июнь (см. републикацию в "Русском базаре"). Вилен Люлечник (вероятно, ошибочно) отсылает читателя не к ф. 82 РГАСПИ, где находится документ, а к ф. 151. Также можно указать и на статью Евгения Розенблата, который ссылается на процитированный документ как на показатель того, что евреи не входили в число национальностей, затрагиваемых советско-немецким трансфером населения (Розенблат Е.С. "Чуждый элемент": еврейские беженцы в Западной Белоруссии // История и культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники и новые подходы. Материалы международной научной конференции. Москва. 8-10 декабря 2003 года. М.: Изд-во Дома еврейской книги, 2003. С. 335). Тем не менее, насколько можно судить, до наших газетных публикаций в мае-июне 2005 года обсуждаемый документ был практически неизвестен на Западе.

[5] Бригаденфюрер СС Шталеккер был первым командиром айнзатцгруппы "А", действовавшей в тылу группы армий "Норд" (погиб от рук партизан 23 марта 1942 года).

[6] SD (сокр. от Sicherheitsdienst Reichsführer-SS) - изначально внутрипартийная служба безопасности НСДАП, позже преобразованная в государственную, в 1939 году путем ее объединения с Sicherheitspolizei (Sipo) было создано Главное имперское управление безопасности - РСХА (RSHA, сокр. от Reihssicherheitshauptamt). - Примеч. ред.

[7] Anderl Gabrielle, Rupnow Dirk. Die Zentralstelle für jüdische Auswanderung als Beraubungsinstitution. Wien; München: Oldenbourg Verlag, 2004. S. 121 (Veröffentlichungen der Österreichischen Historikerkomission. Vermögensentzug während der NS-Zeit sowie Rückstellungen und Entschädigung seit 1945 in Österreich. Bd. 20/1).

[8] См. некролог в: Правда. 25 апреля 1963 года.

[9] Приказы СНК № 991 от 04 июня 1939 года и № 2129 от 29 декабря 1939 года.

[10] Приказ СНК СССР № 776 от 2 апреля 1941 года.

[11] В этом качестве он участвовал и в знаменитой сессии ВАСХНИЛ 31 июля - 7 августа 1948 года.

[12] Невозможно себе представить, чтобы Гейдрих и Молотов действовали в этом случае абсолютно самостоятельно, без согласования, соответственно, с Гитлером и Сталиным, в подчинении которых они находились.

[13] Bundesarchiv Berlin (BAB). R. 58. Nr. 486. Bl. 1-4. Из описания соответствующего микрофильма следует, что он был получен из Государственного архива Российского Федерации (ГАРФ), однако идентифицировать этот трофейный источник или хотя бы время его передачи в архив не удалось.

[14] В самом начале своей деятельности Центр базировался в помещениях, выделенных Венской еврейской общиной и Сионистским союзом Австрии.

[15] BAB. R. 58. Nr. 486. Bl. 1-4.

[16] Этот сбор позволял финансировать эмиграцию также и малосостоятельных евреев.

[17] См.: BAB. R. 58. Nr. 486. Bl. 29-31.

[18] Zámečnik S. Der Fall Nisko im Rahmen der Entstehungsgeschichte "der Endlösung der Judenfrage" // Die internationale wissenschaftliche Konferenz "Die Aktion Nisko in der Gesamtgeschichte "der Endlösung der Judenfrage", die anläßlich der ersten Massendeportation der europäischen Juden". Dammelband. Ostrava, 1995. S. 94.

[19] См. телеграмму штурмбанфюрера СС Эрлингера Шталеккеру от 11 ноября 1938 года (BAB. R. 58. Nr. 486. Bl. 29). Связь этого совещания, созывавшегося в сверхсрочном порядке, с событиями Хрустальной ночи совершенно очевидна.

[20] См. его телеграмму Эйхману от 17 декабря 1939 года (BAB. R. 58. Nr. 486. Bl. 50). В то же время - в целях способствования эмиграции - Мюллер предложил вновь открыть Венскую еврейскую общину.

[21] См. соответствующий отчет, датированный 16 мая 1939 года. Автором этого отчета Эйхман, по-видимому, не являлся (BAB. R. 58. Nr. 486. Bl. 52-56).

[22] Zámečnik S. Op. cit. S. 93, 94.

[23] Начальником Венского центра остается, по-видимому, тот же Шталеккер.

[24] С июля 1940 года это обозначение было сокращено до просто "генерал-губернаторства". Оно состояло из четырех округов - Краков, Варшава, Радом и Люблин. 26 октября 1939 года генерал-губернатором был назначен Ханс Франк.

[25] Располагался в Берлине по адресу: Kurfürstenstr., 115/116.

[26] Конечно, всячески приветствовалось и выдворение евреев за пределы демаркационной линии с СССР, но у СССР тут была своя политика. Об этом ниже.

[27] В частности, в белградскую газету "Време", в номере от 18 сентября 1939 года написавшую о планах создания еврейской территории в Польше (Moser J. Nisko: The First Experiment in Deportation // The Nazi Holocaust. Historical Articles on the Destruction of European Jews. Issue 3. The "Final Solution": The Implementation of Mass Murder. Vol. 2 / Ed. by M.R. Marrus. London: Meckler Westport, 1989. P. 732).

[28] Rosenberg A. Das politische Tagebuch 1934-1935 und 1939-1940 / Hg. H.G. Seraphim. München, 1964. S. 98 f.

[29] Moser J. Op. cit. P. 739.

[30] Впрочем, цифра 162 000, названная в письме Одило Глобочника губернатору Люблинского района Цернеру, говорит скорее о том, что резервация предназначалась, по крайней мере в этот момент, скорее для собственно немецких евреев, количество которых было близко к этой цифре (см.: Friedman Ph. The Lublin Reservation and the Madagaskar Plan. Two aspects of Nazi Jewish Policy During the Second World War // The Nazi Holocaust... P. 705, 709; cо ссылкой на архив Еврейского исторического института в Варшаве).

[31] Moser J. Op. cit. P. 736-737.

[32] Согласно Филиппу Фридману, венских евреев заставляли подписывать некий "Меморандум о переселении в польские провинции с целью колонизационной деятельности" (Friedman Ph. Op. cit. P. 710).

[33] Moser J. Op. cit. P. 746. В литературе встречаются неточные или ложные сведения о количестве депортированных в резерват Ниско (десятки и даже сотни тысяч), о времени самой депортации (вплоть до конца ноября) и о депортированных контингентах (включавших в себя якобы и немецких евреев из Штеттина (Щецина), и еврейских военнопленных польской армии). См., в частности: Friedman Ph. Op. cit. P. 710-711.

[34] Интересно, что планы нацистов находили "поддержку" у части русской эмиграции в Германии, в частности у Национально-трудового союза (см.: Заборовский Д. Опыт разрешения еврейского вопроса // За родину. 15 декабря 1939 года. № 95. Перепеч. в: Синтаксис (Париж). 1991. № 31. С. 179-182).

[35] Филипп Фридман называет совершенно иные сроки (с февраля по апрель 1940 года), инстанции (Герман Геринг) и даже мотивы прекращения эксперимента Ниско (Friedman Ph. Op. cit. P. 713-713), которые, однако, не вполне согласуются с общепризнанными фактами. Так, он сообщает о принятом 13 февраля 1940 года решении выселить из этого района 30 тысяч немцев, не трогая при этом украинцев (p. 708-709). К тому же и демаркационная линия между немецкой и советской частями разделенной Польши еще не была окончательно утверждена (Moser J. Op. cit. P. 734). Но позднее, накануне нападения на СССР, сама концепция этнического заселения этого региона решительно изменилась. 15 июня 1941 года начальник полиции и СС Люблинского района Одило Глобочник заявил о создании в районе Замостья чисто немецкой колонии из фольксдойче из Болгарии, Югославии и Бессарабии. За этими планами явственно просматривалась фигура Генриха Гиммлера, посетившего Замостье 21 июля 1941 года (циркулировали даже слухи о чуть ли не переименовании Замостья в Гиммлерштадт). Как бы то ни было, но между ноябрем 1941-го и августом 1943 года из этого района было выселено 110 тысяч поляков, или около трети всего населения (Friedman Ph. Op. cit. P. 704-705). Впрочем, сведения Фридмана нуждаются, скорее всего, в перепроверке.

[36] Browning C. Nazi Resettlement Policy and the Search for a Solution to the Jewish Question, 1939-1941 // The Nazi Holocaust... P. 770-771. А в итоге за весь 1940 год удалось переселить 261 517 человек (p. 778. Со ссылкой на отчет 1941 года: YVA. JM 3582).

[37] Именно такова точка зрения Кристофера Браунинга (Browning C. Op. cit. P. 766-768).

[38] Friedman Ph. Op. cit. P. 717-719.

[39] См. ниже.

[40] Роль посредника взял на себя министр обороны Южной Африки Освальд Пиров, большой поклонник личности и политики Гитлера, в особенности в еврейском вопросе (Friedman Ph. Op. cit. P. 706, 719-721). С немецкой стороны проект разрабатывался не в СС или РСХА, а в Министерстве иностранных дел (см.: Zámečnik S. Op. cit. S. 96).

[41] Friedman Ph. Op. cit. P. 721. Со ссылкой на: Ciano Diaries, 1939-1949. Toronto, 1947. P. 4; The Vatican and the War. New York, 1944. P. 145-146.

[42] Именно в свете упований на этот план следует воспринимать и депортацию еврейского населения Бадена и Пфальца не куда-нибудь, а именно в Южную Францию.

[43] Friedman Ph. Op. cit. P. 723-726. 18 июня 1940 года Гитлер посвятил в этот план Бенито Муссолини (Browning C. Op. cit. P. 774).

[44] Высказано в личной беседе.

[45] Впрочем, план "Мадагаскар" еще несколько раз вспоминали на самом верху в пропагандистских целях вплоть до 1943 года. Сам же остров был оккупирован Великобританией в мае 1942-го.

[46] Выступая в Кракове 19 января 1940 года перед начальниками отделов своей администрации, он говорил о выселении или о транзите через генерал-губернаторство различных контингентов фольксдойче, но главным образом о двух депортациях внутрь самого генерал-губернаторства - завершении переселения около 80 тысяч поляков (представителей польской руководящей элиты и интеллигенции, а также враждебно настроенных лиц) и евреев из рейха (Данциг (Гданьск) и Западная Пруссия) с целью освободить жизненное пространство для прибывающих туда немцев из Прибалтики (эта кампания, собственно, началась еще в октябре 1939 года) и о начале депортации еще 600 тысяч евреев и поляков из рейха (Вартегау) в округа Краков и Радом в рамках кампании, названной им "перспективным планом": ее начало, по техническим причинам и с призывам использовать время для более тщательной подготовки, было перенесено с 15 января на 1 марта 1940 года (Das Diensttagebuch des deutschen Generalgouvernement in Polen. 1939-1945 / Hg. von Werner Präg und Wolfgang Jacobmeyer. Stuttgart, 1975. S. 93-95). Однако собственное предположение, что истинная причина этой задержки крылась именно в ожидании ответа из Москвы, представляется нам неоправданно смелым.

[47] Их число, по немецким оценкам, составляло на середину января 1940 года всего 14 000 (Das Diensttagebuch des deutschen Generalgouvernement in Polen... S. 95).

[48] Anderl Gabrielle, Rupnow Dirk. Op. cit. S. 210. Лицам без гражданства виза вообще не выдавалась.

[49] Xin Xu. Life and Experience of Jewish Immigrates in Modern China // Paper for Hurst Seminar on Jewish Immigration in the 20th Century. Israel (Beer Sheva). 2006. May 22-24.

[50] Browning C. Op. cit. P. 777. Со ссылкой на письмо Эйхмана Хеппнеру, Крумею, Абромайту, Шлегелю и Риделю от 12 декабря 1939 года (YVA. 0-53/66/231).

[51] Ibid. P. 778. Со ссылкой на: YVA. 0-53/68/682-2 и JM 3582.

[52] Zámečnik S. Op. cit. S. 97-99.

Согласно сталинскому определению, тот, и только тот, народ заслуживает обозначения нации, который располагает собственной, национальной, территорией и государственностью. С этой точки зрения евреи, определенно (в глазах и Сталина) являясь нацией, решительно не подпадали под его дефиницию: выход из теоретического тупика мог быть найден только в создании еврейской государственности, и лучше всего - в пределах СССР. Это позволило бы одновременно решить еще две важные задачи - внутриполитическую и международную: во-первых, разгрузить ареал расселения еврейской бедноты в СССР, навязанный ему чертой оседлости царской России и явно аграрно-перенаселенный[1], а во-вторых - перехватить у сионистского проекта и международную еврейскую иммиграцию, а с нею и приличный капитал. Потенциал внутренней миграции оценивался в сотни тысяч человек, а международной иммиграции - в десятки тысяч.

Отсюда - обилие альтернативных проектов аграрного переселения евреев, обсуждавшихся в СССР уже в 1920-е годы. Первые два проекта выдвинула еврейская секция РКП(б) во главе с Абрамом Брагиным: это создание Еврейской республики или в Белоруссии, или на территории Северного Крыма, степной полосы Украины и Черноморского побережья (вплоть до границ Абхазии). Позднее этот проект ужался до организации еврейской республики в одном только Северном Крыму и расселения там примерно 280 тысяч евреев.

Проблемой создания национальной государственности евреев специально занимались Госкомитет по земельному устройству еврейских трудящихся при президиуме Совета национальностей ЦИК СССР (КомЗЕТ), который возглавлял Петр Смидович, и Общественный комитет по земельному устройству еврейских трудящихся (ОЗЕТ) во главе с Юрием Лариным (Михаил (Михоэл) Лурье). На Западе в лице "Агро-Джойнта" объявился богатый спонсор, обещавший в октябре 1922 года, что вместе с другими благотворителями выделит на это 1240 тысяч долларов. Сверху идее благоволили Лев Троцкий, Лев Каменев, Николай Бухарин, Георгий Чичерин, Михаил Калинин и председатель Всеукраинского ЦИКа Григорий Петровский. Среди ее противников - нарком земледелия РСФСР Александр Смирнов, нарком юстиции Украины Николай Скрыпник и секретарь ЦК КПУ Эммануил Квиринг. Считается, что позиция самого Сталина была нейтрально-доброжелательной.

И тем не менее КомЗЕТ принял решение о заселении свободных площадей в районе уже существовавших еврейских колоний на юге Украины и Северного Крыма. 11 февраля 1926 года была создана комиссия под председательством Михаила Калинина, по представлению которой Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение, гласившее: "Держать курс на возможность организации автономной еврейской единицы при благоприятных результатах переселения". На проходившем в ноябре того же года съезде ОЗЕТ Калинин приветствовал идею автономии "...в рамках большой задачи сохранения еврейской национальности", для решения которой, по его словам, необходимо было "...превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское, земледельческое, компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч"[2]. Это заявление, по аналогии с известной "Декларацией Бальфура"[3], окрестили "Декларацией Калинина".

В 1922-1936 годах в Северном Крыму и на Украине было создано пять еврейских национальных районов, 213 еврейских колхозов с 11 тысячами хозяйств и более 40 еврейских сельхозпоселений. Численность евреев в Крыму неизменно росла и достигла к 1939 году 65 тысяч человек: на них приходилось 8% городского и 3% сельского населения Крыма. В то же время привилегии евреев в землеустройстве, их поддержка из-за границы сельхозтехникой, семенами и породистым скотом вызывали зависть и массовый антисемитизм у славянских соседей, в не меньшей степени страдавших от малоземелья. В результате идея еврейской государственности в Тавриде была встречена в штыки и не прошла[4].

В годы войны еврейское население Крыма исчезло с лица земли: немцы истребили здесь не менее 67 тысяч евреев и крымчаков (караимов не трогали). В 1944-1946 годах по инициативе Еврейского антифашистского комитета вновь рассматривался "Крымский вариант" еврейской государственности - и с тем же успехом[5]. Идею поддержал Молотов, но на этот раз резким ее противником оказался Сталин.

Наиболее удавшийся (или, по крайней мере, не полностью провалившийся) проект - дальневосточный: переселение еврейских аграриев на четыре с половиной миллиона гектаров плодородных и незаселенных земель в районе рек Бира и Биджан в левобережье Амура, закрепленных за КомЗЕТом еще в 1927 году. Намечалось переселить туда 60 тысяч человек до конца первой пятилетки и еще 150 тысяч - к концу второй. К 1938 году общая численность еврейского населения в области должна была достигнуть 300 тысяч чел.

Но за первые два года (считая от 1928-го) туда не переселилось и двух тысяч евреев. Не помогли ни принудительная демобилизация евреев-красноармейцев, ни рекламные кампании за рубежом, ни даже провозглашение в этом районе Еврейской национальной автономии. За 1928-1933 годы сюда переселилось около 20 тысяч советских евреев и полторы тысячи евреев из Литвы, но при этом более 11,5 тысячи (или почти три пятых) переселенцев успели покинуть "Красный Сион" в Приамурье[6]. Вместо 60 тысяч евреев в Биробиджане к концу пятилетки насчитывалось всего 8 тысяч. И хотя в 1927 году там была конституирована существующая и поныне Еврейская автономная область, глобальной конкуренции с сионизмом и с его идеей сосредоточения евреев в Палестине Биробиджану и большевизму выдержать не удалось.

Тем не менее председатель правления "Агро-Джойнта" Джеймс Розенберг вел переговоры с Михаилом Калининым по поводу размещения европейских евреев в Биробиджане и обещал им полное субсидирование проекта. Правительство СССР обнародовало планы обустройства в 1935 году четырех тысяч семей советских евреев и тысячи семей евреев-иностранцев. Их переселение, правда, оговаривалось весьма жесткими условиями:

"...Все переселяемые из-за границы принимают советское гражданство до въезда в СССР и обязуются не менее трех лет работать в пределах Еврейской автономной области. Отбор переселяемых ОЗЕТом производится в основном на территории, входившей до Империалистической войны в состав Российской Империи. Переселяющиеся в СССР должны иметь при себе 200 долларов".

Но в действительности все было еще жестче - квоты на въезд постоянно уменьшались. Так, в 1936-1937 годах было заявлено, что Биробиджан сумеет принять не более 150-200 семей из Польши, Литвы и Румынии - ученых, инженеров и врачей[7].

К этому времени в СССР вовсю разгорелись тотальная шпиономания и установился Большой террор 1937-1938 годов, одной из первых и главных жертв которого были находящиеся в СССР иностранцы[8]. Репрессии уничтожили многих евреев-иммигрантов, а также сотрудников многих внутрисоюзных и международных организаций, практически занимавшихся переселением евреев в СССР.

В 1938 году деятельность "Агро-Джойнта" в СССР была запрещена, и начиная с 1938 года переселение иностранцев-евреев в Биробиджан стало практически невозможным. СССР не проявил ни малейшего интереса и к международной конференции о глобальной судьбе еврейских беженцев, созванной по инициативе США и прошедшей на французском курорте Эвиан с 5 по 16 июля 1938 года[9].

Вместе с тем именно в эти годы - и всячески подчеркивая при этом свой интернациональный долг - СССР принял тысячи испанских беженцев. Интернациональные чувства по отношению к противникам и жертвам национал-социалистического террора в самой Германии ограничивались лишь немногими коммунистами и их семьями, а также некоторыми знаменитостями, вроде чемпиона мира по шахматам Эманнуила Ласкера.

Тем не менее именно СССР оказался практически единственной страной, принявшей у себя значительное количество еврейских беженцев из западной Польши, оккупированной немцами в сентябре 1939 года.

Из совместной перспективы отправителя и адресата

После столь успешного военного раздела Польши успехи германо-советского взаимодействия продолжились и в других областях, в частности в сфере обмена населением. В том же октябре 1939 года, после "освободительного похода" Красной армии в Восточную Польшу, была создана смешанная германо-советская комиссия по эвакуации. Ее советским и немецким сопредседателями были Максим Литвинов (весной 1939-го снятый с поста наркома иностранных дел СССР) и Курт фон Ремпхохенер (Kurt von Remphohener)[10]. Подписи обоих стоят под "Соглашением между правительством СССР и правительством Германии об эвакуации украинского и белорусского населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Германии, и немецкого населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Союза ССР", подписанным в Москве 16 ноября 1940 года[11].

Главными уполномоченными по реализации договора с советской и немецкой стороны были майор (позднее полковник) Я. Синицын и оберштурмбанфюрер (позднее штандартенфюрер) СС Х. Хофмайер, местонахождением ставок обоих был Луцк на советской стороне; целый ряд представительств обеих сторон действовали и в других городах, как, например, немецкие представительства во Львове, Стрые или Станиславе или советские представительстве в Холме и Ярославе[12]. Эта репатриация носила строго этнический характер: ни славяне, ни евреи, даже если они были членами "арийских" семей, под ее действие не подпадали, а арийцам настоятельно рекомендовали разводиться со столь "неполноценными" и "нежелательными" супругами[13].

Первый транспорт с 1050 переселенцами был отправлен из Владимира-Волынского 20 декабря 1939 года. К началу нового, 1940-го года число переселившихся превысило 26 тысяч человек, а вся эвакуация была завершена к 4 февраля, охватив около 130-131 тысячи[14]. По другим данным, к 8 февраля 1940 года было эвакуировано на запад до 128 тысяч лиц немецкого происхождения, в том числе и 15 тысяч поляков, могущих, по мнению комиссии, претендовать на "немецкость"[15].

Члены немецкой комиссии не скрывали своей гордости достигнутым в кратчайшие сроки (всего за шесть недель!) результатом - почти полной очисткой бывшей Восточной Польши от остатков немецкого населения. Лишь крайне незначительная часть, не вняв ни уговорам немецких, ни угрозам советских властей, отказалась от переезда: это были в основном баптисты и католики, опасавшиеся религиозных преследований в Германии[16].

Число желающих эвакуироваться в противоположном направлении составило около 40 тысяч, и среди них немало евреев, но советская сторона согласилась принять только 20 тысяч из них[17]. Позднее, в конце декабря, она согласилась принять еще 14 тысяч человек (преимущественно евреев), одновременно высылая в немецкую зону около 60 тысяч, не принявших советизации (евреи были и среди них)[18]. Подчеркнутое отсутствие интереса со стороны СССР к судьбе польских евреев проявлялось, начиная с первых же заседаний смешанной комиссии[19].

Сотрудник Главного немецкого штаба по эвакуации в Луцке Брюкнер приводит в своем дневнике (правда, в пересказе) такой случай. В начале декабря 1939 года на пограничный переход у моста через Буг возле местечка Сокол прибыл состав с евреями из генерал-губернаторства. Советские пограничники не пропустили их, а когда те стали все равно прорываться через заслон, то открыли по ним огонь. Когда евреи развернулись и пошли в германскую сторону, то и оттуда их встретили выстрелы. Несколько человек прыгнули в Буг и поплыли на советский берег, один человек утонул. И только через час, после консультаций с высшими начальниками, эту группу пропустили в СССР. Один из советских офицеров так прокомментировал эту сцену: "Значит, немцы в Германию, в Россию русские, а евреи - в Буг?"[20]

После нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года множество мирных польских граждан - преимущественно евреев - бросили насиженные места и бежали от немцев на "спасительный" восток, в сторону СССР. Все они после 17 сентября 1939 года оказались не в соседнем государстве, а в руках у другого - восточного - агрессора. В этих несколько изменившихся обстоятельствах часть из них сделала свой выбор не в пользу СССР и подала заявления на эвакуацию в Германию, благо оба агрессора заключили друг с другом 16 ноября 1939 года соглашение об обоюдной эвакуации некоторых групп населения. Хотя соглашение и действовало по принципу "восточные немцы в обмен на западных украинцев и белорусов", заявления принимались от всех желающих, проживавших до 1 сентября 1939 года по ту сторону демаркационной линии. Все первое полугодие 1940 года в Бресте, Владимире-Волынском и Перемышле (с 13 мая - во Львове) работали три германские пропускные комиссии[21].

С завершением эвакуации немцев процесс обмена населением на пространстве бывшей Польши, судя по всему, не закончился: нерешенными оставались чисто операционные вопросы - обмен бывшими польскими гражданами по признаку их проживания до начала войны. Число заявлений о разрешении возвратиться в западные районы Польши подали в общей сложности 164 тысяч человек, главным образом поляков. Сроком завершения эвакуации было намечено 15 мая 1940 года, но позднее он был продлен еще на две-три недели[22]. Все это время на аннексированных восточнопольских территориях непостоянно и небольшими группами, но все же находились немецкие офицеры из комиссий по эвакуации.

Уже в первые дни сентября 1939 года, когда вермахт захватывал Западную Польшу, в восточных ее воеводствах стало накапливаться значительное количество еврейских беженцев из западных воеводств - около 150-200 тысяч из общего количества приблизительно в два миллиона евреев, проживавших до этого в Западной Польше. После аннексии Восточной Польши Красной армией и "воссоединения" с советскими Белоруссией и Украиной все они оказались в СССР, причем приток беженцев продолжался и после 17 сентября[23]. На территории, захваченной самим СССР, постоянно проживало, по оценкам Мордехая Альтшулера, 1292 тысячи бывших польских евреев[24].

Большинство еврейских беженцев предпочитало Сталина Гитлеру и жизнь в СССР - лишь бы не остаться у немцев. Евгений Розенблат пишет, что тем самым они совершали "бегство из реальности в миф"[25], в частности в миф о справедливом советском строе. По нашему мнению, все это ни на секунду не выходило за рамки "реальности" - из одной скверной реальности люди бежали в другую, в надежде, что все-таки она лучше и безопасней, чем та, что они в панике покинули.

Отношение к ним со стороны советской власти, согласно тому же Розенблату, прошло через несколько фаз - от "благожелательно-лояльного" осенью 1939 года через "выжидательно-корректное" в первой половине 1940 года и до "требовательно-жесткого", начиная с лета 1940 года[26], когда значительная часть польско-еврейских беженцев была депортирована на восток СССР.

В начале октября 1939 года первостепенной была задача регистрации и учета: но уже тогда было ясно, что их так много (в одном только Белостоке - от 10 до 25 тысяч человек!), что перераспределение и переселение в другие места неизбежны[27]. Этот вопрос обсуждался на заседании бюро ЦК КП(б) Белоруссии 14 октября 1939 года, постановившем создать специальную правительственную комиссию по размещению и трудоустройству беженцев на территории БССР. Постановлением Совнаркома БССР № 773 от 25 октября 1939 года такая комиссия во главе с И. Гориным, действительно, была создана. Общее количество беженцев в одной только Белоруссии, по ее данным на декабрь 1939 года, составило около 120 тысяч человек. Комиссия рекомендовала разгрузить восемь городов - центров скопления беженцев (Белосток, Брест-Литовск, Гродно, Барановичи, Пинск, Лида, Молодечно, Слоним) и переселить "излишки" в восточные области республики, где предложить физическую работу (на торфоразработках, например). Около 23 тысяч было переселено уже к концу октября 1939 года, из них примерно пятая часть, не найдя себе работы по специальности, к февралю 1940 года вернулась в западные области (где трудоустроиться, впрочем, было еще сложней)[28].

10 ноября 1939 года постановлением СНК СССР № 1855/486 была создана советская комиссия под председательством Лаврентия Берии по вопросу учета и трудового использования беженцев как рабочей силы, которой поручались также вопросы "обратной эвакуации" (то есть выдворения в Германию) неблагонадежных или нетрудоспособных беженцев. Около 25 тысяч отказались принять советское гражданство и решительно потребовали отправки в Палестину или западноевропейские страны: таких, к неудовольствию немцев, немедленно эвакуировали обратно, а часть была даже арестована. Другая часть спокойно приняла советское гражданство и даже завербовалась на работы внутри СССР, но большинство все же попыталось осесть и закрепиться на новой советской и бывшей польской земле.

Политика советских властей по отношению к еврейским беженцам носила, как справедливо заметил Евгений Розенблат, во многом "импровизационный характер". Так, в начале 1940 года в Белостоке действовал запрет брать беженцев на работу через отделы труда, что в постановлении бюро Белостокского обкома КП(б) Белоруссии от 4 февраля 1940 года было расценено как мера, подталкивающая беженцев к спекуляции, и осуждено[29].

Вместе с тем, и попытки советской власти распорядиться беженцами точно так же, как и остальным советским населением, перевоспитать их и навязать те виды трудовой деятельности, к которым они - портные, ремесленники, рабочие, торговцы - были совершенно не приучены, в целом не увенчались успехом. Часть из них отказывалась принять советское гражданство. Отношение к таким беженцам стало настороженным, их рассматривали как социально чуждый и дестабилизирующий элемент.

Те из беженцев, кто смог найти крышу над головой у своих родственников в советской зоне, кто принял или согласился принять советское гражданство, могли чувствовать себя - по крайней мере, до 22 июня 1941 года - в относительной безопасности. Остальных же ожидала депортация - на север европейской части и пусть и в Западную, но Сибирь, - правда, ждать ее пришлось относительно долго.

Собственно, к депортационной зачистке новоприобретенной польской территории Советы приступили в середине февраля - то есть буквально сразу же после того, как из больших городов уехали немецкие эвакуационные комиссии. Уже 10 февраля 1940 года была проведена первая и самая большая операция такого рода - депортация около 140 тысяч "спецпереселенцев-осадников". "Осадниками" назывались бывшие военнослужащие польской армии, отличившиеся в польско-советской войне 1920 года и получившие за это в 1920-1930-е годы от благодарного отечества земельные наделы в восточных районах, населенных преимущественно белорусами и украинцами. В апреле (9 и 13 числа) последовала депортация 60 тысяч так называемых "административно-высланных". В их число входили члены семей расстрелянных польских офицеров[30], полицейских, жандармов, госслужащих, помещиков, фабрикантов и участников повстанческих организаций; среди них были и учителя, мелкие торговцы и даже крестьяне побогаче, пресловутые "кулаки". Интересно, что еще раньше, 9 апреля 1940 года, чести быть депортированными, причем отдельно от остальных, удостоились проститутки. Большинство депортированных составляли поляки, небольшая часть - украинцы и белорусы.

А вот третья депортационная волна из числа граждан бывшей Польши была почти исключительно (на 85-90%) еврейской. Контингент назывался "спецпереселенцы-беженцы" и состоял из тех, кто бежал на восток от наступающего вермахта: таких рассматривали как "интернированных эмигрантов". Намеченная еще в марте, их депортация могла состояться не ранее середины июня 1940 года, когда из СССР уехала последняя немецкая комиссия, принимавшая индивидуальные заявления граждан о переселении на территорию, контролируемую Германией[31].

Фактически же она состоялась только 29 июня 1940 года. Около 77 тысяч человек направили в спецпоселки на севере СССР - в Архангельской, Свердловской и Кировской областях - для использования, главным образом, на лесоразработках. Вместе с тем большинство беженцев до войны были мелкими ремесленниками и торговцами, врачами и так далее.

"Стремление портных, сапожников, часовых дел мастеров, парикмахеров и др. быть использованными по специальности, полностью удовлетворить в пределах их расселения не представляется возможным. Поэтому приходится людей этих профессий (избыточную часть) осваивать на лесе"[32].

Экономическую эффективность "освоения портных на лесе" можно было бы поставить под сомнение с самого начала. Но нельзя не отметить, что большинству этих людей огорчительный отказ немцев в приеме обратно и отвратительная действительность советской депортации спасли жизнь[33].

...Но как бы то ни было, в начале 1940 года во власти немцев оказалось весьма многочисленное еврейское население - до 350-400 тысяч человек в самом рейхе (включая сюда и австрийских евреев, и евреев Чехии и Моравии) плюс более чем 1,8 миллиона в генерал-губернаторстве, на бывших польских территориях. Именно о них, в сущности, и говорится в письме товарищу Чекменеву. Избавиться от них было и психопатической мечтой, и политической целью Гитлера.

Но был ли этот подарок желанен Сталину? Подарок в 2,2 миллиона евреев - 2,2 миллиона людей с мелко- и крупнобуржуазной психологией? Даже с полутора сотнями тысяч польских евреев государство уже так основательно помучилось, отправляя их на торфоразработки или же депортируя! Да и кто знает, не скрывается ли под личиной этого лавочника или того портного немецкий шпион? И если разрешить им вольное проживание по всей стране, то сколько же сил, энергии и затрат потребуется на их чекистско-оперативное обслуживание? И не отправлять же их всех в ГУЛАГ или на спецпоселение, как это было решено и сделано по отношению к нескольким десяткам тысяч еврейских беженцев из Польши?

А если расселить их на Западной Украине, как предлагали немцы, то там ведь и так уже почти 1,4 миллиона "трофейных" польских евреев! Куда бы их самих деть, учитывая вероятное стратегическое значение этого региона в недалеком будущем?

А если отправить их в резерват "Биробиджан-на-Амуре", как это тоже предлагали наивные немцы, то ведь он рассчитан на несколько сотен тысяч человек и его инфраструктура явно не рассчитана на переваривание и укоренение такой массы! Да, Еврейская автономная область остро нуждалась в притоке еврейского населения и даже просила Кремль помочь ей переселить на свою территорию в течение двух-трех лет 30-40 тысяч евреев из Западной Украины и Западной Белоруссии, но более чем 15 тысяч человек в год она была просто не в состоянии "переварить"[34].

Итак, отказ СССР от столь лестного предложения Германии был запрограммирован. Приведенные Чекменевым сугубо формальные соображения, в сущности, смехотворны и даже немного лукавы (никаких русинов в тексте соглашения нет). Ничто не привязывало и к уже действующим соглашениям - при обоюдном желании можно было легко заключить новый договор. Истинные мотивы отказа лежали, скорее, в другом - в патологической шпиономании сталинского режима[35], в подозрительно-недоверчивом отношении к классово-буржуазной еврейской массе из капиталистических стран, а также в колоссальных масштабах предложенной Берлином иммиграции.

Не знаю, отдавали ли себе Молотов и Сталин полный отчет в том, какими последствиями для европейского еврейства обернется их отказ? Сталин, который уже через месяц сам решится на уничтожение польского офицерства, и Молотов, в то время не только председатель Совнаркома, но еще и нарком иностранных дел, вполне могли бы просчитать, что станет с евреями в гетто и концлагерях, когда рутинная депортация уже не будет решать всей проблемы.

По крайней мере, другой советский дипломат - Федор Раскольников (бывший посол в Болгарии и невозвращенец-эмигрант) - прекрасно уловил последствия такого отказа. Еще в сентябре 1939 года он обратился к Сталину с поистине пророческим открытым письмом: "Еврейских рабочих, интеллигентов, ремесленников, бегущих от фашистского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув перед ними двери нашей страны, которая на своих огромных просторах может приютить многие тысячи эмигрантов"[36].

Конечно, проще всего было бы откликнуться на обнаруженный документ восклицанием типа: "Ах, оказывается, евреев Германии, Австрии и Польши можно было спасти! Гитлер предлагал их Сталину, а тот не согласился, не спас, оставил их на погибель!"

Но думать так было бы очень большим упрощением ситуации. СССР преследовал свои собственные интересы, реализации которых массовое прибытие евреев могло только помешать. И Сталин не был бы Сталиным, если бы руководствовался морально-вероятностными императивами или просто клюнул бы на удочку Гитлера.

Получив отказ (или, что еще более вероятно, не получив из Москвы никакого ответа[37]), Эйхман едва ли расстроился. Он, привыкший изучать и знать своего врага, был готов и к этому.

Но серия неудач с территориальным решением еврейского вопроса - Ниско, Биробиджан, Мадагаскар, - безусловно, подтолкнула его к поиску и продумыванию других путей "разрешения" этой проблемы - путей экстерриториальных, куда более радикальных и абсолютно надежных. Казнь вместо высылки, газовые камеры вместо гетто, яры и карьеры вместо лагерей, братские могилы вместо Мадагаскара или Сибири.

Да, вопрос тогда так и остался открытым. Но ненадолго - года на полтора.

Его позднейшее и иное решение, как известно, вошло в историю под страшным именем Шоа.

[1] Дискриминационные царские законы запрещали им не только выезжать в города за пределы черты оседлости, но и заниматься сельским хозяйством.

[2] См.: Калинин М.И., Смидович П.С. О земельном устройстве трудящихся евреев в СССР. М., 1927.

[3] Декларация, направленная 2 ноября 1917 года английским министром иностранных дел Артуром Джеймсом Бальфуром лорду Ротшильду, содержавшая благосклонное отношение правительства Великобритании к идее создания "национального очага для еврейского народа" в Палестине. Полный текст см. на сайте ООН: www.un.org/russian/peace/palestine/balfour.htm. - Примеч. ред.

[4

[Foma]

Стихотворение Семёна Липкина (Написано вероятно на Ростовщине во время оккупации)

ВОЛЯ



Кони, золотисто-рыжие, одномастные кони,

Никогда я не думал, что столько на свете коней!

Племя мирных коров, кочевая бычья держава

Шириною в сутки езды, длиною в сутки езды.

Овцы, курдючные, жирные овцы, овцы-цигейки,

Множество с глазами разумного горя глупых овец.

Впрямь они глупые! Услышат в нашей бричке шуршанье,

Думают - это ведро, думают - это вода,

Окровавленными мордочками тычутся в бричку.

Ярость робких животных - это ужасней всего.

Пятый день мы бежим от врага безводною степью

Мимо жалобных ржаний умирающих жеребят,

Мимо еще неумелых блеяний ягнят-сироток,

Мимо давно недоенных, мимо безумных коров.

Иногда с арбы сердобольная спрыгнет казачка,

Воспаленное вымя тронет шершавой рукой,

И молоко прольется на соленую серую глину,

Долго не впитываясь...

Пересохли губы мои, немытое тело ноет.

Правда, враг позади. Но, может быть, враг впереди?

Я потерял свою часть. Но что за беда? Я счастлив

Этим единственным счастьем, возможным на нашей земле -

Волей, ленивой волей, разумением равнодушным

И беспредельным отчаяньем...

Никогда я не знал, что может, как море, шуметь ковыль,

Никогда я не знал, что на небе, как на буддийской иконе,

Солнечный круги лунный круг одновременно горят.

Никогда я не знал, что прекрасно быть себялюбцем:

Брата, сестру, и жену, и детей, и мать позабыть.

Никогда я не знал, что прекрасно могущество степи:

Только одна белена, только одна лебеда,

Ни языка, ни отечества...

Может быть, в хутор Крапивин приеду я к вечеру.

Хорошо, если немцев там нет. А будут - черт с ними!

Там проживает моя знакомая, Таля-казачка.

Воду согреет. Вздыхая, мужнино выдаст белье.

Утром проснется раньше меня. Вздыхая, посмотрит

И, наглядевшись, пойдет к деревянному круглому дому.

Алые губы, вздрагивающие алые губы,

Алые губы, не раз мои целовавшие руки,

Алые губы, благодарно шептавшие мне: "Желанный",

Будут иное шептать станичному атаману

И назовут мое Амстердам*ое отчество...

А! Не все ли равно мне - днем раньше погибнуть, днем позже.

Даже порой мне кажется: жизнь я прожил давно,

А теперь только воля осталась, ленивая воля.

1943