Я – работник искусства. Мне хорошо памятны дни, когда искусство пряталось по углам, а его служители были в суровом загоне. Подлинное искусство считалось богопротивным делом. Социалистический реализм в литературе и искусстве не может мириться с религией. Он направлен на раскрытие правды жизни, религия – на затуманивание ее.
Соломон Михоэлс. Из выступления по радио в октябре 1938
Моисей Маймонид в предисловии к своему монументальному труду «Путеводитель колеблющихся» говорит: «Я не пишу для тех, кто посвятил свою жизнь исключительно изучению нашего святого Закона <…> Я пишу исключительно для тех религиозных людей, кто был воспитан в вере в истинность нашей святой Торы и в то же время достиг успехов в постижении философии».
Как это ни удивительно, но целевая аудитория, для которой в первую очередь предназначена эта заметка, весьма схожа с той аудиторией, для которой писал Маймонид. Эта статья может быть интересна и полезна прежде всего для тех, кто, стараясь жить согласно принципам иудаизма, вместе с тем не желает расставаться с сокровищами мировой культуры – и кто хочет найти религиозное еврейское обоснование своего выбора.
Нам представляется, что эти размышления могут быть интересны учителям еврейских религиозных школ, работникам общинных центров и т. д. То есть тем, для кого вопрос о взаимоотношениях Торы и культуры не является сугубо академическим – в рамках своей повседневной профессиональной деятельности этим людям приходится регулярно находить практические решения.
Что мы имеем в виду под «практическим решением», лучше всего объяснить на конкретном примере. Допустим, местная филармония предложила директору религиозной еврейской школы абонементы для его учеников (чтобы не усложнять задачу, скажем, что в предложенной программе не было ни христианской музыки, ни женского пения, ни антисемита Вагнера). Как в соответствии со своей религиозной еврейской совестью директор должен отреагировать на это предложение? Вежливо отказаться? Пустить дело на самотек: возьмут дети абонементы – хорошо, нет – так даже еще лучше? Или же ему как религиозному еврею надлежит приложить все усилия, чтобы приобщить к культуре как можно больше своих подопечных?
Как показывает практика, как в Израиле, так и в диаспоре руководство религиозных школ, причем не только ультраортодоксальных, часто действует в соответствии с первым из предложенных вариантов. Те же из педагогов, кто предпочитает третий или даже второй вариант, очень часто не находят никаких еврейских аргументов, оправдывающихих решение, и следуют скорее некой интуиции, нежели религиозной логике.
В результате еврейский педагог оказывается в ситуации, сходной с описанной Маймонидом все в том же предисловии к «Путеводителю колеблющихся»: «Подобный человек пребывает в недоумениях и колебаниях. Если он будет следовать исключительно разуму… то он будет чувствовать, как будто он отверг фундаментальные положения нашей Торы. И даже если он в конце концов отвергнет свои выводы <…> – он будет чувствовать, что его религиозные убеждения сильнейшим образом пошатнулись».
ДЕРЖАТЬ И НЕ ПУЩАТЬ
Как было однажды сказано, если преподаватель религиозной школы или деятель общинного центра является поклонником искусства, то ему, пожалуй, лучше всего быть при этом… христианином. Достаточно взглянуть на рублевские иконы, зайти в готический собор или барочную церковь, услышать мессу Баха или «Реквием» Моцарта, чтобы понять, что между Христом и Аполлоном установлен давний, прочный и плодотворный союз. Разумеется, наличие богатой религиозной культуры вовсе не означает автоматического признания культуры внерелигиозной, светской. Слова одного из персонажей романа Мережковского «Воскресшие боги: Леонардо да Винчи»: «Что лепо, то и свято!» – никогда не были и, скорее всего, никогда не станут официальной позицией ни одной из христианских церквей. Однако после того как церковь «абсорбировала» на своей канонической территории столь значительное количество произведений искусства, христианину будет крайне сложно отгородиться от остальной культуры Адриановым валом. Ибо психологически невозможно, признав «Реквием» Джузеппе Верди, запретить при этом «Травиату» или «Дона Карлоса» и предать анафеме «Джоконду», благословляя при этом «Тайную вечерю».
К сожалению, на еврейской улице все обстоит несколько иначе. Нет, разумеется, неверно будет утверждать, что у евреев совсем нет религиозного искусства. Если хорошо поискать, то можно найти и какое-то подобие религиозной музыки, и синагоги, представляющие архитектурную ценность. Нобелевского лауреата Агнона можно, опять-таки приложив небольшое усилие, приписать к вертограду религиозной иудейской словесности. Однако в современной иудейской религиозности все вышеперечисленное является совершенно маргинальным явлением, существующем на периферии еврейской религиозной жизни. Поэтому тысячи благочестивых людей проживают мафусаиловы годы, ни разу не услышав молитву с настоящим профессиональным кантором и ни разу не побывав в синагоге, которая хоть немного отличалась бы от соседнего дома. И при этом ни у кого из них ни на секунду не возникает ощущение, что их религиозная жизнь хоть в чем-то ущербна.
Согласно «Повести временных лет» послы киевского князя предпочли иным религиям византийское православие, поскольку были очарованы его красотой. Никто не станет спорить, что православные храмы и богослужение обладают достаточными эстетическими достоинствами, чтобы такую легенду породить. А вот про иудаизм никто подобных легенд никогда не сочинял и, наверное, не сочинит. Даже самый легковерный человек никогда не поверит, что кто-нибудь мог принять иудаизм, соблазнившись его внешним «великолепием». Русская православная церковь канонизировала Андрея Рублева, знаменитого иконописца. В списках католических святых можно встретить папу Григория Великого, которому традиция приписывает создание знаменитого григорианского распева. Среди тех, кем гордятся правоверные иудеи, не найдется, кажется, ни одного художника или композитора.
Дело тут, разумеется, не только в различном культурном багаже иудаизма и христианства. За последние полторы тысячи лет подавляющее число западных художников принадлежало к общности, которую можно назвать «христианской цивилизацией». Поэтому, даже если они не являлись «сынами церкви» формально или даже выступали с позиций активно антихристианских (подобно Анатолю Франсу, Фридриху Ницше или Ж.П. Сартру), то все равно их творчество было бы немыслимым вне христианского контекста с его символикой и догматами. Поэтому для христианина художник из христианской среды, даже не будучи религиозным, все равно в значительной мере остается «своим». Для еврея же «светская» культура является по большей части не просто «неиудейской», но попросту «гойской», т. е. чуждой не только c религиозной, но и с национальной точки зрения.
В русском, да и других европейских языках слова «культ» и «культура» являются однокоренными. В современном иврите религию принято называть словом «дат», культуру же – совсем непохожим словом «тарбут». Второе из этих слов встречается в тексте Торы всего один раз. Правда, в ином значении, нежели в современном языке, – в Торе это слово означает «множество», «сборище». Hо зато в каком «замечательном» контексте – в характеристике, данной Моисеем Кораху и его сообщникам! «Пришли на смену отцам вашим «tarbut anashim hat’aim» – сборище людей грешных, чтобы увеличить гнев Бога на Израиль» (Бемидбар, 32:14). Спрашивается, нужно ли благочестивому еврею другое свидетельство, что культура – не еврейское дело? И не логично ли будет решить, что искусство и иудаизм несовместимы?
Мысль о несовместимости религии и культуры начала звучать еще в очень древние времена. Одним из первых «культуроненавистников от религии» можно считать Тертуллиана, латинского богослова II в. Кто-то из христиан обратился к нему с вопросом, может ли правоверный христианин участвовать в современной ему культурной жизни. Тертуллиан ответил ему специальным трактатом «Зрелище», в котором привел многочисленные аргументы, почему, по его мнению, верующему человеку не место в цирке или даже театре. Во-первых, писал Тертуллиан, современная нехристианская культура имеет несомненное языческое происхождение («Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пeлеева сына!» – как, скажите на милость, может благочестивый человек хоть на секунду допустить существование каких-либо «богинь»?!). А во-торых, идейное содержание почти всех знаменитых трагедий и комедий является весьма проблематичным с точки зрения христианской морали. Не менее резкой критике подверг Тертуллиан языческую философию. У Афин, по его мнению, нет и не может быть ничего общего с Иерусалимом: «Мы не нуждаемся ни в любопытстве после Иисуса Христа, ни в изысканиях после Евангелия. Что общего между Афинами и Иерусалимом, между Академией и Церковью, между еретиками и христианами? Через два столетия мысли, схожие с тертуллиановскими, зазвучали в трудах св. Иеронима, создателя канонического латинского перевода Библии. Правда, в отличие от Тертуллиана вифлеемский отшельник атаковал не зрелища и философию язычников, но прежде всего основу основ их культуры – литературу.
В своей критике культуры упомянутые отцы церкви ограничивались теорией. Люди более горячие периодически переходили от слов к делу. Так, в XV в. знаменитый флорентийский монах Савонарола устроил во Флоренции массовое сожжение произведений искусства. Сотни книг, картин, статуй, музыкальных инструментов были брошены в огонь. Еще дальше пошли радикальные протестантские секты. С их точки зрения, преданию анафеме подлежали произведения не только светской, но даже религиозной кульутры.
Подобные настроения не были монополией западных церквей. В конце XVI в. один из лидеров старообрядчества протопоп Аввакум с одинаковым пылом обрушивался как на двоеперстие и исправленные книги, так и на новые эстетические приемы, привнесенные никонианами в церковное искусство. Беспощадной критике неистового протопопа подверглась новая манера церковного пения (партесное пение), а в особенности – новые иконы, написанные под влиянием европейских образцов. «Пишут Спасов образ, Еммануила – лицо одутловато, уста червонныя, власы кудрявы, руки и мышцы толстые…» Не забывал Аввакум и про философию: «Не ищите риторики и философии, ни красноречию, но здравым истинным глаголом последующе, поживете. Понеже ритор и философ не может быть христианин»; «Христос <…> не учил диалектике, ни красноречию, поскольку ритор и философ не может быть христианин…»
Мнения о несовместимости религии и культуры высказывались порой даже людьми, чей собственный вклад в развитие мировой культуры отрицать невозможно. Например, решительным противником культуры стал после обращения в христианство собственного пошиба Лев Толстой.
Разумеется, не составило бы труда иллюстрировать иудейскую позицию цитатами из раввинов, а не из отцов церкви. Однако я предпочел первым вторых как минимум по двум причинам. Во-первых, даже многовековой союз той или иной конфессии со служителями Аполлона не может гарантировать, что в ее среде не возникнет ярко выраженная антикультурная идеология. А во-вторых, нет более наглядного способа показать, что во фронтальном отрицании внерелигиозной культуры нет решительно ничего специфически еврейского. Жители Бней-Брака или Меа-Шеарим могут быть горды тем, что в их книжных магазинах нет ни одной «некошерной» книги, а хабадская писательница Эстер Кeй – восхищаться крутостью тех, кто выбросил из дома всю некошерную литературу. Возможно, все эти люди даже в чем-то святы. Только вот специфически «еврейского» в этой святости не больше, чем в трудах Тертуллиана и св. Иеронима.
Я прекрасно понимаю, что доказать, что в доводах противников культуры нет ничего специфически еврейского, в сущности, означает не доказать ничего. Во-первых, как сказано в мидраше «Эйха Раба»: «Скажут, что есть у гоев мудрость – верь». А во-вторых, в запретах на убийство или грабеж тоже на сегодняшний день нет никакой еврейской специфики. Поэтому перейдем теперь к еврейским аргументам в пользу сотрудничества с культурой и искусством.
ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ
Рассказывают, что некий раввин опубликовал книгу, в которой он собрал всевозможные комментарии на первый стих книги Бытие: «Вначале сотворил Бог небо и землю». В книге было собрано около тысячи комментариев, причем в предисловии раввин признался, что его коллекция является далеко не полной.
Думаю, если бы кто-нибудь решился собрать все комментарии на другой стих той же главы, то его список оказался бы не короче. Уж слишком много вопросов вызывал у комментаторов всех времен этот коротенький отрывок: «И сказал Бог: сотворим человека по образу нашему, по подобию нашему» (Берешит, 1:26).
Мудрецов Талмуда, к примеру, заинтересовала множественная форма глагола «сотворим». Разве Творец не один? Разве в творении участвовало несколько сил? Мидраш «Берешит Раба» даже утверждает, что Моисей отказывался записывать этот стих, и Всевышний с огромным трудом убедил его взяться за перо, сказав ему, что «кто захочет ошибиться, все равно ошибется».
Сами мудрецы дали следующее объяснение: «сотворим» – Бог и ангелы, поскольку Бог не делает ничего, не посоветовавшись со своими ангелами» (Сангедрин, 38б). Таким образом, филологическая проблема вроде бы была решена. Зато возникла проблема теологическая, которую блестяще озвучил Моисей Маймонид: «Как могут творения помогать или советовать тому, кто их сотворил?!» Впрочем, Маймонид тут же предложил решение данной проблемы: «Из этих библейских стихов вовсе не следует, что Бог, как это думают невежественные люди, советуется с творениями или прислушивается к их мнению. Ибо как могут творения помогать или советовать тому, кто их сотворил? Но эти стихи учат нас, что все части Вселенной, включая органы животных в их нынешнем виде, были созданы посредством ангелов. Ибо ангелы суть силы природы».
Впрочем, сам Маймонид был занят прежде всего решением иной теологической проблемы: «Некоторые придерживаются мнения, что слово «образ» (celem) относится к внешней форме тела. И таким образом, они верят, что слова «по образу нашему, по подобию нашему» означают, что у Бога есть материальное тело». Отвечая незнакомому оппоненту, Маймонид писал: «Для описания материальной формы в иврите употребляется слово «toar» <…>. Термин же «celem» обозначает то специфическое, что составляет саму сущность предмета <…> Для человека подобной «формой» является та часть его природы, которая дает ему возможность познавать; и именно благодаря этой способности к интеллектуальному восприятию Писание говорит о нем: «по образу нашему, по подобию нашему». Иными словами, "образ Божий" в человеке заключается, по Маймониду, в том, что человек явлется существом разумным.
Ни на секунду не собираясь оспаривать глубину мысли мудрецов Талмуда, Маймонида или любого другого из традиционных комментаторов, осмелюсь, тем не менее, заметить, что практически все они «проглядели» один весьма существенный момент. А именно – вышеприведенный библейский стих противоречит, на первый взгляд, здравому смыслу! Как известно, мы сравниваем неизвестное с известным. Фраза «зебра подобна лошади, но полосатая» означает, что слушатель хорошо знает, как выглядит лошадь, и на основании этого может составить некое представление и о зебре. Таким образом, из слов «сотворим человека по образу нашему» следует, что потенциальный читатель Библии должен составить свое представление о человеке – на основе своих знаний о Боге!
Разве это не абсурд? Так что же имел в виду автор Писания, делая столь странное утверждение? Чуть более внимательное чтение текста не оставляет сомнений, что упомянутый стих построен совершенно логично. Про человека в нем сообщается впервые в Торе. И в тоже время повествование про Бога продолжается уже целых двадцать пять стихов, почти целую главу. Следовательно, про Бога к этому моменту читатель и в самом деле «знает» больше, нежели о человеке!
Итак, что же сообщает нам о Боге и, следовательно, косвенно и о человеке первая глава книги Берешит? Во-первых, что он обладает речью: «И сказал Бог: да будет свет» (1:3), «и сказал Бог: да будет твердь посреди воды» (1:6), «и сказал Бог: да будут светила на тверди небесной» (1:14), и т.д. А во-вторых и главное – что он прежде всего является Творцом всего сущего! «Bereshit bara Elokim et haShamaim we et haAretz» – «Вначале сотворил Бог небо и землю» (1:1)!
И так, самым главным в человеке, тем, благодаря чему он назван «образом божьим», является его способность говорить и способность творить! Нет никаких сомнений, что подобное прочтение библейского текста резко поднимает религиозный статус человеческого творчества. Ибо с точки зрения приведенной нами интерпретации, создавая новый роман, симфонию или картину, художник не просто «самовыражается», но прежде всего раскрывает божественный образ, заключенный в нем.
Творчество, таким образом, превращается, наряду c этикой («Говорили мудрецы: что означает стих «Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш» (Ваикра, 19:2). Он добр, и вы будьте добры: Он милосерден, и вы будьте милосердны» (Сота, 14а), в еще одну форму «подражания Богу». Если наше понимание библейского текста является корректным, то тогда передчеловеком открывается и иной путь для «подражания Богу» – творчество.
РЕЛИГИОЗНЫЙ ИДЕАЛ МАЙМОНИДА
Я прекрасно осознаю, что все написанное выше фактически является не более чем очередным мидрашом. Мидраши же, как известно, приятно читать, но совершенно бесполезно приводить в качестве доказательства чего бы то ни было. В этом качестве в еврейской традиции принято предъявлять что-нибудь более солидное. Например, знаменитую «притчу о дворце» Моисея Маймонида.
«Царь живет в своем дворце, подданные же его частично живут в его стране, частично же вне ее. <…> Те, кто мечтает достичь дворца и войти в него, однако никогда даже не видели его -это основная масса
религиозных людей. Они соблюдают божественные заповеди, однако невежественны. Те, кто дошел до дворца и ходит вокруг него, но никогда не попадет внутрь – это те, кто посвятил себя исключительно изучению Торы. Они верят, согласно традиции, в истинные постулаты религии и изучили законы служения Богу, однако никогда не пытались философски исследовать основы Торы и не пытались проверить истинность догматов при помощи доказательств. Те, кто логически исследует основы религии, подобны допущенным в прихожую. <…> Те же, кто сумел найти доказательства всему, что возможно доказать, кто обладает подлинным знанием о божественном (насколько такое знание доступно человеку), – они достигли своей цели и находятся во внутренних покоях дворца вместе с царем.
Сын мой, пока ты занят изучением математики и логики, ты подобен тому, кто ходит вокруг дворца. Познав физику, ты как бы входишь в залу. Когда же, по окончании изучения натурфилософии, ты займешься метафизикой, тогда ты можешь считать, что прошел во внутренние покои царя».
Думаю, мало что можно добавить к словам великого философа. По его мнению, еврейский религиозный идеал принципиально недостижим, если ограничиваться исключительно соблюдением заповедей и изучением Торы. Для его достижения от человека требуется еще и постижение как естественных наук, так и философии. Говоря современным языком, только образованный, культурный человек может, по Маймониду, достичь в иудаизме подлинных вершин.
Нам могут возразить, что «оправдание» Маймонида ограничивается исключительно сферой естественных наук и философии. Что же касается, скажем, литературы, то она остается вне маймонидовского религиозного идеала. Однако, как нам кажется, в наши дни граница между «философией» и «культурой» является гораздо более размытой, нежели это было в эпоху, когда творил Маймонид. К примеру, Сартр и Камю писали как художественные романы, так и философские трактаты. Будет ли кто-нибудь утверждать, что во-первых поднимаются менее серьезные философские проблемы, нежели во вторых? Шекспир или Достоевский и вовсе излагали свои мысли исключительно в художественной форме – стали ли от этого их мысли менее глубокими? Да и потом – возможно ли вообще полноценное понимание практически любого «серьезного» текста последних столетий без хорошего знания музыки, живописи и литературы, примерами из которых философы нового времени иллюстрируют практически любой свой тезис?
Впрочем, даже если мы будем придерживаться буквы маймонидовского текста, основной его смысл сомнений не вызывает: религиозный идеал Моисея Маймонида не имел ничего общего с идеологией Тертуллиана, св. Иеронима и их последователей. Напротив, изучение и соблюдение Торы, по Маймониду, должно сопровождаться изучением философии, и без этого религиозное переживание будет неполным.
Поэтому в наши дни религиозный еврей, который не хочет выбирать между Торой и культурой, просто может, не мудрствуя лукаво, следовать указаниям Маймонида. Оставив мнение об их несовместимости (вроде взятого в качестве эпиграфа) сталинским функционерам от культуры и прочим последователям социалистического реализма».
Иудаизм и искусство. Евгений Левин
