— Эльдар Александрович, говорят, основную коллизию «Иронии судьбы» вы списали с самого себя…
— Нет, я человек малопьющий, мой соавтор по сценарию Эмиль Брагинский — вообще непьющий. Нам однажды рассказали историю про то, как один мужичок под Новый год после бани зашел к друзьям, назюзюкался с ними и отключился. Тогда по предложению одного шутника бедолагу отвезли на Киевский вокзал, дали проводнице десятку, засунули его на верхнюю полку общего вагона, и он очутился в Киеве с банным портфелем и пятнадцатью копейками в кармане. Это то, что мы с Эмилем услышали. А потом сели додумывать, что с этим героем могло произойти дальше. Вообще-то «Ирония судьбы», открою вам тайну, родилась из меркантильных соображений. Пришел как-то Эмиль и легкомысленно предложил: давай напишем пьесу для денег, для этого надо, чтобы была одна декорация и мало действующих лиц. И с этим нравственным постулатом мы сели сочинять пьесу. За двенадцать дней написали «Иронию судьбы», которая потом шла в ста десяти театрах и действительно приносила нам хорошие деньги. На этой волне мы написали следующую пьесу — «Сослуживцы». Позже я перенес эти пьесы на экран. «Сослуживцы» стали «Служебным романом». Недавно я пересмотрел эти ленты и подумал, что режиссер, снявший их, парень нахальный, но, как говаривал один мой знакомый, «небесспособный».
— В годы оттепели вас называли «певцом интеллигенции и благородной бедности». Как бы вы сегодня определили свое творческое кредо?
— Точно так же. Мои любимые герои — это тихие, совестливые, интеллигентные, зачастую в материальном плане бедные люди, не потерявшие при этом чувства собственного достоинства, сохранившие живую душу. Я не люблю кичливо-богатых, самодовольных. Свойство нормального человека — это вечное сомнение, а не вечное самомнение. Надо всегда относиться к себе с иронией.
— Поделитесь секретом: как надо жить, чтобы в преддверии восьмидесятилетия снимать кино, писать книги, вести телепередачи и при этом ощущать бодрость духа и тела?
— Во-первых и в главных, надо знать, у каких родителей родиться. Это самое трудное дело. Потому что ты в этом процессе участвовать не можешь. Но это очень важный фактор — родиться у таких родителей, как мои. Во-вторых, я просто люблю работать. Это извращение — одно из самых главных, которые свойственны моей натуре. Если работы нет, я ее выдумываю. У меня хватает разных болячек. И после каждой картины они выползают. После «Андерсена» только я приготовился, что сейчас они набросятся на меня, как — бац! — ринулся в «Карнавальную ночь-2». И болячки отстали по дороге. Выход один — все время работать.
— Но ведь надо когда-то и отдыхать.
— Скажу честно: когда я был молодым, мечтал дожить до двухтысячного года. Но как видите, уже седьмой год живу в двадцать первом веке. Далеко вперед не заглядываю, но, признаюсь, довольно внимательно слежу за процессом своего старения. Не хочется стать посмешищем для людей. Пока я чувствую, что башка у меня работает хорошо, реакция отменная, память замечательная. Можно, конечно, добавить, что я веду здоровый образ жизни. Делаю ежедневно часовую зарядку, обливаюсь по утрам холодной водой. И вообще я по натуре здоровый человек. Психологически, психически здоровый, понимаете? Хотя это и роняет меня в глазах окружающих. Художник, особенно большой, должен скрывать, что он нормальный. У него должны быть странности, тараканы в мозгах. А у меня нет ничего такого, чем бы я мог выделиться среди других людей, разве что хороший аппетит.
— Покушать любите?
— Да, я, увы, обжора. Борюсь всю жизнь с этой страстью, но неизменно терплю поражение. Во-первых, у меня такая наследственность — мама была полная. А во-вторых, мое отрочество, юность пришлись на войну. С сорокового по сорок восьмой годы я голодал. Когда отменили карточки, начал есть и до сих пор не остановился. Я этот процесс очень люблю и уважаю.
— Но лишние килограммы, наверное, мешают?
— Не могу сказать, что так уж мешают. Когда лет тридцать назад я понял, что мне трудно зашнуровывать ботинки, перешел на мокасины, которые надеваю при помощи длинного рожка. Но все-таки иногда мои габариты переходили все границы. И тогда я ложился в клинику лечебного питания. За месяц худел на двадцать пять килограммов, наносил чудовищный удар по своему организму, но меньше чем через год вес возвращался. И тогда я решил про себя, что я — крупномасштабный художник, и на этом окончательно успокоился.
— Говорят, во времена первой «Карнавальной ночи» вы были слабохарактерным человеком…
— Когда я начинал работать, у меня вообще никакого характера не было — я был разгильдяем. Профессия в этом смысле меня здорово перевоспитала. Я всегда держу слово. Никогда и никуда не опаздываю. Работаю на пределе своих возможностей.
— Уж больно благостный портрет получается…
— Поверьте, он очень близок к оригиналу.
— Тогда я вам сейчас подскажу несколько ваших недостатков. Например, на съемочной площадке у вас случаются приступы неудержимого гнева.
— Я вспыльчивый человек — это верно. Когда наталкиваюсь на глупость, вранье, невежество, могу действительно наорать. Но потом быстро отхожу и жалею о случившемся.
— У вас есть еще один существенный недостаток: вы слывете среди друзей пижоном…
— Это неправда. Если я и пижон, то особого рода. Например, люблю старые вещи — разношенные ботинки, раздолбанные тапочки, рваные свитера. Словом, люблю, чтобы мне было удобно. И считаю это высшей формой пижонства. Как-то в Пицунде вышел «в люди» в своем любимом рванье, и актриса Ляля Шагалова громко сказала: «Так может одеваться только очень богатый человек». Я не стал с ней спорить.
— Тем не менее, догадываюсь, что вы человек действительно не бедный…
— Уверяю вас, у меня дома нет ничего модного, престижного, дорогого. Есть картины, подаренные моими друзьями-художниками, наверное, они и модные, и дорогие, но я понятия об этом не имею. У моей жены (Эмма Абайдуллина, киновед, журналистка, работает редактором в картинах Рязанова. — Примеч. авт.) нет ни одной драгоценности. И не потому, что мне жалко, но ей самой это просто неинтересно. А мне тем более — я в этом ничего не понимаю. Антибуржуазность, которая была нормой жизни во времена моей молодости и которую вкладывали в меня родители, стала на всю жизнь моей натурой. Когда я открываю глянцевые журналы и вижу, как молодые артисты, деятели шоу-бизнеса гордятся особняками, мебельными гарнитурами, нарядами от дорогих модельеров, я только пожимаю плечами. Их жизненные принципы смешны и бесплодны. Ничего ведь с собой на тот свет не унесешь. Кроме, увы, белых тапочек.
— «Карнавальная ночь-2» — это ведь не финал вашей творческой карьеры?
— Скажу честно: не знаю. Почему я в последние годы зарекался снимать кино? Потому что мне надоело клянчить деньги на свои фильмы. В случае с новой «Карнавальной ночью» этот неприятный момент отсутствовал, и я согласился работать. Поэтому если вдруг объявится какой-нибудь Гарун-аль-Рашид и скажет: «Эльдар Александрович, а не хотите ли снять кино?» — то я не скажу ему: «Мне ничего не надо, пошел вон, Гарун-аль-Рашид». Нет, я подумаю над его предложением.
— Лично мне трудно представить вас человеком, который не снимает кино, а собирает грибы, играет в бильярд…
— Грибы собирать я точно не буду — мне уже трудно много ходить. Играть в бильярд стало попросту не с кем. Шура Ширвиндт возглавил Театр сатиры — не знаю, на кой ляд ему это надо — и перестал приезжать ко мне. Умерли мои закадычные друзья Гриша Горин, Зяма Гердт, с которыми я резался за каждый шар. И я подарил свой бильярд хорошему человеку… В любом случае без дела я сидеть не буду. У меня в Москве есть киноклуб «Эльдар», и там всегда найдется работа. Наверное, буду писать книги. Я много чем на своем веку занимался: писал стихи и прозу, вел телепередачи, с головой погружался в общественную работу, но если говорить откровенно, я, конечно, родился для того, чтобы делать кино. По-настоящему я, правда, понял это лишь в конце жизни.
Новая Неделя