Этот рассказ я уже давно хотел написать. Я давно считал, что простому, ничем не приметному моему земляку Ицику, сыну Рахмила, полагается хоть какой-то памятник.
Не Матесу Брохесу — рашковскому шутнику и острослову, чьи шутки так часто повторяли в Рашкове, а самая знаменитая шутка была про его, Матеса, жену Брохе:
— Моя старуха, знаете ли, это брохе в доме. Счастье и удача...
Не Геце Молдавскому — другому рашковскому мудрецу, прямо-таки сыпавшему поговорками, каждая из которых стоила, по словам рашковцев, но меньше двадцатки.
Он любил, Геца, выйти летним полуднем из дому, глянуть на вымершую рашковскую улицу и будто в испуге сказать:
— Просто опасно живому человеку выйти на улицу. Посреди бела дня могут напасть на тебя и ограбить!
Не Гершлю Гуревскому — задумчивому, с запавшими щеками, в то время кассиру рашковского банка, курившему не иначе, как половинки сигарет, просто потому, что курить целые — слишком большая роскошь, никогда не верившему, что когда-нибудь будет еще очень хорошо, и никогда не верившему, что когда-нибудь может еще быть очень плохо, а на любое предсказание счастья и несчастья машущему рукой:
— Это будет, когда Днестр потечет вспять!
Славные земляки. Дорогие земляки. Земляки-мудрецы. Сердце разрывается, когда думаешь, что их уже нет. Но памятник какой-то ему, Ицику Рахмила, полагается. Ей-богу.
Пусть даже самый обычный камень, без всяких украшений. А на камне выбитая долотом пара строчек:
«Здесь похоронен просто еврей, сапожник, Ицик, сын Рахмила, живший простой жизнью и отдавший жизнь за то, чтобы кривой, искалеченный мир чуточку выпрямился».
Под этими строчками я бы выдолбил три буквы: «З.Ц.Л.» — «Зейхерцадик ливрохе».
Ихил Шрайбман, из рассказа "Ицик, сын Рахмила"
ÁЗИМА
— Помнится, мама, в Рашкове слово такое было — «азима». Что это, а?
— Как что это? Азима — это азима.
— Да, но с чем ее едят?
— Как это с чем? Ни с чем.
— Как же ее делают?
— Что значит как? Берут две горсти темной муки, три-четыре горсти кукурузной муки, не мешает добавить желток-другой, если есть — ложку постного масла, щепотку соды, еще немножко меду или кусочек пчелиных сотов, щепотку соли, конечно, с четверть стакана сахарного песку, замешивают, раскатывают толщиной в два пальца, надрезают на клетки, посъшают чуть-чуть кукурузными отрубями, сажают в печь вместе с хлебом — и вот тебе азима...
— Когда же ее едят?
— Когда хотят. Скажем, в субботу перед вечером. С баночкой вишен или с тарелкой печеных груш. Она крошится и просто тает во рту.
— И это все?
— Да, совсем забыла. Главное — когда делают азиму, надо все время думать о том, чтобы она удалась, чтобы была вкусной, чтоб людям понравилась, сын мой...
Ихил Шрайбман, перевод с идиша Г.Перова
Памятник. riftsh (LJ)
