Павел Палажченко не просто переводчик Горбачева. Этот человек рядом с первым президентом СССР уже 20 лет - столько, сколько в нынешнем году исполнилось перестройке. По собственному признанию, он вытащил счастливый билет, став очевидцем многих исторических событий, общаясь волею судьбы с великими лидерами планеты. Об особенностях работы переводчика-синхрониста на высшем уровне, о Горбачеве «вблизи», о некоторых нравах мирового истеблишмента Павел Палажченко рассказал нашим корреспондентам.

«в плане сдержанности переводчики, как подпольщики»

- Александр Шохин, вице-премьер начала 90-х, рассказывал нам, что в 1993 году группа олигархов чуть не уволила его из правительства, уверяя Ельцина: «Мы знаем точно от переводчиков-синхронистов, что на переговорах в Брюсселе он не защитил интересы российских банков». В самом деле бывает, что допущенные «в сферы» переводчики случайно или с умыслом делятся конфиденциальной информацией?

Павел Палаженко - Мне эта ситуация кажется очень странной. Никаким олигархам, никаким посторонним людям - пусть даже высокопоставленным - переводчик ничего рассказывать не должен. И уж тем более с его стороны недопустимы какие-то оценки.

- Запись идет на диктофон или ее делает стенографистка?

Павел Палаженко - Никаких диктофонов. На то есть очень серьезные причины. Не хочу в них вдаваться. Стенографисток тоже нет. Пишет или переводчик, или так называемый «записывающий» - notetaker. Как правило, это помощник министра иностранных дел, в других случаях - помощник президента.

- Недоброжелатели Горбачева утверждали, что на некоторых переговорах он из соображений осторожности прибегал к услугам «чужих переводчиков». Сам факт появления таких разговоров свидетельствует, насколько доверенным человеком должен быть переводчик. Ведь вместе с руководителем государства он становится хранителем секретов.

Павел Палаженко - Сначала о «чужих переводчиках». Этого никогда не было. Наоборот, несколько раз (в частности, при Буше-старшем) я оказывался единственным переводчиком. Более того, от моего предшественника, легендарного Виктора Михайловича Суходрева слышал, будто в свое время Генри Киссинджер просил, чтобы во избежание утечек на каких-то переговорах отсутствовал американский переводчик.

- Он что, не доверял своим?

Павел Палаженко - Не знаю. Это надо Киссинджера спрашивать. А про Горбачева - вранье. Чего только на него не вешали… Теперь о секретах. Вы правильно сказали, что переводчик должен быть доверенным человеком. Априори предполагается: от него информация не разойдется.

- Вам известны случаи, когда кто-то из коллег был наказан за болтливость?

Павел Палаженко - Я знаю такой случай не с переводчиком, а с зам. министра иностранных дел СССР Яковом Александровичем Маликом. Хорошо помню этого человека, он был нашим представителем при ООН, когда я там работал. Рассказывали, что задолго до этого Малик на приеме в каком-то посольстве проговорился, что в сбитом над Свердловском самолете находился летчик. Он нами взят. Американцы-то вначале заявляли, что самолет беспилотный, и Хрущев намеривался еще пару деньков с ними поиграть, чтобы окончательно поставить в неудобное положение. И тут такой прокол, позволивший Штатам сориентироваться насчет Пауэрса. Малику устроили выволочку на партсобрании в МИДе, объявили выговор, что, кстати, не прервало его карьеры. Личностью он был незаурядной, хотя, конечно, человек своего времени. По-моему, сталинист чистой воды. А вот бдительность потерял. В этом смысле переводчики народ железный. Всякое с нами бывает, ошибки делаем. Но в плане сдержанности, как подпольщики (смеется).

«Кеннеди по-своему - мой крестный отец»

- Как вы стали переводчиком Горбачева?

Павел Палаженко - Если не ошибаюсь, в апреле 1985 года в МИД позвонил помощник генсека Андрей Михайлович Александров. Сказал, что Горбачев будет давать интервью индийскому корреспонденту и попросил прислать переводчика. Выбор пал на меня. Я пришел прямо на встречу. Михаил Сергеевич даже не спросил, как меня зовут. Поздоровался, пожал руку, и мы начали работать. А с Александровым успели парой слов перекинуться. Он предупредил: «Запись за вами». Когда прощались, заметил: «Уверен, мы еще будем встречаться». Видимо, оценил перевод. Потом состоялся визит Раджива Ганди и меня опять пригласили. Так и пошло. В конце одной из встреч - с сенатором Эдвардом Кеннеди, тот обратился к Горбачеву: «У вас отличный переводчик. Спасибо». Я замешкался: неловко такое про себя переводить.

- Перевели?

Павел Палаженко - Куда ж деваться… Так что по-своему Кеннеди - мой крестный отец. Ну а вехой стал первый советско-американский саммит в Женеве осенью 1985 года - два с половиной дня напряженнейшего труда. С тех пор все переговоры генсека с главами государств и госсекретарями США переводил я. В 1990 году в Америке по дороге в Стэнфорд Михаил Сергеевич сказал: «Павел, давай переходи ко мне из МИДа. Я поручил сформировать президентский аппарат».

- Какие отношения обычно складываются между «первым лицом» и его переводчиком?

Павел Палаженко - Здесь нет никаких трафаретов. Все зависит… Горбачев по натуре доброжелательный человек, не самоутверждается за счет других. Никого не унижает, не проявляет самодурства. В этом плане с ним комфортно. Нет нервозности, зажатости. Но, допускаю, дело еще в том, что как профессионал я уверен в себе. Я же не локтями пробивался. Ни у кого работу не выпрашивал.

- Чем объяснить, что после путча и отречения Горбачева вы остались с ним, хотя получили личное предложение от тогдашнего зам. министра иностранных дел Александра Авдеева вернуться в МИД?

Павел Палаженко - В двадцатых числах декабря 1991 года Авдеев обзвонил бывших мидовцев, работающих в аппарате президента. Сказал: «Считаю своим долгом предложить вам вернуться в министерство. Поторопитесь. Через неделю-другую нас самих в этих кабинетах не будет». Я очень благодарен Авдееву, но ни минуты не колебался. Уйти от Горбачева и начать работать с Ельциным считал для себя неприемлемым.
И все-таки я несколько преувеличил, сказав, что важный шаг дался просто. Как ни крути, у меня была семья, дети. Финансовых обязанностей с меня никто не снимал. О создании Фонда еще не было речи. Когда я сказал своей маме, что ухожу с государственной службы, она, в принципе одобрявшая мой поступок, не сдержала горечи: «А где же будет лежать твоя трудовая книжка?» Для человека ее поколения этот вопрос казался главным. Я не признался, что книжка уже у меня на руках с записью: «уволен в связи с упразднением (ликвидацией) аппарата президента СССР».

- Горбачев пережил масштабное предательство окружения. Вы находились рядом. Что вас особенно поразило? Кто?

Павел Палаженко - Я предпочитаю с осторожностью употреблять слово «предательство». Вот ГКЧП - это однозначно и предательство, и преступление. Соратники, имевшие возможность спорить с Горбачевым политически, предпочли нанести ему удар в спину. Теперь о том, как оценить людей, которые, стоило положению Горбачева начать ухудшаться, перебежали к Ельцину. В ряде случаев подобное диктовалось политическими разногласиями. Знаю, Горбачев относится к этому весьма толерантно. Но не могу принять, что интеллигенция, такие столпы, как Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Николай Шмелев, перекинулись к Ельцину, не думая о последствиях радикального варианта. Отдельный разговор - о тех, кто всю жизнь был на государственной службе и плавно перетек из аппарата президента СССР в аппарат президента России. Куда деваться чиновникам? Можно произносить гневные слова, но жизнь сложнее незатейливых формулировок. Я научился у Горбачева определенной широте, стараюсь не осуждать и некоторых бывших друзей, переставших в 1991 году мне звонить, посчитав, очевидно, что Горбачев - «залежалый товар» и пора сдавать его старьевщику. Сейчас, когда в отношении к президенту СССР наметился некий положительный сдвиг, звонки, словно из небытия, вернулись.

«слышал про Ленина, будто он говорил на каком-то невероятном английском»

- Вы блистательный знаток английского языка, автор ставшего бестселлером «Моего несистематического словаря». С чего начался, по вашему выражению, «роман с английским»?

Павел Палаженко - Это не была любовь с первого взгляда. Моя мама - учительница английского языка в обычной школе в подмосковном Монино. Класса со второго она начала со мной заниматься, но меня это здорово тяготило. А лет в 12-13 вдруг что-то случилось. Может, виноваты «The Beatles» (меломания у многих в пробуждении интереса к языку играет особую роль), может, то, что начал слушать на английском Би-би-си и «Голос Америки»… Наши передачи после этого стали казаться ужасно пропагандистскими. Так или иначе, но завязался роман, длящийся по сей день. Английский язык удивительный, в нем есть что-то завораживающее. И, безусловно, я очень благодарен маме. Она и сейчас для меня в языке авторитет. Не у многих переводчиков-синхронистов собрана дома на английском такая библиотека: полные собрания сочинений Диккенса, Драйзера, Голсуорси… Бывая за границей, постоянно привожу маме книги. У нас есть общие любимцы, а что-то она забраковывает как полную муру.

- Корней Иванович Чуковский в ранней молодости учил английские слова по учебнику с вырванными страницами и впоследствии с юмором рассказывал, что, впервые приехав в Лондон, не мог произнести ни слова, так как не догадывался о существовании транскрипций. А как вообще лучше учить язык? Сложилась у вас на этот счет некая идеальная схема?

Павел Палаженко - Нечто похожее на историю с Чуковским слышал про Ленина. Будто он говорил на каком-то невероятном английском. Однако мой преподаватель в инязе Яков Иосифович Рецкер утверждал, что перевод Лениным работы Сиднея и Беатрисы Веб о британском тред-юнионизме - замечательный. А Рецкер просто так высокие оценки не раздавал.
Есть ли оптимальный алгоритм изучения иностранного языка? Думаю, да: традиционная классическая школа с зубрежкой слов, глубоким изучением грамматики. Но при этом крайне желательно год-два пожить в стране языка. Я впервые оказался в англоязычной стране поздновато - в 25 лет. У меня был довольно сильный британский акцент - так учили фонетике в инязе. За пять лет, что проработал переводчиком-синхронистом в ООН, он полностью выветрился. Сменился на американский. Правда, Америка - такая страна, где все говорят с разными акцентами. За исключением уроженцев Среднего Запада. Эталоном американского произношения, манеры говорить считается корреспондент NBC Том Брокау. Сам он из штата Южная Дакота. К слову, Брокау первым из американских журналистов взял телевизионное интервью у Горбачева. Они и потом встречались. Убежден: если поставить перед собой цель, вполне можно научиться говорить так, чтобы тебя не спрашивали: «Where are you from?»

- А как вы относитесь к разным ускоренным методам?

Павел Палаженко - Я в них не верю. За скобки выношу ситуации, когда язык нужен для очень ограниченного общения. Профессионалы в крайнем случае и на пальцах могут договориться. Никогда не забуду, как во время первой практики в Египте, меня попросили присутствовать в морге на вскрытии. Умер наш соотечественник, и в какой-то момент в прозекторской мне стало дурно. Я выбежал на воздух, а когда вернулся, оказалось: врачи - русский и египтянин, без переводчика поняли друг друга.

- Какими языками, кроме английского, вы владеете?

Павел Палаженко - Французским. Он был у меня в инязе вторым языком. Сильно увлекался. Сейчас французский - мой рабочий язык практически в полном объеме. Уже в Нью-Йорке выучил испанский. В последние годы занялся итальянским и немецким. Каждый следующий язык, несомненно, дается легче. Итальянский, полагаю, сумею освоить неплохо. Он изумительно красив - недаром на нем написаны лучшие мировые оперы. С немецким - труднее. Читаю свободно, а говорю - не очень. Некоторые утверждают, что немецкий - логичней и проще английского. Но сколько людей, столько мнений.

- Смотрите ли вы на видео фильмы в модных сегодня переводах Гоблина? Ваше мнение об этом явлении?

Павел Палаженко - Смотрел. Но большого желания продолжать знакомство нет. Это - какой-то отдельный жанр переводческого перформанса. Такой переводческий хэппенинг, не имеющий отношения собственно к языку. Вариации на тему. Мне неинтересно. А многие балдеют. Ради бога.

- Среди них, между прочим, знаменитый Леонид Володарский.

Павел Палаженко - Я же не навязываю своего мнения. Вот к Володарскому отношусь с большим уважением. Мы вместе учились. Его работы - уже непосредственно жанр перевода. Причем, высокого класса.

- Кто сегодня главный переводчик Путина?

Павел Палаженко - По моим наблюдениям, теперь не выделяется кто-то один. Отошли от этой практики. Почему? Сказать не могу. Вопрос технологически для меня интересный, но не считаю уместным проявлять любопытство.

- Вас приглашают переводить в Кремле?

Павел Палаженко - Конкретно в Кремле - нет. Я переводил несколько последних пресс-конференций Путина, которые транслировались по первому и второму телеканалам. Но предложение исходило не от Кремля, а от CNN. Для меня, повторю, работа на государственные структуры - пройденный этап. И правильно, что администрация не приглашает людей со стороны. Пришло новое поколение. Я не просто спокойно - положительно к этому отношусь.

- А кто преподает президенту английский? Вы ведь из этой «тусовки» и, наверное, знаете: на самом деле Владимир Владимирович - продвинутый ученик?

Павел Палаженко - Ничего не могу сказать… Это, кстати, абсолютно другая среда. Преподаватели и переводчики - две разные общины, тусовки. А «продвинутость» Путина зависит от того, сколько времени он готов уделять английскому. Я говорил, что человек, хорошо владеющий одним языком, более органично переходит на второй.

- Время от времени в телесюжетах показывают, как Путин и Буш прогуливаясь о чем-то оживленно беседуют. Без переводчика.

Павел Палаженко - (Смеется). По своему опыту знаю: некоторые протокольщики просят порой переводчика отойти в сторону, чтобы кадр получился эффектней. Так что не исключаю - «в кустах» скромно прячется переводчик. Но и другое реально: короткое время президенты обходятся своими силами. Поддерживать разговор - не самое трудное в языке.

- Скажите, все эти выражения: «друг Гельмут», «друг Билл», «друг Рю», «друг Владимир», «друг Борис» - это, что называется, «фигура речи», или во время контактов на высшем уровне и вправду можно подружиться?

Павел Палаженко - Бесспорно, «фигура речи». Расположение, симпатию, приязнь между лидерами государств ошибочно недооценивать, но ответственность руководителей перед своими странами - прежде всего. А она диктует рационализм и прагматичное соблюдение дистанции.
Я не раз слышал, как Буш-младший называл Путина другом. Ни в коей мере не ставлю под сомнение его искренность. Но надо учесть, что в английском языке слово «друг» употребляется в более широком смысле, чем в русском. Кто-то из лингвистов заметил: friend - это горизонтальное понятие, в то время, как русское «друг» - строго вертикальное, предполагающее глубину отношений. Так сложилось не столько в языке, сколько в нашей культуре. И в этом - вертикальном - значении между государственными деятелями дружбы быть не может.

- То есть, употребляя слово «друг», Буш имеет в виду: человек, к которому он относится дружелюбно…

Павел Палаженко - Вот-вот. Вы нашли точное определение.

- В свое время много писали о взаимном расположении Горбачева и Тэтчер. Ваши личные наблюдения по поводу «железной леди»?

Павел Палаженко - Я меньше работал с Маргарет Тэтчер, чем с американскими президентами, и окажусь в дурацком положении, если начну выставлять ей оценки. Одно могу сказать: у этой дамы, мягко говоря, непростой характер. Она не терпела предварительных формальностей, пустых прелюдий, обмена ни к чему не обязывающими любезностями. В июле 1991 года Горбачева впервые пригласили на заседание «семерки» в Лондон. Запад на встрече не то что бы оттолкнул президента СССР, но и крупномасштабных договоренностей достичь не удалось. Незадолго до этого Тэтчер сместили с поста премьер-министра. И вот она спонтанно приезжает в советское посольство, где остановился Михаил Сергеевич. С места в карьер обрушивается: «Ну что за люди такие?! Неужели «семерка» не могла оказать ту поддержку, которую заслуживает перестройка? Что они наделали! Видите ли, нет явного движения в сторону рыночной экономики. Разве не понятно, куда их безразличие может привести, в каком направлении развиваются события? Именно сейчас России особенно нужна поддержка». Я был потрясен темпераментом «железной леди», ее почти товарищеским сочувствием, ибо знал о вечных идеологических разногласиях с Горбачевым. Но как практический политик Тэтчер неизменно была последовательна.

- Михаил Сергеевич любит бравировать тем, как едва ли не на первых переговорах с президентом США «срезал» Рональда Рейгана, пытавшегося вести себя высокомерно: «Вы мне не учитель, а я вам не ученик». Расскажите о постепенной трансформации отношений двух лидеров.

Павел Палаженко - Мне хорошо памятен эпизод, о котором вы говорите. Речь шла о диссидентах, правозащитных проблемах. Американцы, готовя переговоры, решили вынести эту тему на первое место. Горбачев, как вы знаете, и сам придававший вопросу большое значение, отреагировал бурно. Однако его слова не прозвучали обидно. И Рейган воспринял их адекватно. Отношения стабилизировались довольно быстро, стали продуктивными.
Ряд американских интеллектуалов не причисляют Рейгана к гигантам мысли. Но мне он видится человеком ярким, солнечным и - вопреки актерской профессии - искренним. В Рейгане чувствовалась доброжелательность и отнюдь не предосудительное желание нравиться. Да он и нравился. В целом, Америка любила его, называла великим президентом, потому что он ее вылечил, вернул стране уверенность в себе. Уотергейт с унизительной отставкой Никсона… Сложнейшие годы президентства Картера, когда США потребовалась своя перестройка, так как многое из того, что отлажено функционировало в 50-60-е годы, выработало свой ресурс… Неблагоприятное завершение вьетнамской войны… Все вместе влияло на психику американцев. Нужен был особый человек - очень твердых, даже жестких убеждений и при этом - оптимист. Рейгановские годы стали для США переломными. Кого недооценили и неправильно поняли вначале наши американисты, это Нэнси Рейган.

- Правда, что ее отношения с Раисой Максимовной Горбачевой складывались сложно? Как это выражалось? Вы переводили первым леди? Может быть, пытались сгладить, смикшировать дамские колкости?

Павел Палаженко - Как правило, я был так перегружен на переговорах, что в протокольных мероприятиях не всегда участвовал. Но, знаю, Раиса Максимовна к ним подходила основательно, обдумывала темы светских бесед, возможные вопросы. А Нэнси, оказывается, это страшно раздражало: она, мол, с открытой душой, а ей чуть ли не экзамен устраивают. Какая-то нестыковка разных людей, разных культур… Что ж, бывает. Другое дело: подобных шероховатостей можно было избежать, если бы с обеих сторон не находились люди, нарочито обострявшие ситуацию. Воспользуюсь горбачевским словцом: «подбрасывающие» искаженную информацию. Был еще один неловкий момент, когда из-за какой-то несогласованности Раиса Максимовна прилетела в Рейкьявик с Горбачевым, а Нэнси - нет. И очень обиделась. Что до меня, то мне не доводилось переводить взаимных колкостей первых леди…
Постепенно недоразумения между ними исчезли. Жаль, мы не сразу узнали, что именно Нэнси сыграла важную роль в повороте Рейгана лицом к СССР. Утверждают, в 1984 году Андрей Андреевич Громыко шутливо сказал жене президента США: «Вы все время шепчите на ухо супругу слово «мир». Похоже, Нэнси последовала совету. Сколько раз бывало, что советско-американские отношения могли пойти под уклон, и в том, что оба президента этого не допустили, есть заслуга их жен.
В 1992 году Горбачевы провели великолепный день на ранчо Рейганов в Калифорнии. Я переводил и могу удостоверить: отношения Нэнси и Раисы Максимовны были не просто гладкими, а очень теплыми. Позже, когда у Рональда Рейгана развилась болезнь Альцгеймера, Горбачевы переписывались с Нэнси. Через меня прошло с десяток писем в том и другом направлении.

- Вы были также переводчиком Шеварднадзе, и когда тот уходил от Горбачева, долго говорил с вами об этом. Что развело в разные стороны близких соратников?

Павел Палаженко - Через несколько дней после того, как в декабре 1990 года Шеварднадзе подал в отставку, я попросил его о встрече. Эдуард Амвросиевич меня принял. Мы проговорили около часа. Вечером почти дословно записал беседу. Наступит время, обязательно ее опубликую. Но сейчас - рано. Надо все-таки совесть иметь: все «фигуранты» живы - Горбачев, Шеварднадзе, я, наконец… Разговор получился очень личный. Шеварднадзе внешне был спокоен, но я чувствовал, что страшно волнуется. У меня сложилось впечатление: он предвидел что-то вроде ГКЧП. Блокнот с записью в столе. Приведу небольшую цитату: «Мы так затянули с несколькими важнейшими решениями, что ситуация стала неуправляемой… Может произойти кровопролитие. А в случае репрессий я не вправе оставаться министром иностранных дел. И нам не удастся сохранить достигнутый уровень отношений с цивилизованными странами». Мне доводы Эдуарда Амвросиевич показались не вполне убедительными.

- А что - Горбачев? Его не обидело по сути бегство единомышленника?

Павел Палаженко - Если бы он однозначно воспринял это так, то в ноябре 1991 года не позвал бы Шеварднадзе вернуться. Но Михаил Сергеевич решил вместо тогдашнего министра иностранных дел Бориса Панкина, отважно осудившего ГКЧП, призвать «старого коня, который борозды не испортит». Дело обстояло таким образом. Звонит Горбачев: «Павел, срочно свяжись с английским посольством. Мне надо поговорить с Мейджором». Премьер-министра Великобритании, как нарочно, не оказалось в резиденции на Даунинг-стрит, однако через полчаса он был у телефона. «Джон, - обратился к нему Горбачев. - Мы объединяем два министерства - иностранных дел и внешней торговли. Должность министра я предложил Шеварднадзе. В этой связи Панкина намерены направить послом в Великобританию. Но не можем объявить о назначении без вашего агремана». Мейджор мгновенно ответил: «Я свое согласие даю. Обещаю, как можно быстрее, соблюсти все формальности». На следующий день официальный агреман был получен.
А с Шеварднадзе в декабре 1991 года пути Горбачева все равно разошлись. Я еще несколько раз встречался с Эдуардом Амвросиевичем, в том числе в Тбилиси - в пору его президентства.

- Есть ли в вашей нынешней работе некие преимущества по сравнению с предыдущей? Большая свобода, например, удовольствие от несуетливых поездок по миру? Особые, дружеские отношения с Горбачевым?

Павел Палаженко - Я ни разу не пожалел о своем решении остаться с Михаилом Сергеевичем. Без сомнения, когда он был генсеком и президентом СССР, моя работа отличалась сильной мотивацией, адреналин выделялся в огромных количествах, поскольку то, что совершалось, приносило стране историческую пользу. Не хватает ли мне этого ощущения сейчас? Наверное, в какой-то степени.
А работа в Фонде Горбачева, действительно, имеет свои преимущества. Михаил Сергеевич оставил мне возможность сотрудничать с ООН, другими организациями, отпускает, если надо, на пару недель, на месяц. Штат в Фонде небольшой, и как руководитель отдела международных связей общаюсь с Горбачевым регулярно. Не то что в былые времена, когда аппарат был громадный. Особенно сближают поездки за границу. Горбачев встречается с политиками, читает лекции - я помогаю ему готовить выступления, перевожу. Но теперь у нас остается время и посмотреть бродвейский мюзикл, и поужинать в ресторане (предпочтение Горбачев отдает итальянской кухне, и я с ним в этом солидарен), и осмотреть то, что называется достопримечательностями. В Нью-Йорке Михаил Сергеевич любит гулять по Центральному парку: у них с Раисой Максимовной смолоду привычка к пешим моционам.
Вблизи Горбачев оказался именно таким человеком, каким виделся мне «с расстояния». Что-то я разглядел точнее, и достоинство, с каким он преодолел все уготованные судьбой испытания, безусловно, добавило уважения. За годы тесной работы мы принципиально разошлись лишь раз. В 1996 году он решил баллотироваться в президенты, хотел открыто и внятно объясниться с людьми. Но я считал, что в существовавших информационных условиях это исключено. Раиса Максимовна придерживалась такого же мнения, однако после того, как Горбачев упрямо принял решение, прошла с ним путь до конца. Меня он освободил от предвыборных обязанностей. И впоследствии я не услышал ни слова упрека. Но сам жутко за него переживал. А когда узнал, что за Горбачева проголосовали около миллиона человек, у меня появилось желание каждому из них пожать руку.