…Итак, он объявился в моем почтовом ящике в прошлом году. Возможно, я и не обратила бы внимания на это коротенькое незамысловатое письмо мне в те дни приходили письма и покруче. Что же меня зацепило в нем? Да, наверное, эта простота и зацепила: «Здравствуйте, София. Меня зовут Сергей, я приехал из России. Одинок. По возрасту, честно признаюсь, Вас младше. По профессии психолог. Буду рад получить ваше письмо. Жду». И ни слова больше. Никакой ложной многозначительности, брачных па и всякой словесной шелухи, за которой выпирает, как член, единственное желание: «Я хочу тебя трахнуть. И как можно поскорее».
Открыла я этот ящик по профессиональной надобности. Захотелось постебаться по поводу интернетовских знакомств - написать какую-нибудь статейку в женский журнал, заодно и подзаработать. Текст приманки сочинила вполне профессионально: на него могли клюнуть и «козлы» и нормальные мужики. Что-то вроде: «красивая, элегантная, женственная ищет настоящего, мужественного, умного, порядочного». Ну кто из этого пресловутого сильного племени самцов откажет себе в уме, мужественности и порядочности? Никто. Даже самый распоследний кобель и мотек*. Знать бы тогда, что в эту старательно выкопанную западню в конце концов я угожу сама…
Итак, я решила ответить. Письмо мое соперничало в кратости с письмом отправителя. «Здравствуйте, Сергей. Напишите о себе. Сколько вам лет? Где живете?»
На другой день я получила ответ, который меня ошеломил: «Если бы вы знали, Софи, насколько меня обрадовало ваше письмо, которое я ждал с такой надеждой, - писал незнакомый мне Сергей. - Я очень сильно волнуюсь. Мне кажется, что встреча с Вами для меня единственный шанс изменить свою жизнь к лучшему. Ну что ж, опишу свою историю…
Так получилось, что из родного города мне пришлось уехать очень рано. Я мечтал о карьере военного и в 12 лет пошел в суворовское училище. Потом, разочаровавшись в армии, бросил все и пошел учиться в университет, выбрав прекрасную профессию, в которую влюбился на всю жизнь. Потом была практика в военно-медицинской академии и научная работа. Я занимался адаптацией и реабилитацией военнослужащих, служивших в «горячих точках», подводников, бойцов групп захвата, бывших заложников. Конечно, это была очень интересная и перспективная научная работа, и… сам того не замечая, я снова вернулся в русскую армию.
Потом была защита диплома и я добровольцем пошел служить в уже родную академию. Меня перевели на клиническую работу в хоспис, но это продлилось недолго, потому что началась война в Чечне.
Потом, уже год спустя, я так и не смог понять, как все это произошло, когда я потерял точку опоры под ногами, не сумев отогреть внутри себя то, что, казалось, никогда не окаменеет.
Меня уволили в запас после контузии и я, бросив свои разработки к черту, начал работать с детьми, оставшимися без родительского попечения. Они тоже были такими же, как я, одиночками, прячущими глубоко в душе свою тайную боль.
Потом настал момент, когда Россия осталась внизу, под крылом самолета, который увозил меня в другую страну. Израиль выдернул меня из медленного угасания, закружил в бешенном ритме жизни, и я оттаял под этим солнцем, вернув себе душевный покой. Вот только одиночество…
Знаете, у каждого свои вкусы. Я не исключение. Может быть, Вас это удивит, но я ищу женщину гораздо старше своего возраста. Как прекрасна ранняя осень со всеми ее дарами, когда земля отдает все, что мы ждем от нее в течение года…как огненное очарование красок пленяет твое воображение… настолько же прекрасна ЖЕНСТВЕННОСТЬ, познавшая цену многим вещам, расцветающая, словно тысячи роз. Это не каждому объяснишь. Не все понимают… Но что поделать, изменить себе я не могу, поэтому до знакомства с Вами хранил свое одиночество, оберегая в душе самое главное. Мне 25 лет, и я очень молод по вашим меркам, но, поверьте, нам есть о чем поговорить. Не отталкивайте меня, постарайтесь понять, что я ищу не приключений, а искренней любви, которую жду уже достаточно долго…»
Я тут же ответила ему («Меня очень тронуло ваше письмо. Вы пишете о контузии… Значит, вы воевали? Неужели вы прошли ад Чечни?»). Должна признаться, что в тот момент я даже подзабыла, что собиралась писать статью про интернетовскую любовь - настолько пробило меня послание неведомого мне Сергея. Идея романа с ним казалась мне абсолютно абсурдной. Боже мой, ему всего 25! А мне-то почти вдвое больше! Даже если я выгляжу, как мне говорят, всего на 35 - это будет не роман, а что-то вроде «инцеста». Он же в сыновья мне годится! К тому же мне казалось, что такая тоска, одиночество и желание выплеснуть свою душу может быть только у калеки. Он писал, что контужен - ну да, все сходится… Но отчего-то мне хотелось читать и перечитывать написанное им. Дела отвлекли меня от переписки. А он забеспокоился и обрушил на меня полные отчания письма:
«Тяжелее всего писать в пустоту, теша себя надеждой, что они дойдут до адресата. Я не получаю от Вас ответа, и печаль холодной змеей вползает в мое сердце, наполняя горечью будни. Что случилось, почему вы мне не отвечаете? Быть может, я испугал вас своей чрезмерной эмоциональностью, совсем забыв про осторожность и мораль? Но поверьте, я искренен с вами. Знаете, когда я был на войне, я понял, что не стоит лгать и чего-то недоговаривать. Там так близок этот последний шаг, что человеческие характеры начинают проступать сквозь маски, смытые первым же дождем из раскаленного свинца. Только в армии я понял, что означают по-настоящему человеческие отношения…»
«Непостижимо, сколько выпало на вашу долю…, - тут же ответила я ему. - Как вы справляетесь с последствиями контузии? У моего отца - инвалида войны, было то же самое. Зенитную батарею, которой он командовал, накрыло снарядами во время авианалета. Отца выкопал из-под завалов его солдат. Из ушей у отца текла кровь, первое время он ничего не слышал. Умер мой отец в 74 года от инсульта. Возможно, сказалось былое ранение…
Мне показалось, что у вас с вашими близкими недостаточно доверительные отношения. Возможно, я ошибаюсь. Но в вас так сильно желание отогреться. Это чувствуется в ваших письмах…».
«Какие у вас письма, - отвечал он мне. - Только чуткая и понимающая женщина, исполненная мудрости и нежности способна написать такое. Я благодарен небу, что вы появились в моей жизни. Ваши письма разбудили во мне какое-то необычайно сладкое, томительное волнение, мне вдруг по-другому стал видеться мир, я очень хочу увидеть женщину, которая мне все это подарила».



Если что-то подведет меня когда-нибудь под монастырь - так только собственное любопытство. Я ужасно захотела посмотреть на него. Но только не в роли Софи - вымышленного адресата. В бедной моей голове роились сомнения: «А вдруг он сумасшедший? Или маньяк?» Надо было придумать что-нибудь такое, чтобы посмотреть на него со стороны. И я придумала гениальный ход - взять у него интервью, то есть заявиться собственной персоной, которая, разумеется, не имеет ничего общего с Софи. Впрочем, нет, конечно, имеет. Софи - моя подруга, она-то и рассказала мне о нем, о его тяжелом военном прошлом, которое меня заинтриговало – но, разумеется, только как профессионала.
Я тут же вошла в Интернет: «Знаете, Сергей, мне пришла в голову такая мысль. Как вы на это посмотрите? У меня есть подруга-журналистка, которая часто пишет статьи на темы психологии. Не согласились бы вы дать ей интервью о ваших разработках по поводу заложников? Сейчас, после случившегося в США 11 сентября, я думаю, это актуально. А для вас может быть неплохой рекламой - в профессиональном смысле. Если вы согласны, я с ней поговорю и передам ей ваш номер телефона».
Он клюнул на приманку: «Безусловно, Ваше предложение может оказаться очень заманчивым (тем более, что я имею подобный опыт - не раз давал интервью), но боюсь разочаровать Вашу подругу: темы моих работ вовсе не касаются именно заложников. Я больше работал с теми, кто их освобождает, или захватывает.
Мне приходилось решать немного другие задачи. Например, представьте себе сержанта спецподразделения, у которого под конец его работы форма насквозь промокла от крови, от нее сливаются пальцы… Я не извращенец, прошу прощения за откровенность, но это то, с чем мне приходилось иметь дело. Передо мной стояла задача - сделать так, чтобы через десять часов этот солдат снова вышел на задание, и у него не тряслись руки, и ему снились хорошие сны.
Или… люди нашего батальона, которые паковали останки погибших в «цинки», солдатские матери, приехавшие на опознание своих детей…а там вместо тела - его жалкие фрагменты.
Навряд ли Вашей подруге это будет интересно. Методы работы нашей русской школы приживутся тут точно так же, как Карнеги со своей чисто американской манипуляцией стереотипами в каком-нибудь Урюпинске. Иллюзий у меня на этот счет нет. Телефон мой своей подруге, конечно, дайте. Если ее интересует психология - так или иначе, нам будет о чем поговорить. Спасибо за заботу. Вас, Софи, мне действительно послало небо».
Прочитав его ответ, я тут же позвонила. Голос его был чуть глуховатый, с легкой картавостью. Мужской харизмы в нем не ощущалось. Слышно было, как, разговаривая со мной, он передвигал что-то металлическое. Я приняла этот шум за звуки, с которыми могла бы передвигаться инвалидная коляска. Так я и думала, он калека… Но какое это имеет значение! Мне хотелось увидеть глаза человека, который пишет такие необычные письма. Меня совершенно не интересовало, что находится у него ниже пояса. Мы назначили время интервью.
…Утром, подъезжая к общежитию, где он жил, я набрала его номер. Он ответил не сразу, сонным голосом: «Ой, извините, я проспал. Через сколько вы будете? Отлично! Я еще успею принять душ и встречу вас у входа».\
Мы подъехали к воротам. Фотокорреспондент увидел его первым. «Здоровый мужик», - произнес он, и в ту же секунду я увидела, как по направлению к нашей машине идет высокий, хорошо сложенный парень в джинсах и джинсовой рубашке, с банданой на шее, со длинными светлыми волосами и в модных сапогах из натуральной кожи. «О-ля-ля!» - успела подумать я, а на меня уже смотрели его голубые глаза, и улыбался он так, словно я явилась к нему на свидание. Я тут же остудила этот его пыл, деловито протянув для рукопожатия руку и сдержанно здороваясь.



Длинноволосая Женщина, с прекрасными влажными карими глазами, одетая с удивительными для нашей страны скромностью и вкусом, протягивала мне руку, пряча внутреннюю часть ладони. У меня в голове автоматически промелькнула мысль, что обычно человек, прячущий тыльную сторону ладони,что-то от тебя скрывает. Я всегда смотрю в глаза, когда пожимаю руку. Стараюсь быть доброжелательным и с первой минуты предоставить собеседнику иницативу. Как правило, это помогает за максимально короткий промежуток времени очень многое узнать о человеке. Когда наши взгляды встретились, я почувствовал, что моментально потерял контроль и вместо короткого вежливого кивка я широко открыто улыбнулся этой красивой женщине, в свою очередь очень осторожно на меня смотревшую. Можно было говорить всё что угодно, но этот взгляд мне очень многое сказал. Журналистка, приехавшая интервьюировать, так не смотрит. Здесь обычно имеет место дежурный «чи-и-и-з» с максимумом доброжелательности и открытости и даже если человек не улыбается, то он, как правило, подаётся немного вперёд, если не всем телом, то хотя бы обозначает это своеобразным вытягиванием шеи в направлении к собеседнику. Она, напротив, голову отклонила немного назад и изучающее, осторожно на меня посмотрела. Как будто я должен брать у неё интервью, а не она у меня. Я старался держать взгляд на уровне лица собеседницы, фокусируясь на переносице, усиленно стараясь не скользнуть по ней тем взглядом, который женщины обычно называют
«раздевающе-оценивающим». Обычно, когда внутри меня происходит подобная внутренняя борьба, я совершенно глупо ухмыляюсь. Наверно, именно поэтому Она так холодно на меня посмотрела. Мда, когда мужчине нравится женщина, он всегда выглядит немого глуповато. Она понравилась мне. Даже более, чем. Внешне она была просто идеальна. Это было не то стандартное - стройна, красива и так далее. Нет, она и на самом деле была и стройна, и красива, и всё остальное, но в данной ситуации это совершенно не играло роли. От этой женщины исходило то же обаяние, что и от писем, которые я получал.



Первое, что бросилось в глаза, когда мы вошли в комнату - аскетизм обстановки. Две узкие кровати, застеленные грубыми одеялами. Стол, покрытый, как потом выяснилось, плохо протертой клеенкой - мои руки постоянно к ней прилипали. Сергей приготовил нам кофе - не Бог весть что. Он отчего-то волновался, я, напротив, была хладнокровна и украдкой его разглядывала. Он, определенно, был хорош собой. Если бы не дурацкие браслет, кольцо и татуировка на пальце...
Он начал рассказывать, я слушала, не перебивая. В определенных местах рассказа делала профессиональную стойку, отмечая про себя, что эпизод удачный, можно его обыграть. В конце я не удержалась, сказала про татуировку. Он улыбнулся, обронил фразу, что это, мол, армейские глупости и добавил: «У меня еще на плече есть, побольше» . – «Покажите», - неожиданно вырвалось у меня. Он стал расстегивать рубашку, обнажая плечо, а сам, склонив голову чуть набок, улыбаясь, и как-то призывно посмотрел мне в глаза. Я не включилась в предлагаемую игру, снова обдала его холодом. На плече его было вытутаировано что-то вообще несуразное - венок из проволоки, в котором значились буквы его имени. «И откуда у человека, пищущего ТАКИЕ письма, столько дешевых приколов», - подумала я. Он проводил нас до машины. С фотографом был любезен, на меня почти не смотрел. Обиделся? А как он это себе представлял? Что я войду, брошусь ему на шею с криком: «Это я, Софи!»? Интересно, что он мне теперь напишет. То есть не мне, а Софи. (продолжение следует)



P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не воспринимайте серьезно и не ищите аналогий с авторами.

…Муж уехал в командировку – наступило время любовника, который вот уже несколько лет был фактически моим вторым мужем, потому что нас объединяло нечто большее, чем бывает обычно в подобных случаях. Я не тело, а душу делила между этими двумя мужчинами. Один был для меня глубоким родственником, с которым связывали не только общие дети, но и огромный кусок жизни, прожитой вместе: общие воспоминания, общие друзья и родственники – все эти многочисленные дядюшки, тетушки, племянники. Другой был моим ночным полетом, прекрасными снами, молодостью, проживаемой во второй раз. Догадывался ли муж о существовании любовника? Наверное, да. Мы же были с ним половинками одного целого («и прилепится муж к жене, и станут одной плотью…»), и он чувствовал меня, как самого себя. Муж никогда меня ни о чем не спрашивал, не устраивал сцен ревности, и это было залогом того, что мы доживем с ним вместе до глубокой старости, потому что от таких мужчин не уходят никогда.
Что же касается любовника, первые годы он жутко ревновал меня к мужу, требовал немедленно развестись и выйти замуж за него, потом устал биться в запертую дверь и смирился с положением вечного возлюбленного. Своей семьи у него не было: он развелся с женой много лет назад.
Но я отвлеклась. Итак, любимый мой пришел, как всегда, под вечер – с цветами, шампанским и коробкой конфет. Собака давно уже признавала его за своего и встречала радостным лаем. Нам предстояла целая неделя безмятежного счастья. Однако, на сей раз что-то было не так, и он сразу это почувствовал. «Лара, что с тобой, милая? – ласково провел он рукой по моим волосам, - где ты витаешь? И что за статья рождается на сей раз в этой прелестной головке?» Знал бы он, что происходит в моей бедной голове, а, точнее, в сердце, на самом деле! Кажется, я начинала терять контроль над ситуацией и в моей жизни все окончательно запутывалось.
Поздно ночью, дождавшись, когда любимый заснет, я торопливо включила компьютер и приникла к экрану.
«Ты нужна мне. Просто нужна. От правды не спрячешься. Ты подняла меня над миром, подарив надежду. . . Ты, неведомая мне и далёкая, свела меня с ума. Наверное, в это трудно поверить, да я бы и сам не поверил, расскажи мне подобное кто-либо другой! Ты снова и снова приходишь ко мне во снах, превращая их в муку. Я никогда не чувствовал ничего хотя бы отдаленно похожего на это. Но разве то, что я ощущаю сейчас, иллюзия? Наверное, со стороны это выглядит глупо: молодой парень сходит с ума по женщине, которая старше его вдвое и которую он никогда не видел. Но только я один знаю, что это за Женщина, я верю в чудеса. Если бы ты могла заглянуть сейчас в мои глаза, то поняла бы, что это правда. Пожалуйста, не прячь себя, я постоянно думаю о тебе и надеюсь, что рано или поздно, но мы обязательно встретимся». В конце письма Сергей приписал стихи, которые, судя по всему, сам же и написал, и небольшой прозаический кусок:
«Да, опять я неопытным сердцем
Врос полынью в твой розовый куст
По душе ли такое соседство?
Ты прекрасна, Я - горек на вкус…»
…Я построил дом на берегу моря, дом для своей любимой, в котором мы должны были бы жить счастливо. Я сложил фундамент из прибрежных валунов, мрачных, как грозовые тучи, а потом, на этих камнях поставил срубы из мачтовых сосен. Над входом я выложил подкову из янтаря - отботного янтаря, собранного в полнолуние после шторма. Я купил на ярмарке в Риге лучшие домотканые ковры, чтоб ты могла ходить босиком, не боясь занозить ноги о грубо оструганные половицы. Нашу спальню я устроил на втором этаже так, чтоб ты, просыпаясь по утрам, могла видеть бесконечную синеву, когда море сливается с небом настолько, что не различить горизонт, и, кажется, что ты на краю Света. Я не стал обшивать стены, чтоб в доме всегда пахло смолой и солью. Я построил дом на берегу моря для своей любимой. Ветер шепчется с соснами, отдыхая на их кронах, что-то кричат чайки, рокочет прибой. А тебя всё нет и нет. Ты где-то далеко-далеко, всё не решишься пуститься в путь...»
Я решила быть благоразумной, укротила эмоции, которые вызвало у меня письмо и продолжила свою нейтральную линию: «Проза у вас удачнее. Знаете, Сергей, мне кажется, что у вас, несомненно, есть литературный дар. Может быть, ваше призвание в этом? Хотя мне трудно судить о ваших успехах в психологии. Может быть, и в области психологии вы тоже проявляете исключительные таланты? Вам дано от бога, не забывайте благодарить его за этот дар. Меня не покидает ощущение, что ваши письма ко мне – это
своеобразный акт творчества».
«Спасибо за комплимент, которым вы меня удостоили, - тут же отозвался он из электронных глубин, - что же касается моего "таланта", может быть, посоветуете мне как его использовать. Могу, например, книжку написать и посвятить её своей таинственной незнакомке. Вот и получился бестселлер, а ? А потом, глядишь, выйдет и сценарий для Голливуда, и, может быть тогда, наконец, Вы мне откроетесь, законсперированная моя. Мне уже даже интересно, как наблюдателю, сколько времени вы ещё будете сопоставлять и анализировать? Я ведь тоже отчасти аналитик, так уж получилось, и у нас выходит нечто вроде дуэли двух специалистов. Материалов для анализа у Вас предостаточно, только, милая моя коллега, ни один анализ не сравнится с визуальным контактом. Я уже устал общаться с вами вслепую. Давайте хоть по телефону поговорим, что Вы право, сударыня! Неужели Вы будете так жестоки, что не удостоите меня чести хотя бы услышать Вас, о неземная, виртуальная моя? Какого чёрта мы продолжаем общаться по электронной почте вместо того, что установить нормальные человеческие отношения. Софи, серьёзно, мне уже давно не до шуток, я хочу видеть Вас. Вы же такая тонкая, умная, понимающая. Неужели я настолько неинтересен вам, что вы не хотите со мной встретиться? Или есть что-то ещё? Ах да, как же я забыл: «возраст, он так молод, он идеализирует меня». Право, уже не смешно, а очень грустно. Вы нужны мне, Софи, неужели мои письма Вас совершенно не трогают?»
У меня вдруг появилось ощущение, что, возможно, все эти письма – плод коллективного творчества? Какая-нибудь группа молодых бездельников затеяла, скуки ради, эту виртуальную игру и придумывает в ней все новые и новые ходы. Я тут же решила написать Сергею о своих подозрениях, максимально смягчая наносимый удар: «Сергей, ну куда вы торопитесь. Появляется ощущение, что вы даже немного раздражены. Я не избегаю общения с Вами, а просто я продолжаю анализировать и сопоставлять. Иногда у меня даже возникает мысль, вы уж не обижайтесь, что Ваши письма – плод коллективного творчества. Если это поединок - почему бы и нет? У Вас что, уже иссякло терпение его продолжать? Но это дело вашего выбора. В любом случае - человек вы незаурядный, это бесспорно», - ответила я ему.
«Здравствуйте, Софи, мой женственный аналитик, с каждым разом Вы удивляете меня всё больше и больше. Вы усомнились в том, что эти послания пишу Вам я. Не стану ничего объяснять и доказывать, надеюсь, что Ваши сомнения отпадут сами собой. Чем скорее вы решитесь встретиться со мной, тем быстрее это случится. Я не задавался целью запутать вас, просто мне, как и любому человеку, свойственна динамика внутренних переживаний, перепады настроения, не станете же вы оспаривать очевидного: внутри каждого из нас скрывается целая Вселенная. Да, я писал вам всякий раз с совершенно разным настроением, но я писал именно ВАМ. Если бы Вы только знали, как меня поддерживает наша с Вами переписка! Я каждый раз лечу к компьютеру, как на свидание с Желанной, с нетерпением набираю нужную комбинацию пароля и вот оно: "в вашем почтовом ящике - одно непрочитанное сообщение". Слава богу, - думаю я, - она ответила мне…».
…На следующий день меня ожидало очередное послание Сергея: «Я очень люблю осень, тем более в Питере...Вы бывали там, Софи? Вы знаете, мой факультет находился в пригороде, и я получил в своё время возможность в течение нескольких лет любоваться Пушкиным, Павловском и Петергофом, сверкающими и переливающимися, словно дивные самоцветы, в головном уборе моего любимого времени года. С чем можно сравнить то непередаваемое упоение гармонией, которое я испытал, в первый раз попав в парки Екатерининского дворца в Пушкине? Я бродил по тропкам парка и всё никак не мог поверить, что наяву испытываю то, что раньше мне являлось только в самых прекрасных снах. Мне казалось, что вот-вот я воспарю над этими задумчивыми аллеями и растаю во влажном воздухе, вбирая в себя это волшебное великолепие. Я хотел пробовать на вкус нити моросящего дождя и гибкие ветви клёнов. Я словно искал саму осень, прячущуюся среди бронзы и чугуна решеток, среди тёплой сырости полян, окружающих Павловский дворец, в сером небе Стрельны и унылом молчании каскадов Петергофских фонтанов. Иногда мне казалось, что бродя по берегу Финского Залива, я однажды встречу свою душу в человеческом облике, настолько сильно обострялись тогда мои чувства, растревоженные благодатью самого лучшего времени года. Я не просто так рассказываю Вам всё это, Софи, ведь мы с вами тоже познакомились осенью и я невольно, куда от этого денешься, вкладываю в это особый смысл. Тем более, что мои чувства к Вам очень близки к тем, что подарил мне когда-то осенний Питер. Иногда мне даже кажется, что ВЫ оттуда, из моего сна...нежная мудрая, исполненная достоинства Королева София, повелительница Осени. Это, безусловно, фантазии, но моё восприятие вашего образа так или иначе связано с самым лучшим, что я когда-либо испытывал в своей жизни. Вот Вам ещё пища для анализа, Великолепная вы моя. Может быть после этого вам многое станет яснее».
«Ваши письма, они точно из прошлого, а точнее уже будет сказать - позапрошлого
века, - тут же ответила я ему. - Откуда в вас это? Правда, иногда все кажется чересчур красивым, чересчур возвышенным... Неужели ваши чувства - к миру - действительно адекватны красотам вашего стиля? Что касается "увидеть"... А не кажется ли вам, что переход отношений в иную плоскость может принести только разочарования? Говорю вам это со всей ответственностью человека, который пожил на свете уже немало и многое повидал. Извините, нет сил продолжать. Что-то я сегодня не в себе».
«Я ощущаю в Вас некую усталость, - писал он. – но не беспокойтесь, это пройдет. Я в подобных случаях всегда вспоминаю о своей армейской службе и войне. Меня могли убить, как и любого другого, могли ранить - и ранили, кстати, в конце-концов, поэтому после демобилизации я поехал не домой, а к друзьям, чтобы вернуться к матери и отцу уже без бинтов. Когда постоянно ходишь по краю, дыша смрадом смерти, не так легко порой, даже спустя годы, отделаться от страха, от проклятого напряжения, натянутого как струна. Признаюсь Вам, что я до сих пор просыпаюсь от страха, и руки дрожат после контузии, и запах оружия заставляет вздрогнуть, но все же это ерунда по сравнению с тем, что ты жив! Мне военная служба настолько поменяла отношение к жизни, что я, как это не покажется странным, отчасти даже благодарен судьбе за всё то, что увидел. Но хватит об этом! Когда же мы, наконец, с Вами встретимся, Софи? Мне думается, что разочаровать ВЫ меня вряд ли сможете: невозможно разочароваться в Женщине, которая уже свела тебя с ума. Мне отчего-то кажется, что и я появился в Вашей судьбе не случайно. Вы единственная, с кем я могу разговаривать так, как всегда мечтал общаться с женщиной. Помните, как ВЫ говорили мне, что ВЫ на финише? Не скрою, у меня тоже появлялись подобные мысли в отношении себя, когда мне говорили, что я в некотором смысле старомоден. Здесь не принято читать женщинам стихи, дарить цветы и носить на руках. Книг здесь в автобусах не читают, Моцарта от Сальери отличить - тоже не судьба… Сразу начинается разговор об индийской кухне: неудивительно, насчет покушать у нас в Израиле преуспели. Нет, это не Париж, определенно не Париж. Тем сильнее заволновалась моя душа, когда я совершенно случайно, нашёл Вас, Софи. Разве можно говорить о каких-то там разочарованиях, ну что Вы в самом деле? Я все еще верю в то, что наша встреча не случайна. Берегите себя, пожалуйста, ВЫ не просто нужны мне, Софи, Вы мне необходимы».
Заразившись красотами его стиля, я тоже наваяла Сергею нечто подобное, но как бы от его лица:"...В Прибалтике - весна, а я знаю осеннюю Прибалтику. Автобус шуршит по желтому ковру мокрых листьев, они горько пахнут свежестью, рыже-красная листва литовских деревьев, набухшая дождевой влагой, шлепает автобус по ягодицам, игриво хлещет окна "Икаруса"; на переднем сиденье - ты, по-крестьянски тяжело сложила руки на коленях, рассеян взгляд твоих темных глаз, печально опущены уголки губ, спина пряма; ты и сейчас не принадлежишь мне, ты множишься в чужих глазах, и моя тень, удлиняясь и нелепо взмахивая руками, летит за автобусом вслед, ее секут деревья, телеграфные столбы, топчут попутные машины... И ты уходишь в капюшон, как в катакомбы, прячась от меня, и шоссе сменяется булыжником, карета простукивает колесами позвоночник дороги, лошади твои запряжены цугом, форейтор твой молод и прекрасен, стеганые подушки, затянутые в красный шелк, покоят твое тело..." - наверное, вы могли бы написать и так, Сергей. Ведь вы, очевидно, фантом, созданный моим ностальгическим воображением. Неужели вы и в самом деле существуете реально? Временами мне в это очень трудно поверить».
«Однажды утром ты проснёшься и почувствуешь, как в твою спальню вместе с лучами солнца, пробивающегося рыжими лучами сквозь полузакрытые жалюзи, проникнет моя нежность и коснётся твоих глаз, в которых ещё тают отражения ночных грёз, - тут же отозвался он. - Ты потянешься сладко и встанешь с постели, подивившись внезапной упругости и легкости движений, свежести мыслей... Делая макияж, вдруг улыбнёшься своему отражению, любуясь собственной красотой, улыбнёшься чему-то, допивая утренний кофе, и вдруг услышишь, как в сознании зазвенела звонкая струна, поющая песню радости. Ты вылетишь, нет, выпорхнешь из дома, навстречу улице, словно птица, крылья которой - само счастье. Постукивая каблучками, сбежишь по ступенькам, ведущим вниз, и вдруг поймешь, что с сегодняшнего дня твоя жизнь окончательно и бесповоротно изменилась и новый, совершенно другой мир заполнил с момента пробуждения твоё существование, и, судя по всему, навсегда.... Ведь сколько спорили, говорили и исследовали наше восприятие мира, сны и паранормальные явления, новое измерение, и даже и не догадывались, что все ответы на вопросы таятся внутри человеческой души. Предполагали, а вот доказать не могли. Доказать это сегодня можешь ты, спускающаяся вниз к пробуждающемуся Тель-Авиву, шурша юбкой и что-то напевая. Секунды....всего лишь секунды, но так много мыслей, сменяющих одна другую. Мы, привыкшие жить в плену стереотипов, совершенно забыли, что внутри каждого из нас затаилась душа - целая мозаика, сотканная из микромиров. Да, черт возьми, неужели не найдётся среди них место двум людям с одинаковыми сердцами, может быть тот самый покой, дарованный Мастеру и его верной Маргарите.... Заросший сад, листы рукописи, забытые в беседке на столике, сплетённом из ивовых прутьев, веранда, засохшая замазка на рамах... камин с тлеющими поленьями, уютная софа, покрытая медвежьей шкурой...фарфоровая кружка с кофе на паркетном полу… гитара, висящая на стене в гостиной, венецианские окна...и любовь - когда ты отдаёшь себя всего без остатка, растворясь в ней. Да, да - только ты и только я... Ты выбежала из подъезда и остановилась в замешательстве... всё было как обычно: автобусы, машины, прохожие, режущие слух гудки сирен… но вот только у улицы была ОДНА сторона...за дорогой, напротив, вместо домов и магазинов, у тротуара начинался парк...да, чёрт возьми, это был парк!!! Ты смотрела на мачтовые сосны, припорошенные уже подтаявшим первым ноябрьским снегом, и не верила своим глазам...мимо также шли люди, бросающие недоуменные взгляды на тебя, застывшую в восхищении перед всем этим великолепием, они задевали локтями и сумками, кое-кто покрутил указательным пальцем у виска, а ты стояла, уже не замечая тех, кто остался в прежнем мире, который измучив тебя, наконец, отпустил....ты вдыхала запах ещё не застывшей сырой земли, ты чувствовала холод поздней осени, уже позабытый, и шла, шла через дорогу, рассекая своей женственной походкой эту невидимую границу между свободой и тем, что раньше было для тебя реальностью...вот он, первый шаг ...и когда ты, чуть прикрыв глаза, ступила несмело на посыпанную гравием дорожку аллеи, в конце которой виднелась крыша большого дома, то услышала, что где-то там, впереди, кто-то окликает тебя по имени...уже не оглядываясь, не удивляясь тому, что шум города начал стихать, ты пошла к человеку, быстро шагающему тебе навстречу по присыпанной снегом и опавшими листьями земле...Мы шли навстречу друг к другу, издали вглядываясь в лица, улыбаясь от счастья и невольного смущения...мы шли, обречённые на счастье...было тихо, и я нарушил эту тишину первым: «Здравствуйте, Софи…я так долго ждал вас...»



- Тебе не кажется, что нам пора объясниться? – спросил любимый, выбивая пальцами барабанную дробь по крышке пианино. Раньше меня почему-то не раздражала эта его привычка.
- О чем ты? – я сделала вид, что не поняла.
- О том, что происходит. Я чувствую, что ты не со мной. Что-то случилось?
- Видишь ли…Я даже не знаю, что тебе сказать, но все ужасно запуталось. Мне кажется, что лучше нам какое-то время не встречаться.
- Ты встретила другого?
- Нет, но…давай сделаем паузу, мне надо кое в чем разобраться.
Он ушел с обиженным лицом и, наверное, хлопнул бы дверью, будь у него другое воспитание. А я тут же бросилась к компьютеру. На самом деле после последнего послания Сергея я пребывала в растерянности. По сути наша встреча уже состоялась – правда, виртуальная, но насколько же РЕАЛЬНО он ее описал… Что можно ответить ему на подобное признание? Я решила принять выжидательную позицию и снова написала как бы от его имени: "С фотографии глядит на меня одновременно чужая и вместе с тем очень знакомая женщина, у нее тяжелый взгляд больших красивых глаз, жесткая и чувственная
лепка губ, славянская прядь волос, она смотрит на меня, но не видит меня, не
отвечает мне, та женщина еще не знает меня, но мне кажется, что я знаю ее...
...я знаю ее такой, я вижу ее в лесу, она касается травы босыми ногами, легко
наклоняется к земле, и вдруг неожиданно оборачивается назад и смотрит на меня
по-тигриному насторожено...
...другая женщина сидит передо мной прямо, покойно лежат на коленях ее красивые
тяжелые руки с длинными кистями и сильными пальцами, лицо закрыто, неподвижен и
прицелен взгляд ее темных глаз..." - наверное, вы могли бы написать и это, - поставив точку, я не выдержала и приписала – уже от себя. - Наверное. Если вы действительно реальны. У описанного вами нет продолжения. Возможно ли оно?»
Ответ не замедлил себя ждать: «Почему ты не веришь, что я действительно существую, почему ты сомневаешься в возможности снов сбываться? – снова обращался он ко мне на ты, - Почему ты не обращаешь внимания на крылья, которые у тебя за спиной, я совсем рядом, я изнываю от желания увидеть тебя, схожу с ума от одиночества, а ты продолжаешь мучить меня вопросами. Если бы меня спросили, с чем я ассоциирую любовь, то я без сомнения выбрал бы младенца. Да, это наверное был бы маленький мальчик, или девочка, с голубыми глазами, нежной кожицей, лёгким дыханием и светлыми пушистыми волосами. И тот, кто любит, несёт этого ребёнка на своих руках через свою жизнь, оберегая в пути свою драгоценную ношу. Я тоже сейчас иду с ребёнком на руках, иду к тебе, пробиваясь через холод и пустоту одиночества, согревая дитя теплом своего дыхания. Малыш мой крепко обнял мою шею своими ручонками и я чувствую его запах - такой чистый и нежный, от которого почему-то больно сжимается сердце. Он так слаб, мой малыш, он такая кроха, ему так страшно, но он не плачет, держится изо всех сил. Я несу тебе свою любовь, своё единственное сокровище.... Ты так далеко и в то же время так близко... ты слышишь меня, я несу тебе нашего ребёнка....мне еще не приходилось нести свое дитя на руках… почему-то вспомнилась война, то проклятое утро в Грозном, когда я нашёл на улице мёртвого города тело девочки...я гоню от себя дурные мысли и ускоряю шаг..... долго пришлось ждать, чтобы пройти по этой дороге, долго...судьба, однажды разбив мои Хрустальные замки, вдруг снова дарит мне счастье... Милая, не надо ни о чём думать, уже всё случилось, осталось только дойти....заходящее солнце слепит глаза...устал ...черт, как я устал от этих воспоминаний, не могу больше, уже третий год живу в одном и том же дне.... Я слышу зов, я слышу, чувствую твою тихую печаль, усталость и одиночство. Потерпи чуть-чуть, родная, осталось совсем немного…мы идем. - Ниже была приписка, - не сладко мне сейчас, Софи, к нам в семью пришло горе. Если бы не мое общение с Вами, то все было бы гораздо хуже. Ваши письма буквально спасают меня».
«Господи, Сережа, Сереженька, – забыв обо всем, набросала я поспешные строки, - что случилось? Какое горе? Почему? Из-за чего? Чем я могу помочь?»
«С моими близкими худо, - ответил он, - какое-то совершенно дикое стечение обстоятельств. Тяжелые болезни, смерть – и все это обрушилось на нашу семью в один момент. Ты даже не представляешь, насколько поддерживаешь меня сейчас, наполняя смыслом мою жизнь. Спасибо тебе, родная, спасибо за то, что ты со мной, спасибо за всё то, что почувствовала, прочитав моё вчерашнее письмо, не могу выразить своих чувств. От отчаяния мне хочется выть, как тогда, два года назад, но я снова и снова возвращаюсь мыслями к тебе - моей чистой и мудрой, моей долгожданной и единственной, и боль потихоньку отступает. Мне так хотелось бы сейчас обнять тебя, вдохнуть запах твоих волос и застыть, чувствуя, как твоё сердце бьётся совсем рядом с моим. Софюшка, я никогда бы не поверил в то, что однажды привяжусь всей душой к человеку, которого никогда не видел. Ты самое Чистое, самое Прекрасное, что есть на Земле. Столько слов сказано о любви, но те, которые я хочу сказать тебе, ещё не придуманы. И я обязательно скажу их тебе, когда в первый раз увижу тебя - Женщину, подарившую мне Мир».
«Сергей, Вы мужчина. Я знаю, что вы справитесь. Хотя... -столько всего сразу - уму непостижимо! Моя двоюродная сестра тоже погибла в автомобильной катастрофе. Ей было 26 лет. Оставила сиротой двухлетнего сына. Но это было очень давно, когда я еще училась в университете. И мама сказала мне: «Ты должна полететь туда (в город, где они жили) - поддержать наших близких. И я полетела. А в моем городе у меня оставался жених. Я отсутствовала три недели, а когда вернулась, вдруг ощутила, что мы не очень подходим друг другу. И это было очень странно, потому что никаких причин для таких выводов не было. Все было, как до отъезда - цветы, встречи. . . Но вот ощущение почему-то не проходило. И я вышла потом замуж совсем за другого человека. (А бывший жених меня потом за это не раз упрекал. Мы остались с ним близкими людьми и потеряли друг друга только с моим отъездом в Израиль, хотя первые годы я от него письма получала...). Сделало ли меня это счастливой? Не знаю. Вообще-то в жизни не бывает ничего случайного. Все предопределено. Не знаю, кем, но это так. Все встречи, наверное, сначала происходят на небесах, а большинство людей на земле живут себе и даже об этом не подозревают. Другое дело, что мы всякий раз делаем выбор. Выбираем для себя что-то. И это уже наш груз, наша ответственность перед богом…Когда вас посетит муза, напишите, пожалуйста, что произошло дальше с героями, которых мы оставили в заснеженном парке идущими навстречу друг другу. Ваше восприятие любви в образе ребенка - очень точное. Я тоже ее себе так представляю. У меня где-то в архивах даже есть рассказ об этом 15-летней давности. Там выведен тот же образ, только в моем рассказе двое убивают этого ребенка. И форма рассказа - плач по этому убиенному ребенку. Еще раз хочу сказать вам на прощанье - мужайтесь. Все будет хорошо. Я знаю. Поверьте, это не дежурные фразы. Я действительно это чувствую».
Я хотела продолжения сюжета и я получила его уже на следующее утро.
«Я вошёл в комнату и швырнул промокшую шинель на ещё не застеленную кровать. В спальне никого не было, но простыни ещё хранили тепло твоего тела. Наверное, ты побежала наверх, чтоб увидеть с балкона как я подхожу к дому. Мы разминулись всего на несколько секунд....ты поднималась по лестнице в то время, как я, бросив поводья и соскочив с коня, бежал к дому по главной аллее. Я рванул ворот кителя и, на ходу расстёгиваясь, уже не в силах сдерживать чувства, бросился на балкон по скрипящим ступенькам, преодолевая последнее расстояние, разделяющее нас. Так и есть, ты уже сидела в кресле-качалке, уютно завернувшись в плед, и смотрела, не отрываясь, на гаревую дорожку, ведущую к двери нашего дома. Весь мой пыл пропал в одно мгновение, сменившись трепетом и нежностью. Прозрачность неба, запах лесной свежести, пение птиц, словно золотой оправой обрамлявшие волшебную тишину, стоявшую вокруг, кроны деревьев, расступающиеся пред тобой стройными рядами, кивающие своими пышно-кудрявыми кронами, словно подданные, склоняющие головы перед своей королевой…и ты, моя тысячу раз любимая, венчающая всё это великолепие… разве можно налюбоваться твоими волосами, чуть примятыми после сна, длинными тяжелыми прядями, спадающими на плечи....ты сидишь чуть повернув голову влево, и я вижу край твоей щеки, знакомые милые черты…мне показалось, что я простоял у дубовых дверей целую вечность…я подошёл к тебе и, замирая от нежности, тихо поцеловал сзади твои пахнущие домом и любовью волосы...ты, даже не вздрогнув от неожиданности, прошептала: «Ну, наконец-то, наконец-то ты вернулся...» и провела своими длинными чувственными пальцами по моим волосам, заставив меня задрожать от нежности, мягко привлекла меня к себе, прижавшись своей бархатной кожей к моей щетине, а я, крепко взяв тебя за плечи, одним движением развернул тебя к себе, и взглянул в твои глаза... Софи, простите, но я не могу писать дальше, не увидев вас. Мне необходимо Вас увидеть, пожалуйста, я схожу с ума, это какое-то безумие, я не могу думать о чём-либо другом, я люблю Вас. Я хочу услышать Ваш голос. Хотя бы Ваш голос…».
…Когда Сергей в очередной раз писал мне о том, что очень хотел бы услышать мой голос, я улыбалась. Дело в том, что с того самого момента, как я в своем истинном обличье съездила к нему на интервью, мы общались по телефону уже третий месяц. Повод для этих бесед приходилось всякий раз придумывать – то мне, то ему. Говорили мы обычно подолгу и буквально обо всем. Иногда он пытался вытянуть из меня хоть какую-то информацию о моей «подруге Софи», но я мягко ускользала от предложенной темы. Я понимала, что он все еще сомневается в том, кто я на самом деле – Лара или Софи. Однажды Сергей признался мне, что никогда не видел Софи и пытается представить, какая она.
- Обыкновенная, - тут же сказала я.
- Брюнетка?
- Пожалуй, что да. А почему вас это так интересует?
- Дело в том, что я влюблен в нее, как вам это не покажется странным.
- Влюблены? Но вы же только что сказали мне, что никогда ее не видели!
- Мы пишем друг другу письма по электронной почте, и уже довольно давно. Разве она вам этого не говорила? – осторожно поинтересовался он.
- Нет, абсолютно ничего, - ответила я, - моя подруга – человек скрытный. А вы что, влюбились в нее заочно?
- Можно сказать и так.
- Но это же нереально.
- Еще как реально! - ответ прозвучал резковато.
- Ну, не знаю, я такого себе представить просто не могу.
- Извините за резкость, просто есть вещи, которые мне очень дороги…
- Ну что вы. Это вы меня извините...
- Я прошу вас, пожалуйста, не говорите Софи о нашем разговоре, - неожиданно попросил он. – Мне бы очень этого не хотелось.
- Да я, собственно, и не собиралась ничего ей говорить… По правде говоря, видимся мы довольно редко.
- А разве Софи не журналистка? Я думал, что она работает вместе с вами.
- Нет.
- А кто она?
- Вы спросите ее лучше об этом сами. Я бы не хотела рассказывать о ней что-либо без ее согласия.
- Да, конечно, вы правы. Извините.
… Вечером меня поджидало в ящике его письмо.
«Вы знаете, Софи, я говорил сегодня с Ларой. Может быть, это глупость, но я снова и снова возвращаюсь к этой мысли – до чего же вы с ней похожи. Те же интонации, та же мягкость и деликатность... Мне всё время снятся одни и те же сны, я словно застрял на какой-то непроходимой границе. Меня постоянно мучает, что до сих пор не видел Вас, меня донимают разные догадки…»
«Я понимаю, о каких догадках вы пишете. Я - не та, за кого вы меня принимаете.
Пишу это в первый и в последний раз. Я очень не хочу, чтобы вы мучились из-за
меня. Вам нужно устраивать свою жизнь, и стоит сосредоточиться на этом, а не на
фантазиях, которые вы пытаетесь перенести из виртуального мира в реальный. Если
наша переписка поддерживает в каждом из нас что-то хорошее - из детства, то
пусть это будет. Дальше - просто опасно. Неужели вы этого не понимаете? Ну
зачем нам рушить вашу жизнь и мою? Мы можем поддерживать друг друга - это
совсем неплохо получается и в письмах, как мы видим. Сергей, пожалуйста, не
мучайте себя и меня. Если хотите, можем продолжать общение. Или – обмениваться «написанным в стол». У вас это, кстати, неплохо получается. Вот и я, пожалуй, отправлю вам сейчас один отрывок. Не судите строго.
"Ты помнишь, я стояла у крепостной стены и кричала тебе:
- Эй, солдат! Кого ты
там стережешь? Свою тень?"
А ты смотрел вдаль с таким гордым и независимым видом, и если твой взгляд устремлялся вниз, он проходил сквозь меня и был тяжел и нелюбопытен.
Эх, солдат!
Ты стоял на башне, и века проносились над твоей головой, а ворье распевало в темницах заунывные песни, полные смертной тоски.
Сто веков прошло, а ты все стоял на башне, сжимая ружье.
НО я отыскала конец веревочной лестницы, солдат, забытый бежавшим вором и, битая ветром о крепостные стены, с окровавленными запястьями, поднялась наверх. Здесь звезды были не как внизу -громадными лампадами качались они над нашими головами. И пролетающие облака цеплялись своими боками за башенные зубцы и повисали на них клочьями серой ваты.
Наглотавшись старого виски, мы хохотали Луне в лицо и корчили ей рожи.
И ты сказал мне:- Ничего вечного нет. И время разрушает все в пыль. Оно превратит в песок даже стены этой башни.
Но ты был неправ, солдат...
- Ты пойдешь на костер! Я смеялась в лицо палачам.
- Ты пойдешь на костер!
Откуда им было знать, что есть нечто сильнее страха смерти.
Откуда им было знать, что придавало мне сил.
Ты стоял прислонясь к стене, с выбеленным от муки лицом. И я улыбнулась тебе через головы зевак - улыбнулась прямо в твои обезумевшие от боли глаза. Дым уже курился у моих ног, поднимаясь все выше и выше.
- Я приду, приду, слышишь! - крикнула я, перекрывая вой толпы. - Приду, только не запирай дверь. Не запирай! Как всегда... - это был уже не крик, а шопот сорванного горла. Но я торопила слова, я бросала их в тебя, а когда переполненная площадь задрожала в сизой пелене и подернулась туманом, я прожгла завесу своим взглядом и протянула тебе золотую ниточку, как умели делать только мы с тобой...
...Пьяная гульба затянулась до полуночи. Я заглянула в мутное закопченное окошко и в дрожащем свете оплывающих свечей увидела твоих собутыльников. Хороши же они были! Ты сидел опустив голову на скрещенные перед собой руки, и только побелевшие от немыслимого залома костяшки пальцев говорили мне о твоем состоянии.
- Хватит, по домам! - мрачно сказал трактирщик. Собутыльники выгребли из своих грязных карманов мелочь - ты безучастно посмотрел на происходящшее, машинально бросил на стол монеты, медленно встал и как сомнамбула двинулся к двери. Трактирщик протянул тебе горящую головешку из камина, чтобы ты посветил во дворе - ночь стояла, хоть глаз выколи! Ты отшатнулся от него, как ужаленный, взмахнул руками: - Прочь! Прочь! Убери огонь!
Недоуменный и тупой взгляд трактирщика проводил твою удаляющуюся спину.
...Я шла за тобой и слышала, как ты потерянно повторял одни и те же слова: "Огонь, огонь... Не хочу, не хочу..."
Ты бросился на кровать, закрыв голову руками, как от удара. Я впервые увидела твои пальцы без следов краски - видно, давно ты не брал в руки кисти. Может, с той ночи?
Я склонилась надо тобой так низко, что мои волосы коснулись твоей щеки. Ты вздрогнул и замер. Потом поднял голову, огляделся, сел.
Я стояла перед тобой на расстоянии протянутой руки, как тогда, в ту ночь, когда нас разделял только подрамник с холстом.
Ты сидел на кровати, смотрел сквозь меня и напряженно, мучительно вслушивался в тишину...
...Печать распада и разложения лежала на всем. Посреди всего этого кладбища бродил старик с выбитыми зубами и бормотал себе под нос безумную песню. И не различить было ее слов. Язык безумных не знает перевода. Он сыпал на выженную землю семя чертополоха, плевал на ладони, пританцовывал и заклинал живое и мертвое, будущее и прошлое.
Но ясный и чистый звук пришел откуда-то из глубины
небес. Он рос и креп, и набирал силу, и скоро дрожжал в сладковатом тленном воздухе как натянутая струна. Старик замер, поднял голову и прислушался...
...Мы строили эту стену из света и льда.
- Смотри, - говорил мне ты, - как волшебно преломляются в хрупком стекле слова. Они утрачивают свой обыденный смысл, искрятся и переливаются.
- Да, соглашалась я, - но правды в них все меньше.
...Итак, Сергей, похоже, что мы продолжаем путь через пропасть. Гибельный путь через пропасть. И – вы уж извините за пафос - уцелеет тот, кто не глядя вниз, не оглядываясь назад, устремится вперед - к спасительной тверди под ногами».
…Он тут же отозвался длинным письмом, хотя… это было не совсем письмо:
«День...он пришёл, разметав тьму, пробился слепящим светом через низкие чёрные облака, мрачно висящие над нашими головами. Я проснулся в полной тишине, завёрнутый в какое-то тряпье, прикрывавшее соломенный матрац, который вытащили на ночь из сырого каземата на мою башню. На стенах стража, поёживаясь от сырости, тушила костры...в воздухе остро пахло гарью. На бастионы, побрякивая оружием, карабкались люди и строились в неровные шеренги. Я снова оглядел худые, помятые, заспанные лица своих товарищей, знакомые мне с самого детства... ремесленники, беглые крестьяне, уличные торговцы и лавочники, добровольно пополнившие ряды отряда воинов, нанятых защищать Город. Когда приходит большая беда, тебя уже не спасут ни деньги, ни место в городской ратуше, ни даже то, что ты громче всех орал на Главной Площади, предостерегая от набегов вольных графов... поздно прятать в доме по заветным уголкам таллеры, поздно угонять скот в Предгорье...пришёл тот час, когда поможет только оружие, розданное горожанам по воле Ратуши, помогут только твои руки, вовремя сумевшие парировать острый выпад, метко пущенная стрела и товарищ, ловко сваливший врага, наносящего тебе смертельный удар...Меня окликнул Старшина нашего северного отряда и приветливо помахал рукой...отвечать ему не хотелось, пусть, он был неплохой воин и отличный товарищ, но кое за что я его все же не выносил. Ну вот, черт, снова его штучки....
К нам на бастион, поднималась жуткая процессия - несколько мужчин и женщин с детьми в окружении здоровых гвардейцев городской стражи, подталкивающих несчастных древками алебард. Судя по всему, это заложники, захваченные в плен во время нашего последнего ответного набега на соседнее Графство....каждое утро бедняг выводили на стены и истязали на глазах у их земляков, осаждающих нас. Особенно доставалось женщинам, которых наёмники насиловали под хохот и улюлюканье защитников города, и соответственно - под стоны и проклятия нападавших. Мне говорили, что это тонкий тактический замысел. Наш укрепрайон был самым защищённым в городе, и Городскому Совету было выгодно, чтобы внимание врагов сосредоточилось на наиболее неприступном участке. Это действительно действовало, когда, после очередного «представления» графские дружины, обезумевшие от ненависти, лезли на нас, а их осыпали градом стрел, и те, кто выжил, либо откатывались назад, либо гибли, изрубленные меченосцами во время контратаки, которая обычно следовала за попыткой приступа. В первые дни я испытывал большое желание зарезать нашего старшину спящим, но, совершенно неожиданно для меня, он спас мне жизнь в одной из схваток. Позже, приблизив к себе, взял меня в гвардию, сделал офицером, почтив мое прошлое, и желание убить его у меня довольно быстро притупились, тем более, что моих друзей тоже убивали и душа моя слишком быстро вобрала в себя звериную ненависть к тем, кто был за стенами города, поэтому я принял меч и отряд, спрятав рясу семинариста поглубже, на самом дне своего сундука.
Под детский плач и женские визги, тонущие в одобрительном хохоте солдат, началась очередная экзекуция... я сморщился и повернул голову в другую сторону, подавляя желание изрыгнуть из себя все проклятия, которые я только знаю, в адрес моей судьбы, утащивщей меня из дома в трюме торговой каравеллы еще мальчишкой, который грезил приключениями. Крики стихли, хрипло, продирая морозом кожу, запел рожок - атака, я заорал на подчинённых мне арбалетчиков из городской дружины, чтоб они не зевали, и обнажив меч, бросился к зубцам башни. Впрочем, кричать было совсем излишне - люди и без меня знали, что им делать. На площадку башни из караульной поднялись несколько чумазых мальчишек, чтоб подносить стрелы и камни для солдат. Началось. Со стороны рощи, почти вплотную прилегающей к стенам (так и не успели вырубить перед началом осады) солдаты графского войска выкатили катапульты и таран, откуда-то выбежали и торопливо построились лучники и пехота, тащившие с собой штурмовые лестницы. Потом перед строем атакующих появился отряд роскошно одетых всадников, что-то кричащих, размахивающих клинками мечей... каждый раз у меня бухает сердце, когда я вижу, как идет в атаку войско...тёмная гадина,ощетинивщаяся железом и ненавистью ползёт убивать тебя... перекошенные криком лица, топот тысяч ног, колышущиеся знамёна и хоругви, словно воткнутые в спину бегущей толпы....Вот она, словно река, стремительно втекает в зону досягаемости метательных снарядов, в воздухе свистят стрелы и камни, летящие с двух сторон...Вот уже края лестниц, приставленных к стенам снизу… ругаясь и отталкивая друг друга, рубят мечами горожане...вот уже гвардейцы взмахнули своими двуручными мечами… мои арбалетчики отбрасывают арбалеты и хватаются за копья...но каждый раз, когда мне кажется, что вот-вот город и моя башня будут взяты, графское войско откатывается назад, и я бросаюсь вниз по винтовой лестнице на вылазку. Так, в убийстве, проходит очередной день, и сумерки окутывают очертания знакомого пейзажа. Сегодня я не останусь на башне, надоело, пусть Старшина сам спит на стенах, с меня довольно. Всё равно осаду не сегодня-завтра снимут, у них уже больше половины войска нет - кто погиб, кто сбежал… Я спускаюсь в грязный внутренний двор крепости...чадят костры, полно женщин - это жёны ополченцев под вечер пришли проведать и накормить своих мужей, откуда-то доносится музыка, люди начинают смеяться и даже танцевать, ободрённые успешным, почти без потерь, днём. Сквозь веселящуюся толпу ко мне протискивается старшина- "великий тактик" со своей свитой. У него хорошее настроение, ещё бы, через пару дней ему в Ратуше сам городской глова наполнит его здоровенный шлем золотом. Он хвалит меня непонятно за что и
Спрашивает, отчего я такой хмурый. Я жму ему руку и говорю, что мне всё осточертело и что на башне я больше сидеть не буду. Старшина понимающе кивает и назначает меня начальником охраны заложников. Там не нужно, то и дело просыпаться, слушать темноту, можно отстегнуть меч и завалиться на уютную койку, беззаботно продрыхнув до утра в тепле и покое.
Заложников держат в старых казармах около самых стен, я вхожу в здание, сообщаю сержанту-гварейцу, что сегодня я старший по смене и приказываю принести мне
что-нибудь поесть, располагаясь за обеденным столом из неоструганных досок. Мне подают курицу и кувшин вина…С удовольствием плеснув из этого кувшина в
лоснящуюся физиономию сержанта, который днём, перед штурмом, издевался над пленными, я говорю ему, что если сию же минуту у меня на столе не будет стоять
молоко и свежий хлеб с сыром, то я затолкаю ему эту горелую курицу в одно место и наутро поставлю его во время вылазки в переднюю шеренгу без лат и меча, с копьем, как простого ополченца. Тот мигом исчезает, а меня опять начинает грызть запоздалая совесть. Что поделать, в среде наёмников я научился сперва делать то, что предписывают их правила, и только потом сожалеть об этом.
Перед сном я пошёл делать обход, проверяя посты и пленников в темницах. Я заходил в камеру, оглядывал человека, находящегося там, и выходил наружу - вот и вся наука.
Когда мой обход уже подходил к концу, и я уже, предвкушая сон, выходил из последней темницы, мельком глянув ни силуэт женщины, стоящей в дальнем правом углу темницы, меня из полумрака окликнул по имени - по моему родному имени, которое мне дали на
Родине - женский голос....»

…Сергей позвонил мне как исходе дня. На сей раз поводом была прочитанная книга.
- Скажите, Лара, а как вы относитель к НЛП (нейролингвистическое программирование – Ш.Ш., Ш.Г.)? – спросил он. – Я прочел только что книгу на эту тему. Вы знаете, очень занятно.
- К НЛП я отношусь крайне отрицательно, - сказала я ему, - потому что знаю, к чему это может привести.
- Поделитесь, если не секрет, - попросил он.
- Даже не знаю…Видите ли, эта история не моя, а моей подруги. Правда, живет она в России, а мы с вами в Израиле, к тому же имя можно опустить. Ладно, расскажу. На самом деле, эту историю, наверное, следовало бы растираживать где только можно, чтобы предостеречь других.
- Я весь внимание, - деликатно напомнил о себе Сергей на том конце провода.
- Хорошо, начну. Представьте себе обычную пару: он и она. Живут себе не тужат уже десять лет, сохраняя романтические отношения, на зависть другим семейным парам. Он – личность саморазвивающаяся, в постоянном поиске - занят тренингом интеллекта. Она реализуется в своей творческой работе. Им интересно вместе, кроме того, они нежно относятся друг к другу, в общем – идиллия полная. И тут в моду входит Интернет. Он (назовем его Стас) каждый божий день находит там новые сайты, где рекламируются техники самосовершенствования, пробует то и это, и в конце концов останавливает свой выбор на некой группе, которая обращается к «самым продвинутым», а он себя таким как раз считает. Стас записывается на очередной семинар этой группы и отправляется в город, где и происходит сборище. Возвращается он через пару дней в полном восторге, вооруженный новейшими техниками самосовершенствования личности, к которым жаждет приобщить и жену. А еще показывает ей групповой снимок участников семинара, сделанный им на память с помощью автоспуска. Моя подруга смотрит на фото и эти ребята, среди которых ее сияющий муж, ей чем-то страшно не нравятся.
- Чем же? – не выдержал Сергей.
- Глаза у них мертвые. А руководитель семинара, хоть и одет в штатское, но очень уж напоминает своей выправкой кадрового офицера.
- Муж вашей подруги как-то изменился после этого семинара? Его поведение, реакции – они стали другими?
- О, узнаю брата-психолога, - хихикнула я. – Да нет, после первого семинара он особо не изменился, просто стал активно самосовершенствоваться с помощью этих новых техник.
- Ну, и в чем же проблема?
- Проблема в том, что через полгода он поехал на второй шабаш – извините, теперь я буду называть уже вещи своими именами – этой группы, который продолжался два дня, и вот тогда да, он действительно ОЧЕНЬ изменился. До такой степени, что моя подруга рассталась с ним на девятый день после его возвращения.
- Сама?
- Да нет. Он заявил ей, что женится на другой женщине.
- Лара, извините, но вы меня просто удивляете, - засмеялся Сергей. – Может, и семинара никого не было? Может быть, он ездил к своей любовнице, с которой был в связи уже довольно давно, и вот теперь решил, наконец, уйти к ней. У мужчин, такое, знаете ли, иногда случается.
- Да в том-то и дело, что семинар был! И Стас рассказал своей жене все подробности того, что там происходило. Их собрали в гимнастическом зале, разбили по парам, сказали, что через пару минут с помощью гипноза введут в измененное состояние, после чего те увидят свои прежние реинкарнации.
- И они увидели?
- Стас рассказывал, что назначенным парам велели лечь на матрасы и взяться за руки, затем погасили свет, включили медитативную музыку, руководитель стал ходить между ними по залу и светить какой-то лампочкой с красным огоньком, после чего все «уплыли». Дальше, по словам Стаса, он увидел свои реинкарнации, и в каждой из них он был мужем партнерши, которую ему назначили для этого сеанса. Когда же их вывели из гипноза, та женщина сказала Стасу, что видела то же самое, будто в прежних жизнях он был ее мужем. В конце семинара к ним подошел руководитель и сказал странную фразу: «Теперь вы можете позволить себе большее, чем позволяли прежде», после чего Стас (неожиданно для себя, как он говорил) вдруг выпалил этой женщине: «Выходите за меня замуж», а она ответила: «Выйду», хотя, как потом выяснилось, тоже имела свою семью.
- Да… история. – Вздохнул Сергей. – Ну и чем дело-то кончилось?
- Стас уехал жениться на женщине, которую видел всего два дня и с которой, как он утверждал, даже не поцеловался, что было похоже на правду – такой уж у него был обалделый вид, когда он это рассказывал своей жене.
- И все?
- Да в том-то и дело, что нет.
- Едва женившись, он начал доставать свою бывшую жену, требуя…
- Денег? Квартиры?
- Если бы! Чтобы она была с ним!
- Как это?
- А вот так. И он затерроризировал ее настолько, что, едва заслышав его голос, она тут же бросала трубку. После того, как он заловил ее на улице и стал с совершенно безумными глазами выкручивать ей руку, она без сопровождения с работы домой не ходила. Вся эта вакханалия продолжалась полтора года!
- А жена его новая где была?
- Жена была с ним.
- Ну и чем дело кончилось? Надеюсь, до смертоубийства дело не дошло?
- Нет, но кое-что прояснилось. Подруга моя, доведенная до полного отчаяния, пошла к одному известному экрассенсу, и тот объяснил ей, что произошло на самом деле. «Я знаю, что это за ребята и что это за семинар, - сказал он, - ну и влип твой муж! Теперь ему помочь нельзя: на нем стоит «матрица», а поставили ее как раз той самой фразой, которую произнес в конце руководитель семинара. Закодировали, одним словом. Но они, видно, не учли чего-то, программа немного ползет, и его истинное «я» пытается вернуться к прошлому, то есть к тебе. В этой ситуации я могу помочь только тебе, попробую тебя энергетически «закрыть» от него, чтобы оставил в покое». И действительно «закрыл»: во всяком случае, Стас от нее постепенно отстал.
- А теперь самый интересный вопрос: для чего тем ребятам из семинара это было надо? – задумчиво спросил Сергей.
- Вот и я моя подруга задавалась этим вопросом, но экстрассенс ответил: «У них - свои заморочки, тебе этого знать не надо, меньше знаешь – крепче спишь. И вообще от этих ребят надо держаться подальше – достанут везде».
- Жуткая история, - признал Сергей. Помолчав, он спросил, - А это случайно было не с Софи? Она как-то написала мне, что в жизни ее были очень тяжелые моменты.
- Нет, это было не с Софи, - ответила я. – Софии живет в Израиле, а моя подруга, с которой все это произошло – из России никогда и никуда не уезжала. Я же в самом начале сказала вам об этом. Забыли?
- Да, простите, запамятовал…
…Ночью я продолжила общение с Сергеем, но уже виртуальное. Я написала ему по поводу отрывка, который он мне прислал накануне: «Наша переписка с вами - это, на мой взгляд, высвобождение некоего застоявшегося творческого (литературного) потенциала, который в будничной суете дремлет где-то, не находя выхода. Главное тут - сохранить правильные пропорции: виртуальный мир - это все же не реальность. И тут - если слишком увлечься -недалеко и до психушки. Это ни мне, ни вам ни к чему, я полагаю. Так что предоставим виртуальным фантазиям - свое пространство, а жизненным реалиям -свое. Еще раз повторю вам, что личность вы невероятно одаренная и неординарная. С уважением. Софи». А внизу приписала: «Интересно, что же произошло с вашими героями дальше?»
Ответ пришел под утро: «....Я оглянулся, вырвал факел у стоящего в дверях гвардейца и осветил лицо той, которая стояла во тьме. Ты…ты здесь, это сон, который вот-вот кончится, не может такого быть, чтобы мы встретились здесь и сейчас. «Неужели это Ты -, спросил я её и не узнал своего голоса. Отшвырнув факел, я подошёл к ней и попытался обнять за плечи, но Она отшатнулась от меня, словно от чумного, одетого, как и охранявший ее гвардеец, в синюю форму с офицерскими золотыми нашивками...Судьба свела нас через столько лет, поменяв местами дочь богатого купца и мальчишки из бедной рыбацкой семьи, и теперь я стоял перед ней, будучи заодно с теми, кто не раз насиловал ее, кормил объедками и держал в грязи. Я видел, как дрогнуло от страха её лицо, когда я протянул к ней руки, видел, как сжались в маленькие острые кулачки Её длинные пальцы. Мне было нечего сказать, оставалось только круто развернувшись, выйти из камеры... Войдя в караульную, я расстелил плащ и присел на край своей постели, чтоб стянуть сапоги...в голове роились тысячи мыслей. Гвардеец, который видел нас, даже не понял что произошло, потому что стоял у самой двери и, судя по его глупой ухмылке, видимо, решил, что я решил позабавиться. Ее голоса он не слышал, да и говорили мы на моём родном языке, поэтому беспокоиться не о чем. Завтра - снова "экзекуция" и, скорее всего, Её смерть, значит предпринимать что-то нужно было уже сейчас.....чёрт, а ведь всё не так уж плохо...Я, так и не сняв сапог, поднялся с кровати и позвал мальчишку посыльного, выряженного в красный камзол горниста. Я приказал ему принести мой сундук и оседлать коня...Что я теряю? Тёплое кресло в городской Ратуше или славу наёмного убийцы под началом старшины, которому обязан жизнью? Как-нибудь сочтемся, а сейчас я должен только самому себе...и Ей. Я бухнул кулаком в стену, где бодрствовал караул... Появился мой «любимый» сержант с заспанной харей, я распорядился привести ко мне женщину из последней камеры, предварительно связав ее и
заткнув рот. …понимающая тупая улыбка… через несколько минут до меня донёсся слабый женский крик и глухая возня, после чего двое молодцов несли Её в мою комнату, положили на постель и удалились .. я подошёл к кровати и посмотрел в Её полные боли и ужаса глаза, присел рядом…говорить сейчас что-либо не имело смысла, Она всё равно не поняла бы меня. Так мы сидели до тех пор, пока в дверь не постучали и в тесную комнатушку не юркнул мой "горнист" с сундучком в руках. «Конь готов», - доложил он мне. Я отправил его спать, не опасаясь, что он что-то заподозрит или кому-то брякнет: завалится спать и заснёт как убитый. Мой сундучок с нехитрым скарбом, наполненный свитками рукописей, картами и безделушками я таскал с собой уже много лет: он был для меня и домом, и библиотекой, и архивом и даже подушкой. Но сегодня мы с ним расстанемся... я вытащил со дна свою рясу и бережно завернул Её в черную мягкую материю. 0на что-то промычала завязанным ртом… всё , поговорим позже…сейчас время уносить ноги, тем более, что я давно ждал этого случая. Взвалив свою драгоценную ношу на плечи, я навсегда покинул караульную. Как я и ожидал, гвардейская стража оглашала округу храпом и сопением. Вояки… Во дворе мой конь нетерпеливо дробил копытом землю, я вскочил в седло, предварительно перекинув свою тяжелую ношу через холку жеребца и медленной рысью поскакал к воротам. Мертвецов мы обычно сбрасывали
в ров со стен, но я сказал страже, что хочу размяться, и те открыли калитку, тем более, что вокруг города были наши стрелки и пехота, отдыхавшие днём и бодрствующие ночью - на случай ночной вылазки или штурма. Отряд, охранявший стены снаружи, жёг костры, пляшущие языки пламени выхватывали из тьмы фигуры воинов, между патрулями шла вялая перебранка. Я проехал мимо костров, кивая знакомым командирам, сказал, что хочу проверить патрули и подбросить труп умершего пленника поближе к авангарду графских
войск... Передо мной расступились, и я вонзил шпоры в гладкие бока своего жеребца, первый раз причиняя ему боль... Конь рванул в темноту, которая мгновенно поглотила НАС. Нет, я не ошибся – меня и Вас, Софи…»
«Я не успеваю следить за ходом ваших сюжетных перепетий, Сергей. – ответила я ему. - А где же кульминация - сцена любви героев (на балконе) из позапредыдущего отрывка? Или у вас все "по Хичкоку"? Ужас не в появлении маньяка, а в очень долгом показе лестницы, скрипе ступеней, неясных теней - воображение само дорисует, и это будет НАСТОЯЩИЙ УЖАС, который невозможно придумать за кого-то другого. С уважением, Софи».
«Добрый вечер, Софи. – тут же отозвался он. - Спасибо Вам огромное за Ваши письма...ВЫ - настоящий талант, и, кроме того, необыкновенной женственности романтик. Меня буквально трясет, когда я снова и снова вчитываюсь в эпизод, где вы описываете сожжение героини на костре. Вы необыкновенно искренни и точны в образах, прекрасно чувствуете картину происходящего…К своему стыду, я вынужден признать, что никогда бы не подумал, что в наше время кто-то ещё ТАК пишет. Кстати, вспомнил Ваши жалобы по поводу… неудач в эпистолярном жанре. А что касается кульминации...не хочу обманывать себя и Вас....кульминация – только после нашей встречи. Мне нужны ваши глаза. Я не могу писать о реальном человеке ни разу его не увидев, а только чувствуя, те сцены, которых ВЫ от меня ждёте, я не лукавлю, я пишу о Вас, совершенно спонтанно, иногда даже не перечитывая то, что вышло. Не скрою, у меня уже готово продолжение моих сюжетов, сплетающихся со временем в один, но сначала -наша встреча, Ваш голос, Ваше лицо...Я не ставлю условия, я просто отвечаю на ваш вопрос. Мне всё время снятся одни и те же сны, я словно застрял на какой-то непроходимой границе. Меня постоянно мучает то, что я Вас до сиих пор не видел. Написав вам очередное письмо, я ухожу на море и провожу там остатки дня перед сном, ожидая Вашего звонка, которого все нет и нет, любуясь волнами, слушая успокаивающую музыку прибоя. Судя по всему, Вы что-то скрываете от меня… Но , Софи, любимая моя, я ведь здесь, живой, пусть не в мундире, не верхом, без шпаги и титула, а в потёртых джинсах и белой рубашке, но это всё тот же я – Сергей Коломицын, который был любим Вами там, за Млечным Путём, и ВЫ… Вы ведь всё та же....Но почему, почему… расстояние отнимает Вас у меня? Почему я вынужден ждать, покорно ждать, когда меня переполняет желание, взяв Вас на руки, вынести из этого мира, давно превратившегося в пустой алгоритм. Пусть уже давно разрушены крепости, а доспехи ржавеют в музеях, но ещё есть место даже здесь, совсем рядом, для тех, кому честь и уважение к женщине не пустые слова. Софи… идёт наше время, тикают невидимые часы, а мы ещё не встретились....мне так не хватает Вас .....хотя бы раз, хотя бы взгляд.....или… скажите, где вы бываете....Я просто со стороны погляжу на Вас, не потревожив Вашего покоя, и тихонько уйду. Этот огонь пожирает меня изнутри. Поверьте, Софи, я ведь боевой офицер и просто так словами не бросаюсь. Я жду Вас».
Письмо заканчивалось как-то уж слишком категорично. Я не выдержала и показала его подруге, которая была в курсе моего виртуального романа. Однако, до сих пор я ей писем от Сергея не показывала.
- Ну вот, видишь, я же говорила тебе с самого начала, что он просто сумасшедший, - сказала она мне тоном строгой тетушки. – Ты ему случайно не оставляла никаких данных – телефона, адреса, - обеспокоилась она. – Еще выследит!
- Да нет, конечно, - успокоила ее я. - Это он мне в каждом письме сообщает номер своего телефона и умоляет позвонить.
- А он не догадывается, что Лара и Софи – одно и то же лицо?
- Допускает, но я уверяю его, что это не так. Ну, что ты мне посоветуешь?
- Немедленно прекратить с ним переписку и закрыть этот ящик вообще. Только…я вот подумала: а не станет ли он тогда искать тебя, то есть Софии, через Лару, ведь по твоей версии, вы подружки. Ты знаешь, остановить безумца очень сложно, если вообще возможно. Как бы до полиции дело не дошло. Ох и влипла ты, Ларка, что-то я за тебя боюсь...
…Ящик я не закрыла, но отвечать на последнее письмо не стала. А Сергей, видно, почувствовав, что перегнул со мной палку, неожиданно сменил тактику и вместо очередных любовных посланий с непременными требованиями о встрече в конце, вдруг прислал мне свой военный рассказ:
«Макса я не любил вообще. Во-первых, он был на год старше меня по сроку службы и когда я, ещё обритым налысо новичком пришёл в роту, он "гонял" меня по всем правилам родной армейской "дедовщины". Во-вторых, он был наркоман, а в-третьих, неисправимый истероид. Ему было дело до всех и до всего, и не дай бог, если кто-нибудь из нас, забывшись, засовывал руки в карманы, или не отдавал честь, или банально «халявил»… Макс первым обращал на это внимание - и начиналось… В-четвёртых, он постоянно воровал у новичков деньги и унижал тех, кто послабее.... Короче говоря, та еще была сволочь! И если бы меня в своё время не перевели на клиническую работу, я бы на нём сорвался, потому что ждал только дня когда мы Максом пойдём в наряд вместе, где я его либо пристрелю, либо зарежу. Злил он меня просто до дрожи в руках - иногда хотелось просто вцепиться ему в горло зубами и перегрызть его к чертовой матери. Фамилия у него была самая обыкновенная - Смирнов, совершенно ему не подходящая, но, тем не менее все его звали Смирный, постоянно добавляя к этому прозвищу какой-нибудь горький матюжок. Когда Смирный был новичком, говорят, его били до полусмерти, вот он на нас и отыгрывался, и отыгрывался очень жестоко. А вот офицеры Макса жаловали - он хорошо знал службу. Ему даже ефрейтора присвоили, правда, почти сразу и разжаловали за "залет" с героином, но…простили и оставили в части.
Я служил с Максимом в одном взводе, по возрасту был старше, потому что пошел служить после университета, а вот по сроку службы – увы, тут мне не повезло. Не проходило и дня, чтобы я с ним не сцепился. Повод для этого находился всегда, ибо рта я закрывать не умел, да и раздражал он меня жутко. Мне было плевать на его влияние в коллективе, на то, что мой же призыв от меня отшатывается, как от чумного. «Пошли вы к такой-то матери», - думал я. За свою с троптивость получал, конечно, по полной и попадал в самые дурацкие места службы, выполняя всякую гадость вроде чистки сортира. После одного особенно громкого конфликта со Максом мне сделали «подарок» - поставили в наряд по автопарку через день, где я стоял по 16-18 часов зимой на улице, отморозив себе всё, что только можно. Так что счеты у меня к Смирному были давние, и когда его ранило, я даже не поверил, что такое вообще может случиться. Стас перебегал, меняя позицию, когда его срезала очередь, пущенная из окна разваленного дома, который был напротив. Смирный с разбегу растянулся, уткнувшись лицом в битый кирпич и закричал дико и страшно. В окно, откуда стреляли, конечно, сразу полетело несколько гранат из "подствольников". Чечены нам ответили, и, как говорится, понеслась... Я дрожащими руками палил из "калаша" и матерился... А Макс все орал «Санинструктор, санинструктор!!!» А санинструктором был я, значит, он звал меня, и его крик заглушал для меня звуки боя - мат и треск очередей. Макс катался по земле, истекая кровью, и продолжал кричать...и этот крик рвал наши уши....он был мой злейший враг, я, даже хотел, чтобы его убили, и мои желания почти сбылись... автомат заглох... я начал менять обойму, приникнув к земле... и вдруг меня резанула мысль: «А ведь его из-за меня, ведь это моими молитвами»… я вскочил и, поливая очередями окна, откуда стреляли, побежал к Смирному, успев заметить, как шлёпнулась свинцовая строчка, вспахав снег и взметнув вверх осколки кирпича впереди, и что Макс перестал орать.... в голове закружился калейдоскоп… я еще увидел твоё лицо, когда мы прощались на ступеньках у военкомата...а потом наступила темнота...Меня долго тащили на руках, уложив на плащпалатку, потом на моё лицо капали чьи-то слезы…потом, обернув какой-то бумагой, похожей на фольгу, куда-то везли...руки в резиновых перчатках раздели меня и ощупали рану, но перевязывать ее не стали. Потом были низкие потолки, холод, меня резали чем-то острым, но я совсем не чувствовал боли.... я помню солдат с медицинскими эмблемами на
кителях, усталую матерщину, потом надо мной наклонился какой-то сержант, дыша спиртовым перегаром – он рассказывая про какой-то Оленегорск, и как он по нему скучает, про совершенно незнакомую мне Ленку из 372 ПТУ...мне хотелось встать и дать ему по морде…потому что я лежал голый и с раной, а он, вместо того, чтобы помочь мне -рассказывал про свой Оленегорск. Этот же парень, и ещё несколько его друзей, положили меня в гроб....я кричал им, что живой, но эти уроды не слышали…они закрыли меня крышкой с маленьким стеклянным окошком над лицом....и снова темнота....когда окошко
открыли....я увидел маму, я улыбнулся ей и сказал: «Ну вот видишь, мама, я вернулся.... но она меня не слышала, а я даже в своём ящике был оглушён её криком... Потом я увидел сестрёнку и своих школьных друзей, которых оставил дома, уходя на службу, а потом я увидел Тебя...родная моя, любимая, хоть ты объясни - почему все плачут, я ведь живой ....ну неужели ты не видишь, как я улыбаюсь тебе...
Однажды придёт день, когда я поднимусь, нет, не ночью, чтоб напугать мародёров, ворующих венки и цветы, и вечнопьяного кладбищенского сторожа....нет...я поднимусь не как призрак или зомби...я выйду рано утром из своей темницы живой, настоящий, тёплый, из плоти и крови, с душой, которая крепко сидит в моём молодом теле и пойду домой... Пойду по-солдатски, пешком, не обращая внимания на крики из проезжающих мимо машин – «садись, дембель, подвезём» ...пройду через вес город, брякая медалью, которую получил ещё в самом начале войны, и орденом - посмертно. Я пройду по улицам в парадной дембельской форме простого российского солдата, пусть все увидят, что я вернулся, отслужил, стал героем, не стыжусь своего камуфляжа и с гордостью несу на груди политые кровью награды. Я войду в свой дом и увижу мать и Тебя, сидящих за столом и разглядывающих мои школьные фотографии .... я ведь оставил тебя
19-летней девчонкой… почему ты седая ? и откуда это обручальное кольцо на пальце, которое я не успел тебе купить? Почему Ты заплакала...Мама, что случилось, ты так постарела, я в порядке, мамочка, успокойся...»
…После того, как я прочла этот рассказ, мне мучительно захотелось ему позвонить и что-нибудь сказать, да просто услышать его голос – убедиться, что он живой. И тут я совершила непростительную оплошность: я была в этот момент в редакции и позвонила с того же телефона, на который он звонил обычно Ларе. Услышав знакомый голос и задумчивое «алле», я от неожиданности бросила трубку. Вечером меня ожидало письмо, самое короткое из тех, что он посылал мне в течение полугода: «Софи, Вы же мне звонили, правда? Зря бросили трубку, кстати. Я успел увидеть номер – это номер телефона Лары, и он мне знаком. Может быть, хватит играть в прятки? «Гюльчетай, открой личико…»



…Получив это письмо, я по-настоящему испугалась. Похоже, моя подруга была права и самое время уносить ноги и закрывать ящик. Вот только напишу ему в последний раз, что я – это не я, хотя теперь это вряд ли поможет. Сергею была отправлена всего одна строчка: «Я не звонила. Возможно, как раз Лара вам и звонила, но просто не дозвонилась. Вы можете легко это выяснить. Софи».
С ужасом я ждала его звонка и представляла себе его первые слова: «Ну что, дорогая, доигралась? Полгода морочила голову, скрывалась, водила за нос, мистифицировала…» Однако, он не звонил. Не звонил даже Ларе. Письма тоже вдруг прекратились, и я потихоньку начала успокаиваться. Хотя…не стану скрывать, мне не хватало его писем. Я испытывала те же чувства, что испытывает маленькая девочка после окончания сказочного спектакля, где было много чудес, и она поверила в них, и вдруг опустился занавес, в зале зажегся свет, раздались аплодисменты и люди потянулись к выходу.
Прошло две недели. И вдруг в ящике снова появилось письмо от него. Когда я прикоснулась пальцами к клавише, чтобы открыть его, мои пальцы дрожали.
«…тьма растаяла, я даже не заметил, как наступил день....Просто вдруг понял, что коню пора отдохнуть, да и бессмысленно уже гнать, всё равно погони не будет, им уже не до меня... сейчас, поди, начался новый безуспешный штурм города незадачливыми графьями..... Я спешился у небольшого озерца, из которого вытекал ручей и бережно опустил тебя на землю....понадобились секунды, чтобы сташить с тебя мою рясу…ну конечно...ты была без сознания, впрочем, это нормально…после всего, что тебе пришлось пережить...Распутав верёвки, я подтащил тебя к воде, снял шлем, зачерпнул им воды, и вымочив в ней край рясы, начал протирать твоё прекрасное, да, пусть исхудавшее и кое-где уже покрытое лёгкими морщинками, лицо....Ты слабо застонала...вдруг мое сердце сжалось от приступа нежности и такой нестерпимой жалости, что я замер, пытаясь подавить в себе этот порыв...От злости на себя и на свою несвоевременную слабость, я ругнулся вполголоса и, отвернувшись от тебя, уставился на озеро. До чего же красивые места…ни волн тебе, ни привычных криков чаек, ни просолёного ветра. Вода стоит, как в котле, даже не колыхнётся....по краям озера - светлый лиственный лес, лишь кое-где видны кроны сосен...берег отторочен мхом, словно соболиный мех по краям декольте любовницы Старшины...ивы, опустившие ветви к самой воде ...и небо, отражающееся в голубом зеркале озера.... Не хватает только шампанского...Кажется, эту фразу я произнес вслух, потому что вдруг услышал твой голос.
- О чём ты? - спросила ты, очнувшись на моих руках.
- О шампанском, - бездумно ответил я и тут же встрепенулся и наклонился к тебе:
- Очнулась? Ну как ты ?
Ты улыбнулась. Слабо, совсем по-детски, но улыбнулась и сразу начались вопросы:
- Где мы? Как ты оказался в городе? Кто ты сейчас?
Это был бы довольно долгий и содержательный рассказ, но обо всём позже, ещё успеем наговориться, я попросил тебя оставить все вопросы на потом, и начал тебя раздевать... Ты так сверкнула своими огромными глазищами, что я, не выдержав, расхохотался, как настоящий гвардеец, спугнув своим смехом стайку птах....Да мыть я тебя буду,
понимаешь, купать, а потом переодену и мы будем есть...Ты когда последний раз умывалась, красавица?...Но ты, тем не менее, отвергла мою помощь и сказала, что искупаешься сама...Мда, упрямость всё та же, значит, всё не так уж плохо... Пришлось мне битый час сидеть спиной к озеру, слушая плеск твоего омовения и развлекая тебя рассказами о своих похождениях…»
Никаких приписок к письму не было. И я решила ответить нейтрально: «Великолепный эпизод. Только чуточку торопитесь - не прописываете детали. А так - очень живо, искренне. С уважением, Софи».
Ответ не замедлил себя ждать.
« Да как ты не понимаешь? Это же не шутки и не глупости....я рванул ворот плаща, чтоб хоть как-то вытеснить обиду от твоих слов...Ну как ты не понимаешь, это же Гроб Господень, Палестина....любимая моя, ну я же не на охоту собрался....Ты стояла спиной к окну, вся в лучах солнечного света, словно ангел...я не видел твоего лица, потому что глаза слепило солнце, и поэтому говорил, чуть опустив взгляд, любуясь очертаниями твоей фигуры, обтянутой парчой, украшенной жемчугом... Вот уже почти два года мы жили в замке, который оставил мне в наследство мой невесть откуда взявшийся родственник, разыскавший нашу семью и вытащивший ее из бедности… Когда я привёз тебя на родину, в Курляндию, вместо того, чтобы стать женой бедняка, ты получила титул и стала настоящей Королевой, которую я с удовольствием короновал в главном соборе поместья. Почти сразу ты родила мне прекрасную двойню - мальчика и девочку, похожих друг на друга словно две капли воды. Потом родилась ещё девочка и я вдруг стал отцом большого семейства. Когда я получал наследство, меня посвятили в рыцари и теперь я таскал повсюду с собой меч, которым немало тяготился, по чести говоря, но никуда не денешься, родовая гордость и какие-то там традиции, чёрт бы их побрал. Время от времени приходилось встречаться с соседями, которые вроде бы воевать со мной не собирались, и мы охотились, пили вино, читали, спорили… что ещё могут делать молодые богатые люди...наши жёны сдружились тоже и мне начинало казаться, что настал конец нашим приключениям и пора уже забросить ежедневные занятия фехтованием...но
папа Урбран второй объявил Крестовый поход за освобождение Гроба Господня. Я помню, как от души смеялся, когда услышал все эти дешёвые посулы и призывы на городских рынках и истерические вопли бездельников-монахов....вот дурачьё, думал я тогда, ну кто решится на такие глупости.....я вернулся домой и рассказал всё тебе....ты тоже смеялась....только ночью я почему-то не смог заснуть, думая о возможности увидеть Город Мира, который станет христианским. . . .и кто его знает, откуда, с какой стороны запала мне в душу эта дурацкая идея, но на следующее утро я отправился в город узнать
все поподробнее .... а через неделю в нашем замке офицеры-наёмники обучали отряд, набранный мной из крестьян...
- Ну как мне объяснить тебе, маленькая, я же солдат...
- Хорош солдат... с чего это ты вдруг стал солдатом, ты, человек, который поневоле постоянно был вынужден воевать. . .Я же знаю как ты ненавидишь убийство
- Но пойми, это же Иерусалим!
- Да что мне, а тем более тебе, в Иерусалиме, вспомни, что ты читал в монастыре и в семинарии, из которой сам сбежал, подавшись в философы...»
…В тот вечер у меня были гости. Мы хорошенько выпили. Проводив гостей, перемыли с мужем посуду, он пошел спать, а мне не спалось. Забыв про осторожность и устав бороться с желанием написать Сергею, я приникла к экрану компьютера: «Надеюсь, вы не осудите меня, Сергей, сегодня я чуточку пьяна - мы пили прекрасное вино, гости ушли час назад. А в таком бесконтрольном состоянии не стоит говорить о вещах серьезных. Вы уж простите мне мою невольную распущенность, но это - всего лишь литература, и ничего более (кроме того, фазы у нас с вами явно не совпадают - у вас все в будущем, у меня, увы, в прошлом. У вас - предвкушение, у меня - послевкусие (есть такой термин у дегустаторов вин - не сам вкус вина, а тот, что остается после пробы). Итак:
"И мне приснлось утро. Чистое, как капля росы. И его рука на моем плече. И костер наших перепутавшихся волос. И наш безмолвный разговор, когда каждое слово - напрямую: от сердца к сердцу. И наши пульсы, бьющиеся в унисон. И наша музыка, расцветившая мир багровыми тонами страсти и голубыми сполохами нежности. Мы выплывали из небытия, грешную и земную обретая плоть. И кожа еще таила ощущение звона его сильного и прекрасного тела..." Надеюсь, что у вас все в порядке. Мне очень нравится, как вы пишете. Это настолько живое, что кажется, можно потрогать руками. С уважением, Софи».
«Мне, право, неловко слышать от Вас комплименты в свой адрес, - отозвался той же ночью он, видно, и ему не спалось, - потому что как пишете Вы, не пишет никто. Знаете, Софи, я бы вставил Ваш сегодняшний отрывок в нашу с Вами повесть. За Вашими строками скрывается такая сумасшедшая чувственность, что я просто теряю голову, читая этот текст. Настолько продумано и гармонично, ни одного лишнего слова. Спасибо Вам за эту красоту, за строки, радующие душу. Я с Вашего позволения, продолжаю наш сюжет:
«- Я тебе что говорил, дубина? Ты что, совсем с памятью поссорился, собачий корм?.. Капрал, десять палок! Раскрасневшийся от злости, обряженный в жалкие лохмотья крестьянин, неумело держащий в своих грубых мозолистых лапах копьё и щит, стоял навытяжку перед наёмником в тёмно-синей накидке, того же цвета, что и мой родовой герб. Уже несколько недель мои дружинники обучали пешему строю и рукопашному бою беглых крестьян, набранных в мой отряд. В принципе, из мужиков получались неплохие бойцы, особенно в одиночной рукопашной схватке, но вот умение держать строй....капитан дружины однажды чуть не зарубил своим двуручным мечом будущий авангард моего "войска", когда я попытался провести манёвры, попробовав своих солдат в деле....и зарубил бы, если бы сметливые чумазые "воины" не разбежались бы в рассыпную от него, со зверским рёвом разящего мечом направо и налево и выкривающего ругательства... Сбежавшиеся со всей округи мальчишки, ремесленники, кухарки и наша прислуга из замка смеялись от души, наблюдая весь этот спектакль, а у моего оруженосца от хохота началась икота, и пришлось отпаивать его водой. У меня у самого уже руки не держали поводья - я сотрясался от смеха…а когда сержант, тоже из крестьян, подбежал ко мне и шмыгая носом доложил, что авангард разбит, "о мой Повелитель"....я чуть не свалился с коня и, наверняка, упал бы наземь, если бы снизу не меня не поддержали дружинники, изображавшие мою свиту. Смех смехом, но я видел, как ты смотрела на меня с горьким упрёком, сидя неподалеку от моего "командного" пункта на резном кленовом кресле с золотой инструктацией, в окружении служанок....Тебе было не до смеха, потому что через три месяца сбор в Париже - через три месяца этим крестьянам придётся узнать что такое бешенная атака арабской конницы, и хороши же они будут, если сейчас разбегаются от одного меченосца....
- Десять палок! И если ты, скотина, ещё раз нарушишь строй, я просто отдам тебя под стражу, ты понял, оборванец!? солдат вернулся в строй, а сержант-наёмник, подойдя ко мне объяснил:
- Снова побежал от конницы этот бесов сын, сколько раз уже пороли, всё никак не может выдержать, зато на мечах бьётся как гладиатор, копьём не уложишь… - и горько сплюнув на брусчатку плаца, пошёл за мной в казармы проводить смотр оружия. Я заговорил с ним о возможности перевести этого парня в конницу или поставить в арьергард, на прикрытие....
- А что это вообще значит? Я же объясняла, сколько раз объясняла тебе, что это невозможно, а ты всё заладил свое...
- Я люблю тебя…
- Да причём тут это, там же будет война!
- Какая к чёрту война, у нас даже кнехты могут остановить мамелюков без поддержки...
- Да что ты мне рассказываешь про тактику, я видела, как твои кнехты разбегаются, будто стадо овец!
- Там им некуда будет бежать, когда сзади будут напирать вторые ряды....
Ты, не дослушав, вскочила с высокой, с пологом постели и, подойдя к камину, схватила, стоящий на нём кубок с вином...я не мог налюбоваться на тебя…в полумраке, обнажённая, прекрасная и злая, злее и бесстыжее тысячи ведьм, гибкая и женственная,
длинноволосая…моя женщина...я тоже выскочил из постели и подошёл к тебе, ты, не говоря ни слова протянула мне вино, да хватит на сегодня вина, милая...я подхватил тебя на руки и понёс назад, к постели». Внизу была приписка: «Да, кстати, Лара мне никогда не звонит из редакции, в редакцию ей звоню я. Обычно она звонит мне с мобильного. Может быть, хватит играть в прятки? Искренне Ваш, Сергей».
Я разозлилась по-настоящему и яростно застучала по клавишам: «Вы меня огорчаете своими домыслами. Если вы продолжите "домышлять", я просто перестану вам отвечать. Это, разумеется, не угроза, а просто факт. Кроме того, с чего вы взяли, что это "наша" повесть, я в ней до сих пор не выступала в качестве соавтора. И я себя отнюдь не ассоциирую с героиней, о которой вы пишете. Эпизодик, который я вам отправила, написан 15 лет назад и посвящен совсем другому человеку. Я давно уже ничего подобного не пишу. А вот как пишете вы, мне действительно очень нравится. Иногда описание настолько захватывает, что даже хочется вклиниться и дописать что-нибудь еще. Например:
«...Мне ничего не стоило удержать тебя от этого похода. Всего одна фраза... О том, что я ношу под сердцем нашего четвертого ребенка. Но я ее не сказала, потому что понимала, как важна тебе твоя затея. И ты ушел в далекую Палестину. И сгинул там. О твоей гибели я узнала только спустя полгода. Ребенок умер, не родившись. Первое время я стояла и смотрела на дорогу, ведущую к замку. Все ждала. Мне казалось, что пока я не видела твоей могилы, это может быть ошибкой. Но через год, когда твой оруженосец привез мне фамильный медальон, иллюзии кончились: этот медальон с тебя можно было снять только с мертвого.
Я сложила в шкатулку жемчуга, которые ты подарил мне. Теперь мне оставалось только одно - ждать, пока за мной придет смерть. Потому что где-то там, за смертью меня ждал ты. Не знаю, в каком обличье ты встретишь меня на сей раз - пирата, разбойника или короля. И откуда ты примешься вызволять меня на сей раз - из борделя, или из-под венца с сиятельным престарелым графом. Вечными любовниками мы скитаемся из века в век, щедро одаривая сюжетами своей жизни писателей всех эпох. Кем я только не была для тебя... Лаурой, Изольдой, Джульеттой...
Когда в наши края пришло известие о твоей смерти, ко мне со всей округи поспешили женихи - достойные, между прочим, рыцари - свататься. Но как я могла объяснить им, что наша связь с тобой нерасторжима и не ограничивается пределами одной жизни. Мы не знаем, когда это началось, и когда это закончится. Может быть, когда наступит Армагедонн?...
А когда это время наступит, возможно, на сей раз ты выберешь - в первый раз, - не свет, а тьму? И разойдутся наши пути-дороги. Теперь уже навсегда. Или, - я перечеркиваю кистью прежние пейзажи! - на сей раз твою не жизнь даже, а душу - спасу я? Почему? Да потому! Потому что я ВСЕГДА ВЫБИРАЮ СВЕТ».
Интересно, думала я, как он будет выкручиваться на сей раз, после того как я убила главного героя. Финита ла комедия, дорогой автор!



P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо аналогий с авторами.

…Если бы взгляд мой мог преодолеть расстояние и проникнуть сквозь стены, то взору открылась бы такая картина: молодой парень, сидящий напротив компьютера, с улыбкой смотрит на экран. Вот он откладывает сигарету в сторону, и, не отрывая взгляда от экрана, тихо произносит: «Хочешь поиграть, девочка? Ну что ж, давай поиграем…»



Она, чей день был расписан по минутам, встречавшаяся с десятками людей, даже не представляла себе, насколько сузился мой мир за последние месяцы. Утром я шел на учебу, вечером возвращался домой, машинально готовил что-то на ужин и утыкался часа на полтора в учебники. Потом, стоя у окна, выкуривал сигарету, любуюсь вечерним небом и спускался вниз, где в помещении бывшего бомбоубежища был оборудован компьютерный класс. Компьютеров здесь было всего восемь, и нужно было ждать не менее сорока минут, пока подойдет твоя очередь. Для меня это время пролетало незаметно – я думал о Ней, вспоминал ЕЕ приезд ко мне, наши долгие беседы по телефону, снова и снова воскрешал в памяти, как она сидела рядом со мной, за столом, застеленным липкой клеенкой, которую я второпях не успел хорошо вытереть. Она была так близко от меня, и только пластиковая коробка диктофона с горящей лампочкой записи напоминала о том, что это не первое свидание, а интервью.
Женственная, потрясающе женственная, красивые умные карие глаза, такие усталые, такие глубокие… изящные кисти с длинными пальцами, к которым так хочется прикоснуться губами…
- Эй, - обращается ко мне знакомый парень с потока, - не видишь? Твоя очередь!
Кивнув ему, я встаю со стула и подхожу к компьютеру, к недрах которого таится заветная дорога к твоему письму. Быстро набираю код и нетерпеливо закуриваю сигарету, дожидаясь, пока откроется страничка. Вот оно: «В вашем почтовом ящике - одно непрочитанное сообщение…»
Ты продолжаешь вести со мной двойную игру и упрямо не хочешь признаваться в том, что приезжала ко мне. Неужели ты не понимаешь - вовсе не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы совершенно определенно сказать: Лара и Софи – один и тот же человек. Я ведь давно вызубрил твои любимые речевые обороты «обратите внимание», «проехали», «о господи, только этого мне не хватало», «маленькая ложь рождает большое недоверие», повторяющиеся и в разговорах, и в письмах. Любая женщина на месте Софи уже триста раз поинтересовалась бы, что это за длительные и задушевные разговоры я веду с ее «лучшей подругой». Но ты упрямо не хочешь открываться мне. В телефонных беседах мы старательно обходим тематику нашей переписки, исключая присутствие виртуального «третьего» в наших отношениях.
Всю свою короткую жизнь я словно неприкаянный парусник в бескрайнем море странствую по морям и ищу заветную гавань, в которой когда-нибудь брошу якорь и позволю команде сойти на берег. Солнце, луна, мириады звезд - свидетели моего долгого-долгого пути. Я вижу силуэты других кораблей, я вижу очертания чужих берегов на горизонте, но я знаю, что это не моя земля. Может быть, я и причалю там, чтобы пополнить запасы пресной воды и задержусь на несколько дней, но моя тоска и тихий зов, который звучит в моем сердце, нежно повторяя твоим голосом мое имя, снова позовет меня за горизонт – к той земле, где высокий мачтовый лес и берег усыпан янтарными россыпями, где небо сливается с морем, где ждешь меня ты. Ты увидишь мой белый парус и поймешь, что это я – заканчиваю свою дорогу, начатую к тебе тысячи лет назад. А пока мои трюмы пусты, в последнем бочонке с пресной водой уже видно дно, усталая команда выкуривает на палубе остатки табака. Впередсмотрящий трет воспаленные глаза, он тоже верит, что рано или поздно на горизонте покажется тонкая полоска суши, и он, набрав полные легкие соленого морского воздуха, не то закричит, не то зарыдает: «Земля!!!! Прямо по курсу Земля!!!»
Ведь я давно люблю тебя и уже знаю, знаю наверняка, что в твоей душе тоже зарождается ответное чувство.



Я казалась себе старым, списанным на борт судном, доживающим свой век в тихой гавани. Я не помню тот момент, когда сильным ветром, невесть откуда залетевшим в это богом забытое место, раскачало мою палубу и оборвало якорь… Судно заскрипело, тяжело отвалившись от причала и медленно тронулось в открытое море, увлекая за собой тысячи ракушек, которые успели за долгие годы облепить его дно и обрывки водорослей. Я понимала, что я уже в пути и движение это необратимо.
«Простите меня, Сергей. В прошлом письме я была несколько резка. Хочу объясниться. Эту строчку - "про Гюльчетай" после прекрасной вашей прозы я восприняла, как если бы - представьте себе: женщине коленопреклоненно кто-то дарит цветы, поднимается с колен тут же сильно бьет по лицу. Вот так это было больно. Как будто это были не вы, а кто-то другой - жестокий и злой. Вы, по моим представлениям, не могли бы написать такое. Ну да ладно, проехали. А сейчас мне хочется написать вам что-то другое…
....Ну, вспоминай же, милый, вспоминай. И помоги вспомнить мне - как это было...Когда же это было - в Средние века, или чуть раньше? ....Когда мы согрешили против Бога, поддавшись дьявольскому искушению властвовать над другими. Ты был Колдун - как это тогда называли, я - Ведьма. И с тех пор мы все последующие жизни носим эту бесовскую отметину - чуть косящий взгляд. Мне удалось пока вспомнить только одно, что меня сожгли тогда на костре, и этим очистительным пламенем вернули к Свету. О, эти инквизиторы знали свое дело! Это потом про них напишут всякие глупости - мол, изверги, истязали людей... Они-то как раз знали, что только пламя может выжечь бесовское семя, посеянное в души Князем Тьмы.
Тебе удалось тогда бежать. Ты укрылся в Трансильвании - в старом замке на горе... Одно твое имя - князя Дракулы - наводило ужас на окрестных крестьян. Экие предрассудки. Ты никогда не был вампиром. Ты хотел власти, да, но вампиром?.. Темные, невежественные люди, что с них взять?
Что было с тобой потом? Вспоминай, миленький, вспоминай, это очень, очень важно. Особенно сейчас, когда наступает Армагеддон, и мы выбираем, с кем мы. Я зову тебя с собой в Свет. Ты готов идти со мной? Или ты теперь с НИМИ - ловцами душ, и пришел забрать мою душу? Но, любимый, ты же знаешь, что душа моя не принадлежит тебе, и никогда не принадлежала. Тебе принадлежит мое сердце, мое тело, но душа принадлежит только Ему, Господу нашему Богу, Повелителю Света...
...Мне удалось вспомнить кое-что еще. После того, как меня сожгли на костре, в новом воплощении я снова ощутила в себе "ведьмочку". Это уже, конечно, была не та злодейка из Средних веков, но, безусловно, еще каким-то образом Она еще продолжала влиять на мою жизнь. Эта легкая стервозность моего характера, которая так "заводила" тебя порой - от Нее. Этот чуть косящий взгляд, сводящий тебя с ума - тоже от Нее. Эта совершенная порой разнузданность в постели в момент наших любовных утех, эта странная привычка в моменты редких ссор... Впрочем, хватит об этом. Постепенно мы стали с Ней подружками, и мне удалось убедить Ее идти со мной к Свету. Поначалу Она слегка сопротивлялась, но в конце концов сдалась. Когда мы встретились с тобой в 17-м веке, твой Колдун сидел на цепи - тебе удалось сковать его намертво. Если он и продолжал еще как-то влиять на твою жизнь, то я ощущала это только в моменты, когда ты впадал в ярость, разозленный кем-то из наших слуг, или когда ты смотрел на меня таким особенным, откуда-то изнутри идущим взглядом, от которого у меня по коже начинали бежать мурашки. Но тогда внутри у меня начинала ворочаться Ведьмочка, и поединок заканчивался вничью. Мы с тобой никогда не защищалась перед Любовью. Потому что понимали, как это бессмысленно. Любовь - дитя, такое милое дитя со спичками в руке.
Что происходит с тобой сейчас? Я гоню от себя мысли о том, что Ему удалось вырваться на свободу и вступить в сговор с Ними. Сейчас, когда наступает Армагеддон, это так опасно... Иди со мной к Свету, милый. Это единственный путь. Все другие дороги ведут в Никуда.
...Я не знаю, как это объяснить, но в то утро я почему-то проснулась с другим ощущением - не таким, как всегда. Почему-то я отбросила привычное вдовье платье и надела парчу. Расплела тугую косу, вольно разбросав по плечам волосы - так, как ты любил. Вытащила из шкатулки чуть потускневшие от времени и темноты жемчуга. Сердце не обманывает меня. Ты где-то рядом. Господи, да возможно ли такое - спустя столько лет уже и кости твои, верно, истлели в далекой, как сон Палестине, мой мужественный воитель.
Но сердце почему-то считает иначе. Оно чувствует твое приближение к дому и бьется учащенно. "Бедное глупое сердце, ну что ты бьешься, как пойманная птица... Зачем ты затеяло со мной эту жестокую игру? Его нет. Его уже давно нет на свете. Если бы он был, разве он не подал бы о себе весть? И этот медальон, щедро политый слезами за эти годы, который я держу сейчас в руках..."
Я вынимаю из шкатулки твое последнее письмо, полученное накануне твоей гибели, разворачиваю полуистлевшую бумагу, и строчки снова обжигают меня, как тогда, когда я читала его в первый раз: "В тот вечер я лежал рядом с тобой, жадно-жадно целовал твои пальцы и так прижимал твои нежные руки к своему лицу, словно хотел, чтобы они вросли в него. В миг, когда я тебя целую, я чувствую одновременно счастье и боль. Счастье, оттого, что ты рядом, и боль от сознания, что это слишком остро и не может длиться вечно, и я опять покину тебя, чтобы уйти на Войну...» - От чтения меня отвлекли какие-то незнакомые звуки, доносящиеся снизу...»
Ответ не замедлил себя ждать: «Узкие каменные ступеньки винтовой лестницы, по которым я не шёл, а летел, брякая мечом, были последним препятствием, которой нас теперь разделяло, - писал Сергей. - Сколько лет, сколько боли пролилось на твоё сердце, любимая, но сегодня всё закончится. Если бы не Провидение, дважды спасавшее меня от смерти, если бы не друзья, вовремя вырвавшие меня из плена...»
«Дверь распахнулась, как от сильного порыва ветра. Медальон и письмо выпали на ковер. Ты ворвался в комнату, как смерчь. Боже мой, это был ты! Последнее, что я увидела - свежий шрам на твоей небритой щеке. Ноги мои подкосились, потолок закружился с бешеной скоростью...» - внизу я сделала приписку: «Сергей, пожалуйста, давайте пообещает друг другу, что эта переписка - в том числе и ее литературная часть - останется между нами, и не будет никогда обнародована - ни в печатном, ни в изустном, ни в каком-либо другом виде. Иначе я не смогу писать дальше так раскованно, как мне хотелось бы, и постепенно весь интерес к этому совместному виртуальному творчеству у меня сойдет на нет. Я себя знаю. Все произойдет именно так. С уважением, Софии».

Шели Шрайман, Шай Головичер



P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо аналогий с авторами.

Шели Шрайман, Шай Головичер

…Сегодня Сергей заговорил со мной о своем детстве и юности, которые совпали с распадом советской империи. «Вы знаете, Лара, - говорил он мне, - каково нам было видеть, как из гавани уходили российский корабли, обрекая нас, русских, на положение изгоев в этой националистической республике…» Я предложила ему написать об этом в газету. «Ну что вы, какой из меня журналист? – возразил он. – Да и кому это интересно… К тому же, как вы любите говорить: «проехали». Столько времени уже прошло». – «Это будет интересно мне», - сказала я. - «Ну разве что ради вас…» - «Не думайте о стиле, пишите так, как если бы вы писали письмо близкому человеку о том, что наболело. Тогда у вас непременно получится. Мой первый редактор именно так и учил меня писать, когда я еще училась в школе и сотрудничала в городской газете. Тогда получается непосредственно и живо». – «Ну что ж, уговорили, - согласился Сергей. – Пожалуй, попробую…
Через неделю он позвонил мне и сказал, что отправил свой опус в редакцию, на мое имя. Статья была написана на одном дыхании, правда, несколько поспешно и со многими огрехами. Я было принялась ее всерьез редактировать, но вдруг почувствовала, как что-то уходит. В общем, правка вышла минимальной, зато статья сохранила запал автора. Я придумала ей название: «Потерянное поколение (исповедь человека, чье становление совпало с распадом советской империи) и отдала редактору. Через пару дней она вышла в газете:
«Почему мы другие, почему мы не похожи на тех, кого описывают в таблицах учебников по возрастной психологии, почему наши матери так рано поседели, почему среди нас так мало «братков», почему в городе, где я жил до поступления в университет и ухода в армию, на 70 тысяч населения родилось за один год всего 12 детей?
Почему мы стыдимся рассказывать о себе, когда кто-нибудь из чужих задает нам вопросы о прошлом?
Почему мы так жестоки, скупы и циничны? И, почему, черт возьми, мы те, кто должен был спасать, поднимать из грязи расколотую политиками страну, живем ныне в разных странах, говорим на отличных друг от друга языках, служим в разных армиях, выбираем разные правительста?
Где он – ответ на все эти вопросы?
Ищите его в истории Советского Союза начиная минимум с 1970-го года, когда 32 года назад в каком-нибудь роддоме, может быть на Камчатке, в Сибири или Прибалтике, закричал только что появившийся на свет младенец (неважно, мальчик или девочка) – первый из нашего поколения.
Мне было суждено увидеть свет, родившись в великой державе, мощнейшей империи – Советском Союзе, - властвовавшем над одной шестой суши. Тогда в стране был необычайный всплеск рождаемости, нас рождалось очень много, родителям нашим обещали, что мы, их дети, уже будем жить при том самом заветном коммунизме, который, несомненно, обязан наступить к 1990-му году. Комсомольские стройки, миллионы свадеб, инженеры в модных в то время дакроновых костюмах, щеголеватые лейтенанты в золотых погонах, бородатые геологи, просто крепкие парни – рабочие или колхозники – наши отцы вынсили наших молоденьких, зардевшихся от счастья и смущения мам из районных и областных загсов навстречу будущей семейной жизни. Через год или два рождались мы – наследники будущего, обреченные жить при коммунизме, в отдельных квартирах – к 2000-му году, с разрешенным национальным вопросом и без водки.
Национальный вопрос и водку пока оставим, а вот про отдельную квартиру я вспомнил, когда встречал новый 2000-й год в казарме, в самый разгар второй чеченской войны. И того, кто эти квартиры обещал, тоже вспомнил. И все остальное, что случилось за те шесть лет, пока он был у власти.
В 1985-м году я пошел в первый класс. Нас называли тогда «детьми перестройки». Именно с нас должно было начаться что-то такое особенное, потому как обучать нас собирались по перестроечным образовательным программам. Мне было тогда всего семь лет, и ни в образовании, ни в политике я ровным счетом ничего не смыслил. Помню, как спросил однажды у отца: «Что такое политбюро?», а он мне ответил: «Иди, сынок, спать, это взрослое слово, и тебе оно не понадобится». Действительно не понадобилось: к тому возрасту, когда пришла пора разбираться в государственном устройстве, слово «политбюро» уже хронически устарело.
Когда начинается период взросления? На этот счет существует масса теорий, но так или иначе большинство специалистов считают, что это период от 12 до 18-22 лет. Когда я и мои сверстники входили в этот возраст, нашими самыми яркими воспоминаниями становились танки в Вильнюсе, Риге, Москве, кровавые междоусобицы на Кавказе, Афганистан, Беловежские соглашения, расстрел Верховного Совета, первая война в Чечне…
Все летело к чертям, катилось в тартарары прямо на глазах, родители ругались, учителя в школе бормотали что-то несвязное про времена смуты, на улице было проще – там можно было получить «за просто так» по уху и остаться без одежды.
«Черный вторник», приватизация, какой-то там рынок, ваучеры, кассеты с порнухой, иномарки, талоны на все виды продукции…Я до сих пор не могу это связать в одну последовательную картину, настолько слились в одном сплошном сумасшедшем круге события недавнего прошлого.
А время шло: мы взрослели, умнели, учились у жизни уму-разуму, приспосабливались, терпели, иногда, конечно, бунтовали, но разве до всего этого было, когда хотелось писать стихи и влюбляться, учиться драться и играть на гитаре, слушать модную музыку, одеваться по-новому, менять мировоззрение, чтобы не попасть впросак?
В комсомол я вступить не успел, из пионеров вырос, о коммунистах говорили уже шепотом. В общем мы были первыми беспартийными. Мы росли без убеждений, и никто нас за это не трогал. Но все-таки в сердце горькой головешкой тлела одна страшная мысль: а куда же все подевалось, весь этот Союз и стабильная уверенность в самом-самом? На улицах моего родного латвийского города Лиепая появились бэтээры и морская пехота, получившая приказ стрелять без предупреждения в провокаторов, швыряющих камни. А еще расстреливали – уже потехи ради – памятник Ленину на главной городской площади. Растерянные лица солдат, крики демонстрантов, латышская и русская речь впремежку…
Я уже начал потихоньку сходить с ума от всего этого балагана, который творился вокруг. Я цеплялся за старые книги и фильмы с их старыми добрыми идеалами, но как-то очень быстро понял, что это, увы, уже не актуально. Отец говорил, что все козлы, а мать пребывала в счастливом неведении. Дед, вступивший в партию в сорок втором под Сталинградом, твердил, что во всем виноваты спекулянты и американцы. В мои двенадцатилетние мозги это уместилось с необыкновенным комфортом, и я, кажется, уже знал, кто виноват, когда через два года видел, как уходили с Лиепайской военно-морской базы российские корабли, наша последняя защита и надежда, несущие на своих мачтах уже не привычные флаги ВМФ, а Андреевские бело-синие стяги. На пирсе стояла горстка женщин и детей (мужчины прийти побоялись), глядящих с печалью, как уходит русский флот, оставляя нас на ставшей неприветливой латвийской земле.
А потом началось…
Длинные очереди в депараменте гражданства и иммиграции Латвии, синие ксивы с надписью «Паспорт гражданина Латвии», унижения и слезы. Что толку ворошить прошлое, что толку вспоминать, снова переживая эти минуты, когда ты вдруг понимаешь, что окружающий тебя мир состоит из уродов.
Я был тогда подростком и хорошо усвоил уроки жизни, первратившие меня, председателя совета отряда, рекордсмена по сбору макулатуры и прочего хлама, в того, кем я являюсь сейчас.
Свобода, демократия, рынок…Как я проклинал это все, стоя в очередях, получая по морде от сверстников за упрямую несовременность. «Вот ты какая, жизнь, - думал я тогда, - безыдейная, хитрая, как подзаборная шлюха, беспощадная и жестокая».
Но должно же все-таки быть хоть что-то святое в этом мире, на этой земле. И я поверил в Россию, да, я поверил в Россию, как любой молодой романтичный юноша, решивший, что для родины настали трудные времена и сейчас ей как никогда нужны молодые, сильные, инициативные…
Я был не один, нас было много. Мы были студентами университетов, мы любили свою родину-матушку, спорили о национальной идее, решали философские проблемы мирового масштаба, мечтали. А Россия (не Русь, а Россия – государство, построенное на территории нашей необъятной страны) нас била, обворовывала, унижала, убивала и всячески давала понять, что пора бы начать нормальную жизнь. И мы учились бить в ответ, бить исподтишка, а потом пинками добивать и трусливо разбегаться, врать и воровать, грабить, «кидать»…Да, мы быстро учились, поворачивая против государства все наши знания и навыки, которым оно обучало нас в институтах и армии.
Спасибо тебе, родина-уродина, любимая наша Россия, тысячи раз проклятое государство, ты славно воспитала нас…Не твои ли любимые сыны – кабинетные мордатые крысы – сперва отобрали деньги и подожгли наши дома огнем еще только разгорающейся гражданской войны? Помнишь, как мы расхватывали оружие, которое раздавали наи улицах городов республик Кавказа, как мы умирали в объявленных и тайных вооруженных конфликтах? Помнишь, Россия? Что же ты молчишь, субъект международного права, ведь ты знаешь, что я хочу напомнить тебе и твоим тыловым крысам, как я добровольцем ушел в армию защищать тебя от черт знает кого – молодой мотек*. Помнишь, как я вошел в казарму – выпускник университета, искренне желающий помочь тебе, отдать на благо свои знания, помнишь? Да, пусть это смешно и глупо, романтика, достойная идиота, но я пошел в армию, чтобы помочь всем, чем могу.
Про дедовщину даже говорить неинтересно, про отцов-командиров и ранение, про то, что осталось от здоровья, - тоже. Я не был стоек, и мое поведение не достойно тех, кто умирал за идею. Я слишком быстро понял, что этой идеи нет, и даже если она все же появится, то очень не скоро: я, по крайней мере, этого не застану, а мои дети…
Да, я ни разу не ударил солдата, младшего по возрасту или по сроку службы, да, я пытался иногда даже вступаться за кого-то, но все равно однажды пришел день, когда моего психологического образования хватило на то, чтобы понять, насколько гениально была продумана и выстроена система армейского воспитания, насколько тонки и точны были механизмы, вращавшие эту машину, насколько же несокрушимыми они были. Нет, ну нет, и все, этой идеи, нет того, что могло бы заставить солдата по первому зову мерзнуть в казарме, терпеть двухгодичную добровольную каторгу и постоянную войну. Нет, не придумали еще. А войны идут, кто же воевать-то будет? Вот и поднимались парни в атаку на разных участках вооруженных конфликтов – кто за что: одни за убитых друзей, други – за деньги, третьи – от скуки, четвертые ради самоутверждения. Кто-то – от страха перед командирами и армейскими «дедами»…
Вот и я остался с принятой присягой, без идей, в шинели с крючками и дурацкой солдатской шапке кирпичиком, которая грела только макушку. Выжил, никуда не делся, спасибо, матушка Россия, научила уму-разуму, но ты вспомнишь, я клянусь тебе, вспомнишь, как мы закусывали губу и терпели и как я потом плевал на свой нарукавный шеврон с трехцветным флагом и надписью: «Россия. Вооруженные силы». И глаза моих друзей, видевших смерть, вспомнишь, и морг военно-полевой хирургии, и длинные ряды «цинкачей», и слезы безутешных вдов и матерей. Вспомнишь, вспомнишь, проклятое государство, как бросало с вое будущее в мясорубку, вспомнишь, как глупые генералы губили тысячи мальчишек, как воровали все, кому не лень, как горько плакали по ночам в подушку раненые, искалеченные молодые парни…Вспомнишь и убоишься, потому что рано или поздно придет расплата за то, что ты сделала с нами ради цен на нефть и раздела сфер влияния.
Поколение мое уже давно кто где. Мы давно перестали быть похожими друг на друга, мы даже научились быть врагами.
Я просто однажды послал ко всем чертям идеалы и надежды нежного возраста, спрятав их глубоко в сердце. Тяжело забыть прошлое, тем более, когда оно уже давно стало неотъемлемой частью твоей души. Вот оно, лицо моего друга, который, держа на коленях голову умирающего солдата, выл по-волчьи непонятно в чей адрес: «Да что же вы делаете, су-у-уки!!!» Вот и я тоже, как и он, снова и снова повторял, спуская из сердца черную злобу, досаду и обиду: «Погодите, твари, доберемся до вас». А закончилось все тем, что я добрался до…места начальника избирательного штаба одного из кандидатов в мэры нашего города и сам вдруг превратился в одного из тех, кому еще вчера не подал бы руки. Оказалось, что среди тех, кто стоит наверху, есть кое-кто из моих университетских товарищей. Они не были тварями, они просто решили взять то, что нам – в силу многих причин – недодали. Кто хочет, тот пусть терпит или губит себя, а нам пора браться за дело.
Однажды, когда в мой кабинет вошел человек, когда-то учивший меня в школе, и, сделав вид, что не узнает, заискивающе посмотрел на меня снизу вверх, я вдруг понял, что за каких-то три года все очень изменилось. Совсем недавно я ползал в шинели по грязи, матерясь и молясь одновременно, и на тебе, выбился. Меня это беспокоило, но не с кем было говорить…
И вдруг такой случай представился – на фестивале солдатской песни. Я снова надел форму, медали и вышел – на этот раз на сцену. На банкете, когда все напились в стельку, начался обычный гусарский беспредел: кто-то буйствовал, кто-то плакал, свалившись под стол, кто-то, отвернувшись, курил у окна. Но не было уже того единения, братства, понимания, которого я так ждал от ветеранской встречи.Тем не менее, я вышел оттуда с другим ощущением: хватит жить с затаенной злобой, мне никто ничего не должен, а если и должен, то уже не вернет.
…Мы молча возвращались с матерью домой с этого фестиваля, моросил мерзкий дождь, но на душе было почему-то спокойно. Вдруг она, нарушив молчание, прижалась ко мне и сказала: «Вот ты и вырос у меня, сынок». Да, вырос, как и все, ролившиеся в начавшей забываться империи. Не все, правда, до этого дожили, но что ж поделать, время такое было, время перемен, а мы всего лишь поколение, выросшее на переломе этого времени».

В тот же день ко мне подошел коллега – один из выпускающих редакторов, который в России работал в солидном литературно-публицистическом журнале:
- Лара, ради бога, кто этот Коломоцин? Мне сказали, что эту статью к печати готовили вы.
- Если не ошибаюсь, он студент. А почему вы спрашиваете? Там что-то не так?
- Как здорово он пишет! Надо бы, чтобы писал нам еще. У вас есть его координаты?
- Да.
- Обязательно позвоните ему и предложите с нами сотрудничать.
- Хорошо.



…Вечером меня ждало письмо от Сергея:
«Ты просишь рассказать, милая, как это было? Я ведь все описал в своем походном дневнике, который, к счастью, уцелел вместе с письмами, которые я писал тебе каждый день… вот он, взгляни…
«Что мы ищем здесь, любимая, я видел бешенную атаку арабской конницы, когда они неслись на верную смерть, отдавая свои жизни ради Аллаха, пророком которого они признают нашего Иисуса Христа… так какого чёрта мы тут месим копытами коней песок пустыни? Гроб Господень освобождён, но зачем было так жестоко расправляться с теми, кто жил раньше на этих землях? Мы совсем не знаем обычаев и традиций тех, с кем воюем....»- Соломон оторвался от моих свитков:
- Ты даже не представляешь, насколько нам близки твои мысли, тапмлиер. Я поблагодарил Всевышнего, что Он послал мне встречу с тобой. Найти единомышленника
среди крестоносцев - это настоящее чудо.
И между нами тремя потёк разговор. Я с самого начала чувствовал, что кроме признательности, мои собеседники, пленником которых я являлся, хотят мне сказать нечто ещё, но отчего-то осторожничают. Если бы всё было нормально, никогда бы меня не ударил мой стражник, перед тем, как развязать и протянуть воды...
- А что ты думаешь о Граале? - спросил вдруг Мухаммед, и по хищному блеску его глаз, я понял, что наконец-то мы перешли к главной теме.
- А что тут думать. Скорее всего, это всего лишь миф.
- Почему ты так считаешь? - вклинился в мою речь Соломон.
- А потому, - хмуро буркнул я, недовольный этими расспросами, - рыщут по Палестине орды бездельников в поисках пресловутого Грааля, режут глотку каждому встречному, а что ищут – и сами не знают. Одни – «чашу Причастия», другие - какой-то камень, который превращает в золото любой предмет. А…, - махнул я рукой. - У нас в Ордене тоже постоянно идет ругань по поводу этого Грааля...
- Значит, ты не веришь в его существование…, - усмехнулся старец.
- Нет.
- А напрасно… Грааль существует!
...Солнце пронзило тьму одновременно со скрипом двери, и его лучи впилось в мои глаза, обжигая их нестерпимой болью, которая неизбежна, если ты провел несколько суток в комнате, где стоит кромешная тьма. Я неуклюже перевернулся на другой бок, чтоб уберечь глаза и почти сразу получил хороший удар ногой в живот. От боли мне захотелось разогнуться, но в тело, покрытое свежими шрамами, тут же впились веревки, которыми я был опутан с ног до головы. На моё счастье больше меня не били. Я было уже обрадовался , что сегодня ночью не придется выть от боли, как вдруг увидел такую картину: мой стражник вынимает из ножен арабскую полусаблю, которой обычно срубают голову тамплиерам коренные жители Палестины. Я словно зачарованный следил за его движениями и видел, как на дамасском клинке играют солнечные блики. Мои глаза еще слезились от света, и казалось, будто жало полусабли окружено золотым ореолом. Говорят, перед смертью вспоминают близких и свою прошлую жизнь, я же мысленно проклинал в этот момент своего капитана и оболтуса-оруженосца, который стащил с меня раненого, сбитого с седла ударом кривого меча, медальон и убрался восвояси. Наверняка, подался домой, чтобы сообщать всем грустную весть о своем господине...Вот, идиот, говорили же мне «Возьми себе кого-нибудь из ордена», так нет, привык, видите ли, к этому оболтусу, который славно готовил и любил поболтать... Я начал даже вспоминать ближайших родственников моего бездельника Анри, зажмурившись, чтобы не глядеть в эти чёрные, со студёной водицей, глаза смерти, как вдруг араб, присев около меня на корточки, стал резать не моё горло, а…верёвки, вот уже в течение нескольких дней превращавших в муку мое любое движение. Впрочем, какая разница как умирать -связанным или нет, я ведь даже руки поднять не смогу… да и на ноги сейчас вряд ли поднимусь... всё одно - что свинью заколоть, что меня, валяющегося в обрезках пут. Тут в темницу вошёл другой воин с бурдюком. А…это у них шутка такая - поить водой с Моря, где невозможно утонуть – столько в ней соли… Сопротивляться я не мог, но зубы всё же стиснул с такой силой, на какую только был способен. Каково же было мое удивление, когда мне не стали совать меж зубов клинок, чтобы открыть рот, а просто стали лить на губы воду... нет… не воду… О, Дева Мария, это было вино...я даже попробовал встать, но тут же застонал от боли – мое тело от долгого лежания просто окаменело. Мои стражники на глазах превращались в ангелов: вместо того, чтоб заржать и пнуть меня пару раз, они поднесли бурдюк поближе к губам и вино потекло в мой рот тонкой прекрасной струйкой... от неожиданности я поперхнулся и зашелся в надсадном кашле. Стражник терпеливо ждал, потом он снова поднёс источник наслаждения к моим губам, потрескавшимся от жажды.…если вы такие добрые сегодня, какого чёрта было меня пинать, подумал я , чувствуя, как кровь, сдобренная вином, уже ударяет в голову и начинает ее кружить ....
- Да, может быть, ты и прав, но я не могу тебе помочь, я же рыцарь, а кроме того, ещё и монах, - соврал я, чувствуя, что краснею, потому что перед глазами сразу всплыло твоё лицо. Мда, врать меня жизнь так и не научила... Мухаммед расхохотался:
- Ну если ты монах, то я, верно, верховный имам. Ты что думаешь, что я идиот, тамплиер? Я только два часа назад закончил читать твои бумаги...
Похоже, теперь, я точно покраснел. Эти "грамотеи" прочли мои письма к тебе, чёрт, а я-то думал, что Анри уволок их вместе с медальоном. То, что именно мой оруженосец снял с меня медальон, сомнений не было: только три человека в мире знали как разомкнуть цепочку, на которой он висел: ты, я и мой "верный" слуга, как он любил повторять, чмокая при этом от удовольствия своими толстыми губами. Не разомкнув цепочку, снять с шеи мой талисман было невозможно, разве что - отрубить голову.
- Ну что, может быть хватит играть в добродетель? – спросил Мухаммед.
Я скрипнул зубами от злости. Филосов доморощенный. Схоласт в чалме. Но говорить всё равно придется, тем более после того, как они знают обо мне почти всё – в том числе и о том, как я отношусь к Ордену и Крестовому походу. (А ведь говорил мне один мой добрый >товарищ, погибший ещё во время штурма Иерусалима, чтобы я сжёг все свои "писульки").
- Хорошо, я готов выслушать тебя, -угрюмо буркнул я своему смуглому собеседнику, который нагло улыбался мне, скаля белоснежные зубы. Вот вырядился! Обвешан золотом и драгоценными камнями, как Чаша Святого Причастия в церкви Марии Лютеранской, которую поставили не Храмовой Горе наши Ордена после взятия Святого Города. Сидит передо мной весь в шёлке и воображает, что он познал мою душу.
- Ну, слава аллаху, - снова осклабился Мухаммед и два раза хлопнул в ладоши. По его сигналу, откинув шёлковый полог, в шатер шагнул высокий седой иудей в белых одеждах.
- Благословенны дни твои под этим солнцем, Соломон,- почтительно обратился к нему Мухаммед. Я только вздохнул и невесело подумал, в какую веру меня сейчас начнёт обращать эта парочка. В любом случае, хорошая у нас компания получается: мусульманин, иудей и христианин...Соломон посмотрел на меня и улыбнулся...
Я хотел уколоть его взглядом, но неожиданно для себя тоже расплылся в улыбке».
Внизу была длинная приписка: «Здравствуйте, Софии. Я, простите, ещё не умер. Надеюсь, Вас это не разочарует. Сегодня разговаривал с Ларой, она хвалила мою статью, которую я написал по ее же просьбе. И откуда только такие люди берутся, как она? Может быть, Лара и в самом деле Ангел? Если бы я знал ее адрес, то послал бы ей в знак благодарноси цветы. Лара настолько же прекрасна, насколько закрыта, по крайней мере, для меня. Я очень Вам признателен за это знакомство, которое меня очень обогатило. Конечно, глупо было с моей стороны ассоциировать Вас с ней, но, что поделаешь, я ведь до сих пор ощущаю между Вами и Ларой несколько очень тесных связей (характер и личность вообще) - позвольте не уточнять. Впрочем, не обращайте внимания, я ни на что не намекаю и не хитрю, а просто делюсь с Вами своими мыслями. Сегодня мне очень хочется поцеловать ваши руки. Вы уж не обессудьте…Сергей.
P.S. Кстати, конфиденциальность нашей переписки для меня была сама собой разумеющейся с самого начала.
P.P.S. Так бы хотелось навестить вас, Софи. У меня огромное желание хотя бы помолчать с Вами вместе, или рассказать кое-какие из сюжетов до конца, но увы, Королева меня видеть не желает, зачем бы ей это, когда есть возможность унестись вдвоём далеко-далеко... Одно я знаю точно. Мы оба - часть одного целого. И я отдал Вам всего себя. Пока вы думаете, размышляете и анализируете, читая мои письма, отправлюсь-ка я на выходные к знакомым кабаллистам, которые все пытаются мне доказать то, во что и сами не верят. Хотя…лучше бы мы с Вами побродили по Тель-Авиву…»
«Да, у меня тоже было с самого начала это ощущение, что мы с вами части одного целого. Что-то вроде двойников. На каком уровне - не знаю. Может, на
эзотерическом? – написала я ему. - А вы обиделись, мой друг, обиделись. И напрасно. Перестаньте себя жалеть! Жалея себя, вы программируете себя на неудачи, притягиваете их. Вы же знаете прекрасно, что это именно так работет. Мы, как самый совершенный компьютер, сначала программируем все в своем сознании, а потом получаем все это в реальности. Однажды я написала список из своих страхов, старательно вспоминая даже то, чего боялась в 3-летнем возрасте. Темноты, например. Страхов получилось 40. Потом я взяла другой лист, и глядя на предыдущий, написала, какие из страхов сбылись.
Почти все!!! Вот вам и доказательство.
…Да, я хотела бы помолчать с вами. Да, я хотела бы увидеть вас. И побродить с вами по Тель-Авиву. Безотносительно. Но что-то мне еще мешает. Не знаю, что.
Прислушиваюсь к тому, что у меня внутри. Я живу интуицией. Она не обманывает.
…Кстати, у меня в голове вызревает новый поворот сюжета. Надеюсь, что это наше виртуальное творчество не мешает вести вам нормальную личную жизнь. Если ваш виртуальный герой хотя бы на треть совпадает с вами реальным - вашей девушке можно только позавидовать: в наш прагматический век обладать таким сокровищем! Я тоже уезжаю завтра на два дня на Мертвое море. Так что и здесь у нас что-то "отзеркалилось". С уважением, Софи».
…Вернувшись с Мертвого моря, я обнаружила в ящике продолжение сюжета:
«- Не бойся, тамплиер, страшно только поначалу, - услышал я сзади вкрадчивый голос Соломона, -Это какие-то недоучки придумали, что нужно продать душу для того,
чтобы овладеть тайным знанием. Кому нужны их души? Они слишком много мнят о себе.
…Стены узкого каменного тоннеля сужались. Мы очень долго ехали, прежде, чем попали сюда... потом полдня рыскали по скалам, чтоб в конце концов погрузиться во мрак этой узкой пещеры. Факелы давно потухли, воздуха не хватало, сырость оседала тонкой пленкой на наших лицах и одежде. Мухаммед изредка щёлкал кресалом, и, бормоча что-то по-арабски, разглядывал какие-то непонятные знаки на стене. Путь наш закончился так же неожиданно, как и начался. Я почувствовал, как ход расширяется и плавно переходит
в небольшой грот, который мы тут же осветили вновьзажжёнными факелами. Первое, что бросилось в глаза - книги, огромное количество книг, лежащих на импровизированном каменном столе...я еще не знал, что в этой пещере мне предстоит провести много дней, прежде, чем я овладею древними знаниями и постигну нечто такое, что неподвластно простым смертным…
... В белой накидке с чёрным крестом, привычно придерживая меч левой рукой, чтоб не мешал, ты бежишь по берегу моря...ты сильнее льва, ты гибок и быстр, как гепард, ты смел и решителен, ты счастлив ...счастлив и свободен....мне казалось, что прибрежный песок стал вдруг упругим, и вместо того, что вязнуть в нём, я с каждым своим прыжком набирал скорость...тяжелеют плечи, набухает спина, брови становятся гуще...чёрт, что с моими волосами?...я чувствую, как они льнут к шее, несмотря на сумасшедший ветер... а запахи, какие чудесные запахи, как я не чувствовал их раньше? .. в голове четкие, острые, как кинжал, мысли...да что это такое со мной?...я счастлив, счастлив и свободен… в какое-то мгновение я вдруг увидел себя со стороны и почувствовал, что схожу с ума - то ли от ужаса, то ли от радости... по полосе прибоя, вздымая вокруг себя тучи брызг, бежал не я, рыцарь ордена тамплиеров, а здоровый чёрный волк… шшш-шш – прошипели волны ...матёрый - крикнула чайка, и, резко спикировав вниз, исчезла в морской волне….матёрый - снова крикнула она, взмывая в небо с добычей – чешуя рыбёшки серебрилась в лучах заходящего солнца…матёрый…я мчался навстречу матери-ночи, мчался в мир твоих грёз, чтоб напомнить о себе, давно похороненном молвой где-то посреди голых камней Палестины... ночь, скоро ночь… еще немного, и темнота обнимет землю и начнётся моё царствование, которое я уж предвкушаю всем своим существом...как описать мои чувства, когда я опустился на задние лапы напротив южной башни, где находилась твоя комната… ты писала мне, что перебралась туда специально, чтобы быть поближе ко мне - вернуться домой я должен был по южной дороге, откуда однажды начал свой поход в Святую Землю… в маленьком окошке горел свет...мне захотелось окликнуть тебя, и я закричал твое имя, но вместо слов из горла моего вырвался жуткий вой и повис долгим эхом на зубцах стен и верхушках башен....колыхнулся свет в заветном окошке и я увидел силуэт женщины....
Сон прекратился так же внезапно, как и начался, я сел на кровати, потирая виски...так и заснул по-солдатски, даже меч не снял... положив оружие на колени, я оглядел нашу пещеру… Соломон при огарке свечи продолжает штудировать Книгу. Сыро, чёрт, накидка вся мокрая и ноги, хоть и в сапогах, но тоже влажные…правда, я хорошо отдохнул, тело звенело бодростью, словно остро отточеннный славный клинок....позвольте...какие сапоги, какая накидка, когда я уже два месяца хожу в арабской галабие, подаренной Мухаммедом, да и пояс с мечом не надевал уже давно, разве что по утрам, когда надо молиться и совершать воинский ритуал...а песок на сапогах - это же морской песок!!!
- Соломон, - позвал я учителя негромко и спокойно, насколько мне это позволяло моё состояние.
- Да, сын, мой, ты нашёл ответ - поднял глаза мудрец и впервые не улыбнулся мне.- Теперь ты готов...
...янтарное зерно четок заскользило по жиле и мягко чмокнуло о предыдущее, отброшенное влево привычным движением большого пальца… я рассеянно глядел на перекрестие меча и думал... уже который раз подбирая слова, с которых смог бы начать разговор с магистром...он же не идиот и не сумасшедший. Обыкновенный вояка, правда, очень хороший вояка, и политик просто выдающийся, почти все молитвы о здравии, которые возносят братья Ордена - именно о здравии Магистра, его даже папа побаивается. Ещё бы... самая сильная конница, самые тучные земли, самые влиятельные советники - всё это часть Ордена. И, наконец, Храм. Храм Царя Соломона, в недрах которого девять франков создали наше братство, а Храм, и Королевство наше, между прочим, надо защищать. Это вам не Европа. Здесь папской буллой от сарацинской конницы не откупишься. Этим - что наёмники, что добровольцы-ремесленники, что кнехты-иоанниты из аскалонского гарнизона, - рубят всех без разбора. Да и опасно это, в конце-концов. …сзади послышались мягкие шаги и шуршание рясы, волочащейся по каменному полу кельи...
- Прошу прощения, брат, что прерываю вашу молитву, - капеллан наклонился ко мне, обдав запахом книг, кожи и чернил. - Прошу прощения, вас хотят видеть Его Святейшество...
Ну вот, судьба всё ставит на места...я намотал чётки вокруг руки, поднялся с колен и вернул меч в ножны: - Я готов...»
«Здравствуйте, Сергей. Была рада получить продолжение вашего сюжета. Я-то думала, что вы всерьез на меня обиделись, и нашей увлекательной переписке наступил конец. Я рада, что ваш контакт с Ларой был удачным. Вы ей тоже очень по-человечески симпатичны, и она хотела бы вам хоть чем-то помочь. Насчет сходства характеров - вы, пожалуй, правы. Есть что-то… Сегодня и у меня вдруг написалось продолжение сюжета:
«Ну, наконец-то, милый, ты начал вспоминать. Так ты - Оборотень. Ты живешь на темной половине Луны. Я вспоминаю смутно ту ночь - в окне полная Луна. И вдруг сердце мое пускается вскачь. Какие-то звуки за окном, шорохи, тени. И мощным крещендо - разрывает ночную тишину этот переворачивающий душу жуткий волчий вой... Но отчего-то по телу бегут сладкие волны, эта истома вместе с ужасом наполняет все мое существо каким-то невыразимым блаженством и тоской. Моя "ведьмочка", годы проспавшая внутри меня, начинает пробуждаться, трепетать, она уже готова подобно булгаковской Маргарите сбросить всю одежду, вскочить на помело и вылететь в эту посеребренную Луной ночь - навстречу тебе. Вой смолкает. Его последние отзвуки тают где-то в глубине гор. Любимый мой, где же ты? И на сей раз ты не пришел ко мне. Ты являешься только в мои сны, наполняя их сладкой печалью...»
«Только ты забыла, - тут же отозвался Сергей, - что волком становится не только тот, кого я отмечу своим укусом, но и тот, кого волк страстно полюбит. Тебе нечему удивляться, тем более, что ты давно уже чувствовала в себе мою Силу. И не смотри на меня так, детей это не коснётся, только нас...ну, перестань плакать, ведь я же вернулся и, клянусь, теперь нас не разлучит даже смерть, поверь мне...»
Получив такое жуткое послание я тут же застучала по клавишам компьютера:
«...Значит, ты вернулся ко мне таким... Оплывало пламя свечей. В нашей спальне царил полумрак. Я смотрела на твое изможденное лицо, украшенное шрамами (верно, что шрамы украшают мужчин). Ты, мой мужчина, лежал на спине, вольно раскинув руки и спал, глубоко погрузившись в сон. Я погладила твою щеку, прижалась на мгновение к твоей руке, еще хранящей следы пороха, чтобы запомнить этот запах. Еще раз вгляделась в твое лицо, чтобы оно отпечаталось в моей памяти в последний раз, осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала тебя в губы. Я встала, взяла с каминной полки бокал, выпила для храбрости вина. А дальше все происходило, как во сне: кинжал вошел в твое горло по рукоятку, ты даже не успел вскрикнуть, подушка мгновенно потемнела от крови. Твое тело вдруг стало обретать другие очертания - большого, сильного, умирающего зверя. Потом наваждение исчезло. Ты вернулся в свое человеческое обличье. Ты был мертв. Я прикрыла твое лицо своим шейным платком. Прости, любимый, и прощай. Я не могла поступить иначе. Я спасла твою душу. И она, высвободившись от бренных земных оков, устремляется сейчас к Свету. Смертью своей и кровью - ты искупил древний грех. Я не знаю, встретимся ли мы теперь в следующей жизни, или этот круг отныне разорван, но я знаю одно - теперь ты принадлежишь Свету. Ты - на Светлой стороне. Я упала на колени и начала молиться. В комнате было темно. Погасли свечи. Ушла за тучи зловещая Луна. Все было кончено».
Так я убила его во второй раз.



…Сегодня у нас «девичник»: раз в месяц я со своими однокурсницами хожу в сауну. Разговоры обычно ведем бабские – видимо, само место к тому располагает. Сегодня солирует Ирка – она в большой печали по поводу мужниного поведения. Коварный изменщик крутит роман со своей начальницей по кличке «брунгильда» (вы бы посмотрели на ее стати!) совершенно не скрывая это от жены и объясняя «производственной необходимостью»: мол, ты же сама хотела, чтобы мне добавили зарплату и мы ездили с тобой в Европу каждые полгода, вот и терпи: «брунгильда» мне карьеру обеспечит.
- Представляете, девчонки, до чего эта белокурая бестия обнаглела, - говорит рыжая Ирка, нервно теребя край полотенца, - звонит «моему» среди ночи, устраивая побудку всей нашей семье! А если она звонит днем, то супруг просит меня выйти в другую комнату – ему, видите ли, неловко ворковать с ней при мне и называть ее теми же ласковыми прозвищами, что и собственную жену. «Да ладно уж, говори при мне, какая теперь к черту разница», - говорю я ему. А он: «А как же ты после этого со мной в постель ляжешь? Небось, тебе противно будет…»
- Вот это маразм, - резюмирует Людмила. – А почему бы тебе не развестись с этим мудаком? Тебе что, нравится жить в такой грязи? Где твое самолюбие, женская гордость?
- Так ведь люблю паразита, - вздыхает Ирка, - да и как я одна с детьми останусь? Кому я на фиг нужна?
- Ну а он-то тебя любит? – не унимается Людмила.
- Говорит, что да. Да я и сама это чувствую. Просто полный тупик.
…Вернувшись из сауны, я обнаружила ответ от «воскресшего» Сергея. Нет, он решительно не хотел, чтобы его убивали. Я же под влиянием «девичьих» разговоров приняла твердое решение потихоньку сворачивать переписку с ним и уж, конечно, ни в коем случае не встречаться – НИКОГДА. Все равно ничего, кроме какой-нибудь пошлости из этого не выйдет. Вот Ирка, уж как она была счастлива пятнадцать лет со своим Славой, а к чему это все в конце концов привело? У меня же и вовсе ситуация дикая…Нет уж, пусть останутся эти красивые письма, по крайней мере, будет что вспомнить на старости лет и показать внукам. Нажатием клавиши я открыла его письмо:
«Здравствуйте, Софи, по правде говоря, я ожидал несколько иного развития сюжета, и, прочитав Ваше продолжение, нахожусь в состоянии некоего шока. Нет, дело совсем не в том, что нашему тамплиеру перерезала горло любимая, просто нужно хорошенько
подумать где, как и при каких обстоятельствах наш герой "возродится" снова. Чушь лепит не хочется, а посему беру краткий тайм-аут на изучение спецлитературы, чтобы сюжет выглядел исторически корректным. Вы, верно, уже догадались, что меня очень интересует тема крестовых походов, особенно связь тамплиеров с каббалистами, которая, судя по некоторым источникам, имела место... Дело в том, что после того, как магистра тамплиерского ордена Жака Моле сожгли на костре, в христианстве, а точнее в одном из
его направлений, которое мы называем белой магией, моментально образовалась некая ниша, которую не преминули заполнить тысячи шарлатанов и жуликов. Кто знает, может быть история развивалась совершенно по-другому, если бы Орден не разогнали…»
Я привычно застучала по клавишам, но написалось неожиданно не то, что задумывалось изначально: «Сергей, вы уж простите, ради бога, что я уже дважды убила нашего героя. Иногда у меня появляется ощущение, что моей рукой "водят". За минуту до того, как я описала сцену убийства, я даже представить себе не могла, что я напишу такое! Поверьте, это действительно так. А у вас нет ощущения, что в нашу повесть вмешиваются уже некие Силы? Поверьте, я человек очень трезвый, «крыша» у меня не едет. Просто какая-то необъяснимая тревога и Бог знает что еще», - а дальше моей рукой действительно начали водить, во всяком случае, позже, вчитываясь в эти строки, я не помнила, что писала подобное и не понимала, как вообще я могла такое написать: «...Ну вот мы и встретились с тобой в канун Армагеддона. Мы - две половинки одного целого. Помнишь, как сказано в Библии - "и по причине многих нарушений в людях охладеет любовь". Где и что мы с тобой нарушили, если встретились в таком невозможном несовпадении? В этой жизни мы две "больные" половинки одного целого. Но это мы - те самые, прожившие вместе много веков. Теперь я знаю это точно. Я вспомнила все.
Ты пишешь мне "заряженные" письма, пытаешься проникнуть в мои сны. Я выставляю "защиту", твои программы отражаются и отлетают обратно, причиняя тебе двойную боль.
В одну из ночей я зажигаю свечи и прошу помощи у Света, прошу, чтобы мне показали, зачем ты пришел ко мне в этой жизни. Я вижу неясный силуэт. Он становится четче. Боже! Это матрица! Твой силуэт словно вырезан из картона, а вместо глаз - мертвые прицелы, напоминающие оружейные отверстия. И я не понимаю - ОНИ сделали из тебя матрицу, или ты теперь один из НИХ - ПРОФЕССИОНАЛ - и пытаешься поставить матрицу на меня.
Главное, что следует понять, есть ли у тебя ДУША - где-то там, под спудом всех этих дьявольских программ? Я перечитываю твои письма вновь и вновь и теряюсь в догадках. Порой мне кажется, что да, она живет и трепещет где-то там, внутри, и в какие-то моменты программы начинают трещать и расползаться. А потом вдруг приходит ощущение, что нет, это снова ты с помощью гипноза и НЛП пытаешься создать в моем восприятии очередной мираж -"обманку", чтобы выждать время и продолжить свое черное дело. Зачем ты здесь? Зачем сюда приезжают накануне Армагеддона такие, как ты? И когда он наступит, этот час "икс", и вы начнете действовать в полную силу - согласно инструкции? Слышишь ли ты мои призывы - идти к Свету? Или смеешься над ними? Потому что давно сделал свой выбор...
Ты приходишь ко мне каждую ночь и спрашиваешь меня: "Зачем ты сделала это?» Ты присаживаешься на краешек постели, я вижу сквозь тебя оплывающие свечи на каминной полке. Я прошу тебя уйти и не мучить меня. Этот грех убийства мне предстоит отмаливать еще много-много жизней. Я любила тебя много веков, и продолжаю любить. И эта невозможная мука будет преследовать меня еще очень долго».
Ответ пришел под утро: «Я едва мог говорить, я рыдал, задыхался от слез, как ребенок, озаренный светом Покаяния, но батюшка понял меня и тихо произнес перед отпущением грехов: «Старайтесь жить по-христиански.... по-христиански....». Потом я стоял на коленях на каменных плитах, стёртых веками и благодарил Того, кто подарил мне Своё Прощение.... С тех пор Лавра стала моим любимым местом...я постоянно, в любую погоду и время года заходил туда, чтобы снова почувствовать ту звенящую радость и благодать, чтобы напомнить себе, как дорого стоит душевный покой на душе, и снова поблагодарить Того, кто спас меня, вытащив своей всепобеждающей любовью из темноты. Пройдёт несколько лет, и я снова приду сюда, но уже в военной форме, принеся на своей шинели запах смерти, подавленный отчаянием, потерявший почву под ногами...и снова будут слезы, нет не те слезы, когда ты воешь от боли, сжимающей холодным кулаком душу, но от счастья, что эта боль уходит.... я буду стоять в толпе молящихся, вытирая слезы беретом, царапая щёки кокардой, чувствуя, как лучи солнца, пробивающиеся сверху через огромный купол, снова освещают моё сердце благодатным теплом и смиренным покоем.
Теперь я долго и нудно переругиваюсь с соседями, когда они просят меня погадать по руке или на картах, я готов сделать всё что угодно, только бы мои друзья или родственники не занялись какой-нибудь чертовщиной. Объяснять, что все эти вещи на самом деле «работают» и во время действа будет присутствовать «темная сила» -бесполезно. Люди иногда настолько беспечно играют с сатанизмом, наивно полагая, что всё в жизни работает по принципу «разочек - и больше не буду» - поистине, самое время возрождать инквизицию... Однажды, я, искренне веривший, что магия бывает только «чёрной», вышел на древние рукописи Ордена крестоносцев и узнал, как после восьмилетнего расследования был сожжен Магистр, который отказался признать все выдвинутые против Ордена обвинения и заявил во всеуслышание: показания, подписанные мной, лживы – они вырваны у меня пытками... Итак, мы снова возвращаемся к книге "Зоар" и тамплиерам, постигшим тайны могущества «белой» магии, чего не смогла им простить Церковь, уничтожившая Орден. Да, знания у крестоносцев были, но они ещё не научились их использовать в полной мере, поэтому так печально оборвалось в христианстве эта линия колдовства…»




…Я совершенно не ожидал, что нас начнут обстреливать именно в этот момент, когда до Ханкалы оставалось всего каких-то пять-шесть километров. Я думал о том, что сейчас мы приедем, доложимся, сдадим раненых и убитых и можно будет наконец-то вымыться и немногопоспать...как вдруг грохнул взрыв от фугаса, вспоровший брюхо головному БТР и началось....согласно уставу, нужно было на ходу прыгать с брони и сразу контратаковать, потому что обороняться на голой дороге, простреливаемой со всех сторон не было ни какого смысла... я вслед за командиром отделения кубарем скатился с брони, с размаху распластавшись на обочине дороге.... полсекунды на то, чтобы сгруппироваться, оценить обстановку...но снова рядом что-то грохнуло и наступила тишина...
-Да что ты его щупаешь, словно девушку, - раздался над моим ухом голос с характерным сефардским акцентом, - я же тебе говорю: он не настоящий, это сувенир.
Здоровенный детина, обвешанный золотыми цепями, но с вполне добродушной физиономией посмеивался надо мной, застывшим у прилавка сувенирной лавчонки и гладящим лезвия мечей, точнее, весьма грубых подделок.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я, едва оправившись от ранения, оформил документы на выезд из России и вылетел в Израиль. Я и сам не знаю, зачем зашел сегодня в этот магазин, но вдруг испытал необъяснимое волнение и начал выбирать себе ...меч.
- Хочу сделать подарок младшему брату, - угрюмо соврал я, нехотя оторвавшись от эфеса макета меча ХХУ века, являющего собой наглядный пример эволюции тяжелого холодного оружия на пути к быстрой и стремительно-лёгкой шпаге. Меч почему-то был украшен фигуркой Осириса и скарабеем.
Парень улыбнулся и подмигнул мне:
- Если купишь это «шило», я тебе 25 процентов скину, из туристов его вряд ли кто купит: слишком тяжелый и неудобно везти…
Через два дня я шёл, побрякая пряжками спортивной сумки, болтающейся на правом плече, по направлению к морю, где в сумраке виднелись очертания развалин старой крепости. На небе, словно огромная жемчужина в бархатном роскошном чехле красовалась полная луна – «волчье солнышко».... «Волчье солнышко», - с какой-то необъяснимой нежностью подумал я и поднялся на крепостной вал, увенчанный кое-где сохранившимися фрагментами стен. Сарацины выполнили приказ своего повелителя, разрушив крепость, но фундамент башен не смогла бы разобрать и целая армия. С высоты вала взгляду открывалась черная бездна моря, поблизости судов не было видно, только где-то на горизонте болтался сухогруз, нарушая невозмутимость стихии вспышками кормовых сигнальных огней. Я вскарабкался на круглый фундамент башни и огляделся - кругом ни души, значит - пора. Плащ и сумка полетели на землю. Выпустив рубашку, заправленную в джинсы, я подпоясался ремнём и завязал на шее тесемки от черной накидки. Потом вытащил из сумки меч, обнажил его и, подняв голову к звёздам, замер и прислушался.
....ты слышишь, как шуршит и позвякивает железо, освобождаясь от ножен? Уже сделан пролом в стене, пришло время штурмовать город, триста рыцарей войдут в Аскалон и покроют славой себя и Орден. Протяжно воет рог, звучат боевые кличи и яростные выкрики всадников, врываюшихся на узкие улицы....уже началась рубка, уже течёт бешеным потоком конница по каменным руслам узких улочек, а я лежу около самого прохода в стене, сбитый с лошади меткой сарацинской стрелой и вою от досады: юркие кнехты подбегают ко мне, прикрывают щитами, тащат назад. Оруженосец выкручивает мне руки, чтобы отобрать меч, я кричу, срывая горло...а мимо проносятся мои братья, несущие смерть и веру на клинках мечей и остриях копий...
... Зачем я прихожу на берег с мечом, спрятанным в спортивной сумке и верчу клинок? Зачем я пишу эти письма, полюбив ту, которую не видел ни разу? Почему я счастлив, почему я верю, что всё будет хорошо, почему я чувствую, что нужен, хотя Она еще пока не со мной?



Я вернулся с моря около полуночи, принял душ и спустился в компьютерный класс. Как я и ожидал, в этот поздний час он был пуст. Когда я начал писать первые строчки письма к Ней, меня просто трясло: «Если бы ты только знала, как долго шёл я навстречу тебе, через времена и пространства, через огонь и воду, через нелепые границы и непроходимые леса. Менялась мода, менялись нравы, а я всё шёл и шёл, тая в своем с сердце надежду, что рано или поздно мы все-таки встретимся. Куда бы ни заносила меня судьба, везде я искал тебя: посреди шумных городов, в долинах и настороженных горных аулах, в густых чащах, за горизонтом, на бескрайней равнине моря. Я менял меч на шпагу, саблю на мушкет, коня на карету, надевал и снимал камзолы, парики, рясы, плащи и мундиры, овладел десятком языков... и всё это только ради одного, чтобы однажды снова заглянуть в твои глаза. Чем больше я познавал этот мир, тем отчетливее понимал, как мне одиноко в нём без тебя, как несовершенен он, когда тебя нет рядом. Снова и снова пускался я в путь, и ветер раздувал паруса моих кораблей...мчались кони, гремели повозки, рокотали моторы.....Целая вечность- тысячи лет одиночества и безустанных поисков... Софи, любимая, я сегодня не спал всю ночь, думал о Вас - и это было прекрасно - будто мы провели её вместе... Сергей».




…Душе моей было пусто и зябко. Он стоял на пороге моей души, как вечный странник, и я не знала, пускать ли его в "дом", где он царил так много месяцев. А в доме моей души гуляли сквозняки и хлопали ставни. Было одиноко и странно. Все люди на земле ждут по сути одного и того же - любви. И вот она однажды стучится в их дверь, а они запираются от нее на все засовы. Они-то ждали сияющей красавицы в мехах и бриллиантах, а на пороге стоит неприметная простушка. "Иди, иди отсюда, попрошайка, Бог подаст, нечего здесь топтаться". А потом горестно вопрошают небеса в конце жизни: "Мы так ждали, так надеялись! Почему же Ты нам ЭТОГО не дал?". "Я же вам давал, да вы не приняли", - отвечают с небес. "Когда?" - "А вот тогда...." - "Но разве то была любовь?" - "А это уж у кого какое зрение. Глаза даны вам для того, чтобы видеть то, что вне, а сердце для того, чтобы видеть внутри. Запечатали свое сердце семью печатями - что же вините меня?"
…Написала я ему совсем о другом, не о том, что меня переполняло после получения последнего письма: «Мне тревожно за вас. Может быть, вы слишком "зациклились" на том, что пережили в армии? Это не мешает вам жить? Согласна, это очень мощный жизненный опыт для 19-20 лет, но ведь жизнь состоит не только из того, что с вами происходило в недавнем прошлом».



Во время очередного телефонного разговора Сергей признался мне, что, перечитывая недавно «Мастера и Маргариту», вдруг почувствовал нечто совершенно другое, нежели несколько лет назад, когда впервые взял в руки знамнитый роман. Ему показалось, что он каким-то образом причастен в описываемых событиях.
- Берегитесь, - смеясь, сказала я ему, - это непростой роман. Вы, конечно же, наслышаны о разных историях, которые происходили на репетициях и съемках, когда предпринимались попытки перенести его на сцену или экран. Пленка фильма вдруг оказывалась смытой, актер, исполняющий роль Воланда, падал на ровном месте и ломал ногу – и прочая чертовщина.
- Да…слышал, - отозвался Сергей. – Вы, Лара, безусловно правы: роман непростой…
…То, что я обнаружила вечером в своем почтовом ящике, меня немало удивило…




Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо аналогий с авторами.

«…а я и не претендую, пожалуйста, делайте всё, что вам заблагорассудится, в конце концов это ваш театр, если вы принципиально не признаёте нового, то ищите нового режиссёра, но я буду ставить Жане только так, как считаю нужным и оставьте все ваши советы и рекомендации при себе. Или мы работаем вместе, или идите вы к чёрту, я ищу себе другую сцену......я резко повернулся на каблуках и пошёл прочь от этого пропахшего нафталином поклонника Станиславского, впрочем, против Станиславского я ничего не имел, проблема была в директоре театра... Набоков, видите ли, пошло, Чехов устарел, Жане - пожалуйста, но решение оставим традиционное. Интересно, как он ещё не разорился со своими дурацкими идеями? Три часа я втолковывал ему про «дорогу цветов» и театр кабуки, а он заладил «Станиславский, Станиславский…» Актёры растерянно молчали, конечно, нынче не те времена, чтобы вступать в спор с "папой"… спасибо вам, родные, помогли в тяжёлую минуту, а ведь еще совсем недавно пищали от восторга, когда я читал вам пьесу...Уходя - уходи, нет смысла в высокопарных фразах, всё понятно, больше я здесь не работаю, ничего, место для меня нынче быстро отыщется, вот только жаль этих лет, жаль эту сцену, жаль господ актёров, к которым так успел привязаться, жаль...хотя, может это и к лучшему. Сзади послышался торопливый перестук каблучков, меня окликнули по имени и я обернулся...как....это Вы? Вы??? Вы!!!! Вы... Неужели только Вы нашли в себе смелость хлопнуть дверью и пойти со мной? Но ведь мы такие разные, между нами колоссальная разница в возрасте. ВЫ меня даже ненавидите за то, что я вечно орал на Вас на репетициях. Откуда Вам было знать, что Вы - моя тайная мечта, моя любимейшая актриса - воплощение Женственности и Грации. Мы молча спускались по широченной, ведущей к гардеробу мраморной лестнице, устланной красным ковром...видел бы меня сейчас Константин Сергеевич, ведь именно благодаря ему я минуту назад превратился в счастливейшего из смертных...
Через два дня я проснулся на удивление рано, подошёл к окну и раздвинул тяжёлые бархатные шторы....комнату залил слабый свет, солнце ещё только поднималось...Вы, нет, уже Ты спала, разметавшись на моей постели, как 16 летняя девчонка…прекрасная в своей бесстыжей наготе, такая желанная, такая свободная, такая… любимая. Я перебрал пустые бутылки шампанского, которыми был заставлен низенький дубовый столик, нашёл одну неначатую, тихо открыл, придерживая пробку, и наполнил два высоких хрустальных фужера пузырящейся страстью...» - дочитав письмо до конца, я задумалась. Похоже, он предлагает новый сюжет. Интересно, куда мы, точнее, наши герои - выплывут на сей раз? Пока же я решила восполнить пробел и написать о том, что могло бы предшествовать сцене, разыгравшейся на мраморной лестнице театра:
«...В тот вечер Ты впервые пришел в мой дом. Человек, о котором по городу ходили легенды, которого даже за глаза все называли по имени-отчеству, невзирая на его молодой возраст, а при встрече почтительно заглядывали в глаза.
Итак, это был обыкновенный вечер. Отшумели новогодние праздники, оставив легкую усталость. Остывали уже испеченные пироги. Мигала разноцветными лампочками елка. Я была простужена - куталась в большой цыганский платок. Прозвенел звонок. Приоткрыв дверь, я с изумлением обнаружила на пороге, кроме друзей-актеров, которых ждала в тот вечер, Тебя, захваченного ко мне в гости "за компанию" с очередной богемной вечеринки. Мы так индифферентно-холодно общались с Тобой на репетициях, в то время, как труппа с любопытством наблюдала за этим молчаливым поединком великого режиссера и стервы-примы. И вдруг ты здесь - у меня дома? Какой, однако, сюрприз!
Не буду себя обманывать, что именно в тот вечер и протянулась между нами первая ниточка.
....У тебя гордая посадка головы, удивительные глаза, цвет которых меняется в зависимости от настроения (от светло-голубых удивленно-радостно-теплых до темно-стальных гневных). Я так люблю смотреть в них, и никак не могу наглядеться. У тебя красивые и сильные руки. Все твои позы, когда ты сидишь или полулежишь, расслабившись в кресле, и то, как ты задумчиво перебираешь пальцами листки пьесы на столе, а взгляд твой в это время где-то далеко-далеко... - я изучила наизусть.
Когда мы ссоримся на репетициях, ты сначала вспыхиваешь, как сухая ветка в костре, потом быстро отходишь и смотришь на меня так виновато-потерянно. В такие минуты я мысленно называю тебя "подранок" - и от жалости и любви к тебе у меня щемит сердце и перехватывает горло. Сколько раз я давала себе эти мысленные клятвы - не обижать тебя. Сколько раз...
Ты так красив... Ты так много успел сделать и... при этом - сохранить в душе столько какого-то изначального добра, умения радоваться чужим успехам и искренне переживать чужую боль.
Но я отвлеклась. Итак, в тот вечер - 2 января - ты, человек-легенда, великий режиссер, сидел напротив меня и как-то очень внимательно всматривался в мое лицо - и когда я молчала, не участвуя в общем разговоре, и когда роняла незначительные фразы, - словно изучал. Под конец вечера твои глаза уже мучили меня и жгли. Я ежилась от внутреннего предчувствия - будет что-то еще, непременно будет!... Хотя до того дня, который соединит нас, оставалось еще много-много дней и ночей, но этого нам знать пока не дано. И я смотрю на тебя украдкой, любуюсь тобой и ...поспешно отвожу взгляд, встречаясь с твоим уже совершенно неприкрытым желанием, которое я читаю в твоих глазах...»
…Сергей прислал мне продолжение нового сюжета на следующее утро:
«…а почему бы и нет? Давай попробуем ещё раз....
Ты снова склонилась над Блоком: «Революцьонный держите шаг, неугомонный не дремлет враг...»
Чёрт!! Должно быть решение, должно, я чувствую его всем своим существом, но всё никак не могу понять. Второй месяц мы с тобой работаем над поэмой "Двенадцать", которую я уже давно мечтал поставить…Седьмую неделю мы с тобой погружаемся в блоковские строчки, шаг за шагом проходя пьесу ...очень многое уже готово: музыка, декорации, ты помогла найти мне потрясающий сквозной ход, но вот решение, чёрт бы его побрал, должно быть какое-то решение, но его нет. Мы перерыли почти всю литературу, связанную с поэмой, море критики, отзывы современников, но ответа все не было...Репетиции уже стали раздражать, я злился на самого себя и на весь свет...сколько лет я знал об этой поэме, как много размышлял над ней, в голове было полно интересных задумок....и на тебе, когда пришло время работать, выясняется, что я, на самом деле, совершенно не понимаю о чём поэма, не понимаю, где же то самое золотое звено, та изюминка, тот секрет...и почему, почему тогда, в ту холодную зиму больших перемен голодный поэт, работающий над бессмертной поэмой, писал в своём дневнике: «...
весь день работал. Да, сегодня я гений...» Почему? Почему, чёрт возьми! Ты молчала.
…милая моя, какое всё-таки счастье, что ты у меня есть, иначе я давным- давно переругался бы со всей труппой и управлением театра. Ты уже тысячи раз спасала будущий спектакль, чуть ли не силой вытаскивая меня из кабинета директора, когда я уже примеривался к пресс-папье, чтобы метнуть его в блестящую лысину этого деятеля… а как ты вставала между мной и ни в чём не повинными актёрами, когда я с остервенением комкая пьесу, напечатанную на скорую руку на "папиросной" бумаге, мучал их, дессятки раз прокручивая одну и ту же сцену, требуя РАБОТАТЬ, задерживая людей до глубокой ночи на сцене....
Мы выучили поэму наизусть, ты шептала мне её ставшими короткими ночами, нежно прижимаясь ко мне, обвивая руками мою шею, когда мы лежали в изнемождении, отдыхая после любви.... декламировала на улице, во время прогулок по тем самым местам, где прошли когда-то 12 людей с винтовками ...и снова перечитывала, уже по книге, вечерами, когда репетиции были отменены ...да, ты была гениальная актриса, я каждый раз поражался настолько точно ты чувствовала автора, преображаясь ежесекундно в мозаике персонажей поэмы.....моя Муза, моя Актриса, моё воплощённое счастье.
Итак, снова: Революцьонный держите шаг....Меня словно обдало жаром, я вскочил, опрокинув кресло....прочти ещё раз.....ты спокойно взглянула на меня и снова начала читать ...Революцьонный...стоп!!!!! Революцьонный, революцьонный....Да, Да, нашёл, нашёл, нашёл!!!!! Я подхватил тебя на руки и закружил, Ты слышишь, нашёл!!
Ты только вдумайся, вот она разгадка, пусть гипотетичная, но всё-таки...революцьонный, он специально исказил слово, в поздних изданиях поэмы уже переделали на революционный, он их всех обманул, он посмеялся над ними.....революцъонный, ты понимаешь, искажение слова несёт за собой искажение СМЫСЛА ...он ещё раз намекнёт потом на это, в самом конце, помнишь, ....в белом венчике из роз впереди
Исус....Да!...не Иисус, а Исус....а я-то, как последний мотек*, почему-то, не обращал на это внимания....ведь всё было так близко.... вот на чём мы построим решение...как?..да это уже не важно…главное, что ответ найден ... Блок, тогда, посреди этой вакханалии не мог написать по-другому, и он написал, скрыв своё отношение к революции в двух незначительных народных речевых ошибках, оставив, тем не менее, прозрачный намёк тем, кто должен был понять... И ведь даже Гиппиус, ты помнишь, что она написала, обозвав его лизоблюдом? Даже она не поняла и не простила... Ты ,пряча улыбку, смотрела мне в глаза...по-моему, догадавшись об этом гораздо раньше меня, и радовалась сейчас вместе со мной......любимая моя, родная моя, красивая моя...», - извините, Софи, не могу остановиться, хочется продолжать и продолжать:
«- Ну пойми, родная, ты же актриса!
- Я не смогу, - тихо и устало ответила мне ты из глубины нашей спальни.
- Да что значит «не смогу»? Послушай ещё раз. Здесь будут как бы три линии, взаимно дополняющие друг друга…сюжет романа будет переплетаться с нашей жизнью…Ты слышишь меня?
- Да, продолжай…
- Отлично, так вот, именно ты станешь той, которая будет нести любовь, о которой пытался сказать Иешуа…именно ты - со своей великой любовью изменишь порядок вещей, победишь пустоту и зло.
- Не я, Маргарита.
- Нет, именно ты, я не хочу ещё одной, пусть даже гениальной, исполнительницы роли любовницы Мастера, я хочу видеть МАРГАРИТУ, самое Маргариту на сцене.
- Я так и знала, - с этими словами ты вошла в мой кабинет, одетая в лёгкий атласный халат темно-синего цвета, и присела на спинку моего кресла, - я так и знала, что ты снова что-нибудь такое придумаешь, тебе ещё не надоело?
- О чем ты, любимая, посмотри на себя, посмотри на нас. Хватит, хватит перевоплощаться, побудь собой на сцене, я ставлю этот спектакль под тебя…Да, мы возьмем Булгакова, но попытаемся не ВОССОЗДАТЬ сюжет романа, а ВОПЛОТИТЬ то, что стоит за ним. Ты чувствуешь разницу?
- Дорогой мой, и все же я не Маргарита, - ты грустно улыбнулась и провела рукой по моим волосам.- нет, не Маргарита…
- Хорошо, не Маргарита, не та, что описана Булгаковым, но ты моя, моя Маргарита. Будь сама собой, вот все, чего я хочу - автор не обидится, он гениальный писатель, ты генимальная актриса… Главное - донести до зрителя то, ради чего написан роман, а написан он ради Любви. Поэтому не спорь со мной и готовь роль - она целиком твоя, делай так, как считаешь нужным, я тебя ничем не ограничу, делай.
- А почему именно Булгаков? почему я? почему Маргарита, а не Гела, например. Да тебя съедят за это - у нас в театре полно по-настоящему красивых и талантливых актрис, а ты вдруг ставишь меня над всеми, они ведь не простят мне провала, да и тебе тоже, зачем, зачем тебе всё это нужно, я уже давно не прима.....
Ты снова улыбнулась и, поднявшись с кресла, подошла к моему рабочему столу, коснулась листов с пьесой, в беспорядке разбросанных по нему, и тихо сказала:
- Я просто боюсь брать эту роль. Но почему? Почему ты так настаиваешь на этом?
Я тоже поднялся, тихо подошёл, обнял тебя сзади, крепко-крепко прижал к себе и прошептал на ухо:
- Потому что ты та, кто подарила мне любовь, та, которую я люблю... и это самый лучший роман о любви, и значит я буду ставить его о тебе - по-другому я любовь не вижу и не понимаю...»
Ближе к вечеру я испытала вдруг приступ вдохновения и неожиданно написала продолжение сюжета, предложенного Сергеем:
«...Хорошо ли ты выучил свою роль на сегодня, мой милый? Я немного волнуюсь...Впрочем, не больше и не меньше. Как всегда. Ну, конечно, здесь твоя реплика, а не моя. А здесь по сценарию герои целуются. Загляни последний раз в роль, вот так...3вонят! На выход, милый... Но что это...как кружится голова, и сцена уходит из-под ног. И жуткими глазницами пустоты смотрит на нас зрительный зал, мертвый зал... Больше света! Эй, слышите! Свечей! Я буду играть для него! Он не даст сфальшивить...Но почему занавес, ведь мы не доиграли свой спектакль... Ах, какой это был чудный спектакль…Но занавес...Занавес...Как проклятье над нашей игрой!...
...Я выскочила из ванной, кутаясь в белый махровый халат. Ты перехватил меня по дороге в спальню:
- Прочти - это новая сцена к спектаклю.
Я взяла из твоих рук листки и начала читать:
"...Тебя целую я, и странно, как проникаю я в тебя, самосжигаясь и губя себя в тебе - как это странно...Обними меня крепко и держи, сильно поцелуй меня, до боли, до крови на губах, войди в меня и стань мной, чтобы пальцы твои вросли в мою спину, чтобы переплелись наши руки, я понесу вкус твоего тела на своих губах, и они запекутся от сладкой муки, у губ долгая память..."
Не понимая, что все это означает, я взяла второй листок:
"Ты берешь меня на руки. Я совсем невесомая. Я облачко. Меня нет. Тебе не страшно? Ты будешь умирать во мне долго, часами. Тебе не страшно? Твое сердце бьется гулко и страшно, отсчитывает мгновения. Мгновение первое: Ты, Я, Мы..."
Листы едва не выпали у меня из рук:
- Милый, но это же наши письма! Мы писали их, когда ты уехал на постановку в Америку. Ты что, в самом деле собираешься использовать их в спектакле?
- Да, моя родная. Да! Это же спектакль о нашей любви. Мне приснилась эта сцена: затемнение, и я... Я! а не актер, играющий Мастера, читает одно письмо, а ты - второе. Это же такая сумасшедшая чувственность. Наша с тобой энергия пойдет в зал - публика просто умрет от желания. И сцену первой встречи героев я тоже хочу решить теперь иначе. Это будет точь- в- точь, как было у нас - в нашу первую встречу. Ты помнишь, милая, как это было?
....Помню ли я? Да меня при одном воспоминании о том дне всякий раз бьет током, хотя мы вместе уже столько лет. Мы вели светский разговор, но воздух был словно напоен электричеством. Потом, извинившись, я ушла на кухню - заварить чай. Я стояла там, спиной к тебе - колдовала над чайником, ты неслышно подошел сзади, обнял, прикоснулся губами к шее... У меня внутри все замерло, и такая тишина воцарилась в мире - какая бывает только перед грозой, и вдруг - как будто огромная бабочка раскрыла во мне свои крылышки, наше совместное притяжение было столь велико и меня накрыло волной такого сильного желания, что хотелось закричать на всю Вселенную - "Я люблю его!"...» - дописав последнюю строчку, я буквально физически ощутила, как меня вдруг покинули силы, как будто вся энергия, которая жила в моем теле, вдруг куда-то испарилась, или перетекла в мерцающий передо мной экран. Я сделала попытку перечитать текст и не поверила своим глазам. Я написала ТАКОЕ? Написала ТАКОЕ ему? Тут уже отпали всякие сомнения: либо моей рукой КТО-ТО водил, либо я писала это в измененном состоянии. Может быть, Сергей действительно на меня как-то влияет с помощью НЛП, парапсихологии, магии, чего угодно…Мне стало страшно. Ночью я увидела во сне Сергея: он стоял на приличном расстоянии от меня, спящей, и протягивал ко мне какую-то светящуюся нить. Днем я рассказала про сон своей подруге, помешанной на чертовщине.
- Слушай, Ларка, по-моему, ты влипла. Мальчик этот балуется магией, колдун-самоучка. Ты бы протерла дверь соляным раствором: говорят, колдуны не могут пройти через такую защиту. И зеркало из спальни убери: зеркало для них – это как дверь, распахнутая нараспашку. И свечи, обязательно пожги свечи на ночь, говорят, это здорово очищает дом от чужой энергии.
Дверь я, конечно, солью покрывать не стала, а зеркало на всякий случай из спальни вынесла. Я почему-то с детства боюсь зеркал, наверное, с того момента, как увидела его завешанным черной тканью после смерти дедушки. Два дня я в Интернет не входила, а на третий не выдержала. Так и есть – уже третьи сутки меня дожидалось в почтовом ящике очередное письмо от Сергея:
«...нет, чёрт возьми, нет, ты что делаешь....стоп!!! всем спасибо ...перерыв, оставьте нас наедине, пожалуйста....актёры быстро спустились со сцены и растворились в гулкой тишине зала...я поднялся к тебе и мы несколько минут молча стояли друг напротив друга...
- Мда....ты знаешь, это я виноват, тебе не нужны эти дурацкие репетиции, я вижу как ты сгораешь… другие-то играют, а ты ПРОЖИВАЕШЬ каждый эпизод как в последний раз.
Ты молча кивнула и подняла свои глаза, подарив мне полный благодарности взгляд.
- Да, прости меня, милая, что я постоянно кричу, просто мне тяжело бесстрастно наблюдать за тем, как воплощается наша с тобой жизнь на сцене. Ты работаешь, а я не могу следить за действием, замираю, чтобы не взорваться эмоциями.
- Да, я знаю как ты мучаешься…- тихо произнесла ты.
- Родная моя, разве это идёт в сравнение с тем, что переживаешь ты....ну да ладно, хватит разговоров, решено - до премьеры ты на сцену не выходишь, работаешь одна дома... а теперь всё, собирайся, поедем домой.
... Как я люблю эту дорогу домой, когда мы тихо идём по набережной к нашему дому, от которого всего десять минут ходьбы до театра. Как правило, мы молчим, постепенно погружаясь постепенно в наш мир, где нет места никому, кроме тебя и меня…мы покидаем его, выходя на репетиции, или окунаясь в Город...но сейчас мы возвращаемся, осталось всего несколько минут до того момента, как швейцар затворит за нами дверь и мы останемся одни...я впущу тебя в прихожую первой и обниму сзади - так как люблю это делать. Обниму тебя и коснусь губами шеи…потом буду медленно снимать с тебя одежду, покрывая поцелуями каждую клеточку твоего тела, сгорая от любви и страсти.....а потом...что будет потом, я не могу описать, потому что ещё не придуманы те слова, которыми я мог бы описать таинство нашей любви..... Хотя вам, Софи, это, несомненно, удаётся, я читал Ваше письмо и чувствовал, как его строчки проникают в мою кровь. Это уже не просто сюжет, это Вы, моя любимая, расцветаете передо мной чудным полем роз, где тысячи цветов одновременно распускают свои лепестки, где слились воедино мечты и реальность. Что Вы делаете со мною, Софи, счастливейший из смертных, озарённый Вашим светом, я могу сказать только одно: Я люблю Вас».
…Дерзкий мальчишка, - думала я, сидя перед мерцающим экраном, - он ворвался в мою жизнь, как сильный ветер. Тут уже не стекла из форточек вылетали, а даже оконные рамы. Что остается? Безумствовать или запретить себе? Забыть или забыться?
Впрочем, я лукавила. С первых писем, которые приходили от Сергея, я почему-то совершенно не думала о его возрасте и НИКОГДА, даже про себя, не называла его мальчишкой.



Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо аналогий с авторами.

…Кажется, я со своей виртуальной жизнью дошла до ручки. Муж сказал: «Знаешь, Лара, ты стала просто невменяемой» и съехал на неопределенный срок к своей маме. А мне неожиданно позвонили старинные приятели, с которыми мы пересеклись в студенческую пору: я училась в университете, они – в медицинском. Мы жили в разных городах, а познакомились так: я приехала на практику в их город, жила у своей однокурсницы, которую часто навещали бывшие однокашники – все они поступили после школы в медицинский. Может быть, я бы и не запомнила, как весело мы проводили тогда время (все же столько лет прошло!), если бы в то лето у меня не случился роман с одним из них. Алешенька был очень хорош собой, играл на гитаре, выпевая знаменитые шлягеры Фрэнка Синатры на безупречном английском. Я же в свои 18 оставалась еще сущим ребенком. Поэтому роман вышел платоническим, если не считать нежных поцелуев на берегу озера и недолгой переписки после окончания практики, от которой у меня остались только присланные Алешенькой фотографии, благополучно доехавшими до Израиля в одном из альбомов.
Странно, но я Алешеньку вспоминала. Очевидно, остался от этой красивой летней истории привкус незавершенности. Иногда о нем доносились какие-то невнятные слухи: стал преуспевающим психиатром, женился, развелся, переехал в столицу… Оказывается, и Алешенька меня не забыл.
- Через неделю Алексей приезжает в Израиль, очень хочет тебя видеть, - заявили друзья из той самой компании: они приехали в эту страну примерно в том же году, что и я.
- Спустя 30 лет?! Однако…
- Ну ты, мать, готовься, мы его к тебе привезем.
…Я увидела из окна квартиры, как они вышли из машины. Алешенька был в тенниске и шортах. Такой же худощавый. Когда они поднялись по лестнице и я увидела его вблизи, моему удивлению не было предела: он совсем не изменился, разве что длинные «под битлов» волосы сменились коротким элегантным ежиком. Алешенька сгреб меня в охапку:
- Такая же стройная, только брюнетка, а я помню тебя блондинкой!
- Так тогда же мода была на блондинок, разве не помнишь? и все брюнетки, как одна, обесцвечивались.
- Черт, все же непривычно видеть тебя брюнеткой…
Друзья, посидев с нами полчасика, уехали по делам, обещав позвонить в 11 вечера (Алешенька остановился у них). Мы вспоминали прошлое, потом Алешенька взял гитару, потом мы целовались, как в юности – на берегу озера. Когда же он решил продвинуться чуть дальше, я его решительно остановила:
- Пусть все останется, как тогда…Красивая сказка, сон в летнюю ночь…
Телефонный звонок раздался ровно в 11. Пока я тянулась к трубке, успела бросить взгляд на его лицо и заметила, какое оно напряженное. Алешенька весь был в ожидании, что я им отвечу. Похоже, ему очень хотелось, чтобы я оставила его у себя.
- Ну что, забирать его? – спросили друзья.
- Конечно, забирать, приезжайте, мы ждем.
…Через пару дней они снова привезли его ко мне. На сей раз я сразу предложила Алешеньке познакомиться с моими детьми, которые жили в другом районе города. Мы сели в машину и через двадцать минут были у детей. Когда уходили от них, я сказала:
- Запомните этого человека, он мог бы быть вашим отцом, - все засмеялись, а я продолжила фразу уже «про себя», - «если бы то лето было чуть длиннее…».
Через пару недель Алешенька пришлет мне по электронной почте уже из России свой рассказ про нашу встречу, который назовет: «Тридцать лет любви», но сердце мое никак не отзовется на это послание из далекой юности, потому что место в нем будет занято уже совсем другими письмами, пропитанными ароматом прошлых веков и бог знает чем еще…
«Здравствуйте, Софи, так долго не было от Вас писем, что я начинаю волноваться. Я ведь их очень жду. Вы же знаете, что я уже дано живу Вами. Знаете и про то, что наши отношения в своё время были единственной соломинкой, которая вытащила меня из кошмара моих снов, освободила от оков памяти, этой чёртовой памяти, рвущей душу в клочья картинами прошлого, знаете, что я люблю Вас, совершенно необъяснимым образом, ни разу не видев Ваших глаз. Вы давно уже стали моим другом, которому я могу довериться. Словно по мановению волшебной палочки все, что меня окружает, вдруг превратилось в сказочную быль. Мне чудилось, что я проснулся от дивного сна, разбуженный Вами, приподнялся со своего ложа и заново открыл для себя сущее, а ВЫ заботливо поддерживали меня сзади за плечи, и я слышал Ваш голос, но не видел лица. Так и живу до сих пор томимый детским желанием обернуться и разглядеть лицо любимой. Вы Женщина, которую я считаю Прекраснейшей из смертных, и мне хочется, чтобы Вы чувствовали мою поддержку, мою руку, на которую можете опереться. Сегодня я решил послать вам сюжет, который Вас, возможно удивит, но мне он представляется очень важным, не буду объяснять пока, почему…
«Давным-давно, в далёкой-далёкой стране родился маленький волчонок...он увидел свет, пробивающийся в нору, где лежала его мать-волчиха, истекающая кровью и тихо заскулил, потому что глаза ещё не привыкли к яркому солнцу и нестерпимо болели...мама заботливо перетащила серенький комочек в тёмный угол норы и стала заботливо вылизывать своё дитя...он был такой маленький, этот волчонок, что мог бы уместиться на человеческой ладони, свернувшись на ней клубочком….у него была непропорционально большая голова, ещё слабые уши, ни разу не стоявшие торчком, а висящие лопухами, мягкая, нежная кожица не лапках и пушистая шёрстка. Он лежал под тёплым боком волчихи, серый волчишка, присосавшийся к материнской груди и тихо почмокивал....весь мир был прекрасен и уютен, полный прозрачно-лёгкого щенячьего счастья, загадочно сумрачен и необычайно ласков...».
- Хватит! - я раздражённо швырнул журнал на тахту и достал сигарету, -Ты что, родная, душу из меня вынуть хочешь? Зачем ты подсунула мне этот журнал? - кажется, я переборщил, да....переборщил. Ты удивлённо посмотрела на меня и задала вполне ожидаемый вопрос:
- А что, собственно, случилось?
- Ничего не случилось, забудь и прости меня, просто не люблю сказки про животных.
- Дело не в сказках, просто у тебя какой-то ненормальный тик появляется, когда ты о волках слышишь...
…Порой бывает даже себе самому трудно признаться в чём-то, а уж тем более, любимой женщине, которая знает тебя совершенно с другой стороны....но глаза твои были настолько спокойно-ласковы, что я, не сдержавшись, бухнул первое, что было на языке....
- Да, ты права, я и в самом деле каждый раз испытываю чудовищное напряжение, когда слышу что-нибудь о волках, странно....
- Странно? - ты грустно улыбнулась, - странно? да ты бы посмотрел на себя, когда спишь, и послушал бы заодно....Я ведь в первую неделю нашего знакомства хоть и была с тобой рядом, но спящим тебя не видела (я ухмыльнулся и почувствовал, что краснею), а потом, когда твой темперамент немного стих, то меня уже было не испугать, хотя ты выл и скулил во сне так, что мне порой казалось, что я не с мужиком сплю, а с сенбернаром, так что, все в порядке, мой хороший...
…Наше знакомство, стихийно возникшее на одной из остановок троллейбуса полгода назад, когда я возвращаясь из части домой и разговорился потом с женщиной, с которой стоял вместе на остановке. Каштановые волосы, волнами, спадающие на плечи, чуть растрепанные питерским ветром…я сразу обратил на них внимание, да и трудно было не обратить, кроме неё там никого не было. Лицо, обыкновенное миловидное лицо со строгими правильно-красивыми чертами лица...она была в черном длинном пальто, открывавшем при порывах ветра (парам-пам-пам) стройные красивые ноги, обтянутые чёрными чулками.....видно, взгляд у меня был далеко не застенчивый и немного припекал - так, что она оторвалась от книги, смерила меня недовольным взглядом и снова принялась читать какую-то гадость, судя по суперобложке с намалеванной на ней целующейся парочкой…Однако, какой взгляд....именно с этого взгляда я понял, что та долгая нелёгкая осень, заволакивающая душу унынием уже девятый месяц, похоже, отступает. Вот только было несколько выдающихся нюансов... женщина была меня намного старше…я был человеком военным и рожа у меня была далеко не та, что у длинноволосого красавца, намалеванного на обложке книги…и, наконец, только вчера я получил приказ и через три недели еду на Кавказ. Вот так я смотрел задумчиво на незнакомку и печально взвешивал свои шансы, одновременно, ругая себя за то, что полтора года казармы превратили меня - выпускника одного из лучших университетов, в законченного морального урода. Несмотря на то, что я был армейским психологом, то есть, самым гражданским человеком в армии, форму всё же приходилось носить. Женщина уже явно начинала нервничать, потому что глаз я с неё не спускал....вот-вот что-нибудь случится, но на спасение приполз троллейбус, и мы оба ввинтили свои тела в набитый людьми салон....около универмага вышло много народу, освободилось место. Я присел на обтянутый искусственной кожей диванчик, пододвинулся к окну и уставился на осень, пребывавшую в самом что ни на есть, разгаре...через несколько остановок до меня вдруг дошло, что рядом со мной освободилось место и на него села та самая женщина, все ещё читающая позор книжных прилавков… я, сам не зная с чего, вдруг расхрабрился и пробурчав что-то о хорошем вкусе, сунул ей на колени своего недочитанного Зюскинда, пообещав, что моя книга гораздо лучше, чем её.....Она вдруг рассмеялась, и сказала, что читает бульварный роман из интереса, пытаясь понять своих коллег по работе, которые тратят большие деньги на подобные "литературные поллюции"....а что, вы в армии Зюскинда по приказу читаете......нет, это сублемация гражданской жизни, чтобы окончательно не «запортупеть»....и пошёл разговор… мы уже вовсю болтали о ...да, Стендаля я тоже, знаете ли, читал...потом, уже через несколько дней, когда я проснувшись увидел эти каштановые волосы, разметавшиеся на подушке, и попытался осмыслить или хотя бы вспомнить, как всё произошло, то так ничего и не понял...потом я уехал воевать, а через два месяца вернулся с перевязанной головой, отпуском и представлением на орден уже к тебе...»
В конце письма Сергей приписал: «Два года назад я тоже, как и все справлял Новый Год. Тогда мы встречали 2000-й. Не было танцев и серпантина, шампанского и музыки, но была очень сильная вера в то, что всё будет хорошо. Я верю Вам, я очень Вам верю, каждому слову, и поэтому, Ваше письмо будет для меня самым лучшим подарком, сегодня я не скажу Вам много слов, скажу лишь, что верю, что люблю и надеюсь. Придёт Новый Год, новая жизнь, новые события...но что бы ни случилось, рядом будете ВЫ- моя мечта, моё счастье, моя Маргарита. С праздником Вас! Сергей.
PS Когда же я увижу вас? Я просто схожу с ума от тоски и одиночества».
«Подождите еще. Прошу вас, - тут же ответила я ему. - Я слышу ваше одиночество. Чувствую его. Но... Пожалуйста, прошу вас...Будет еще Новый год, будет еще новый век. Будет еще много всего. У нас с вами впереди еще много жизней. Не спешите. Проживайте каждое мгновение, ощущайте его, пробуйте на вкус. Я - с вами. Вы же это знаете. И то, что нас связывает, не зависит от количества встреч. И это вы тоже УЖЕ знаете...» - ниже я набросала начало нового сюжета. Захочет ли он его продолжить?
«...Я открыла глаза и увидела в полутьме очертания нашей спальни. Сквозь шторы пробивалась луна. Полнолуние. Это повторяется уже много лет - сколько себя помню, я просыпаюсь вдруг среди ночи, слыша этот зов, подхожу к окну - ОНА смотрит мне в глаза со своей высоты и мою душу сжимают тиски какой-то непонятной тоски. Я ежусь от внутреннего холода. Мне страшно. Вот и теперь. Она позвала меня, вторглась в мой сон, разрушив его. Я осторожно, чтобы не разбудить тебя, освободилась от твоей руки, обнимающей мое плечо, и подошла к окну: "Ну чего ты хочешь от меня? Чего?"
- Что, милая, ЭТО опять началось? - услышала я за спиной твой сонный тихий голос. Ты подошел, обняв меня сзади, погрузив лицо в мои волосы. - О, да ты вся дрожишь. - ты бросился к креслу, схватил халат и накинул его на мои плечи.
Потом мы сидели молча, при мягком свете торшера, ты тревожно вглядывался в мои глаза:
- Ничего не бойся, я же с тобой.
- Зачем ОНА зовет меня?
- Не думай об этом. Давай лучше выпьем ликера и пойдем спать - в 10 репетиция...
- Ты знаешь, на этот раз я запомнила обрывки сна. Все залито ярким светом факелов. Полуразрушенная стена - очень древняя... Какие-то тени, увеличенные пламенем факелов. Самих людей не видно, только их тени уродлво преломляются на стене. Кажется, это тени монахов - угадываются очертания капюшонов. У меня страшно ноют запястья, скрученные веревкой. Крест, сорванный с моей груди, валяется у меня под ногами...», - в конце письма я сделала приписку:
«Я подумала, что в финале нашей повести было бы неплохо, если герои обретут вместе Вечный Покой, подобно Мастеру и Маргарите. А вы как считаете? Или это тривиально? Впрочем, герои наши, похоже, нам уже неподвластны и проживают свою, отдельную от нас жизнь. Уже хотя бы судя по тому, что героиня перерезала горло любимому, в то время как автор, писавший эти строки - отнюдь человек не кровожадный».
«У вас тоже такое ощущение? – тут же отозвался он. – А мне-то казалось, что это мое помешательство. По правде говоря, не могу отделаться от ощущения, что, когда пишу сюжет, словно вспоминаю одну из своих «прошлых» жизней – настолько все кажется реальным - и в каждой из них я был с Вами. Я у Вас нет такого ощущения? Вы еще не видели, случайно картин, связанных с Синим Королевством?»
…Вот тут мне стало по-настоящему нехорошо. Эти картины – про Синее Королевство – я видела уже вторую неделю. Какая недобрая сила ввела нас в этот необъяснимый резонанс? Скоро сны будем видеть одинаковые… А, может, это и не сны вовсе? – шевельнулась осторожная мысль, - может быть, это действительно воспоминания о наших реинкарнациях?



Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо аналогий с авторами.

Признания виртуальной любовницы (пока пишется очередная глава романа, предлагаю пилотный вариант, который был поводом для его написания)


Я прочла где-то, что любовь - это вид безумия, из чего, вероятно, следует, что все влюбленные не-много сумасшедшие. Например, мой однокурсник, любивший свою жену и недолюбливавший тещу, с которой молодожены вынуждены были жить под одной крышей, чувствовал себя весьма дискомфортно, так как стены в доме были тонкие. И он решил выжить тещу каким-нибудь оригинальным способом. Выбрав момент, когва жена ушла на работу, а теща на рынок, он подвесил свои брюки с прикрепленными к ним ботинками под потолком рядом с дверью таким образом, чтобы у вошедшего в дом создавалось впечатление, что он видит перед собой повешенного. Теща, вернувшись с рынка, хлопнулась в обморок, но с квартиры не съехала.
Коллега мой, пожелавший освежить чувства своей жены к себе любимому, купил в киоске открытку с пышногрудой красоткой и написал на обратной стороне: "Дорогому Владику в память о нашей любви. Вспоминай Сочи, дорогой. Ирина". Послание он вложил во внутренний карман своего пиджака, который жена собиралась отнести в химчистку. После этого ему пришлось целый месяц спать на продавленном диване в проходной комнате.
Что же касается меня, в юности я была девушкой странной, если не сказать больше. Например, когда возвращающиеся домой после студенческой пирушки однокурсники удалялись за угол ближайшего дома справить малую нужду и просили меня окликнуть их в случае появления редкого полночного троллейбуса, я, выждав минуту, оглушительно свистела в четыре пальца так, что у меня самой уши закладывало, ну а ополоумев-шие мальчики выскакивали из-за угла с обмоченными штанами и костерили меня на чем свет стоит за ложную тревогу. Такие вот были шуточки. Любимым же моим анекдотом в ту пору был анекдот про тыбыдымского коня: "Ночью стук в дверь. "Кто там?" - "Тыбыдымский конь". - "Не пошел бы ты отсюда!" - "Вот так всегда. Тыбы-дым. Тыбы-дым. Тыбы-дым..." В прощальном письме один из моих бывших возлюбленных написал целую оду, превознося мои достоинства, не забыв при этом и мой любимый анекдот: "Я до сих пор не понимаю юмор анекдота про тыбыдымского коня. Но то искреннее и радостное веселье, которое вызывали в тебе он и другие такие же, исправляли мне настроение. За это тебе моя отдельная благодарность".
Неудивительно, что мои странности притягивали порой в мою жизнь личностей довольно сумасшедших, на что моя бабушка-покойница, всю жизнь прожившая в деревне и мыслившая простыми категориями, говаривала: "К твоему берегу, моя деточка, ничего доброго не прибьет: то говно, то треска".
Так оно, вероятно, и было. В разгар ослепительного романа с одним до умопомрачения красивым мужчиной, к тому же обладавшим моим любимым басовым тембром голоса, я услышала от него такую фразу: "Чтобы быть с тобой рядом, надо класть под подушку нож и пистолет. Частный сыщик, которого я нанял, доложил, что вчера ты говорила на улице с мужчиной и улыбалась (!) ему". Одним словом, случай был клинический, и мне пришлось срочно уносить ноги, отключать все телефоны и заметать следы.
Правда, я и сама была еще та штучка. Как-то, отдыхая с мужем на международном курорте в Болгарии, я получила от одного из пляжных ловеласов приглашение проехаться по местным монастырям - у него была машина.На свидание я явилась с мужем, и ловеласу ничего не оставалось, как с козьей мордой катать нас до вечера по монастырям.
Однажды я вообразила, что другой мой возлюбленный - разведчик, ведущий двойную жизнь, и решила его "расколоть". Я где-то вычитала, что если взять спящего человека за мизинец в момент, когда он разговорится во сне, можно выведать все его тайны, задавая ему в этот момент наводящие вопросы. Итак, я дождалась, пока мой любимый заснет и начнет произносить во сне какие-то бессвязные слова. Осторожно взяв его за мизинец, я произнесла вкрадчивым голосом: "Явки, пароли, имена", - отчего он тут же проснулся со словами: "Солнышко, ты что, спятила?"
Когда появился Интернет и вошли в моду электронные знакомства, я чтобы развлечь себя, открыла в соответствующих сайтах сразу два ящика под мужским и женским именем. Читая поступающую почту, я получала удовольствие, которое, очевидно, испытывает полицейский, поймавший вора с поличным: и женщины, и мужчины писали одно, помышляя совсем о другом. За индифферентными строчками одних угадывалась тоскливая мечта о семейном гнездышке, за реверансами других - неодолимое желание поскорее затащить адресата в по-стель. Отвечать на эти письма было неинтересно, да и в качестве материала для рассказа они тоже явно не годились. Но на одно письмо я все же ответила: чем-то оно выделялось из этого однообразного потока, а потом незаметно втянулась в переписку с незнакомым адресатом. Очень скоро в переписке обозначились три линии - реальная, литературная и эзотерическая. В реальной адресата угнетала анонимность, и он требовал встречи, весьма искусно прибегая к разным словесным уловкам, от которых тает женское ухо: "Что со мной? Почему я по-терял покой? Почему дожди принесли с собой не радость, а печаль? Я теряю тебя, ты не отвечаешь на мои письма. Ты так нужна мне сейчас. Я совсем рядом. Я изнываю от желания увидеть тебя, схожу с ума от одиночества. Если б ты только знала, как долго шел я навстречу тебе. Куда бы ни заносила меня судьба, повсюду я искал тебя: посреди шумных городов, в долинах и настороженных горных аулах, за горизонтом. Я менял меч на шпагу, саблю на мушкет, коня на машину, надевал камзолы, рясы, плащи, мундиры, парики, говорил на разных языках - и все ради того, чтобы однажды заглянуть в твои глаза. Чем больше я познавал этот мир, тем сильнее ощущал, как мне одиноко в нем без тебя, как он несовершенен без тебя. Снова и снова пускался я в путь, и ветер раздувал паруса моих кораблей. Мчались кони, гремели повозки, ро-котали моторы. Целая вечность тысячи лет одиночества и неустанных поисков. Почему я вынужден ждать, покорно ждать, когда мне так хочется взять тебя на руки? Я здесь, рядом, пусть не в мундире, не верхом, без шпаги и титула, а в потертых джинсах и белой рубахе. Давно разрушены крепости, и доспехи ржавеют в музеях, но, поверь, и в этом мире есть еще место тем, для кого честь и поклонение женщине не пустые слова..."
В какой-то момент случилось так, что мы незаметно начали писать совместную повесть, в которой исторические коллизии переплетались с эзотерикой и где мы помещали своих героев в разные эпохи, например, в глухое средневековье, во времена тамплиеров, при этом нас не покидало ощущение, что мы вспоминаем свои прежние инкарнации:
"Я помню, как от души смеялся, когда услышал все эти дешевые посулы, призывы на городских рынках и истерические вопли бездельников-монахов. Папа Урбан Второй объявил крестовый поход. Вот дурачье, думал я тогда. Воевать за Гроб Господень... ну кого могут увлечь подобные глупости? Я вернулся домой, рассказал все тебе, ты тоже смеялась... Только ночью я почему-то не смог заснуть, думая о возможности увидеть Город Мира... А через неделю в нашем замке офицеры-наемники уже обучали отряд, набранный мной из крестьян".
"Мне ничего не стоило удержать тебя от этого похода. Всего одна фраза о том, что... Но я ее не произнесла, потому что понимала, как важна тебе твоя затея. И ты ушел в далекую Палестину И сгинул там. О твоей гибели я узнала только спустя год. Ребенок умер, не родившись. Первое время я стояла и смотрела на дорогу, ведущую к замку. Все ждала. Мне казалось, что до тех пор, пока я не увижу могилы, известие о твоей смерти может оказаться ошибочным. Но через год, когда твой оруженосец привез мне фамильный медальон, иллюзии кончились: этот медальон с тебя можно было снять только с мертвого. Я сложила в шкатулку жемчуга, которые ты подарил мне. Теперь мне оставалось только одно - ждать, когда за мной придет смерть. Потому что где-то там, за смертью, меня ждал ты. Не знаю, в каком обличье ты встретишь меня на сей раз - пирата, разбойника или короля. И откуда ты будешь вызволять меня на сей раз - из борделя или из-под венца с престарелым графом. Вечными любовниками мы скитаемся из века в век, щедро одаривая сюжетами своей жизни писателей всех эпох. Мы не знаем, когда это началось и когда закончится. Может быть, когда наступит Армагеддон? А когда это время настанет, возможно, на сей раз ты выберешь не свет, а тьму? И разойдутся наши пути-дороги. Теперь уже навсегда. Или - я перечеркиваю кистью прежние пейзажи - на сей раз твою не жизнь даже, а душу спасу я? Почему? Да потому! Потому что я всегда выбираю свет!".
"...Ты слышишь, как шуршит и позвякивает железо, высвобождаясь из ножен? Уже сделан пролом в стене и пришло время войти в город. Еще мгновение, и триста рыцарей войдут в Аскалон и покроют славой себя и Орден. Протяжно воет рог, разносятся боевые кличи и яростные крики всадников. Уже началась рубка, уже течет бешенным потоком конница по каменным руслам узких улочек, а я лежу около самого прохода в стене, сбитый с лошади меткой сарацинской стрелой, и реву от досады: юркие кнехты подбегают ко мне, прикрывая щитами, тащат назад. Оруженосец выкручивает мне руку, пытаясь отобрать меч, я кричу, срывая гор-ло, а мимо проносятся мои братья, несущие смерть и веру на клинках мечей и остриях копий".
"...В то утро я почему-то проснулась с другим ощущением - не таким, как всегда. Почему-то я отбросила привычное вдовье платье и надела парчу. Расплела тугую косу, вольно разбросав по плечам волосы - так, как ты любил. Вытащила из шкатулки чуть потускневшие от времени и темноты жемчуга. Сердце не обманывает меня. Ты где-то рядом. Господи, да возможно ли такое спустя столько лет - уже и кости твои, верно, истлели в далекой, как сон, Палестине. Но сердце почему-то считает иначе. Бедное глупое сердце, ну что ты бьешься, как пойманная птица?.. Зачем ты затеяло со мной эту жестокую игру? Его нет. Его уже давно нет на свете. Если бы он был, разве не подал бы о себе весть? От этих горьких мыслей меня отвлекли какие-то незнакомые звуки, доносящиеся снизу".
"Узкие каменные ступеньки винтовой лестницы, по которым я не шел, а летел, брякая мечом, были последним препятствием, которое нас разделяло. Сколько лет, сколько боли, любимая... Зачем я подался в эту Палестину? Что я искал в тех краях?"
Параллельно историческим перипетиям шла эзотерическая линия:"Ну, вспоминай же, милый, вспоминай. И помоги вспомнить мне - как это было, и когда - в средние века или чуть раньше? Когда мы согрешили против Бога, поддавшись дьявольскому искушению властвовать над другими. Ты был Колдун - так это тогда называли, я - Ведьма. С тех пор мы все последующие жизни носим эту бесовскую отметину - чуть косящий взгляд. Мне удалось вспомнить только одно - что меня сожгли тогда на костре и этим очистительным пламенем вернули к Свету. О! Эти инквизиторы знали свое дело! Это потом про них напишут всякие глупости. Они-то как раз знали, что только пламя может выжечь бесовское семя, посеянное в душах Князем Тьмы. Тебе удалось тогда бежать, в Трансильванию и укрыться в старом замке на горе. Что было с тобой потом? Вспоминай, миленький, вспоминай. Этот очень важно. Особенно сейчас, когда наступает Армагеддон и мы выбираем, с кем мы. Я зову тебя с собой в Свет. Ты готов идти со мной? Или ты теперь с ними - ловцами человеческих душ, и пришел забрать мою душу?"
"В белой накидке с черным крестом, привычно поддерживая меч левой рукой, ты бежишь по берегу моря, ты сильнее льва, ты гибок и быстр, как гепард, ты смел и решителен, ты счастлив и свободен... Мне показалось, что прибрежный песок вдруг стал пружинить, и вместо того, чтобы вязнуть в нем, я с каждым прыжком набирал скорость. Тяже-леют плечи, набухает спина между лопатками, брови становятся гуще. Я чувствую, как волосы льнут к шее, несмотря на ветер. А запахи... Какие чудесные запахи! Как я не чувствовал их раньше? В голове - острые, как кинжал, мысли. В какое-то мгновение я вдруг увидел себя со стороны и почувствовал, что схожу с ума: по полосе прибоя, вздымая тучи брызг, бежал не я, рыцарь ордена тамплиеров, а мчался навстречу матери-ночи матерый волк. Я мчался в мир твоих грез, чтобы напомнить о себе, давно похороненном молвой среди палестинских песков. Скоро полночь - начинается мое царствование, которое я предвкушаю всем своим существом. Я опустился на задние лапы напротив южной башни, где находилась твоя комната - ты писала мне, что перебралась туда, чтобы быть ближе ко мне, ведь я должен был вернуться по южной дороге,по которой однажды начал свой поход в Святую землю. В маленьком окошке горел свет, за занавеской мелькнул женский силуэт, я позвал тебя - жуткий волчий вой повис долгим эхом на зубцах стен и верхушках башен".
"Ну, наконец-то, милый, ты начал вспоминать.Так ты - Оборотень? Ты живешь на темной стороне Луны. Я вспоминаю смутно ту ночь - в окне полная Луна. И вдруг сердце мое пускается вскачь. Какие-то звуки за окном, шорохи, тени. И мощным крещендо разрывает ночную тишину этот переворачивающий душу жуткий волчий вой... Но отчего-то по телу бегут сладкие волны, эта истома вместе с ужасом наполняет все мое существо каким-то невыразимым блаженством и тоской. Моя ведьмочка , годы проспавшая внутри меня, начинает пробуждаться, трепетать, она уже готова, подобно булгаковской Маргарите, сбросить всю одежду, вскочить на помело и вылететь в посеребренную Луной ночь - навстречу тебе. Вой смолкает. Его последние отзвуки тают где-то в глубине гор. Любимый мой, где же ты?"
"...Не смотри на меня так. Тебе нечему удивляться, ты давно чувствовала мою силу. Я обещаю тебе, что детей это не коснется, только нас. Ну, перестань плакать, ведь я же вернулся, я здесь, с тобой, и теперь нас может разлучить только смерть".
"...Значит, ты вернулся ко мне таким... Оплывало пламя свечей на каминной полке. В комнате царил полумрак. Я смотрела на твое изможденное, украшенное шрамами лицо (верно, что шрамы украшают мужчин). Ты лежал на спине, вольно раскинув руки и глубоко погрузившись в сон. Я погладила твою щеку, прижалась на мгновение к руке, чтобы запомнить твой запах. Еще раз вгляделась в твое лицо, чтобы оно отпечаталось в моей памяти в последний раз, осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала тебя в лоб. Взяла с каминной полки бокал с вином, отхлебнула для храбрости. А дальше все происходило как во сне: кинжал вошел в твое горло по рукоятку, ты даже не успел вскрикнуть, подушка мгновенно потемнела от крови. Твое тело вдруг стало обретать другие очертания - большого, сильного, умирающего зверя. Потом наваждение исчезло. Ты вернулся в свое человеческое обличье. Ты был мертв. Я прикрыла твое лицо своим шарфом. Прости, любимый, и прощай. Я не могла поступить иначе. Я спасла твою душу. И она, высвободившись из бренных земных оков, устремляется сейчас к Свету. Смертью своей и кровью ты искупил древний грех. Я не знаю, встретимся ли мы теперь в следующей жизни или этот круг отныне разорван, но я знаю только одно - теперь ты принадлежишь Свету. Ты - на светлой стороне. Я упала на колени и начала молиться. В комнате было темно. Погасли свечи. Ушла за тучи Луна. Все было кончено".
...Встретились мы только спустя полгода, когда наша повесть-переписка перевалила за сотню страниц. За это время я дважды хоронила своего адресата (причем однажды убила его собственной рукой, справедливо заподозрив в нем Оборотня). Дважды мой виртуальный возлюбленный воскресал, четырежды вызволял меня из рук негодяев. Между делом мы родили в нашем родовом замке четверых детей и совместными усилиями одержали победу над темными силами.
Голливуду наш сценарий, судя по всему, оказался не по зубам. Во всяком случае, мы не получили оттуда ответа. Зато на "Мосфильме" три продюсера рвали нас на части. Правда, гонорар за 25-серийный сериал по нашему сценарию оказался небольшим. Но мы не отчаиваемся, потому как уже наполовину закончили новый сценарий - про наши театральные приключения, где мне от-водится роль актрисы-примы, а моему соавтору - соответственно роль режис-сера. Действие закручивается вокруг постановки "Мастера и Маргариты" - с неизменной чертовщиной и разными неожиданностями в конце.

Шели Шрайман, опубликовано в приложении "Окна", "Вести"

…Приближался Новый год. Я хотел встретить его с Ней, намекал в письмах, но Она не была к этому готова. Когда – буквально за три дня до Нового Года – я позвонил Ларе в очередной раз, я намеренно завел речь о приближающемся празднике и, выдержав паузу, спросил, как она собирается отмечать его. «Ну вот, - подумал я, - сейчас мне, наконец, откроется, есть ли у нее семья, или она так же одинока, как и я». Лара сказала, что Новый год обычно встречает с близкими людьми. Из ее уклончивого ответа я так и не понял, кого она имеет в виду – семью или друзей, но уточнять не стал.
- А где встречаете Новый год вы? – тут же спросила Лара.
- В одиночестве. На берегу моря. Не люблю шумных компаний, - ответил я.
- Вы что, всякий раз так встречаете Новый год? – осторожно поинтересовалась она.
- Ну как вам сказать. В позапрошлом году я встречал его в российской казарме, прошлый – в киббуце…
- В казарме… - задумчиво повторила она вслед за мной. – С боевыми товарищами и подругами. Впрочем, - тут же добавила она. – вам тогда было, наверное, не до подруг. Я слышала, что в российской армии солдатов «успокаивали» бромом.
Я не стал развивать эту тему, потому что вспомнил, как лежал на верхней койке, под полушерстяным армейским одеялом и терпеливо дожидался, пока мой сосед снизу закончит мастурбировать. Надо отдать ему должное, делал он это всё притаившись и накрывшись, но, всё равно, кровать раскачивалась страшно, да и учащенное дыхание выдавало. Если я чём-то и думал в этот момент, так только о том, что завтра посмотрю ему в глаза с таким видом, будто ничего не произошло. Ещё двое ребят, которые, как и все, спали на этих чёртовых армейских двухярусках, поставленных по двое и связанных между собой скотчем, чтобы конструкция приобрела хоть какую-то прочность, думали, наверняка, о том же. Для кого-то воинское братство начиналось с отпора дедам и последней сигареты. Для меня же и для ребят из моего взвода оно означало – сочувственное отношение к маленьким слабостям сотоварищей по подразделению.
С мастурбацией в армии вообще было не очень. Места для самоуединения здесь было не найти. Я вспомнил, как однажды офицеры притащили в казарму видик и несколько кассет с порнухой. Потом все бойцы батальона, как один, расхаживали со вздыбленными членами и с лошадиным ржанием указывали друг на друга пальцами.
Мне по статусу как-то не пристало заниматься мастурбацией при боевых товарищах, тем более, все знали, что я не просто с высшим образованием, но ещё и психолог. Так что не мог я преспокойно дрочить в постели на виду других мужиков. И дело было вовсе не в том, что мастурбация – это плохо, напротив, иногда очень хорошо, и не в том, что надо было отстраниться и показать сослуживцам как работает принцип «помоги себе сам». Привычные современные психологические приёмы не всегда работают в мужском армейском коллективе, тем более, когда речь идёт о русской армии. В ней до сиих пор средневековые порядки, в том числе и презрительное отношение к онанизму. В чужой монастырь со своим уставом не полезешь. Даже если ты дипломированный военный психолог.
Тем не менее, самоудовлетворялась солдатня везде, где только можно – в туалетах, на боевых постах в караулах, в нарядах по автопарку и даже...на посту у боевого знамени. На том самом посту, который нельзя покинуть: если ты сделаешь хотя бы один шаг с подставки, на которой должен стоять с автоматом и в парадной форме, то на всю часть тут же завизжит сирена и прибежит взмыленный дежурный, вооружённый до зубов.
Среди моих товарищей были умельцы, которые набрасывали автоматный ремень на здоровенную подставку для цветов, стоявшую рядом со знаменем: в горшках росла герань. Подставка подтаскивалась к почётной «фишке», передние её ножки ставились на тумбочку и всё: нужный вес обеспечен, и солдат спокойно ложился около батареи и делал все, что ему хочется. «Кончали», между прочим, в основном всё в те же самые горшки с геранью. Наверно, поэтому бедные цветы и выживали, потому что я за все время службы не видел, чтобы эти цветы хоть кто –то поливал.
Я вспомнил, как уже отслужив, навестил своего армейского товарища. Мы сидели у него дома на диване, а напротив висела на стене фотография, где однополчанин мой был снял в парадной форме, при всех регалиях на фоне знамени части. Глянув на снимок, мыпереглянулись и заржали, как кони.
Моя сексуальная жизнь в армии, за исключением нескольких побегов из части к случайным подругам, которых было так мало, что можно не считать, ограничивалась бурными ночными поллюциями, после которых на нижнем белье оставались здоровенные пятна. Поскольку поллюции у меня случались регулярно, а нижнее бельё нам меняли только раз в неделю, то я перестал бояться внезапного удара в живот - у меня была надёжная защита от внешних травмирующих факторов. За всю службу мне удалось только один раз «передёрнуть затвор». Это случилось в душе, когда все уже спали. Мы, как обычно вернулись в казармы после очередной "командировки" на Кавказ, я никак не мог заснуть, меня трясло. Спирта не было, а курево уже не помогало. Пришлось прибегнуть к крайней мере. Я уже сделал все свои дела, когда в душ зашёл один из ребят моего призыва с бутылкой спирта и банкой консервов в руках. Заподозрил он что-то, или нет, я об этом так и не узнал. Мы выпили спирт, съели консервы, а потом ещё два месяца служили вместе и какого-либо напряжения между нами я так и не почувствовал. Может быть, он ничего не заметил, а может быть был благодарен мне и другим ребятам за то, что мы тоже делали вид, что ничего не замечаем, когда он не давал нам спать, и наши сдвоенные двухяруски раскачивались в такт его правой руке и эротическим грёзам. Из клубка воспоминаний меня выдернул голос Лары, которая все это время молчала, словно пытаясь угадать мои мысли. На сей раз она хотела знать, как я отмечал свой прошлый Новый год в киббуце.
- Как и следовало ожидать, все банально напились, - ответил я, - обычное дело среди молодых ребят.
- И все? – разочарованно спросила она. – И больше ничего?
- Ну почему же, – заметил я. – Было много чего еще, но мне не хочется об этом вспоминать.
…Лара деликатно промолчала, а я, вопреки только что сделанному заявлению, все же начал вспоминать, как это было. Только вспоминал я про себя. Не мог же я рассказать Ей то, что случилось в новогоднюю ночь, от которой меня отделял уже целый год. Тем более, что между мной тогдашним и тем, кем я ощущал себя теперь - пропасть пролегла.
Первой моей женщиной на земле Обетованной стала репатриантка из Белоруссии. Это случилось в ночь, когда все ульпанисты напились и перетрахались друг с другом, чтоб хоть как-то снять напряжение первых недель на чужой земле. Самое прикольное в этой ситуации было то, что наутро девушка не помнила абсолютно ничего. А я, признаться, вёл себя как порядочная скотина. Сперва утащил в свою комнату напоенную в дымину студентку из Англии и попытался наладить с ней сексуальные отношения. Однако то ли я рожей не вышел, то ли она была слишком пьяна, но студентка все время твердила «ноу», а потом, бедняга, просто облевала мне всю комнату. К блюющим женщинам я испытываю брезгливую жалость. Я подтер чужую блевотину, притащил девушку в ванную, помыл её, как следует, и даже почистил ей зубы, после чего на руках отнёс в свою кровать: «Спи, дорогуша, мы, мужики, конечно, звери, но не настолько». Я закрыл дверь комнаты и отправился на дискотеку. Что было делать – приходилось идти на второй заход. И тут мне подвернулась эта репатриантка из Белоруссии. Я уволок ее в кусты, что она вполне приветствовала. Странное это чувство: лежишь голой жопой к небу, ублажаешь девушку, и думаешь совсем о другом. Меня иные женщины за это просто ненавидели. Одна даже сказала как-то: «Сволочь ты, Коломицын, бесчувственная» и завершила свой приговор крепким матерком. Откуда ей было знать, что я жду Ее. Я всегда ждал Ее. Даже когда лежал в постели с другими. Я знал, что однажды встречу Ту, которая уготована мне свыше и берег себя для Нее, как мог.

***

…Эти сны повторялись с маниакальной навязчивостью. Я видела себя Королевой, а его Королем. Наши головы украшены серебряными коронами. На мне - длинное бархатное платье синего цвета, на нем – синий плащ. Синее поле герба, синие флаги на угловых башнях… Уж не схожу ли я с ума?
На сей раз письмо от Сергея было очень большим:
«И всё же мы поднимали паруса...огромные белые полотнища из грубой ткани, скроенные жёнами рыбаков, до этого я держал канат в руках всего пару раз.... первый на ярмарке, когда мы мерились силами на городской площади.... второй - во время набега. Тогда мы на канатах поднимали на башни прибрежные валуны, свозимые со всей округи крестьянами на огромных, специально для этого построенных, повозках. Сколько трудов было потрачено, и всё напрасно - город пал. Я и несколько моих товарищей бежали в леса, прячась от конных разъездов крестоносцев, потом наступила осень... а за ней зима. Стало нечего есть, даже на хуторах были выставлены гарнизоны, повсюду рыскала тевтонская конница, добивая мятеж, оставалось только выбирать вид смерти - либо в бою, либо от голода.
- Ну, и что ты предлагаешь? Бежать!? Бежать от этих псов, которые только того и добиваются - чтобы ты либо подох, либо поскорее убирался отсюда на все четыре стороны!
Сумерки уже давно окутали лес, мы сидели, греясь около костра, решая что нам делать дальше. Я заговорил первым, предлагая уйти морем туда, где можно будет переждать.
Мои друзья тут же принялись спорить, обвиняя меня в трусости. Но из нас, молодых, я был самым старшим и нужно было искать какой-то выход. Умереть красиво мы всегда успеем.
- Нет, я говорю не о побеге, в любом случае ни один из нас не может упрекнуть другого в трусости, мы честно дрались, но сегодня война проиграна, да, проиграна, и не отводи взгляд, Янек, мы проиграли. Не знаю, как ты, а я не хочу умирать просто так, у нас ещё будет возможность вернуться сюда: рано или поздно Орден снова начнёт поход в Палестину и их армия уйдёт из наших лесов.....вот тогда мы вернёмся, тогда настанет наш
час....посмотрите на Давидаса, ни один из нас не может сравниться с ним во владении мечом, но сегодня он один, и меч у него тоже один.....но, поверьте мне, драуги, еще придёт время, когда у Давидаса будет свой отряд и вместо одного клинка их будут тысячи, ты слышишь, Имантас?...тысячи.....и вот тогда мы будем не только умирать, но и убивать, чёрт возьми...
Я говорил долго, очень долго, убеждал, обещал, мечтал, уговаривал... конечно, ребята спорили, но знали, чувствовали мою правоту... они обязаны были согласиться и они согласились...и мы подняли паруса - белые полотнища- флаги надежды.....мы, выросли в городе, мы были школярами и ремесленниками, до этого ни разу не выходили в море, кроме Янека, у которого отец был рыбаком...родное наше море, великое, огромное Балтийское море, ты было для нас матерью и сестрой...не я ли столько раз говорил с тобой, ласкался к тебе, когда был ребёнком, играл с янтарём, которым ты меня так щедро одаривало....ты сделало меня таким, какой я есть сегодня, научив великой мудрости понимать....помнишь, как я рассказывал тебе о своих мечтах, помнишь как читал тебе свои первые сочинения, помнишь, как советовался с тобой....море, моё море, ты каждый раз помогало мне… поэтому в первые секунды, когда отряд всадников в плащах, с намалёванными на них черными крестами, выскочив из сосняка во весь опор помчался к нам, я даже не поверил, что такое может случиться...для того, чтоб дойти до глубины, нужно было достаточно долго тащить баркас по мелководью. Мы уже не успевали, и это значило, что нужно принимать бой. Мачтовый лес....верхушки сосен припорошены
снегом...снег лежит на берегу, только море осталось такое же, как прежде, лишь посерело от холода... и всадники...как красиво они скачут, в ореоле солёных брызг, плащи, словно крылья, разметаны ветром, длинные волосы рыцарей откинуты назад, они обнажают мечи на скаку и поднимают копья... кто-то схватился за лук...стрела пробила грудь справа - чуть ниже плеча…резкая боль сразу же вывела меня из оцепенения и я схватился за рукоятку своего меча, снятого когда-то с убитого нами крестоносца... Давидас и Янцис уже спрыгнули в воду и стоят по колено в воде, прижимаясь друг к другу… я попытался дойти до кормы, чтоб присоединиться к друзьям, но тут меня сзади рванул за плечо Имант, повалил на палубу и закричал прямо мне в лицо: «Оставайся здесь, оставайся!!!! Ты слышишь, ты должен, должен вернуться сюда, ты должен...мы задержим их! - он вырвал у меня из рук меч и швырнул его в воду, - ты не сможешь сражаться, ты ранен, тебя всё равно убьют первым, твои сражения впереди, ты слышишь...мы верим тебе!!!- и перемахнув за борт, побежал к друзьям...оставались считанные секунды до приближения "псов церкви"...они встали спина к спине, выставив каждый перед собой жала клинков мечей....в белых холщовых крестьянских рубахах, стройные и крепкие, длинноволосые и красивые, словно дети Эглите, вода едва доставало им до колена и это уже было не из-за мели....им действительно было море по колено... я лежал на корме, харкая кровью и воя от досады, глядя как умирают мои товарищи...как рухнул в волны конь первого тевтонца,
поднимая тучу брызг… как отбрасывали в стороны плащи, спешиваясь с коней, крестоносцы…как окружали они то место, где стояли трое парней без доспехов, вооружённые только мечами... волны относили баркас все дальше относил баркас....хлопал парус, ребят уже не было видно – их заслоняли от меня спины рыцарей…в глазах начинало темнеть…не было сил держать голову. Я прижался щекой к доскам палубы, пахнущим рыбой и морем и потерял сознание.
...меня вытащили наружу и бросили на брусчатку внутреннего двора крепости, в которой я просидел, уже без малого, несколько месяцев. Вот и настал долгожданный час, когда я, наконец-то, снова увидел солнце. Вернее его свет, яркий чистый свет и кусочек прелестного голубого неба, голубого... как наше море, как глаза отца, как воды Даугавы. Чёрт, неужели всё это было в моей жизни, неужели я не родился в этом чёртовом сыром каменном мешке, полным жирных крыс и тухлой сырости... Меня тыкнули в спину древком копья, приказывая подняться, но не оставалось сил, чтобы встать, поэтому я, только для того, чтоб не получить ногой в живот, чуть приподнялся и снова упал на камни, нагретые весенним теплом.....двое, таких же, как я, заключённых, подняли меня и перетащили на телегу, вокруг которой стояло несколько стражников в длиннополых плащах и странной формы шлемах, кто-то говорил мне, что такие шлемы делали только в Генуе, значит, меня отнесло течением гораздо дальше, чем я подозревал. В тот день, когда погибли мои товарищи, а я оказался в открытом море, где уже готовился принять смерть, неожиданно появились спасители - какие-то заморские купцы, я так и не понял кто они. Эти люди втащили меня к себе на палубу, извлекли из моего тела стрелу и уложили в трюме на овечьих шкурах. Пожилая женщина, похожая на монашку, ухаживала за мной. Потом я взялся за весло и около двух месяцев ничего не видел, кроме ног надсмотрщика и спин впереди сидящих гребцов. У хозяина корабля, видно, были свои понятия о возвращении долгов.... раз он спас мне жизнь, значит, можно превратить меня в раба...У моего соседа был вырван язык, поговорить было не с кем, тарабарскую речь экипажа я даже не пытался разобрать...просто, когда мы в очередной раз зашли в какой-то порт, я прыгнул за борт вместе с цепями.... выплыл…в порту меня схватили, оглушили ударом меча плашмя и бросили в темницу, которую я покинул только сегодня......
Ход моих мыслей прервал гортанный крик с башни.... стражники сразу же бросились к воротам, оказавшимся в глубине двора и начали их открывать... все бухнулись на колени... меня сбросили с телеги, прислонили к ней спиной, вывернув руки назад и закинув их за дощатый борт этой проклятой колымаги… боль прорезала подмышки, но было терпимо... из темного проёма ворот выскочили несколько всадников и четвёрка белых коней, запряженных в роскошную карету, с изображением короны на позолоченной дверце… разряженный кучер вздыбил коней прямо перед моим "экипажем", и те послушно встали, пофыркивая…бородач в зелёных одеждах соскочил с коня и, быстро подбежав к карете, с поклоном отрыл дверцу...зашелестел шёлк невидимых одежд и из загадочного полумрака салона появилась женская ножка в атласном туфельке... Ни разу в жизни я не видел королев, слыхивать-слыхивал, а вот увидеть воочию не приходилось. Поэтому нельзя сказать, что я смотрел на карету с благоговением, скорее, с любопытством...интересно же всё-таки, какие они, королевы.
Ножка в атласной туфельке вступила на ступеньку подножки....движение для меня словно остановилось, мгновения потекли с нереальной замедленностью, кто-то рассказывал мне, что так бывает иногда перед смертью....я смотрел как из экипажа выходит женщина в длинных синих атласных одеждах, в русых волосах блестит острыми золотыми вершинками, убранная самоцветами маленькая серебряная корона .....овальное миловидное лицо…высокий лоб, изящный изгиб бровей, тонкая линия губ... спокойный открытый взгляд мудрых карих глаз.... каждая часть её лица была подобно шедевру по своей естественной красоте...и настолько же просто и гениально все эти отдельно взятые черты были собраны Всевышним и природой в одно лицо.....она не была красива, она была Прекрасна....нет, это была не та красота, которой славятся девушки Курземе и Латгале...те были просто очень миловидны на вид и всё....эта же Женщина, словно светилась изнутри своей внутренней красотой, чудесным образом гармонирующей с красотой внешней, я готов был поклясться на Библии, что у неё было, пожалуй, обыкновенное лицо и вряд ли кто-то из всех тех, кто склонился сейчас в поклоне перед Ней, понимал это....для них она была обыкновенной женщиной, с приятным лицом и большим влиянием....я даже успел спросить себя - откуда мне всё это пришло в голову, но обдумать ответы на вопросы ещё предстояло...Вот что значит Королева....красивая, очень красивая, подумал я ...и вдруг осознал, что произношу слово "красивая" по-латышски...
- Скайста, - сказал я негромко, но услышали все, Королева тоже... стоящий рядом со мной стражник тут же врезал мне в живот древком копья, от боли я уронил голову на грудь и почувствовал как снова проваливаюсь в тёмную пропасть...но я успел увидеть, с каким удивлением посмотрела она на меня... и пусть я никогда не увижу Гауйю, если она не поняла меня...и не только смысл сказанного мною слова, но и то что я понял про неё за эти несколько коротких мгновении...
Мне даровали свободу – просто развязали и вышвырнули вон за ворота замка. Сперва я думал, что это игра, и стоит мне только отойти от ворот, как на меня начнут охотиться или травить собаками....или какой-нибудь лучник красиво, прямо восточной башни, на которой реял синий флаг с короной, засадит мне стрелу промеж лопаток, поэтому я шагал по лугу, отделявшему крепостной вал от редкого лиственного леса, не торопясь, ожидая подвоха... Когда сзади снова раздался скрип поднимаемых ворот, а следом грохот копыт, то я даже не удивился и повернулся лицом к всадникам, мчавшимся прямо на меня, в ожидании, когда они ударят меня мечом. Накатило усталое равнодушие....потом пришёл бессильный гнев...сколько можно, я ведь всего лишь человек....ждёте, что я побегу или упаду на колени, моля пощады? Да пошли вы к чёрту, не будет такого, не будет и всё тут....убивайте....Во главе колонны неслась та самая женщина в синем плаще, неведомая Королева, которая понимала по-латышски...Вот змея, - подумал я, - позабавиться решила, с жизнью моей поиграть. Сперва её люди держали меня в каменном мешке, даже не спросив кто я такой, а теперь их повелительница добьёт меня - безоружного, полумёртвого от побоев и голода,...Королева с лицом, исполненным достоинства, оказалось любительницей кровавых шуток...Кони приближались, их отделяло от меня всего несколько десятков шагов....поймав взгляд всадницы, нёсшейся впереди кавалькады, я бросил ей свой, вложив в него всю ненависть, на которую был способен, уж чему-чему, а науке ненависти меня жизнь научила... Королева не отвела глаз, а ещё пристальнее стала смотреть на меня... даже брови вверх взметнулись…что, не ждала от меня такого? Так вот получи!!!... странно, а почему у неё на левой руке сидит ястреб? Птицами меня что-ли травить будут? Вот люди, ещё хуже тевтонцев, просто звери... кони всё ближе и ближе...скоро смерть...надо собрать все силы, чтоб не побежать, чтоб достойно умереть перед этой ведьмой с красивым лицом и невинным до жути взглядом...всё, сейчас.... конники разделились, огибая меня, и пронеслись мимо, присвистывая и пришпоривая своих коней ... первой меня миновала женщина с короной на голове, напоследаже оглянулась, как и я, чтоб ещё раз заглянуть в мои глаза, наполненные удивлением, сменяющим гнев...
Дева Мария, да ведь они просто выехали на соколиную охоту! и совсем не собирались убивать меня, даже внимания не обратили...какой же я олух! у меня даже не осталось сил поблагодарить Всевышнего, я просто свалился на молодую весеннюю траву, как подкошенный, в глазах поплыло...». Внизу Сергей приписал: «В комнате ночь. Я вижу женщину в дверном проеме, нагую и прекрасную в своей наготе, я вижу струящиеся книзу руки, нежный и крутой абрис бедер, незащищенность ямки у ягодиц, горло сжимается от нежности и любви. Она наклоняется, касается меня кончиками своей груди, я сливаюсь с ней и падаю с обрыва, но не круто, а медленно и сладко, как в снах детства, мы летим и
падаем вниз, это остро и стучит сердце, и хрипнет голос, и я погружаюсь в
тебя, и падение наше медленно баюкает и качает нас, мы летим, прорезая
телами серые клочья ночи, летим... Только сны, где я вижу Вас, спасают меня от видений прошлого».
… «Посмотри, королева. Он гарцует перед трибунами на коне, он бросает в твою ложу розу, он преклоняет перед тобой колено. Он ТВОЙ. Но отчего твое сердце не знает покоя. Отчего сомнения отравляют разум. Отчего в молчании чудится тайна. Отчего холодеют руки. Ты сама знаешь ответ. Это уже случилось с тобой однажды. Когда исчезли слова. Когда замерло сердце и замерзла душа», - я не успела дописать последней фразы, как вдруг услышала незнакомый голос, который произносил в ритме старинного заговора странные слова:
Полусон-полуявь
Поусвет-полутьма
Полуправда-полуложь
Полумеч-полунож
Полуклятва-полустон
Выходите, дети тьмы,
Будет время жатвы



Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо
аналогий с авторами.

…Я оглянулась. В комнате было пусто. У меня явно «ехала крыша». И в этот момент раздался звонок на мобильный телефон. Звонил Сергей. Голос у него был какой-то странный:
- Простите, если я отнимаю у Вас время, Лара. Но тут происходят какие-то необычные вещи, которым нет объяснения. Пытался сегодня несколько раз выйти в Интернет, а на экране возникает надпись из нескольких строчек, похожих на стихи. Я посмотрел на экраны соседних компьютеров, за которыми сидели ребята из нашей группы – у них все было нормально. И только у меня эта дурацкая надпись…
Я похолодела, но постаралась не выдать своего волнения:
- И что же это были за строчки?
- Я их записал, сейчас прочту:
Полусон-полуявь
Полусвет-полутьма
Полуправда-полуложь
Полумеч-полунож
Полуклятва-полустон
Выходите, дети тьмы,
Будет время жатвы.
«Ну все, доигрались», - обреченно подумала я.
- Как вы думаете, что это такое? – спросил Сергей, выдержав длинную паузу между чтением и своим вопросом. Мне показалось, что он хочет угадать, какое впечатление произведет на меня этот текст, но я себя не выдала и спокойно ответила:
- Думаю, что нечистая сила, но вот кто ее вызвал, а главное – зачем?
- Ой, Лара, вы лучше так не шутите. Дело в том, что я когда-то увлекался такими вещами – рисовал пентаграммы, читал книги по магии, но вовремя остановился, понял, насколько это небезопасно.
…Мне почему-то не хотелось развивать эту тему дальше. Каким-то внутренним чутьем я ощущала, что здесь что-то не так.
- Скажите, а вы по-прежнему интересуетесь НЛП? – осторожно спросила я.
- Читаю кое-что на эту тему, - сделав паузу, ответил Сергей. – Есть интересные вещи.
- А гипнозом вы никогда не увлекались?
- Увлекался. Иногда даже использовал элементы гипноза, когда занимался солдатами, у которых были обострения ПТС. Вам ведь не надо объяснять, что такое пост-травматический синдром? Так вот иногда гипноз помогал выводить таких ребят из критических состояний.
- А дистанционно вы тоже умеете работать – внушать мысли на расстоянии?
- За кого же вы меня держите, Лара, - засмеялся Сергей, но смех его был каким-то неестественным.
…Вечером я поехала к знакомому экстрассенсу и рассказала ему всю эту историю.
- Я не вижу, чтобы тот, о ком вы говорите, вас программировал, - заявил он. – Но вот что определенно есть: вы находитесь с этим человеком в очень сильном резонансе.
- Что это значит? – спросила я.
- Это может означать что угодно, - развел он руками, - например, то, что вы уже встречались с ним в прошлых жизнях, или являетесь половинками одного целого. Для более точного утверждения я должен видеть не только вас, но и его.
- Увы, это невозможно.
- Ну тогда я бессилен добавить к сказанному что-либо еще. Вы только не пугайтесь, если между вами начнут происходить странные и необъяснимые вещи: общие воспоминания о том, чего не было, одинаковые мысли и тому подобное – все это проявления резонанса, в котором вы находитесь. Я вижу, что ваши поля резонируют очень мощно, почти на пределе.
- Что значит на пределе? – спросила я, стараясь не выдать своего беспокойства.
- За «пределом» начинается материализация – мысли приобретают форму, причем, вполне осязаемую. То, что сегодня кажется видениями, может стать реальностью. Вы знаете, в каждом из нас хранится информация о прошлых жизнях. Но всякий раз, когда ребенок рождается, ему «ставят» фильтры, отгораживающие сознание человека от информации, которая может разрушить его психику. Вы владеете не более, чем двумя-тремя процентами своего мозга, все остальное от вас закрыто. Фильтры можно снять сильнодействующими наркотиками. Или – войдя в мощный резонанс с человеком, который в прошлых жизнях вызывал у вас очень сильные эмоции.
…Я возвращалась домой, испытывая некое замешательство: «Общие воспоминания? Одинаковые мысли? Одни и те же ритмические строчки? Те же самые видения? Ну и ну…»



Она молчала уже целую неделю, словно обдумывая какое-то важное решение, а я продолжал ей писать. Я забрасывал ее своими письмами, в которых изливал свою нежность к ней и свою печаль по поводу ее молчания. Потом я придумал такой сюжетный ход, который вряд ли мог оставить ее равнодушной: «Я ждал этой минуты. Понимал, что рано или поздно должен наступить момент и все изменится. Что это? Откуда в нас это скрытое чувство опасности, которое сжимает сердце предчувствием чего-то необъяснимого, неведомого именно в самые счастливые минуты жизни? Даже в те моменты, когда мы сливались в одно целое и между нами не было даже доли микрона, я всё равно чувствовал напряжение, затаившееся в глубине моей души. Сначала пробовал списывать это на войну. Так и в самом деле бывает, что ты, уже давно обретя мир и покой, всё равно просыпаешься по ночам в холодном поту, растревоженный образами прошлого, приходящими во снах. Но война уходила всё дальше и дальше. Твоя любовь, твоя нежность вылечили мою душу, залатали в ней эту тяжёлую рану и однажды настал день, когда я смог обернуться назад без страха. Тогда почему, почему даже сейчас, снова и снова пробивается в сознание что-то непонятное, заставляющее тебя быть осторожным. Чего ты боишься, почему угрюмеешь? Ты построил этот мир. Ты живешь в своём доме с садом, ты выходишь каждое утро на веранду и любуешься деревьями, отмеченными печатью ранней осени. Потом к тебе подходит Она и ласково обнимает сзади за плечи. А ты уже не вздрагиваешь от неожиданности, ты привык к этой нежности, которая окружает тебя постоянно. Ты счастлив. Ты счастлив так, как не мог даже и мечтать, но на душе твоей не спокойно. Манит ли тебя тёплая ночь, ждёт ли тебя продолжение твоего пути - новая дорога? Мне нужно поговорить с Тобой, нужно рассказать Тебе обо всём.Не знаю ещё, что будет впереди, кроме одного: ты уже не останешься здесь дожидаться меня, мы пойдём вместе по этой дороге…
- Будущее? Ты говоришь мне о будущем. Но без настоящего будущего не будет. Ты подумал о детях, о наших землях? О людях? О приграничье? Ты Король, а я твоя Королева, но мы принадлежим не только Богу и друг другу. Вокруг нас есть люди, которые присягали мне, а потом нам – когда ты стал Королем. Они верят нам. Что будет с ними? Ты молчишь. Я не понимаю что происходит. Почему ты молчишь? Это что-то новое для меня. Неужели любовь умеет молчать?
- Нет. Она не молчит. Молчу я. Что-то зовёт меня за горизонт. Меня снова тянет сесть в седло и взять меч. Любимая, я и не подозревал, что мне когда-либо снова захочется взять в руки оружие и пуститься в путь.
- Ты уже достаточно воевал. неужели тебе снова хочется видеть чужую смерть? зачем? Ну скажи мне, любимый, зачем тебе это? ради чего? у нас есть всё, неужели тебе тесно в этом мире?
- Я не могу обманывать тебя, поэтому и молчу. У меня нет ответов на твои вопросы. Пойми,меня тянет за горизонт. Это то, что я чувствую. Это моя правда.
- Значит...значит ты снова уходишь в поход? но это же безумие. Гроб Господень....но ведь ты уже столько лет отдал этой земле, зачем тебе туда снова?
- Знаешь. Ведь выжил я только благодаря тебе. Ради того, чтобы вернуться назад, вернуться в башню, где ты ждала меня. Не отводи глаза. Я знаю о чём ты думаешь. Поверь мне, на этот раз тебе не придётся снова браться за кинжал, чтобы вернуть меня к Свету. Просто я уверен, что есть связь между нами и Святой землёй. Может быть, спустя тысячи лет мы встретимся с тобой там снова и всё будет совершенно по-другому. Ты веришь мне?
…Рано-рано утром, когда солнце ещё не осветило небо на востоке, я проснулся. Проснулся в тёплой уютной неге нашей постели. Меня всегда накрывала волна нежности, когда я смотрел на тебя спящую, но никогда ещё я не чувствовал её так остро, как в эти минуты. Моя Королева, сильная и красивая, как молодая львица, спит, как ребёнок, уютно свернувшись клубочком, прижавшись ко мне. Я подумал о том, что вот сейчас я уйду, а она проснётся одна и обнаружит, что меня рядом нет. Сердце защемило от боли. «Девочка моя, прости меня, девочка моя любимая, - прошептал я и поцеловал прядь твоих волос. - прости меня , маленькая, - осторожно, чтобы не разбудить, я накрыл тебя одеялом и поднялся с нашего ложа. Умывшись холодной водой, расчесал подаренным тобой гребнем волосы и начал быстро одеваться. Давно уже мне не приходилось надевать одежду странника. После коронации синий бархат сопровождал меня даже в походах, и я не мог уже даже представить, что когда-либо сменю королевское одеяние на неброский наряд тамплиера. Небеса Милосердные, сколько же лет прошло с тех пор, когда я в последний раз заворачивался в этот плащ. Странно, но моя старая одежда была такой же просторной и удобной, как много лет назад и я чувствовал себя в ней так, как будто снял её только вчера вечером, а сегодня привычно надел. Я застегнул застёжку плаща и придерживая перевязь с мечом, чтоб не брякнула и не разбудила тебя, подошёл к нашей постели. Ты так красива, Женщина моя, Королева моя, моя Нежная, моя Кареглазая, моя Единственная...Жена моя. Я знаю, наша разлука будет долгой, но я обязательно вернусь. Никогда ещё я не был так уверен в этом».
…Мой расчет оказался верным – на это мое письмо она сразу отозвалась: «Сначала был яркий свет в глаза, потом серебристая мгла. Ее вытягивало из тела по касательной - как будто кто-то невидимый осторожно вынимал самую ее душу из пелен. Потом все убыстрилось. Она парила уже вверху, едва различая очертания своего тела, покойно лежащего внизу. Где-то по бокам уже пролетали облака. слышался не то легкий перезвон, не то тихое пение ангелов. И никого не было рядом. Никто не удержал, не спас. Подушка еще была влажна от кудрей короля, но сам он был уже далеко, держа путь в делекую Палестину. Его конь вдруг встрепенулся, пробудив Короля от полудремы. Любимый мой вздрогнул, посмотрел на небо и увидел там легкий мой след, летящий и уже неземной».
…Нет, не таким я видел продолжение этого сюжета, который мы не то сочиняли вместе, не то вспоминали картины своих прошлых жизней. Я спустился ночью в пустой компьютерный класс и быстро застучал по клавишам: «Город встречал победителей. Дин-дон, дин-дон - звенели колокола, развевались праздничные флаги...восторженно кричала толпа. Через главные ворота в Город входил Король в окружении девяти Хранителей в чёрных доспехах и синих плащах. Люди бросали букеты полевых цветов под ноги коням, люди ликовали... и никто их них не мог понять, почему лицо человека, которого они пришли приветствовать, так угрюмо, почему он не улыбается в ответ, почему опустил голову и прячет лицо под капюшоном плаща, почему его Хранители закрыли лица забралами шлемов.
Дин-дон, дин-дон.....
Путь до королевского двора к был усыпан лепестками роз...
Дин-дон, Дин-дон....Придворные надели свои лучшие наряды, чтобы приветствовать покорителей Иерусалима, Освободителей Гроба Господня. Король не тронул ни крестьян, ни гвардии, в поход он отправился в окружении нескольких десятков добровольцев и вечной девятки Хранителей.
По слухам уже было известно, что из той девятки, которая много лет назад отправилась в Палестину с Королём, уцелело только двое рыцарей. Сегодня они въезжали в Столицу вместе со своим Королём.
После того, как конники миновали ворота, Король спешился, и повелел, чтобы сняли и принесли ему флаги с башен, защищавших главные ворота.
Толпа одобрительно загудела.
За многолетнию историю королевства такую честь дворянину оказывали только дважды.
Первый раз - больше ста лет назад, когда один из рыцарей отбил маленького наследника у убийц, подосланных заговорщиками. Он убил семерых из десяти нападавших, был изрублен сам, но так и не подпустил наемников к двери, за которой спали кормилица и младенец. Умирающего рыцаря
завернули в синее королевское знамя с золотой короной посередине, сам Король подсадил его на коня, и под уздцы провёл скакуна, на котором сидел израненный спаситель наследника, через весь Город.
И вот сейчас, двух Хранителей, склонивших головы, и прижавших правую ладонь к сердцу, накрыли королевскими знамёнами, и крепкие руки Короля взяли их коней под уздцы.
Пеший Король, с растрёпанной гривой полуседых седых волос, увенчанной серебряным обручем с тремя синими камнями, ведущий коней двух своих Хранителей - это было странное, грозное зрелище. Люди, отвыкшие от походов и войн, стихли, глядя на эту странную процессию. За ними шла небольшая колонна из семи гвардейцев и семи мальчишек. Каждый мальчишка нёс перед собой штандарт со знаком Ордена Хранителей Королевских Привилегий, и под каждым штандартом шёл гвардеец, несущий перед собой чёрный шлем с сине-золотым плюмажем, шлем Хранителя.
Так Король поминал своих погибших товарищей.
Следом ехала семёрка Хранителей Короля, дальше, под развёрнутым боевым знаменем Королевства, которое в своё время было специально приготовлено для того, чтобы под ним отряд,
отправляющийся в поход, вошёл в Иерусалим, двигались ещё девятнадцать гвардейцев -
несли шлемы остальных погибших в походе земляков. И только за своими погибшими товарищами въезжали в город немногие оставшиеся в живых участники похода в белых, с красными крестами тамплиерских плащах. Восемь шеренг по четыре всадника. Они тоже, как и их спутники, шедшие впереди, не улыбались и не подмигивали девушкам, а молча, склонив головы, понукали своих скакунов.
Горожане, образовавшие живой коридор на пути шествия, почтительно склоняли головы, поминая погибших земляков и воздавая честь своему Королю и его немногочисленной дружине крестоносцев.
Отдав почести своим Хранителям и погибшим товарищам, Король сел на коня и неторопливо поехал к дворцу. Вот тогда он в первый раз улыбнулся людям и торжествующе поднял над головой кожанный мешочек с землёй, собранной у подножия Храмовой Горы.
Да, это был Король. Синеглазый, худой, с глубокими волевыми складками у кончиков губ. Длинные волосы с белыми лебедиными перьями седых прядей в светло-русых локонах, cхваченных серебрянным обручем короны. Коротко подстриженная курчавая борода.
В длинной тамплиерской накидке поверх брони и таком же плаще с красным крестом, он медленно поднимался по мраморым ступеням дворца навстречу своей жене, ждавшей его, по древнему обычаю, без короны, у входа во дворец в окружении первых красавиц Королевства и гвардейских капитанов, старший из которых держал в руках синюю с золотом подушечку – на ней лежал венец Королевы. Когда-то, несколько веков назад, венценосная супруга не дождалась своего мужа из дальнего похода и умерла, оставив после себя завещание, что когда Король вернётся с победой, ничто не должно его опечалить и испортить торжественный день возвращения домой. По приказу той, что уже отошла в мир иной, были собраны самые красивые девушки Королевства – они встречали его из похода. Старший капитан гвардии держал в руках корону усопшей Королевы, которой возвращающийся повелитель должен был увенчать голову понравившейся ему девушки. В память о той Королеве, которая, умирая, позаботилась о своём муже, презрев смерть, каждая следующая Королева встречала мужа, возвращающегося из похода с непокрытой головой в окружении самых красивых девушек, любую из которых Король мог в одно мгновение сделать венценосной супругой....За долгую историю Королевства ни разу, кроме того дня, когда вернувшийся муж не застал свою любимую среди живых, корона не передавалась другой. Снова и снова торжествовали любовь и верность, и венец ложился на голову той, которая провожала своего мужа на войну...
…Когда я преодолел последнюю ступеньку, очутившись на паперти, все мужчины преклонили колено, а женщины, в том числе и Королева, опустились на оба колена и склонили головы. Остались стоять только знаменосцы, склонившие боевые флаги прошлых побед. Не знаю, что тогда случилось со мной. По обычаю, я должен был обойти всех девушек, но у меня защипало в глазах, когда я увидел твою склонённую голову. Я закусил губу и, стараясь ступать как можно медленнее, подошёл к Тебе. У меня сжалось сердце, когда я увидел, как много серебра появилось в твоих локонах, как подрагивают от волнения твои хрупкие плечи. Моя Женщина, моя Королева, моя Любовь...Я опустился перед тобой на колени, осторожно взял твоё лицо в ладони. Твои глаза были влажны от слез – как тогда, когда ты провожала меня в поход. Не помня себя, я целовал эти глаза, чувствуя губами солёную горечь слёз, и чувствовал, что уже больше не могу сдерживать себя. Я обняв тебя одной рукой, прижав к себе - худенькую, трепещущую, и протянул вторую руку за короной. Тут же подбежал старшина гвардейцев. Ни на секунду не отрываясь от тебя, я нащупал протянутое им холодное серебро венца, и сжав его, встал с колен, помогая тебе подняться. Ты снова склонила голову. И вот тогда, под крики людей, перерастающие в торжествующий рёв, я увенчал тебя короной. Капитаны гвардии, выстроившись по бокам ковра, ведущего во дворец, обнажили мечи и я пронес тебя, мою Королеву, через эти ворота из сверкающей стали, на руках во дворец».




…Мне приснился странный сон...Ударили по струнам невидимые смычки. Казалось, сам воздух был пронизан электричеством. Его плотность становилась такой невозможной, что...последствия трудно было предсказать...Я спросила у Света: «а что, если?» Все потемнело, и сразу я даже не поняла, что это падение в бездну. Сначала были светлые сполохи, но они становились все реже, а потом густой чернильный мрак
поглотил все. Поглотил нас. Вот такой был ответ.



Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо
аналогий с авторами.

…Сегодня Лара в телефонном разговоре совершенно невинной фразой: «Оттого, что в израильской армии служат женщины, это делает армию более человечной и гуманной», подняла из моей памяти такие пласты, что хотелось лезть на стенку.
Женщина - она была для нас словно заветный кусок хлеба для умирающего от голода. Женщина - мысли о ней дурманили наши молодые головы и горячили молодые сильные тела. Женщина - желанная награда для любого солдата. Женщина - с ней напрямую был связан смысл нашего существования, к ней стремились все наши самые сокровенные мысли и тайные желания. Женщина - она приходила к нам во снах, распаляя до такой степени, что пробуждаясь, хотелось застрелиться от горькой досады, что всё происходящее несколько мгновений назад была всего лишь иллюзией. Мы жадно ловили желанный образ в усталых лицах медсестёр и военврачих, которые уже давно были разобраны и переделены между старшими офицерами. Сколько я накопил тепла и страстной нежности под грязным кителем, ползая на брюхе по снегу и грязи. Несмотря на то, что душа опалена войной и опустошена, где-то, в самых отдалённых её уголках прячется огромная сила, и ее мощь увеличивается с каждым днём, с каждым часом, с каждой пулей, летящей в твою сторону, с каждой такой долгой секундой нашей короткой солдатской жизни. Как она утомляет, эта чёртова сила, как она разрушает тело и душу, ища выхода, пугая своей мощной энергией...иногда на тебя накатывает жуткая злоба и ты готов перегрызть глотку даже самому близкому товарищу, с которым сегодня делишь последнюю сигарету, и ты, боясь самого себя, признаёшься ему в этом и просишь приглядывать за тобой. Как часто приходилось мне видеть, как дерутся в кровь закадычные друзья из-за пустяка: места в столовой или очереди в наряд. Женщина, где же ты, моя Женщина, моля желанная награда за год, проведенный в аду? Я так хочу тебя, мне так нужна твоя ласка...
Я вспомнил диалог, который проходил у меня в части с замполитом.
- Если вы думаете, что удивили меня, Олег Алексеевич, то поспешу вас разочаровать, - сказал я тогда ему. - Ещё до того момента, когда увольнения запретили, меня и вас предупреждали, что пусть солдатики лучше пьянствуют и покуривают потихоньку, чем…
- Предупреждали-не предупреждали, что толку, - прервал меня он. – Теперь давай думать, как эту кашу расхлёбывать будем, - он швырнул тетрадку с солдатскими откровениями на стол и потянулся за сигаретой. Я, хоть и сам курящий, терпеть не могу, когда в штабе накурено и пошёл открывать форточку.
- Ох, Серёга, чувствую я, трахнут нас с тобой на пару так, что и перьев не останется. Могут вообще из армии вышибить, - сказал замполит. - Вытащат из какого-нибудь Забайкалья очередного вечного капитана и посадят на моё место. Ты-то молодой, а у меня до пенсии ещё восемь лет. И все из-за этой истории.
…История была действительно «с бретельками», - как говорил один из командиров нашего батальона: солдатами разведроты было совершено два изнасилования. Причём оба раза пострадали не женщины, а девочки, учащиеся в 6 и 7 классах местной школы посёлка, где стояла дивизия. Всё началось с того, что после возвращения из очередной командировки на Северный Кавказ и последующей раздачи орденов произошло несколько серьёзных стычек между гарнизонными патрулями и бойцами нашей дивизии. «Мы там кровь проливали, а эти тыловые крысы...» - и понеслось. Мы пытались говорить с солдатами, убеждать, угрожать - не помогало. Закончилось всё тем, что на Балтийском вокзале двое в «краповых беретах» сломали руку патрульному курсанту и до полусмерти избили майора, начальника гарнизонного патруля, который позволил себе невиннудю по сути фразу: «Распустились там, в своей Чечне». Комдива вызвали в штаб округа и намылили шею. Через пару дней провинившихся солдат отправили в следственный изолятор, а по дивизии вышел приказ запретить на два месяца все увольнения, солдат за ворота части не выпускать, пусть посидят, подумают. А через два месяца, между прочим, предстояла очередная «командировка» на Кавказ. Солдатня взбунтовалась, но приказы не обсуждаются. Первое изнасилование было совершено в шесть вечера, когда на улицах было полно людей. В кустах, около продовольственного магазина, всего в ста метрах от КПП двое солдат надругались над 12-летним ребёнком, пока её мать стояла в очереди. Девочка даже закричать не успела, зато мы все слышали как голосила её мать, бросаясь на солдат, охраняющих ворота. Вызвали милицию, ОМОН, оцепили часть, в казармы бросились кинологи, чтоб по свежим следам найти преступников. Но в ротах в это время уже разбирали оружие - сдавать «своих» легавым никто не собирался. Что могли сделать два десятка омоновцев против целой дивизии особого назначения? Собак из казарм вывели, но оцепление не сняли. Замполит бегал по расположению батальона и бил морды дежурному и остальному наряду за то, что открыли оружейную комнату. Людей удалось успокоить, и милиция всё же прошла в казармы, но искать было уже поздно. Для любого гражданского человека, на первый взгляд, вся солдатня на одно лицо… а собачки… любой боец нашей дивизии знает как сбивать их со следа...так что у собачек тоже не вышло. Пробовали допрашивать, а в ответ: «не знаю», «не видел», «не помню», «не обратил внимания».
Местные, однако, запомнили и объявили дивизии бойкот: спирт не продавать, хлеба и курева тоже. Вот тогда, уже в отместку, солдаты снова изнасиловали девочку, на этот раз около местной школы. Насильников нашли, они оказались разведчиками нашего батальона, причём, один из них имел медаль «3а Отвагу». Параллельно со следствием назначили служебное расследование, естественно, с нас спросили в первую очередь. Комбата, замполита, военного психолога, то есть меня, а так же комроты, комвзвода и провинившихся вызвали к командиру дивизии. Он даже не орал, а просто приказал до конца дня предоставить ему подробный рапорт о случившемся. После этого мы с замполитом заперлись в штабе, чтобы обдумать эту ситуацию.
- Что с парнями-то будет, лейтенант? - спросил майор, затягиваясь сигаретой, - Я ведь за обоих был готов поручиться, мы с ними такое прошли…золотые ребята были, сколько жизней спасли. Я на кого угодно мог подумать, только не на них. И ведь в первый раз тоже, наверняка, «спецы» замешаны, голову даю на отсечение, а у них почти у каждого по ордену, трое «Герои России», это что же делается, Серёжа, ты у нас умный, скажи?
- А вы сами не знаете, товарищ майор? Горят люди, горят, как спички. Я сам скоро гавкать начну от такой жизни. Сложно в таких обстоятельствах нести службу и оставаться человеком. Рапорт составить – не проблема, но девочкам этим детства уже не вернуть.
- А я вот даже рапорта писать не могу. Моя вина, не досмотрел.
- При чем здесь вы? Не вы этих парней в армию призвали, и войну эту начали не вы. Давайте лучше подумаем как помочь семьям девочек.
Майор вдруг резко встал из-за стола, подошёл ко мне вплотную, на меня пахнуло дешёвым одеколоном, смешанными запахом курева и кофе. Замполит посмотрел мне в глаза и внятно тихо проговорил:
- Я не просто так себя виню, не просто так. Сядь, Сережа, сядь, родной. Давай, давай, садись, - он опустил меня на кожаный диван, спёртый солдатиками из заброшенного местного клуба, и присел рядом, - Помнишь, Сережа, как мы снайперш ловили? Помнишь, я ещё тогда второй группой разведчиков командовал, когда мы на них охотились?
Я оторопело поглядел на замполита:
- Помню, конечно.- Олег Алексеевич снова посмотрел на меня странным взглядом и продолжил:
-Так мы её тогда того.
- Что того? – не понял я. - Это же война. Ну убили вы её тогда, но это же бой.
Я прекрасно помнил как разведчики приволокли документы и оружие девушки-снайперши, которую убили во время перестрелки.
- Да погоди ты, - перебил меня замполит и махнул рукой, - какой там бой. Мы ее тепленькой взяли, без выстрелов вообще, она даже пискнуть не успела.- Замполит поморщился и посмотрел в сторону, - Ну, понятно, обыскали, деньги нашли, документы и записную книжку с восемнадцатью палочками, а против каждой палочки - сумма в долларах, оружие при ней, доказательства налицо. Я её тут же кончить хотел, а ребята, которые со мной были, просят, мол, товарищ майор, ей всё равно умирать, отдай её нам пока. И я…- замполит замолчал, а потом снова посмотрел на меня - Серёга, ведь тогда со мной эти ребята были, понимаешь, те самые пацаны и я им разрешил тогда, понимаешь, на моей это совести то, что они сейчас. Здесь дальше, в записях этого солдата, есть как они эту деваху мучили.
Я поднялся, подошёл к столу майора, взял рукопись начал читать: «Мне плевать кто ты такая и хочешь ли ты меня, я возьму тебя сам, я вырву из тебя всё, чего мне хочется. Если нужно, то зубами разорву твою плоть, твою грудь», - нет, читать это было невозможно. Мне приходилось видеть и слышать множество историй о солдатских судах над снайпершами, и, если честно, эта была такая же чудовищная, но совершенно банальная для тех условий, в которых мы находились, история. Мы все понимали, что рано или поздно ужас увиденного мальчишками на этой войне выплеснется на улицы мирных городов, но никто не ожидал, что это произойдет так скоро и так страшно.
…В эту ночь мне не спалось. Мне так хотелось закрыться от ужаса прошлого. Только Она могла вытащить меня из этой бездны. Я схватил пачку сигарет и спустился в компьютерный класс. Письмо писал в полной прострации. Отправил, как всегда, не перечитывая. Себе я писал эти слова, или ей – не имело значения. Мне важно было выплеснуть эту боль из себя: «Ты нужна мне...ты сама прекрасно понимаешь, кем ты стала для меня. Зачем рассказывать тебе о своих мечтах, когда ты и есть их воплощениею...ты ...любая, лишь бы это была ты. Не умеешь молится - не молись, не веришь - не делай вид, что веришь, не хочешь - не обманывай себя, откажись. Но если ты веришь, если хочешь, если мечтаешь, если любишь? Да какая мне разница кто и что скажет, если я люблю тебя, если ты сейчас самое главное в моей жизни, не хочу быть благоразумным, не хочу жить по принципу "а что будет дальше". Я человек, который любит Самую Прекрасную женщину на свете. Ну и что, что мы познакомились через Интернет, ну и что с того, что между нами разница в возрасте, ведь мы из одного мира, нам повезло родиться в одном времени. Это тебя я вижу в своих снах и к тебе так стремлюсь, изнывая от нежности, которая переполняет меня. Что ещё может быть? Ты думаешь, размышляешь, анализируешь, сомневаешься, ты не уверена...а, может быть, ты просто не можешь поверить что это всё с тобой и про тебя, что ты и есть та самая Золушка, Королева, Маргарита, а я твой принц, твой король, твой Мастер? Ты нужна мне, я люблю тебя, я хочу тебя, я схожу с ума от того, что ты рядом и далеко одновременно. Слишком долго ждал, слишком сильно надеялся, но ведь не зря же я надеялся, чёрт возьми, ведь ты существуешь на самом деле, не придуманная мной, а такая, какая есть. Будь со мной. Я способен сделать тебя счастливой. Неужели ты не понимаешь, что ТАКОЕ предлагают только один раз?».
…Она ответила мне сдержанно, проигнорировав пылкость полученного послания и решив проинтервьюировать меня еще раз, только уже от имени Софи:
«Я бы хотела знать о вас больше, и не только о вашем армейском периоде жизни. О вашем детстве, например. Кто вам по духу ближе - отец или мать? Есть ли у вас авторитеты - кроме книжных? Страдаете ли вы от собственного самолюбия? Легко ли обижаетесь? Умеете ли прощать? Не чувствуете ли собственного превосходства над другими? Не испытываете ли презрения к другим за их глупость и слабость? Не мешают ли ваши виртуальные чувства вашей реальной жизни? Ответ на этот вопрос мне действительно важен. Мне хочется, чтобы у вас все было хорошо. Конечно, вы можете не отвечать на мои вопросы - ваше право. С уважением, Софи».
«Нежная моя собеседница, ну как же я смогу описать вам себя? – начал я свое письмо к Ней, - ведь как не описывай, всё равно Ваше представление обо мне не станет более адекватным. Да и что мне про себя рассказывать? Воспитывали меня в обыкновенной советской семье. Родители - актеры, постоянно были на гастролях и репетициях. Так что воспитывали меня «всем миром»: бабушки, дедушки, друзья отца и матери, улица и офицерский ремень по мягкому месту. Ребёнком я был самым невыдающимся. Родителей позорил, звёзд с неба не хватал... просто жил. А повлиял на меня больше всего мой дедушка – отец мамы. Он прошел всю войну, был в разведке, в общем, настоящий мужик…Из-за него, кстати, я потом и в армию пошел, хотя мог бы этого и не делать, поскольку был уже дипломированным психологом. В противовес отцу я вырос худым, узкоплечим, невоинственным и с достаточно мягким характером, так что родители сначала окрестили меня «шлимазлом», а потом стали звать еще и «Арамисом». Учился я плохо, единственное, что меня увлекало – это книги. Читал все подряд – от Гомера до Сэлинджера…», - я оторвался на мгновение от клавиватуры, обдумывая ответ на ее следующий вопрос, и тут на меня совсем некстати накатили самые яркие воспоминания о детстве – они, как ни странно, были связаны с женщиной, хотя мне и было в ту пору всего пять лет. Я вдруг вспомнил, как в детском садике разглядывал свою нянечку. Она сидела в самом углу столовой , за высоким белым столом к нам лицом, наблюдая как мы поедаем манную кашу и выпиваем компот. Юбки она не носила. Халат у неё был очень коротким. И только толщина её ляжек мешала мне открыть ей тайну. Здоровенные ляжки нашей нянечки тёрлись друг о друга и мне ни как не удавалось разгадать главную женскую загадку, так волновавшую моё детское воображение.
Каждый раз я ждал того момента, когда она раздвинет ноги чуть шире. На всякий случай, чтобы не пропустить волнующий момент, я постоянно пялился под стол, за которым сидела нянечка, поедая свою еду не глядя и заляпывая едой свои рубашечки и футболочки.
А нянечка, которую звали тётя Лена, не подозревая о моей детской подлости, лениво ковыряла ложкой ту же самую кашу, которой кормили нас, время от времени оглашая столовую своим зычным голосом: - Коломицын, ты куда смотришь? Ну куда ты постоянно пялишься, горе ты моё? Смотри в тарелку!
Я стыдливо отрывал глаза от ляжек тёти Лены, но через считанные секунды зов моего детского пятилетнего либидо снова отвлекал меня от каши, и я опять вперивал свой взгляд в загадочное междуножье нашей няни.
«Маленький засранец, - шептала моя совесть, - а ну прекрати сейчас же! Как тебе не стыдно подглядывать за тётей Леной?! А ну, перестнь!» Но я не реагировал на гневный зов моего СуперЭго и продолжал, стыдясь и смущаясь изо всех сил, упиваться первым в своей жизни эротическим зрелищем.
«Маленькая скотина, вот мама узнает, – снова гневно бормотала совесть. – и папа сломает ремень о твою жопу».
Но моей детской порядочности всё никак не хватало на то, чтобы сдержать торжество низменных инстинктов.
…Я нормальный мужик, и мне хотелось любви. Той, которая спаивает людей раз и навсегда. Мне хотелось множества ночей, шуршания простыней, нежного шёпота, встреч и разлук. Я находил чудесным моменты, когда ты входишь в чужую жизнь, и кто-то другой точно так же входит в твою. Всё то, что стало для тебя давным-давно привычкой, для другого человека в диковинку и ты начинаешь казаться сам себе интересным и необычным в совершенно заурядном кругу рутины, которая ещё несколько дней назад была для тебя чем-то гнетущим.
Как это заманчиво обмануться в чужих объятиях, забыться в водовороте новых ощущений, убежать от реальности, попросту закрыв глаза. А потом приходит неторопливой, но неотвратимой поступью разочарование и ты понимаешь, что обмануть себя всё так же невозможно, как и раньше. И снова возвращается тоска по звенящему, как струна, чувству, что эта ночь твоя, и снова ты ищешь свой сладкий наркотик в запахе чужих духов, в чужом тепле.
И снова обманываешься, проливая на кого-то свою нерастраченную нежность, срывая с себя не только одежду, но и маски, под которыми прячешь себя от окружающего мира. Но наступает утро , и ты видишь рядом ЧУЖУЮ женщину, ЧУЖУЮ, которая тебе не нужна. Любовь - это вовсе не то, когда тебе «просто хочется», любовь - это не когда чьи-то влажные глаза манят тебя к себе, когда они говорят тебе «да» в момент первого поцелуя. Любовь – это не та страсть, сжигающая все нутро, когда рушится стена между мужчиной и женщиной и всё то, что всего несколько секунд было так желанно, но казалось невозможным, вдруг сбывается. Любовь – это то, что приходит и остается. Я искал любовь всюду, мне нестерпимо хотелось любви. Не знаю, каким шестым чувством я понял, что наконец-то встретил Ее – ту самую, единственную, которая остается ТВОЕЙ и только ТВОЕЙ навсегда. И мне совсем не мешала та возрастная пропасть, которая лежала между нами. Она мешала Ей, хотя она, как и я, уже понимала, что я – ее половинка. И проблема была только в этом – в ее страхе довериться любви, которая на нее обрушилась.
Я вспомнил, как она приезжала брать у меня интервью год назад. Женщина, которую столько лет я искал по всему миру, сама пришла на встречу со мной. Проводив ее и фотокоррепондента, я лежал на своей кровати в пустой комнате, не раздеваясь, опустив жалюзи на окнах, чтобы выпустить полумрак из потаённых уголков своего жилища. Я не хотел ничего анализировать, я просто прокручивал в памяти эпизод за эпизодом наше первое свидание, именно так я все это воспринимал, хотя отдавал себе отчет в том, что может быть она приехала просто из любопытства – посмотреть на того, кто пишет ей такие пылкие письма.
Это сложно объяснить, но меня поймёт любой мужчина, когда я скажу, что Она была Чиста и Непорочна, хотя и прожила большую женскую жизнь. От неё веяло такой женственностью, теплом и неразгаданной тайной, что я готов был отдать ей всю свою любовь – всю, до донышка. Мне хотелось смеяться и плакать от счастья. У неё были тёмные волосы, но вместе с той страстной жгучестью, которая так отличает брюнеток, чувствовалась в ней такая глубокая, такая сильная нежность, что хотелось взять Её на руки и долго баюкать, как ребёнка, целовать Её излучающие мягкий свет карие глаза.
Долго, до самых сумерек я лежал в темноте, отдаваясь сладостным воспоминаниям, потом, поднявшись, достал из шкафа меч, обмотал его чехлом, чтобы не бросался в глаза, и вышел из дома. Развалины прибрежного замка встретили меня молчанием. Я вскарабкался на останки стен и обнажил меч. Ещё до того, как полированная сталь клинка покинула ножны, я вдруг не только понял, но и почувствовал всем сердцем, что теперь всё, что бы я ни делал, о чём бы не думал - всё это уже не принадлежит мне одному, это наше, одно на двоих...я уже не один, о милосердные Небеса, я нашёл её, я видел Её, я случайно коснулся ее руки, когда подавал ей чашку с кофе!
Клинок с лёгким свистом рассёк густую темноту, словно отделив меня от жизни, которая была До, и чётко обозначив начало тому, что только начиналось...



…Меня разбудил телефонный звонок. Я сняла трубку и, выплывая из сна, с трудом произнесла: «Алло!». Ответом мне было молчание. При свете ночника, который я обычно оставляю в коридоре, я прошла на кухню, чтобы попить воды. Возвращаясь обратно в спальню мимо зеркала, висящего в коридоре и отразившего меня, каким-то шестым чувством вдруг поняла: что-то не так. Я повернулась к зеркалу и застыла в ужасе: из сумрачного в свете ночника стекла на меня смотрела женщина, одетая в синее бархатное платье со стоячим белым воротником. Лицо ее мне показалось знакомым. Я шевельнула рукой – женщина повторила мое движение. «Да это же я!» - наконец, дошло до меня. Только почему в бархатном платье? Ведь на мне сейчас ночная сорочка. Я посмотрела на свои руки, чтобы убедиться, что на них нет никаких длинных рукавов. Руки были голыми. Я перевела взгляд на зеркало и увидела свое обычное отражение. «Ну вот оно, началось. Материализация, о которой предупреждал экстрасенс, - подумала я. – Еще один такой прорыв, и я останусь заикой на всю жизнь. Интересно, какое отражение увидит этой ночью Сергей, если встанет попить воды?»



Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо
аналогий с авторами.

…Не знаю, что на меня нашло, но мне отчаянно захотелось позвонить Ей, невзирая на то, что была уже глубокая ночь. Только услышать ее голос, и все. «Алло», - произнесла Она с усилием сонным голосом, и в тот же момент я проклял себя за этот звонок, за то, что разбудил ее. Надо было дождаться утра, вот болван! Потом я до утра ворочался на своей узкой койке, но так не смог заснуть. Я пошел в душ, ополоснулся. Подошел к умывальнику, чтобы подровнять бороду. Достав из шкафчика бритву, взглянул на себя в зеркало. На меня глянуло лицо. Усталое лицо с опухшими скулами. Перебинтованная голова. В промежутках между марлевыми полосками виднеются короткие волосы солдатской стрижки. Подбородок и щеки тщательно выскоблены. Плечи обтянуты солдатским тельником, с бурыми пятнами запёкшейся крови на груди.
- Вот козлы, – произнес я, открывая кран с холодной водой. Смочив руки, начал прикладывать их к скулам и вискам. – Надо же, чтобы такое случилось со мной за день до дембеля. За спиной мелькнула тень Андрея Яковлева – парня из моего взвода. Он положил мне руку на плечо и тоже заглянул в зеркало.
- Да-а-а-а. Вот, *Санта Мариа!*, суки, а? В последний день....гниды черножопые.
Я промолчал.
Андрей хлопнул меня по плечу: - Ладно, Серёга, пошли молодых посмотрим. Прикинь, они всю ночь не спали после вчерашнего. Перетрухали. Это у нас ночь последняя, а у них-то первая. Пойдём.
- Да что мне на них смотреть? – устало сказал я. – Что я салаг не видел?
- А «камки» поменять? – обычно «деды» снимали с молодых солдат форму, меняя ее на старую перед отправкой последних в «командировку».
- Да у меня есть. Я ещё в клинике с одним курсом поменялся.
- Ну не скажи, у них тростники, почти как у НАТО.
- Да ебал я твоё НАТО. Мне бы берцы вот хорошие.
- Да. – Андрюха помотал головой. - С этим проблема. Ладно, что ты всё пялишься? Главное, что живой, пойдём. А бабам - им главное, чтобы не рожа, а сам знаешь что.
Ранило меня в последний день перед отправкой домой. Контузия была лёгкая, не страшная, но мне здорово покалечило лоб, голова жутко гудела и подергивалась. Ладно, заживёт.
Я вышел из туалетной комнаты и пошёл переодеваться. Андрюха уже втюхивал двум молодым свою старую форму. Командир роты сменщиков о чём-то негромко разговаривал со своими сержантами. Увидев меня, на секунду замолк. Все обернулись.
По улицам слона водили. Блин. Я опустил глову и прошёл мимо.
Надо одеваться. Скоро придёт машина, и мы поедем домой... домой...ой*, даже не верится.
Второй раз я взглянул на себя в зеркало уже в казарме батальона, нарядившись в парадную форму. Вроде, ничего. Берцы сверкают, как у кота яйца. Аксельбант, значки, медали - всё, как у человека. Опухоль уже меньше. А с повязкой на башке еще придется походить. Я матернулся сквозь зубы, натягивая на бинты берет и снова глянул на себя. Ничего, почти Рембо, только вот рожа туповата. Глаза с нехорошим прищуром, усталые, злые. Ну это ничего, всё-таки из армии возвращаюсь, а не с дискотек. Надо бы университетский значок снять, а то не поймут.
Я козырнул своему отражению в зеркале и, хмыкнув , вышел из бытовки. Около моей кровати стоял полупустой сидор, в котором лежали письма, книга, которую я спёр в «ленинской комнате», чтобы читать в поезде, тетрадка с адресами сослуживцев и немного еды.
Молодой солдат, босиком, в камуфляжных штанах, закатанных по колено и в синей майке, драющий расположение нашего взвода, увидев меня, бросил тряпку и застыл , распрямившись. Видно, «деды» его уже это самое. Мда-а.
Я пошарил в кармане. Где-то были две шоколадные конфеты, которыми меня сегодня угостили пацаны из роты обеспечения. А. Вот они. Я вынул конфеты и всучил их «молодому».
- Спасибо, това........
- Да ладно тебе, я уже гражданский. Господин, а не товарищ. Понял?
- Извините.
- Сколько ты здесь?
- Три дня.
- А-а-а-. Значит в карантине?
- Так точно.
- Ладно, пехота, пошёл я. Дай «пять».
Я пожал руку молодому, взял свой сидор и пошёл по взлётке к выходу из казармы.
- Эй, «кусок», ты чё там, слабанул?
Я обернулся. Со стороны «ленинской комнаты» к новичку приближался Толька Смекалов со штык–ножом на ремне. Ему еще две недели ждать дембеля. Поставили в наряд по роте. Опять, наверно, залетел где-нибудь. А я–то думаю, что молодой так тянется. Это его Смекалыч службе учит. Толька был рыжий. В каждой части есть такой. У нас это был Смекалов. Старшину однажды на поц* послал, два цинка патронов на спирт обменял. За глаза его все звали «Дрищ».
Я помню, как однажды один из новичков так и обратился к нему в столовой , - «Товарищ Дрищ, разрешите обратиться».
Вся столовая, в том числе и офицеры, ржали до упада.
Толька был невыскокий с богатырскими плечами. Добрый деревенский парняга. Главным его достоинством и недостатком было то, что он не умел злиться.
Вот и тогда, в столовой, он тогда наорал на новичка, пригрозив, что убьёт его на хер, что он - чудовище (от этого ругательства в столовке был новый взрыв хохота), а рожа у Смекалыча то идело расплывалась в улыбке. В конце концов он беззлобно дал «салаге» пинка и под общий гогот сел на своё место обедать.
Толька увидел меня: - Серега! А ты чё тут?
- Я уже почти не тут, Толя. Ухожу домой.
- Какой домой? Ты чё, серьёзно? – Смекалыч оглядел меня с ног до головы – ты чё это парадку надел?
- Потому что ухожу я Толя, ты что не въезжаешь?
- Серёжа, как же так. - Смекалыч поднял на меня взгляд. - Ты чё, вот так сейчас возмешь и уйдёшь отсюда?
- Уйду. Ты мне адрес оставил?
- Оставил.
Смекалыч подошёл ко мне и мы обнялись.
- Вот…, – он вздохнул – вот и ты уходшь. *Санта Мариа!*, когда же я –то пойду? Настоебало тут всё.
- Скоро, Толя, скоро. Сам знаешь.
Смекалыч махнул рукой:
- Ладно, пойдём, я тебя провожу.
Мы подошли к выходу из казармы. Дневальный на фишке вытянулся и отдал честь.
Смекалов зыркнул на «молодого», молча пожал мне руку, и не оглядываясь, дембельской шаркающей походкой пошёл назад, в «ленинскую комнату».
Я вздохнул, ещё раз оглянулся на казарму, подмигнул дневальному, и, брякнув медалями и аксельбантом, вышел, пинком ноги открыв себе дверь роты.
Пересекая плац, я снова оглянулся на окна ротной казармы. Из распахнутого настежь окна «ленинской комнаты» торчала рыжая голова.
Не знаю почему, но мне захотелось плакать.
Я шёл по Питеру, вдыхая запах плавящегося асфальта и пыли.
Я шёл домой, опустив голову, чтобы ни кто не видел, как мне хреново в этот день, которого я так долго ждал.
Когда я спускался по эскалатору, скользя взглядом по поднимающимся наверх людским лицам, то почувствовал как сдавливает виски и в затылок ударяет тупая боль.
Я опустил взгляд. Быстро сбежал с эскалатора и присел на мраморной скамье у платформы. Посидел, помассировал голову, как учили в Университете. Помогло.
Подошёл поезд. Я зашёл в вагон и встав около дверей, с надписью «не прислоняться», по студенческой привычке стал разглядывать людей.
Какая красивая девушка сидит на противоположной стороне вагона.
Да, красивая. Загорелая, в лёгком платье и на шоколадных от загара ножках – красивые белые босоножки с высоким каблучком. Я посмотрел на наманикюренные пальцы её ног, выглядывающие из-под ремешков босоножек и шмыгнул носом. Потом поднял взгляд на её лицо. Может быть посмотрит. Нет. Хера с два. Сидит с каменной миной. Я отвернулся от неё и стал разглядывать другую сторону вагона. «Два якоря» - это курсанты военно–морского училища: парни пялились на медали. Вот бы на меня эта девушка так посмотрела.
А голова болела всё сильнее. Надо бы присесть. Но у меня старая привычка стоять в вагоне метро. Я дождался остановки, и выйдя, доковылял до перонной скамьи . Уу-у-у-фф-ф. *Санта Мариа!*. Надо было всё-таки в клинику лечь, или хотя бы взять лекарство.
Я стянул с гловы берет, засунул его под погон и снова начал мять виски.
Меня кто-то похлопал по плечу.
Я поднял глову. Около меня стоял гарнизонный патруль. Морской офицер и двое курсантов-«Сапогов».
Я рывком встал...*Санта Мариа!*. Берет ещё под погоном. Аксельбант не по форме. Залёт. Сейчас заберут в комендатуру.
- Товарищ ... - я покосился на погоны моряка, расстёгивая клапан кармана с военым билетом... Просветы на погонах красные и петлицы медицинские - ...подполковник...
- Отставить! Сядь.. – офицер положил мне руку на плечо и силой опустил на скамью. – Домой едешь?
- Так точно.
- Контузия?
- Так точно.
- Как себя чувствуешь?
- Нормально.
- Нормально? Я вижу, как нормально, – усмехнулся начальник патруля. Курсанты, стоящие около нас, тоже заулыбались.
Офицер торопливо пошарил в кармане и достал небольшую коробочку из картона.
- У тебя вода есть, боец?
- Есть.
- Доставай.
Я открыл сидор и достал флягу с компотом. Офицер открыл коробочку и высыпал себе на ладонь несколько кругленьких таблеток.
- Бери две, запивай.
Я выпил, даже не спрашивая, что это такое. Подполковник достал записную книжку....у меня ёкнуло сердце. Всё же заберёт. Запишет и заберёт. Но он не стал ничего записывать. Выдернул из неё страницу, ловко соорудил из неё кулёк, и высыпал туда четверть коробочки.
- Держи. На три дня хватит. Успеешь до дома добраться?
- Успею.
- Обязательно сходи на приём к врачу. Пусть рентген сделают. Водку пока не пей, только хуже будет. Ты же сам медик – подполковник взял меня за воротник кителя, на котором тоже были медицинские петлички, – должен понимать.
- Спасибо, товарищ подполковник, – я выдернул берет из-под погона и, нахлобучивая его на голову, попытался встать.
- Расслабься, – офицер остановил меня, снова усадив на скамью - Посиди ещё минут 15, пока таблетка работать не начнёт, потом можешь ехать, понял?
- Так точно.
Начальник патруля встал и, не оглядываясь, пошёл к эскалатору, «сапоги» поспешили за ним, обступая его с двух сторон.
Таблетка и вправду помогла. Я отсидел четверть часа , пропуская поезда, и , почувствовав, что боль отошла, снова зашёл в вагон.
На этот раз я повернулся спиной к людям, сидящим в вагоне, и встал лицом к дверям.
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция.........
На перроне я увидел загорелую девушку в лёгком платье, в белых босоножках. Вокруг ней шли люди, а она ни куда не шла. Она стояла и смотрела на меня. В одной руке держала сумочку,а второй смущённо держалась за подбородок. Ровно мгновение наши взгляды не разделяло ни что. Потом с шумом захлопнулись двери и поезд поехал. Еще несколько секунд, пока поезд разгонялся, мы смотрели друг другу в глаза сквозь надпись «не прислоняться», а потом поезд нырнул в тоннель и я потерял её из виду.
На вокзале, в очереди в воинскую кассу, снова заболела голова. Я зашёл в туалет и начал полоскать рожу холодной водой. Не помогало. Тогда я принял таблетку запил её прямо из-под крана. *Санта Мариа!*. С такой болью таблеток мне и на полдороги не хватит. Самое хреновое, что даже и не выпить, я уже пробовал намедни. Голова просто раскалывается.
Что испытывает солдат, возвращающийся после ранения домой? Всё, что у тебя осталось - это похмелье, волчья тоска и злоба. В поезд я зашёл, держась за голову, мечтая о бутылке пива. Сил идти в вагон-ресторан не было, поэтому я завалился на свою полку и попытался заснуть, что, как ни странно получилось. Во сне я видел родителей, командира взвода, который шепеляво матерился перед строем. Потом я проснулся. Долго лежал на животе, прижавшись щекой к липкому дерматину полки плацкартного вагона, глядя на
пролетающие внизу российские пейзажи. Сон пропал. Лежать сутки на полке я всё равно не смогу, нужно спускаться вниз.
Моими попутчиками оказались двое здоровых бандитского вида дядек-вахтовиков, которые ехали в Сибирь. «Ну-ка погоди, солдат, - один из мужиков вытащил из-под стола сумку и выудил оттуда пластиковую полуторалитровую бутыль. - Наливай, солдат». И понеслась... Мужики сходили на какой-то станции, я вышел проводить их на перрон, обменялись рукопожатиями, обнялись и разошлись. Поскольку хмель ещё не выветрился, а время до отправления ещё оставалось, я решил подышать свежим воздухом, усевшись на ступеньках тамбура.
- Извините, можно пройти в вагон? – на меня смотрели серые глаза. Женщина была светловолосая, коротко стриженая. В руках два огромных баула. Вместе с проводником мы втащили в тамбур багаж новой пассажирки, я вызвался дотащить баулы до места. Она рассмеялась таким чудесным смехом, обнажив влажный жемчуг прекрасных зубов, и благодарно кивнула головой. Окакзывается, у нее было место в одном купе со мной. Женщина снова рассмеялась. Небеса милосердные, ну и смех же у неё. Словно гусли серебряные. Я представился. Она тоже: «Гала». – «Простите, Гала, а как вас по батюшке?» И опять смех: «Не надо по батюшке, я ещё молодая...правда?» - ее серые глаза заискрились. Я смотрел на ее полные губы, высокую грудь и чувствовал, как у меня разливается тепло в низу живота. Уже глубокой ночью, когда весь вагон спал, я предложил моей сероглазой попутчице выйти в тамбур подышать. Как обожгла она меня своими серыми глазами, как положила свою ладонь в мою протянутую ей руку, как шли мы, осторожно ступая в узком проходе спящего вагона, чтобы не потревожить сонное царство.
Тамбур встретил нас приятной прохладой и оглушительным грохотом колёс. Я завёлся так, что мне казалось, что удары моего сердца перекрывают этот шум. Гала подошла к зарешёченому оконному проёму вагонной двери, повернулась ко мне спиной и замолчала. Я не помню, что сказал ей тогда. Помню её ответ: «Оставь, Серёжа, я уже не маленькая, хорошо понимаю что делаю». Вот тогда я подошёл к ней сзади и крепко обнял её, сжал её мягкие женственные плечи своими сильными, натренированными солдатскими руками, развернул к себе, провёл ладонями по лицу, по груди, и продолжая глядеть в глаза,с силой впился в ее губы, прокусив их до крови. И она не вскрикнула от боли, не отшатнулась от меня, а только ещё крепче прижалась ко мне. Все мои тайные страсти, все мои самые сокровенные желания приняла Гала в ту ночь. Всю мою злость, все мои обиды, бессонные тоскливые ночи без ласки, горе солдатское приняла на себя тогда эта сероглазая кудесница, впитала в себя, своими жадными нежными губами, растворив меня в своей ласке и шепча: «Бедненький мой, раненый мой, подранок…». На исходе ночи мы вернулись в вагон на свои места. Я заснул почти сразу, едва коснулся головой подушки. Спал я крепко, а когда открыл глаза, то увидел, что Галы в купе уже нет – видимо, сошла на какой-то станции. Я пошел в туалет умыться. Открыл кран и посмотрел на себя в зеркало. Я увидел чистый лоб с едва заметным шрамом, который больше походил на морщину, чем на шрам. Увидел длинные вьющиеся волосы до плеч. Аккуратно подстриженную бороду. Спокойный взгляд. Я положил бритвенный прибор в шкаф, и, закрывая зеркальную дверцу, снова мельком взглянул на своё отражение, боясь, что опять увижу русского солдата с перебинтованной головой, впалыми щеками ,тяжёлым, мутным и усталым взглядом. Но на меня глянула самодовольная круглая физиономия. Я улыбнулся, и пошёл одевать белую субботнюю рубашку. Над Иерусалимом вставало солнце. Начиналась суббота.
Бессонная ночь все же дала о себе знать. После обеда я отключился. Я так и не понял, что это было – сон или видение наяву. Я лежал в тесном темном гробу, в могиле, но видел все, что происходит снаружи и слышал каждый звук. Ее шаги я узнал сразу. Софи, Лара, Маргарита, Королева, она была все та же – моя, только очень печальная. Молча положила на мою могилу два цветка – белую и красную розу и присела на низкую скамеечку, притулившуюся к ограде. Она по-прежнему молчала, но я слышал ее мысли, я отвечал ей, но слова мои куда-то проваливались – она не слышала меня.
«Почему ты перестал говорить со мной? Я по-прежнему вижу тебя во снах, но ты молчишь, все время молчишь. Я так скучаю по твоему голосу, любимый. Ответь мне. Скажи хоть слово…» - обращалась она ко мне мысленно, устремив взгляд на мраморную плиту.
«…Этого не может быть, Любимая. Я говорю с тобой, говорю постоянно. Ты хочешь
слышать мой голос, но почему ты его не слышишь? Неужели те слова, которые я посылаю
тебе, наполняя их любовью, не пробивают толщу тишины, которая встала между нами
невидимой стеной?»
«Любимый, мне так не хватает твоих рук, их ласковых прикосновений. Я истосковалась по волшебству твоих ладоней, мне нужны твои объятия, твои крепкие объятия, в которых я чувствую себя такой защищённой, такой любимой, такой желанной. Почему ты не поднимаешь меня на руки,
почему больше не кладешь себе на плечо мою голову?»
«...Моя Королева, девочка моя любимая. Я не прикасаться к тебе. Каждую
секунду, каждое мгновение мои губы желают только одного - ласкать твою нежнейшую кожу,
мои руки постоянно ищут тебя, чтобы прикоснуться хоть на мгновение. Меня переполняет любовь, я так хочу слиться с тобой, грудь к груди, живот к животу, душа к душе...»
«Ты так часто дарил мне цветы, мужчина мой. Розы. Они всегда напоняли наш дом чудесной энергетикой. Я не помню встречи, когда бы ты приходил без цветов. Десятки, сотни...тысячи роз , уже срезанные, убитые ножим садовника, продолжали жить, впитывая в свои распускающиеся бутоны силу любви, которая неделями спасала их от увядания. Мой дом пуст – в нем нет теперь цветов».
«…Любимая, розы - это символ нашей первой встречи. Помнишь, как я прятал за спиной букет? Одиннадцать красных роз с моей нежностью к тебе, спрятанной в глубине нежных бутонов, ознаменовали наше первое прикосновение друг к другу. Ты сама похожа на эти цветы. Может быть именно потому я всегда дарил тебе розы? Эти прекрасные, женственные цветы всегда напоминали мне тебя.....только так уж получилось, что нынче не я, а ты приносишь мне цветы. Я всегда дарил тебе нечётное число, а ты несёшь мне два цветка - белую и красную розы. Так уж получилось, что я не могу больше прикоснуться к тебе, не могу ни обнять, ни поцеловать тебя. Моя душа растворилась во Вселенной, навсегда покинув тело. Осталась одна любовь. Только я верю, девочка моя любимая… я верю в то, что рано или поздно ты снова услышишь слова, которые я не перестаю повторять, почувствуешь силу и нежность моих рук, и я снова смогу подарить тебе цветы, снова чётное количество роз в букете. И ты верь, моя любимая. Я совсем рядом, я не оставил тебя, я по-прежнему люблю тебя одну».
…Я очнулся только под вечер. Жутко ныли виски, голова раскалывалась. Протянул руку за мобильником, чтобы взглянуть, который час, и вдруг ощутил острую боль. «Черт, что это такое?» Наощупь, по стенке, я добрался до выключателя. Свет полоснул по глазам. И тут я увидел на прикроватной тумбочке две розы – красную и белую. Шип от одной из них все еще торчал в моей руке, я выдернул его, и на его месте тут же выступила капелька крови.

Шели Шрайман, Шай Головичер



P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо
аналогий с авторами.

Глава двадцатая

…Ко мне приехала погостить на неделю подруга из Канады, чему я была страшно рада. Ленка была полной моей противоположностю, что только укрепляло наш союз. Я витала в облаках - она возвращала меня на землю. Вот и сейчас, выслушав мою «виртуальную» историю и прочитав несколько писем от Сергея, она посмотрела на меня как на душевнобольную:
- Ларка, ты что, спятила? Воспринимать эти сопли всерьез? Ну, обчитался мальчик книжек, захотелось поиграть в романтику. Но ты-то! Разрушать свою жизнь из-за незрелых сексуальных фантазий какого-то недоросля?
- Недоросля? – возмутилась я, - а ты почитай вот это, - и я подсунула ей распечатку отрывков Сергея о чеченской войне.
Перевернув последнюю страничку, Ленка молча потерла переносицу:
- Даже не знаю, что сказать…Он, конечно, талантливый мальчик, но что-то в нем не так. Эти заочные признания, эта экзальтированность, сопли, вопли. Может, его там, в Чечне, в голову ранило? Крыша поехала?
- В голову, похоже, да, ранило, - вспомнила я, - даже шрам на лбу остался.
- Ну вот! Вот! – торжествующе воскликнула Ленка и вскочила с дивана. – Так я и знала! – она сочувствующе посмотрела на меня, - и тебе ЭТО надо, Ларка? Тебе, нормальной бабе. Ну зачем тебе этот Сережа, когда вокруг полно нормальных мужиков? Допустим, тебе надоел муж. Понимаю – он у тебя жуткий зануда, терпеть его не могу. Понимаю – перестал удовлетворять любовник. Ну так вперед! Покоряй новые вершины.
…Железная логика подруги пробила в моем бедном сознании серьезную брешь. За целую неделю, пока она у меня гостила, я ни разу не подошла к компьютеру, к которому раньше летела птицей. Мы развлекались с Ленкой по полной программе, ходили на море, сидели в кафешках, кайфуя от пристальных взглядов уроженцев страны. А потом Ленка уехала, в моей жизни образовался пробел и мне ужасно захотелось заглянуть в электронную почту: интересно, что там? Но…вот она, телепатия! Я не успела набрать пароль, как раздался звонок. Вынимая мобильник из сумочки, я уже знала, что это Сергей.
- Простите, Лара, я вас не отвлек от дел? – вежливо спросил он.
- Да вроде, нет, - ответила я.
- У меня проблема. Софи перестала отвечать на мои письма. Вы не в курсе – она куда-то уехала?
- Уезжала, да, но, кажется, уже вернулась.
- Когда? – осторожно поинтересовался Сергей.
- Должна была вернуться сегодня.
- Ну тогда буду ждать ее письма, - повеселевшим голосом сказал он. Мне вдруг захотелось поймать тремп на его звонке и спросить про ранение, но я боялась себя выдать – ведь он писал об этом Софи! «Нормальные герои всегда идут в обход». Я начала издалека. Спросила про армию. Потом, смеясь, завернула насчет того, что бедные солдатики служат, а невесты их ждут, но, к сожалению, не всегда дожидаются.
- А у меня никакой невесты не было, - неожиданно серьезно ответил он и свернул разговор, сославшись на неотложные дела.



Я знал, о чем она хотела спросить на самом деле. Потому что с некоторого времени чувствовал ее настолько, что начал считывать обрывки ее мыслей. И НЛП тут было ни при чем. Мы были одним целым – я уже не сомневался в этом. «Нет, моя девочка, крыша у меня не поехала, и контузия здесь ни при чем. Так что будь спокойна. Я на самом деле тебя люблю, хотя эта игра в кошки-мышки, похоже, начинает меня раздражать. Уже целый год прошел – а мы с тобой все еще по разные стороны экрана…».
Я не мог рассказать ей, пока она пряталась от меня под маской Софи, что происходило со мной до того, как она ответила на мое первое письмо. И почему я так отчайнно хотел любви, почему буквально на грани помешательства мечтал о том дне, когда встречу женщину, которую полюблю по-настоящему. Уж слишком много гадости было в моей жизни до того, как я нашел Ее.
Я искренне верил, что Светка будет мной гордиться. Не только Светка, но ещё и Милка. Обе
будут меня жалеть и ругать вслух, а в глубинах души, конечно, гордиться. Вот, мол, какой у меня муж (любовник) - герой, чтоб он кашей перловой подавился в своей дурацкой армии. И Светка, и Милка моих надежд не оправдали. Милка вышла замуж и даже на свадьбу меня пригласила, рыбка*! А что касается Светки, то здесь сукой был уже я. Не любил я её и вёл себя совершенно недостойно. Всё шло как-то вкривь и вкось. Женщина, которую, как мне тогда казалось, я любил, вышла замуж, я остался с нелюбимой, которой здорово покалечил душу и отнял целый год жизни. С другой стороны, и остался жив, и ну их, этих женщин.
Со Светкой мы увиделись последний раз уже перед самым «дембелем». Она простила меня,
забыв все мои выкрутасы, приехала ко мне, к своему мужчине, а я, идиот, сказал ей, что не
люблю, проводил до метро и всё. Потом ещё написал ей зачем-то несколько дурацких писем, один раз позвонил, но по её голосу понял, что мы уже чужие навсегда.
С Милкой всё было гораздо сложнее. К ней я был здорово привязан. А я у неё был такой странной любовью. С Милкой мы после моего дембеля поехали к матери ее мужа в Брянск («друг детства, он мне почти как брат», - так она меня представила) и трахались, когда та уходила на работу. А сам муж в это время поджидал свою благоверную в Германии, где уже полгода работал по контракту. Милку я то любил, то ненавидел, больше, наверное, все же ненавидел, а она меня терпела и жалела, хотя тоже делала мелкие пакости. рыбка*. От наших любовных игр в Брянске мне запомнилось только то, как я лупцевал ее ремнем по заднице (она заводилась от мазохистких игр, которые я терпеть не мог, и все время просила меня привязать ее к кровати и отходить ремнем). А у меня после той истории в поезде с Галой появились кондиломы, которые, судя по всему, вместе с Милкой поехали в Германию к ее мужу. Так что теперь уже я рыбка*. Учитывая то, что это был не первый раз, когда Милка возила от меня своему мужу венерические букеты, мне было, конечно, неудобно. Очень неудобно. Тем более, Сашу я знал. Мне, бл*дь*, перед всеми было неудобно: перед Светкой, Милкой, ее мужем и его матерью, а главное - перед самим собой. ***! Я на хрен никому не нужен, меня все жалеют и терпят, а мне неудобно. А ещё мне признаются в любви и приглашают на свою свадьбу. Я ем чужую жрачку, трахаюсь в чужой спальне, на чужой кровати в чужом городе. Охуеть можно.
Так вот, с Милкой мы потихоньку трахались, дата отлёта приближалась, мне надо было
посадить её на самолёт и возвращаться домой. Я хорошо запомнил, как Милка поднималась на эскалаторе к залу отлёта, пройдя первичный контроль и таможню. Я смотрел ей вслед, мне было жалко себя, немного её и Сашку, который ни в чём не виноват и вообще, во всей этой истории он был единственным нормальным человеком, не то что мы - уроды.
Потом я пошел к другу Саши, с которым меня познакомила перед отлетом Милка – Пете. У него был новорожденный сын и симпатичная жена. После холодной красивой Светки и суки Милки с ее закидонами мне хотелось чего-то простого, такого круглого, бабьего, тёплого, нежного. Петина жена Лена как раз ассоциировалась у меня с этими желаниями. Своих симпатий я не скрывал, Петя это чувствовал и жутко ревновал. Правильно, я бы тоже на его месте ревновал. Хотя, если разобраться, было бы к кому: стриженая башка, шрамище во весь лоб, глаза наглые. Тот еще соперник. У Пети с Леной все было как у людей, и я им жутко завидовал. В тот вечер я напился и облевал им туалет.
На следующий день я уезжал в Питер. До свидания, Брянск, Милка и все остальные и идите вы все в жопу, я здесь совершенно чужой. Потрахал чужую жену, позавидовал чужому счастью, облевал чужой туалет, пора строить свое.
В Израиль я приехал совершенно сломанным – Чечней, пост-травматическим синдромом, своей бестолковой возней с бабами, собственной неприкаянностью и внутренним одиночеством. Одиночество было страшнее всего. Мне отчаянно, до ломоты в висках хотелось, чтобы и у меня был свой дом и своя женщина. Не та, чье имя с трудом вспоминаешь наутро. И не та, которая предлагает тебе любовь украдкой от мужа. Моя женщина. Та, о которой написано в Библии: «И прилепится муж к жене, и станут одной плотью…» Мне было все равно, как она выглядит и сколько ей лет – мое сердце сразу узнало ее, а оно никогда не ошибается.
В этот вечер я хотел написать ей, что я уже устал от той преграды, которую она воздвигает между нами уже целый год, но почему-то не решился. Я решил подождать еще, прежде, чем идти ва-банк и сел писать ей очередное письмо. Сегодня она предстала мне в образе актрисы:
«В общем, так, червонец мне, зелёненькая в коридоре, а потом всё зависит только от тебя, - швейцар хихикнул и спрятал в карман деньги. Около двери, ведущей в гримёрные толпились мужчины всевозможного возраста с цветами и корзинами фруктов. Все жаждали высказать своё почтение актрисе, ну что ж, сегодня вечером я был не одинок в своем восхищении ее игрой. Правда я был без цветов, фруктов и даже, шампанского, и вообще, цели у меня были сегодня совсем другие. Как и следовало ожидать, около твоей двери кипели нешуточные страсти: какой-то седой дядя с нашитыми на полуфрак орденами звучно шлёпал по щекам деревенского паренька, одетого в заношенный сюртук, видно чей-то слуга, посланный отдать цветы, кстати, и букет валялся в двух шагах… видно, второпях парнишка толкнул "высочество" в бок....несколько шикарно одетых молодых людей о чем-то спорили, то и дело викрикивая ругательства на ломаном французском...среди спин, обряженных в добротное сукно, мелькала военная форма...мне стало весело, отчаянно весело, но не стоило сейчас хохотать во всю глотку, и я, наклонив голову, проскользнул мимо "гусарского хаоса", устроенного ценителями театрального искусства дальше, прямо по коридору, будто и не существовало этих заветных дверей для меня.....направо, так… а сейчас вверх по лестните, вот он - чёрный ход, по которому ты выйдешь к экипажу, который отвезёт тебя домой, после того, как напор влиятельных поклонников ослабеет. Теперь осталось только ждать. Я присел на обитое красным бархатом кресло, стоящее у стены и снова отдался впечатлениям, которые подприла мне сегодня Актриса - Величайшая Актриса из всех, которые есть на земле, истинная и прекрасная, гениальная в своём умении играть....нет, не играть! понимать…чёрт возьми, да!!! понимать суть вещей, та, которую я так долго ждал, та, ради которой я все же не сжёг свои пьесы, казавшиеся смешными любому режиссёру и театральному критику. Вторая, женственная половинка души Мастера...мне казалось, что мы родились в один день, представляя собой единое целое, но Всевышний разделил нас на две половинки, обрекая на вечное скитание - до тех пор, пока мы снова не обретём друг друга.
Я долго сидел на тяжелом, обитом кожей диване в тёплом полумраке коридора, разглядывал чугунные узоры чаш тусклых светильников, развешенных далеко друг от друга, струившихся по стене долгой прерывистой цепочкой, едва-едва освещающих выкрашенную бежевой краской стену, выхватывая её у тьмы небольшими круговыми фрагментами, казалось, будто на саму темноту кто-то понавесил слабо мерцающие вехи , обозначив чёткую линию границы мужду нашим бытием и неведомым… снаружи доносились звуки улицы - цоканье экипажей, крики мальчишек, продававших театральные афиши, город плавно, словно огромный корабль, погружался в ночь. Сейчас она выйдет, прошло уже два часа с четвертью после того, как закончился спектакль, господа актёры и поклонники талантов разбрелись по домам, ресторанам и ночным клубам, дабы продолжить кутёж. В унисон моим мыслям в глубине коридора появилась женская фигурка и я различил звук торопливых шагов. Она приближалась ко мне быстро, почти стремительно, чуть опустив голову, о чём-то размышляя… безмерно длинный коридор моментально принял свои нормальные очертания и стал теперь непомерно коротким, или у нее просто такая быстрая походка...ещё несколько минут - и она поравняется со мной…я встал с кресла и почему-то пошёл ей навстречу, глухо топая по мягкой ковровой дорожке, мы чуть не столкнулись. Она подняла свои взгляд на меня и молча остановилась, прижав обоими руками к груди маленькую сумочку. Только сейчас я разглядел её вблизи: лёгкое драповое полупальто, длинная чёрная юбка, на сцене её волосы были распущены, а сейчас она собрала их в пучок на затылке и заколола элегантной бархатной шляпкой, чуть сдвинутой набок. Я подошёл к ней и заглянул в глаза. Они блестели карими спелыми черешнями в слабом подрагивающем свете. Она смотрела на меня без любопытства и испуга, чуть устало…почему я не увидел раньше, что у неё такие добрые глаза?
Сейчас она была сама собой, никого не играла, и мне было совершенно неведомо, была ли она замужем и есть ли у неё кто-то. Я знал только одно - это та, которую я ждал всю свою жизнь, ради которой создавал в своих пьесах лелеемый мною в мечтах образ желанной Женщины, любимой и любящей... Я нагнулся к ее рукам, теребившим бархат сумочки и прижался к ним губами... сумочка беззвучно упала на ковёр...ты стояла, не шевелясь, а я всё целовал и целовал длинные пальцы любимых рук...»
Наутро я получил ответ. Не такого ответа я ждал от нее, но тут она превзошла саму себя. Мою любимую словно подменили:
«Добрый вечер, Сергей! Вы написали великолепный эпизод. Все такое живое, подлинное. Получила большое удовольствие, читая его. А вот описать кульминацию вам по-прежнему слабо. "Провокация" - скажете вы, и будете неправы. Маленький вы еще. Маленький мальчик. Придет время - вас и ЭТОМУ научат. Иногда за вашей суровой прозой, обряженной в армейский камуфляж, нет-нет да и проглянут трогательные ушки из накрахмаленной марли, и вот уже вижу вас, маленького мальчика в заячьем костюмчике, сшитом мамой, и как вы кружитесь под елочкой на новогоднем утреннике - вместе с другими зайчатами (я на таких утренниках была снежинкой). Надеюсь, вас не обидит это сравнение - я совсем не вкладываю в него иронии, сарказма или оскорбительного смысла. Напротив: есть в вас что-то очень трогательное, детское, наивное. И это совсем неплохо. Душа у вас не огрубела, вот что я хотела сказать. Целую вас в макушку. С уважением к вашему несомненному таланту. Софи».
Так она со мной еще никогда не общалась в нашем виртуальном пространстве. Я был взбешен и, прежде, чем сесть к компьютеру, выкурил полпачки сигарет. «Ну что ж, милая, ты решила пойти в наступление? Получай!».
«Здорово! – быстро стучал я по клавишам. – Давно я так не смеялся. Софи, снимаю шляпу, вернее, заячьи ушки. Вы не только прекрасный литератор, но и великолепный психолог. Признаю, на самом деле, давно мне никто не говорил правды, все делали умные сострадательные рожи, и молчали в тряпочку, потихоньку раздражаясь...Вы же, напротив, превзошли все мои ожидания. Да, вы правы, не смотря на весь мой набор "штурм унд дрангов" я остался обыкновенным 23-летним мальчишкой, ещё не совсем повзрослевшим и немного чокнутым, что поделать. Но вы всё равно просто так мне бы это не сказали, чем-то я вас видно задел, или вы просто устали от общения со мной? Если да, то, пожалуйста, скажите мне это, не надо жертв и уколов, я прекрасно понимаю, что моё общество для Вас не самое желательное. Вы – Королева, я – паж. Сочетание, прямо скажем, странноватое. Тем более, что Вы понимаете - наше виртуальное общение меня не очень-то вдохновляет без реальных встреч, которые Вы себе позволить не можете. Связываться с мальчишкой нынче не актуально, тем более, в нашем израильском бомонде. Виноват, влюбился, как и подобает человеку в моём нежном возрасте. Но вы…Софи, моя волшебная собеседница, кто же Вы на самом деле? Извините, но я не перестаю проводить параллели между Вами и Ларой. У вас даже фразы одинаковые. Меня не покидает ощущение, что я попал в какую-то игру - настолько складно связываются некоторые концы... Очень хотелось бы задать Вам более конкретные вопросы, но не я здесь устанавливаю правила игры. Может быть, я не такой взрослый, как Вы, но люблю я Вас, простите, по-настоящему, поэтому если Вам это всё не нужно, прошу Вас, Софи, не мучайте меня. Не хочу зависеть от скачков Вашего настроения. Во мне говорит не обида. Я всего лишь думал, что Вам нужна моя любовь, тысячи извинений, если нарушил Ваш покой своим прошлогодним появлением в вашем почтовом ящике».
Я не рискнул отправить это письмо и сохранил в «черновиках», но оттого, что написал его, вдруг почувствовал облегчение и лег спать. Я знал, что наутро проснусь с легким сердцем, где снова будет царить она – чистая и непогрешимая. И я напишу ей другое письмо. В эту ночь я спал крепко и не видел снов. А наутро, еще окончательно не проснувшись, почувствовал прикоснования чьих-то рук, которые гладили мою грудь и опускались ниже - под одеяло. Я увидел над собой женское лицо. Узнал его. «Что за черт!» - меня подбросило как пружиной…

Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо аналогий с авторами.

Это была Милка. Разыскала меня спустя два года. Даже мужа с собой из Германии притащила под предлогом «повидаться с родственниками». Бедный Саша и не подозревал, что всю эту кутерьму с приездом в Израиль Милка затеяла только для того, чтобы снова оказаться со мной в постели. Адрес узнала от родителей – и вот, пожалуйста, ночью прилетела, а утром уже примчалась ко мне. «Я сказала Сашке, что прогуляюсь до моря и обратно, - торопливо частила Милка, стягивая с себя блузку и юбку. – Час у нас с тобой есть. Наша гостиница в 15 минутах ходьбы отсюда».
Все произошло настолько быстро и механически, что я спросонья даже не успел осознать происходящее. Милка застонала и привалилась к моему плечу. Запах был чужой, не мой. Или я успел его позабыть? Все было чужое. Я встал, обмотал бедра полотенцем и пошел в душ. Мне хотелось побыстрее смыть с себя этот запах уже чужой мне женщины. Кажется, она что-то почувствовала.
- Сережа, у тебя кто-то есть?
Я промолчал. Она вскочила с постели и теперь стояла передо мной, испытывающее глядя в глаза:
- Ты не рад меня видеть?
Ну да, конечно. Главный женский вопрос. Рад ли я её видеть. Ну что ж. На женский вопрос у нас есть мужской ответ. Я промолчал. Она усмехнулась и полезла в сумку за сигаретами. Знаем мы все эти фигли-мигли. Полезть за сигаретами, потянуть время, разрядить сиитуацию. Я молча следил за тем, как Милка закуривает.
- Хочешь? – спросила она, протягивая мне пачку.
- Спасибо, нет. Бросаю.
- Бросаешь? - Она поморщилась. - Бросаешь, значит. Бросаешь..., - она намеренно сделала паузу, подчеркивая, что в слове имеется двойной смысл.
Я спокойно выдержал её взгляд:
- Бросаю.
Она отбросила только что начатую сигарету и снова посмотрела мне в глаза:
- Я пришла сказать тебе, что ты ошибаешься. Это не твоё дело, не твоя жизнь. Ты делаешь неправильный выбор. Ради того, что было между нами, я сюда и приехала.
Мне стало понятно, что она преодолела это огромное расстояние только для того, чтобы предложить мне вернуться. А куда вернуться? Куда? К кому? Зачем? Вернуться на место любовника! Она будет жить со своим Сашкой в Германии, а ко мне прилетит, когда ей приспичит, потрахаться: питерский вариант, мы его уже проходили. Сашку она не может попросить отстегать ее в постели ремнем, это я всегда был без тормозов, а Сашка воспитан иначе.
Странное чувство возникает в мужчине, когда он понимает, что его используют. Что-то вроде отвращения и брезгливости.
Нам с Милкой в свое время пришлось пройти через очень многое. Но в это утро я отчетливо понял, что не люблю ее. Для меня все давно кончилось.
…Забегая на несколько месяцев вперед, скажу, что улетев домой, Милка начала бомбардировать мою электронную почту, адрес которой узнала опять-таки у моих родителей, своими письмами и без конца слала мне фотографии. Милка на фоне рейхстага. Милка кормит лебедей в городском парке. Милка на кухне, сияющей никелем. Один раз фотографий пришло так много, что долгожданное письмо от Софи безнадежно затерялось в электронных пустотах, поскольку мой ящик был перегружен – о чем мне сообщила администрация портала. И тут мое терпение лопнуло. Я написал Милке, не стесняясь в выражениях, чтобы не загромождала мою почту своим МУСОРОМ, что я не собираюсь отвечать на ее послания и выбрасываю их не читая. Может, это было не слишком любезно с моей стороны, но когда женщина слишком «достает» мужчину, он перестает видеть в ней женщину и начинает относиться к ней так, как она того заслуживает.



…Странно устроены мужчины. Они каким-то непостижимым образом чувствуют, когда женщина внутренне свободна от другого мужчины, даже если он и присутствует в ее жизни, и готова к флирту – даже если она не подает о том никаких видимых сигналов. Они все равно это чувствуют!
Отправив Сергею издевательское письмо, я была уверена, что писем больше не последует. От такого удара его нежная сентиментальная душа не оправится. И, правда, письма прекратились. Освободившись от пут навязанного мне виртуального романа, я почувствовала облегчение. Пустота не терпит самое себя: в моей жизни тут же стали появляться другие мужчины. Они шли стаями, словно улавливали какой-то неведомый сигнал. В моей жизни наступил смутный период: я выбирала себе очередного партнера. Однако, это было непросто. И не то, чтобы мужчины были не те. Скорее, я была не та. Меня не прельщала участь проходить еще раз этот незамысловатый путь «одиночества вдвоем». Лучше всех был, пожалуй, Ави, программист. С ним, в отличие от других, было комфортно даже в молчании. Он чувствовал другого человека, не вторгался на его частную территорию. Мы сошлись. И нам было в общем-то неплохо вместе, только я постоянно ловила себя на мысли, что в самые интимные моменты представляю на его месте Сережу и дважды даже чуть не назвала его Сережей. А тут как раз – после довольно долгого перерыва – пришло письмо от Сергея, и Ави тут же получил оставку.
« - Господин мой рыцарь, неужели вам не захочется познакомиться с кем-нибудь из моих служанок? - Хозяйка двора, разбитная женщина с седыми коротко стриженными волосами лукаво посмотрела мне в глаза и продолжила, - многие из моих девочек будут просто счастливы провести ночь с освободителем Гроба Господня.
Я улыбнулся:
- Спасибо,почтенная, я всего на день обогнал отряд ваших земляков, возвращающихся из Иерусалима, уж поверьте мне, завтра вашим девочкам сказочно повезёт. Их как раз, около дюжины.
- Господин рыцарь хочет дать моим девочкам отдохнуть? Или заботится о своих силах?
- Ты права как с первым, так и со вторым, любезная. Но есть ещё и третье.
- Почтенный рыцарь хранит верность своей даме?
Я промолчал.
За годы разлуки я чувствовал в себе серьёзные перемены, я был теперь сродни волку, который испытывает потребность разделить своё одиночество с самкой только один раз в год». – На сей раз никаких приписок не было. Ну что ж, я принимаю вызов и отвечу в том же – иносказательном – ключе:
«...Я устала греться у чужих костров, а тот, что согревал мою душу, уже едва теплится. Любимый мой готов в любую минуту обратить свой взор на другую. При этом неважно, какая она, красивая, или нет, и кому она принадлежит в данный момент - простому мужчине, или отважному рыцарю. Он великий сказочник - мой любимый, он придумает про нее сказку, он напишет ей эту сказку и отправит нарочным, или нашепчет темной ночью на ушко. И та, другая, очарованная тонкосплетением красивых фраз, как и я когда-то, раскроет ему свои объятья. Только в каждой из этих других он будет искать меня, всегда искать меня. Он сядет на коня, объедет много городов и стран, но где бы ни нашел он временное пристанище своей недолгой любви, он будет вспоминать тот костер, у которого мы грелись с ним долгую зиму. Он будет видеть в зеленых, голубых и синих глазах - карие глаза, ему будут чудиться другие губы, другой запах.
...Королева вздохнула, обмакнула перо в чернила, дописала последнюю страницу и отложила письмо. Вокруг нее кружился хоровод их нерожденных детей - они походили на ангелов, только без крылышек. Она взяла с каминной полки бокал вина, насыпала туда белого порошка из своего перстня, и отпила. Ее ждут чудесная страна, где она снова встретиться с Ним, только теперь все будет по-другому. По-другому...»
Сергей, судя по всему, принял вызов. А кроме того, продемонстрировал, что он не воспринял серьезно мое ироничное письмо, после которого в нашей переписке образовалась столь долгая пауза:
«Почему женщины думают, что в постели мужчина может им рассказать всё, что угодно и если они тебя уткнут носом в свою грудь, то ты сразу от всего отойдёшь, расплачешься, позовёшь маму и перестанешь быть букой, - писал он. - Казалось, что я был готов ко всему на свете, но только не к этому разговору, особенно сейчас, когда пришёл свет любви и в мой дом. Я не мог, просто не мог сейчас, лёжа в постели с любимой женщиной не то что говорить, даже вспоминать о прошлом. Это была закрытая для близких тема, это была та самая часть жизни, которую испивают горькой чашей все те, кому однажды пришлось увидеть пустые глазницы смерти. Это невозможно объяснить, это не передаётся словами. Можно прочитать сотни военных мемуаров, но, всё равно ничего не понять. Да и нечего мне было рассказывать, на душе остался слепок отрывистых картинок, слепленых в один расплывчатый страшный образ. Я даже не представлял толком, почему
ухало куда-то вниз сердце и бешенно пульсировал висок, когда в вечерних теленовостях появлялись знакомые пейзажи, на фоне которых хмурящие брови журналисты рассказывали о том,
как Россия восстанавливаем в Чечне конституционный порядок.
Я не мог отвернуться от тебя, не мог пошутить, я просто промолчал. Не потому, что не хотел говорить, просто мне было нечего сказать. По отрывистым эпизодам, даже хорошо и подробно рассказанным, всё равно ничего не понять, это надо почувствовать. Жалел ли я себя? Нет. Я хотел любить, хотел просто жить и радоваться...ты так красива, я так люблю тебя, зачем нам все эти разговоры про мое прошлое?
- Мне нечего сказать тебе, - как можно спокойнее произнес я и почувствовал, как влажнеют ладони.
- Хорошо, успокойся, - мягко ответила ты, - я не буду больше спрашивать». – В этом его письме тоже не было никакой приписки.



Допечатав последнюю фразу письма к Ней, я еще не подозревал, что открываю ящик Пандоры. Воспоминания «догнали» меня позже, ночью, и я готов был лезть от них на стену.
- Так...сейчас...не умирай только, подожди...сейчас.....не надо умирать, терпи, терпи, давай, давай, Серёня, сейчас, погоди, братуха, сейчас...
Серёгин бушлат набух кровью, и она стекала на землю тяжёлыми чёрными каплями. Он уже не мог говорить, у него прыгала нижняя челюсть, он как будто пытался вдохнуть и сказать что-то...из из прыгающего рта вырывался звук, похожий на «са-са-са» с всхлипом.
Я протащил его несколько метров от машины до обочины, схватив его за бушлат, протащил как бревно, причиняя ему, наверное, сильнейшую боль... Уложив друга, я попытался осмотреть его. Начал резать ткань, соединяющую пластинки «бронника» и бушлат, бормоча – «сейчас
посмотрим, сейчас, только потерпи». Нужно было оказать первую помощь, перевязать… хотя каким-то шестым чувством я уже понимал, что рана смертельная и моего товарища не спасет ничто, тем более, что у меня не было даже перевязочных средств...пока я резал броник и бушлат, Серёжа умер. Его тело перестало вздрагивать и я, бросив резать, посмотрел ему в лицо. Серёжа умер. И в эту минуту я снова прожил те мгновения – от атаки на нашу колонну, когда подбили БМП и мы выскочили навстречу смерти. Перед глазами опять, как в киноленте, пущенной назад, замелькали деревья, земля, усеянная увядшими листьями пополам со снегом, разворачивающаяся для контратаки колонна, горящий КРАЗ, огненные строчки трассирующих пуль и уже умерший Серёжа, смотрящий в небо стекленеющим серым взглядом.
Я почувствовал пустоту и злобу. Я стрелял и подвывал, как раненный волк, огрызаясь очередями в пустоту.
И вот этот страх вернулся, и я снова выл, грызя зубами наволочку. Я вспомнил Сережину мать, которая не успела до нашего прихода получить телеграмму из части – телеграмма где-то затерялась. Было десять утра, она собиралась идти на работу, когда мы постучали ей в дверь, подняв на третий этаж цинк с телом ее сына. Сережина мать, стоя на пороге, оглядела нас и, показав на цинк, просила: «Это что?». Я стащил с головы берет, и, стараясь не глядеть ей в глаза, ответил: «Это Ваш сын...» Через два часа принесли телеграмму.
Родственники Серёжи попросили меня, чтобы я пошёл первым в похоронной процессии. От подъезда дома, где он жил я вышел первым, неся в руках огромную охапку живых цветов, бросая по одному цветку на землю с каждым шагом. И так метров восемьсот – от дома, где он вырос, до автобуса, который должен был отвезти нас на кладбище. Потом был короткий митинг. Серёжина бабушка кричала офицерам военкомата и нам, что как же это так, как же так получилось, что сперва она потеряла в мирное время сына - брата серёгиной матери, а теперь внука, почему так получается - отправляешь в армию детей, а приходят гробы.
Я вспомнил руки его матери, которые поцеловал на прощанье. Маленькие, обветренные пальцы, пахнущие духами «Дзинтарс» - теми же самыми, которые уже много лет отец дарит моей маме...



…Не знаю, почему, но меня обидело, что Сергей проигнорировал отрывок, написанный мной. Кроме того, в его последних писем не было никаких приписок, адресованных непоследственно Софи. А я в них нуждалась. Признания в любви, пусть даже виртуальные, стали для меня чем-то вроде наркотика. И вдруг он лишил меня этой «дозы». Да, он здорово пишет, да, мне нравится все это читать, но я могла бы прочесть все эти новеллы в каком-нибудь журнале, а не в личной переписке! Скорая на расправу, я тут же застучала по клавишам:
«Иногда меня охватывает ощущение, что вы живете в мире фантазий, и вас по большому счету никто и ничто не интересует. Вы пишете свое, а какой будет реакция, вас не очень заботит. Не отсюда ли, кстати, ваше тотальное одиночество? Вы – психолог, и наверняка читали книгу Владимира Леви "Быть и казаться". По-моему лучше все-таки быть, чем казаться. Быть - со всеми недостатками и минусами - но быть! Быть, черт возьми!» - дописывая последнюю фразу, я и предположить не могла, какой неожиданный поворот событий последует вслед за этим письмом.



«Все, девочка, ты доигралась. Ты сама перешла красную черту», - думал я, читая ее письмо. – «Хорошо, сударыня. Итак, Вы объявили мне войну без предупреждения и надеетесь, что я выброшу белый флаг и забросаю Вас очередной партией любовных писем которых жаждет Ваша душа? А я в ответ предъявляю вам ультиматум. Или ваша крепость падет, или…» Что будет, если моя тактика провалится, я не знал. А, может быть, мне просто не хотелось об этом думать? Я сел писать последнее письмо к Ней:
«Здравствуйте, Софи. Сегодня я хочу сообщить Вам что-то серьезное. Всё началось вчера, когда я вернулся из университета и лёг спать. Мне приснилась моя чёртова армия, не помню уже что именно, но я запомнил то чувство напряжения, которое не забывается никогда. Наполовину проснувшись, с еще закрытыми глазами, я начал ощупывать пространство вокруг себя, проверяя – на месте ли автомат... В армии у меня выработалась такая привычка: первым делом – оружие, которое стало частью тебя. Когда до меня дошло, что "калаша" со мной нет, я покрылся потом от страха, да, именно от страха...в общем, я проснулся немножко другим. Снова эта проклятая память… Впрочем, днем еще все было нормально, я даже начал писать Вам письмо, которое собирался закончить завтра. Проблемы начались, когда я лёг спать.... Я Вам писал, что был ранен в голову? У меня шрам на лбу, который очень чувствителен к переменам погоды и каким-то странным образом связан с моей бессонницей...такое чувство, как будто у тебя дырка в голове и сквозняк холодит мозги. Я не пытаюсь пробудить у Вас жалость, просто описываю, как это со мной бывает, когда защита перед прошлым рассыпается…на самом деле, ничего страшного, только не совсем приятно. Когда на меня такое накатывает, я обычно лежу и думаю о чем-либо или мечтаю. На сей раз я думал о Вас, о Вашем появлении в своей жизни,о том как много ВЫ для меня значите и чем ВЫ стали для меня. Вы знаете, я, наверно, уже говорил Вам, что, по моему мнению, наша душа состоит из образов встреченных нами людей, каждое наше чувство мы тесно связываем с тем или иным человеком. Свою любовь я связывал с Вами...Передо мной снова возникала она и та же картина: Она стоит спиной ко мне, вполоборота, сама Любовь, нежные очертания фигуры, длинные волосы прикрывают овал лица, она так женственно-притягательна, что я всякий раз начинаю волноваться...Сегодня я подошёл к ней и сделал то, что тысячи раз запрещал себе, надеясь на нашу встречу, которая когда-либо все равно состоится – я заглянул ей в лицо…
…Поймите меня, я устал разрываться между двумя мирами, жить вполовину, надеяться и ждать... Мы живем чувствами, порой они бывают правдивее наших глаз, и я больше доверяю чувствам, нежели здравому смыслу. Я полюбил Вас год назад, да, я полюбил, ощутив то, ради чего, возможно, жил все эти годы. Я ощущал, как ничтожен перед этим чувством, как огромно оно, раздвигающее границы моего бытия... оно захватило меня целиком, потащило, как весений ручей тащит щепку, которая ещё совсем недавно была намертво вморожена в лёд. Я думал: кто я в Ее глазах? Вчерашний мальчик, ещё не познавший жизнь, но, может быть, именно эта любовь станет той границей, которая окончательно отделит меня от моего прошлого? Помните, как писал о своих догадках, глупых сомнениях? Помните как я просил вас, даже умолял, о встрече – покажись мне, какая бы ты ни была? Но Вы отвечали, что время ещё не пришло, что нужно набраться терпения, и еще - про свою ответственность перед моей несовершеннолетней персоной. Милая моя Софи, сердечный мой друг, я очень благодарен Вам за то, что Вы появились в моей жизни, но сегодня я понял, что люблю ту женщину, с которой Вы меня познакомили прошлой осенью. Её зовут Лара. И это Ее лицо я увидел сегодня, когда обезумевщий от бессонницы снова и снова думал о Вас. Я постоянно ассоциировал Вас с ней, корил себя за это, намекал Вам в письмах, но, чёрт возьми, что теперь сетовать на судьбу, если я вдруг понял, что чувствую одно и то же во время нашего с Вами общения по Интернету и когда говорю с Ларой по телефону. Я надеялся увидеть Ваше лицо, а увидел Ее. Я не могу лгать Вам, Софи, это уже будет не маленькая ложь, а гораздо серьёзнее. Простите меня и постарайтесь понять. Сергей».



…Его письмо было для меня как гром среди ясного неба. В первую минуту я почувствовала, что меня предали. Как он мог! Писать женщине ТАКИЕ письма и вдруг отречься от нее ради другой! Потом я сказала себе: «Стоп, стоп, дорогая, так он же отрекся от Софи не ради другой женщины, а ради Лары, то есть меня». Когда же мой бедный разум вернулся на место, я рассмеялась. Нет сомнения, что Сергей с самого начала «вычислил», что Лара и Софи – это одно и то же лицо, просто он принял правила моей игры и делал вид, что верит в существование двух персон. В конце концов ему надоело общаться виртуально, и он очень искусно прижал меня к стенке. Теперь – либо встреча, либо…Что будет, если я не соглашусь на встречу, я не знала. Или не хотела об этом думать? В любом случае мне оставалось только ждать его звонка. И он не замедлил себя ждать…

Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо аналогий с авторами.

…Душе моей было пусто и зябко. Он стоял на пороге моей души, как вечный странник, и я не знала, пускать ли его в "дом", где он царил так много месяцев. А в доме моей души гуляли сквозняки и хлопали ставни. Было одиноко и странно. И в этот момент раздался звонок:
- Лара, - без долгих предисловий сказал Сергей, - мне необходимо с вами встретиться. Это возможно?
Я не стала спрашивать «зачем», а просто ответила:
- Да.
- Завтра вечером Вам удобно?
- Да.
- Буду ждать Вас в сквере – недалеко от редакции.
- Хорошо.
…Спрятав мобильник в сумочку, я спустилась к машине. Я думала: все люди на земле ждут по сути одного и того же - любви. И вот она однажды стучится в их дверь, а они запираются от нее на все засовы. Они-то ждали сияющей красавицы в мехах и брильянтах, а на пороге стоит неприметная простушка. "Иди-иди отсюда, попрошайка, Бог подаст, нечего тут топтаться". А потом горестно вопрошают небеса в конце жизни: "Мы так ждали, так надеялись! Почему же ТЫ нам этого не дал". "Я же вам давал, да вы не приняли", - отвечают с небес. "Когда?" - "А вот тогда..." - "Но разве то была любовь?" - "Глаза даны вам для того, чтобы видеть то, что вне, а сердце - для того, чтобы видеть внутри. Запечатали свое сердце семью печатями - что же вините меня?" Вот мы и встретились с ним, две «половинки», затерянные в столеятиях. Мы пришли ниоткуда, мы уйдем в никуда. «А потому отвори калитку в сад, откуда Всевышний некогда изгнал твоих прародителей, - сказала я себе с усмешкой, - Иди-знай, а вдруг там и ждет тебя настоящее счастье, где нет ни сомнений, ни страха, а только покой. Вечный покой, к которому стремишься от колыбели до гроба…»



…Я готовилась к встрече. Мне хотелось выглядеть так, как Сергей описывал свою виртуальную возлюбленную. Жемчуг, который он подарил ей перед тем, как отправился в свой первый крестовый поход – я надела на шею нитку жемчуга. Бархатное платье Королевы – в моем шкафу висело единственное бархатное платье, но оно было коротким, с разрезом на правом колене и черного цвета - пришлось надеть его. Черные чулки и длинное черное пальто – так выглядела Незнакомка, которой он познакомился в метро перед командировкой в Чечню. Я надела чулки и пальто – благо стояла поздняя осень и было уже прохладно. Туфли на шпильке – в них за ним бежала по лестнице Актриса. Осталось только распустить волосы и пройтись по ним расческой.
…Я пришла на свидание с пятиминутным опозданием. Сергей стоял в центре сквера, почему-то держа руки за спиной. Он очень изменился за полтора года, что я его не видела. Возмужал. Отрастил бороду. И одет был совсем иначе, чем тогда. Черная рубашка и брюки, светлый плащ. Завидев меня, Сергей быстро пошел навстречу, а когда приблизился, вытащил правую руку из-за спины и протянул мне роскошный букет темно-красных роз. Мы опустились на ближайшую скамейку и некоторое время просто молчали. Я смотрела перед собой, но чувствовала, что Сергей украдкой разглядывает меня. Потом мы встали со скамейки и пошли пить чай – я жила неподалеку от редакции.
…Он смотрел на меня и все не решался сказать то, зачем пришел. Потом все же собрался с силами:
- Лара, я должен сказать вам…правда, не уверен, что после этого вы не попросите меня покинуть Ваш дом…И все же я скажу. Я…люблю Вас.
Я молча смотрела на него. Не знаю, что он прочел в моем взгляде, но вдруг он вскочил с кресла, приблизился ко мне и опустившись на одно колено, начал целовать руки. В тот вечер, плавно перешедший в ночь, мы почти не говорили. Мы понимали друг друга на уровне взглядов и прикосновений – и слова тут были не нужны. Все было так, как мы многократно писали об этом в письмах. Да! Все было именно так… А утром мы шли или плыли во влажном утреннем тумане. Его лицо чуть осунулось после бессонной ночи, но глаза смотрели на меня так ясно, Сергей попросил меня идти слева от него - "так будет ближе к сердцу", - сказал он. Мы прошли еще немного, и когда переходили улицу, он взял меня за локоть и неожиданно сказал: "Девочка моя, что же ты со мной делаешь? Я никуда не хочу ехать. Я хочу остаться. С тобой." Я смотрела прямо перед собой. В горле рос комок. "Только он не сказал сейчас ничего. Молча кивнем друг другу, и я уйду неторопливо, как будто ничего не случилось. Только бы не услышать этого рвущего душу: "Я люблю тебя, девочка моя!". Я была сейчас струной, и кто-то невидимый все туже закручивал колки на аорте. "Девочка моя.." - произнес он. Я не слышала звука лопнувшей струны, потому что в этот момент вдруг исчезли все звуки, пропали все краски. Я побежала куда-то, не разбирая дороги - сквозь пятна чьих-то сумеречных лиц, но он догнал меня: "Неужели ты не понимаешь, что это только начало? Ну куда мы теперь друг от друга денемся? Мы же одно целое!»



…Это произошло сегодня. Женщина, которую столько лет я искал повсюду, пришла
на встречу со мной и мы были вместе.



…Сергей приехал на другой день – на сей раз с чайными розами. Я едва успела закрыть дверь, как оказалась в его объятиях. Потом он подхватил меня на руки и понес в спальню. В эту ночь он кричал впервые и разбудил меня своим криком: «Уходите!!!! Уходи !!! Бери его и уходи!!! Давай, пошёл!!!» Я не испугалась и не стала его будить. Кажется, это называется «пост-травматический синдром». Я просто взяла тихонько свои подушку и одеяло и пошла спать в кабинет.
«Уходите!!!! Уходи !!! Бери его и уходи!!! Давай, пошёл!!!» - орал прапорщик не отрываясь от пулёмёта.
Я рывком закинул стонущёго Андрюху себе на плечи, покачнулся... встал...и с быстротой, на которую только был способен зашагал к выходу. Оглянулся на мгновение перед
тем, как втиснуться в дверной проём. Взгляд зафиксировал облитые броником могучие плечи, вздрагивающие в такт пулемётным очередям, каску, чуть съехавшую набок, широко расставленные ноги в заляпанных грязью берцах...так...надо к выходу... лестничная клетка...надо вниз...вот так...я начал спускаться по ступенькам, осыпанным бетонной крошкой... мимо меня, чуть не сбив с ног, наверх проскочили трое наших парней. Я проорал вслед ребятам, что на третьем этаже в боковой квартире у нас пулемёт и продолжил спуск. Второй этаж...первый...выход из подъезда....
- Андрюха, ты как?
Андрей отозвался стоном. Хорошо, значит в сознании.
- Сейчас Андрюха, сейчас…, - я вдохнул, выдохнул. И выскочил из подъезда. Вот наш БэТэЭр. Уже почти полностью прогорел. Вот лежит Саня...на том же месте, где и упал.
Вот ещё двое..Это уже наши крестники, которые пытались ворваться в дом. Остальные машины целы. Отошли к кирпичной трансформаторной будке в глубине двора. К ним-то мне и нужно. Да вот только двор - настоящий колодец, огороженный громадами
девятиэтажек, - хорошо простреливается.
- Стой, ой*!!! Куда?..
Я обернулся на сдавленный окрик. Прямо передо мной вынырнули две чумазые рожи. Наши. «Вэвэешники».
- Ты чё, братан, совсем ебанулся? К дому прижимайся! Снайпера ведь. Вдоль дома иди, ясно?
Я кивнул и почти побежал вдоль стены девятиэтажки. Андрюха подскакивал на плечах в такт шагам. И откуда только у меня силы взялись – ведь он весит не меньше восьмидесяти килограммов. До будки – десятка два метров. Я уставился на борт БэТэЭра, укрывшегося за будкой, и рванул, как на стометровке, но чуть не упал, зацепившись на бегу за что-то ногой, чуть не упал... Чуть-чуть осталось. Надо ещё быстрее. Когда я оказался уже за кирпичной стеной будки, то уже не мог остановиться и только впечатавшись каской в броню, опустил Андрея на землю. Ко мне подскочил наш майор, хирург, склонился над Андреем. Меня тронули за плечо. Я обернулся и увидел командира роты.
- Коломицын! Где старшина!?
- На третьем этаже, у пулемёта. С «вэвээшниками».
- А Греков?
- Убит.
- *Санта Мариа!*....Остальные?
- Не знаю.
- Ты ранен?
- Никак нет.
- Молодец. Значит, вэвээшники к вам все же прорвались?
- Так точно.
Я вскинул автомат и присел на корточки у края стены. Сейчас надо будет возвращаться назад. Где-то совсем рядом грохнуло танковое орудие. Всё, подошли наши. Теперь-то «чехов» выкурят отовсюду. Стрельба почти сразу ослабла. Только короткие очереди.
- Коломицын! – это уже меня окликнул хирург.
- Я! - подскочил я к военврачу.
- Давай, помоги.
Я отложил автомат и вместе с хирургом и ещё одним солдатом из нашей роты переложил Андрея на носилки. Все. Теперь надо возвращаться к прапорщику. Я потянулся за автоматом, оружия не было...
Я долго шарил рукой по кровати, не понимая где нахожусь....Темнота, чистые простыни. Вот чёрт. Теперь уже не заснёшь. В сердце пульсировала тревога...руки вспотели и подрагивали. Мне было страшно. Ещё страшнее, чем там. Потому что там были друзья, наш капитан со злыми глазами, прапорщик, который таскал на себе пулемёт, были ребята из моего взвода, которые не оставили бы, вытащили, прикрыли бы собой. Сейчас я один. Нет, я не один, рядом со мной Лара - женщина, которую я люблю, которую должен защищать и беречь. Чёрт, Лары-то рядом со мной как раз и не было. Где же она? Мне захотелось спрыгнуть с кровати и заползти в угол спальни - в тот самый угол, который не простреливается через окна. Я сразу вычислил эту «слепую» зону ещё в первый раз, когда вносил ее в эту спальню на руках. И сегодня я первым делом бросил взгляд на этот угол, зная, что это поможет мне спокойно заснуть. Чертово напряжение. Оно не оставляет меня. Мне кажется, что стоит мне на чуть-чуть ослабить плотину, сдерживающую то, что я долго пытался забыть, - меня будет не остановить. И я гну к земле свой нрав, свою злобу, свой гнев, всё туже и туже сжимая пружину.. Пока я могу терпеть, пока я могу сдерживаться. Что будет дальше...А кто знает, что будет дальше? Я постоянно думал о том, что даже в самые счастливые в самые безопасные минуты моей жизни, когда кажется, что мир для того и существует, чтобы мы чувствовали себя счастливыми - даже в эти минуты где-то внутри меня сидел на корточках парень в оборванном, заляпанном грязью камуфляже, в растоптанных сапогах, сжимающий в руках автомат. Стоит лишь почувствовать опасность, как этот солдат вскочит с корточек, овладеет моим телом и бросит его в этот угол, в котором меня очень трудно будет достать.
Я взял одеяло и подушку и пошел искать Лару. Она спала в кабинете, свернувшись калачиком. Осторожно, чтобы не разбудить ее, я пристроился с краю. Я знал, что в эту ночь уже не засну, но мне важно было чувствовать ее рядом и слышать ее тихое дыхание.




…Мы жили вместе уже третий месяц, и я часто ловила себя на мысли, что ни с одним мужчиной мне не было так комфортно, как с Сергеем. Мы думали и чувствовали одинаково, понимая друг друга с полуслова. Мы не знали, сколько нам отпущено. Просто жили и все, наслаждаясь каждым мигом совместного бытия. Уже через месяц нашей совместной жизни Сергей подарил мне обручальное кольцо.
Как ни странно, долгое виртуальное общение не прошло бесследно. Иной раз мы писали друг другу письма, только теперь уже на нашем общем компьютере, находясь по одну сторону экрана. В отличие от предыдущих эти послания были короче, но так же поднимали где-то в глубине сердца теплую волну.
«Нашёл сейчас в Университете вкладыш от жевательной резинки "love is…», - писал он мне, - и подумал, что для меня Любовь - это твои карие глаза, в которых нежность и покой; твои руки, пахнущие домом; твой мягкий грудной голос, который зовет меня по имени; твои длинные волосы, свободно падающие на плечи; твои мягкие и податливые губы; шум дождя за окном нашей спальни; когда ты засыпаешь и просыпаешься рядом со мной. Любовь, это когда я думаю о тебе, и у меня всё валится из рук. Любовь это твое имя, которое я постоянно повторяю про себя. Любовь - это кольцо, которым я взял тебя в жёны».
«- Мы полетим сегодня с тобой..., - писала я ему. - Ты посмотрел недоверчиво, но не успел ничего сказать. Мощный поток подхватил нас, мягко приподнял над землей и понес неведомо куда. Мы устремлялись ввысь, прорезая телами серые клочья ночи и по шуму прибоя далеко внизу угадывали море. А поток поднимался все выше и выше. И уже
не звезды окружали нас, а сплошное сиянье. Черной гигантской воронкой раскрылся космос, и мы кружили по горлу воронки, как по лезвию бритвы. Неземным холодом веяло из Космоса, но окутанные теплым потоком, мы отважно устремились туда и растворились в бездне, распадаясь на атомы. Мы парили во тьме, посверкивающей, переливающейся и вздыхающей, как огромное существо. Но отпустила бездна и мы устремились вниз, и уже
различимы были купола храмов внизу и золоченые кресты, впечатанные в синеву. Мы вонзились в зеленую траву и лежали, распластавшись на земле и отходя от полета. Предвечернее солнце просвечивало сквозь сомкнутые ресницы...
....А когда на землю опустилась ночь, ты подвел ко мне коня, и шел рядом,
держась рукой за стремя и касаясь моей ноги. Мы вошли в лесную чащу, полную неясных шорохов и звуков, и блуждающих огней, источающую пьянящий аромат ночных трав. А когда выбрались на тропинку, сквозь кроны сосен просияла Луна и освещала нам
путь до самой Зеленой реки. И таинственные звери выбегали на дорогу и убирались прочь, завидев всадницу на коне и ее спутника, держащегося рукой за стремя. И огромные
ночные птицы проносились низко над нашими головами, едва не касаясь гигантскими крыльями наших лиц. А в глубине чащи раскрывались неведомые цветы, источающие сладковатый запах, от которого кружилась голова.
…Мы шли всю ночь и лишь под утро оказались у Зеленой реки, где кроны эквалиптов упирались в самое небо, роняя вниз сухие листья и устилая ими землю.
…Отпустив коня на четыре стороны и помолившись речному Богу, мы упали на землю, и она приняла усталых путников. И не было сил, и не было слов, и горло запеклось от любви...» Иногда я находила, просыпаясь записочки от Сергея, которые он оставлял мне утром в кабинете, когда я еще спала, а ему надо было ехать на работу:
«Ты рядом со мной.... думать о Тебе, дышать Тобой, быть рядом - это ли не то, о чём я так долго мечтал, так просил Всевышнего? Теперь я знаю цену жизни и счастью. Благодаря Тебе... Солнышко моё кареглазое. Я живу, я люблю, я надеюсь. У меня есть Ты, и это значит, что я самый самый счастливый мужчина на свете».
Вот и сегодня я нашла на столе очередную записку, которую он, очевидно, написал мне вчера поздно ночью: «Так хочется взять Твое лицо в свои ладони и бесконечно целовать его…» Что-то душа моя не на месте. Какой-то разброд мыслей. Туда ли я иду? Зачем? Что меня там ждет? - вечные вопросы. Окончательно запутавшись в своей прежней жизни, которую я всякий раз строила по одной и той же схеме «одиночества вдвоем», не пуская мужчину в свою душу, я налетела впотьмах на Сергея. В кромешной тьме сначала так слабо замигал огонек свечи, так трепетно. Но призраки, долетавшие из прошлого, уже обжигали свои крылья и убирались прочь. А пламя набирало силу. И чья-то всевышняя рука во тьме зажгла от свечи факел, и языки пламени взметнулись ввысь, в клочья разрывая тьму безысходности и отчаяния. Только и ветер с моря креп. Стонали под его порывами корабельные мачты. И не всех рыбаков дождались в те ночи женщины на берегу.




…С того дня, когда я шагнул Ей навстречу в сквере, мое жизненное пространство сузилось до размеров дома, где мы жили теперь с Ней. Через месяц она, наконец призналась, что Лара и Софи – одно и то же лицо. Это было очень трогательно – наблюдать за тем, как она волнуется прежде, чем открыть мне сию страшную тайну, о которой я знал с самого начала.
…Каждый день мы просыпаемся в одной постели, и открывая глаза, я вижу рядом ее.
Во сне она так похожа на ребёнка. Когда я любуюсь ею спящей, счастье и любовь переполняют меня, и я хочу, чтобы это утро длилось еще и еще. Чтобы застыл в вечности этот коротенький эпизод наших жизней, переплетённых в одну нить.
Война уходила всё дальше и дальше. За год, что мы прожили вместе, ее любовь и нежность вылечили мою душу, залатали в ней эту тяжёлую рану и однажды настал день, когда я смог обернуться назад без страха. Мне нужно поговорить с Ней, нужно рассказать Ей обо всём. Не знаю ещё, что будет впереди, кроме одного: отныне и навсегда мы будем с Ней вместе.



…Сегодня я опять, как и много лет назад, проснулась с ощущением, что во мне зарождается новая жизнь. На сей раз я проснулась раньше Сергея. Он спал, обнимая меня за плечо одной рукой, вторая покоилась на моем бедре. Я любовалась абрисом его мужественного лица и думала, что сегодня он узнает новость, которая наверняка его порадует. Душа ребенка, которому суждено родиться, просится в этот мир. Дитя любви...




…Я не устаю благодарить Небеса за то, что они подарили мне встречу с Ней. Где бы я ни находился – шёпотом, чтобы никто не услышал, произношу твоё имя и мое сердце бухает, захлёбываясь счастьем…Вот и сегодня я проснулся рядом с Ней. Проснулся счастливым. Она лежала рядом, доверчиво прижавшись ко мне всем телом... Я провёл рукой по ее ещё спящим грудкам и она едва слышно застонала, медленно выплывая из сна.
Мы жили вместе уже четыре года. День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем всё сильнее и сильнее срастаясь друг с другом. Я даже и мечтать не мог о том, что когда-нибудь обрету покой, о котором мечтал, в доме на берегу моря – вместе с любимой женщиной.
Я встал с постели и пошёл на кухню. Наполнил электрочайник водой, шёлкнул
кнопкой и пошёл в душ. Сперва я быстро окатил тело горячей водой, а потом включил холодную и долго стоял под бодрящими струями. Теперь бриться. Чуть-чуть подравнять бороду перед зеркалом и расчесать волосы. Напевая, я вырулил из ванной, обмотав полотенце вокруг бёдер. Радио отбивало последние сигналы перед выпуском новостей.
«Время семь часов, в эфире радиостанция голос Израиля. Выпуск новостей ведёт Ицхак Эйтан...»
Я зашёл в спальню, и увидел, что ты уже проснулась и стояла у окна, глядя на улицу.
- Эй, малыш, - спросил я, обнимая тебя сзади за плечи, - что ты там увидела, моя маленькая?
Я тоже выглянул в окно и и обомлел. Все произошло примерно так, как я описал когда-то в одном из своих писем: улица, на которую выходили окна нашей спальни, наполовину исчезла... По дороге, вдоль которой тянулись дома, спешили автобусы и машины, а вот по другую ее сторону – там, где всегда был парк с деревьями, теперь простиралось поле, усеяное синими цветами. Я сразу узнал это поле, и извилистую дорогу, ведущую к серому замку с синими флагами на башнях – по ней я когда-то уходил в Крестовый поход. По ней возвращался с Хранителями…
Ты повернула ко мне лицо и заплакала, уткнувшись мне в плечо.
- Ну что ты, что ты, девочка моя, - я прижал тебя к себе и начал целовать.
На кухне закипел чайник. Новости кончились, и теперь по радио пела Сарит Хадад.
Я снова бросил взгляд в окно. Та же картина. Замок и поле оставались на месте. Мама
дорогая. Вот это да! Ты снова повернулась к окну, а я со смутным предчувствием подошел к телефону и начал набирать номер родителей, потом сестры. «Номер не существует...» - ответил мне механический голос. А это значит...это значит, что наши родные уже там, что они уже давно совершили переход и ждут нас ПО ТУ СТОРОНУ.
Я зашел в кабинет за мечом. Тем самым мечом, который купил когда-то по скидке у
насмешливого парня из Марокко, обвешанного золотом. Меч был на месте: только вместо неудобной рукоятки в мою ладонь легла вдруг рукоятка добротно сделанного каролинга с синим гранённым самоцветом на эфесе...
- Серёжа...
Я обернулся на твой голос. Ты стояла за моей спиной около стола, за которым обычно
писала свои статьи и взглядом указывала на широкие книжные полки. Каждую неделю я дарил тебе букет роз, которые подолгу стояли в салоне, потом, когда цветы увядали, ты отделяла головки роз от стеблей и высушивала их на книжных полках. За прошедшие годы их там накопились тысячи.
- Серёжа, посмотри, розы ожили. Боже мой, Серёжа, я не могу поверить.
И точно. Там , где ещё вчера вечером лежали аккуратно высушенный головки роз, сегодня всё было усыпанно свежесрезанными бутономи всевозможных цветов....
Я указал тебе на меч и сказал:
- Возьми самое необходимое. Нам пора идти.
- Да, да, пора… - Ты подошла к платяному шкафу и раскрыла его, вытащив синее
вечернее платье, висящее на плечиках и мою синюю рубашку фирмы «Кельвин Кляйн», и снова подняла на меня глаза. Всевышний, как же я люблю смотреть в твои глаза, такие глубокие, такие красивые. Твой взгляд, словно смычок мастера, задевает самые чувствительные струны моей души. Я не выдержал, подошёл к тебе и нежно обнял:
- А что мы возьмём с собой кроме нашей любви, моя Королева?
- Я возьму наши рукописи, обручальное кольцо и фотографии моих самых дорогих людей. А ты? Свои ордена?
- Да, пожалуй.
- А можно я ещё мишку возьму? - ты снова уткнулась мне в грудь, как девочка. - Он ведь со мной с самого детства.
- Да, конечно, - улыбнулся я, - мишку возьмем обязательно.
Мы быстро оделись. Ты распустила волосы по плечам и надела всё золото, которое я когда-либо тебе дарил. Я встал за твоей спиной и посмотрел на отражение в зеркале:
- Ты всегда была Королевой…
Через четверть часа мы вышли из квартиры, впервые не закрыв дверь на ключ. В нагрудном кармане рубашки позвякивали награды, которые я снял с парадного кителя, оставшегося висеть в шкафу. Я включил свет в подъезде и мы стали спускаться вниз. На втором этаже нам встретился наш сосед - мой земляк, добрейший старик, который частенько бывал у нас в гостях.
- Здравствуйте, как дела? - по- латышски спросил я и улыбнулся.
Старик, не обращая внимания, прошёл мимо. Странно. Обычно он такой общительный и приветливый…
- Имантас, что случилось, - окликнул я старика.
- Он нас не видит, Серёжа, - тихо сказала Ты, - Разве ты не видишь? У него даже
выражения лица не изменилось.
Я промолчал. Значит...это значит, что мир, в котором я родился и вырос, мир, в котором я был обыкновенным еврейским мальчиком, пережившим распад империи, войну, отъезд в Израиль, где снова обрёл Тебя после тысячелетней разлуки, превратился в иллюзию?
Мы вышли из подъезда. На нас никто не обращал внимания. Люди не видели нас.
Мы быстро пересекли двор и подошли к дороге. Сквозь шум улицы прорвался чистый высокий звук серебрянного рога. За дорогой, на границе двух миров нас ожидали десять всадников. Девять в одинаковых синих плащах и чёрных латах отряда Хранителей, а десятый - совсем юный, с растрёпанными волосами...
Капитан отряда Хранителей снова затрубил в рог, а, молодой всадник быстро спешился и, улыбаясь быстро пошёл нам навстречу.
- Смотри, это Дик, узнаешь его? - сказал, я - и помахал рукой мальчишке. Тот расцвёл улыбкой и склонил голову в поклоне.
- Да , узнаю... Подожди, Серёжа...- ты обеими руками вцепилась в мой локоть -
Подожди.
- Что? Что случилось, Маленькая?
- А как же книга? Ведь именно сегодня мы встречаемся с издателем.
- А что книга? Если захочет издать - пусть издаёт, а если нет...
- Ты что, Серёжа? Он же сказал, что уверен: максимум через полгода наша повесть будет уже на прилавках...
- Значит, так тому и быть. У него же остался полный вариант?
- Ну да, и ещё в интернете....
- Вот и славно. Значит, что-то после нас все-таки останется в этом мире.
- Да, - улыбнулась ты.
Мы вместе, держась за руки, шагнули с асфальта дороги на траву луга, усеянного синими цветами. Звуки города моментально исчезли. Я оглянулся. Да, так и есть. Город пропал. За спиной - опушка леса и река... А Дик уже подбегал к нам, вынимая из-за пазухи два широких бархатных футляра и раскрывая их...
Я улыбнулся.
- Помнишь, мы ведь специально накопительную программу в банке открыли, чтобы
заказать тебе корону..
- Да, - засмеялась ты в ответ - а, венцы наши, оказывается, уже давно отлиты.




...Они лежали на берегу Вечности, еще рядом, но уже не рука в руке, не щека к щеке - и из них сначала по каплям, а потом уже тоненькими ручейками - истекала любовь. Когда это началось? В тот момент, когда один из них решил управлять, а другой молчал - уже не имело значения. Энергия любви, то мощное притяжение, которое гоняло на огромных скоростях турбины их страсти, исчезала. И не было уже слова "мы", оно разделилось на два еще не совсем чужих друг другу, но все же чужих "я". Она вспоминала других мужчин, которые смотрелись в нее, как в вечность, хотели удержать этот волшебный миг навсегда, но прошли через нее, просочились, растаяли как миражи, не оставив ни запаха, ни цвета - черно-белые фотоснимки в пыльных альбомах. Она отражала их, как умела и могла, но отражения сменяли друг друга, были вспышки протуберанцев, которые неизменно всякий раз поглощались серой мглой рутины. Она отводила глаза, чтобы себя не выдать, а он глаз не прятал, но и в них уже было что-то не то. Это было похоже на искусную имитацию, когда подлинник уже трудно отличить от его копии. Только в отличие от него, она это уже понимала.




- Ты что-то захандрила, моя королева, - сказал ты. Мы стояли на высокой горе, и смотрели на тех двоих, лежащих в долине у реки Вечности.
- Неужели все будет и на сей раз так же, как и всегда? - грустно спросила я. - А ведь начиналось все так красиво. Просто волшебно. Мне почему-то казалось, что на сей раз уж точно произойдет чудо.
- Оно и происходит всякий раз, милая, - ты заботливо укутал меня своим синим плащом. - Разве любовь - это не чудо?
- Но ведь она проходит... Всякий раз они пытаются удержать ее, а она уходит.
- Никуда она не уходит. Мы любим друг друга уже столько веков, в каждом из них придумываем новые сюжеты, все более захватывающие... Неужели ты забыла, кто мы? - в этот миг я ощутила твою сильную руку на своем плече. - Тебе напомнить, кто мы? Мы - их души, мы те, что существуют вечно, мы несем в себе этот божественный огонь.
- О, мой король, - я подняла на тебя глаза, - и все-таки сегодня мне почему-то особенно грустно смотреть на них, хотя я видела это уже много-много раз.
- Я знаю, как тебя утешить, - ты подхватил меня на руки и понес на лужайку, и травы расступались перед тобой, и цветы почтительно склоняли свои головки. "Король идет", - прошелестел ветер.





Шели Шрайман, Шай Головичер

P.S. Все, что вы только что прочли, написано нами даже не «в стол», а ради собственного развлечения, а потому не следует относиться к этому серьезно и искать каких-либо
аналогий с авторами.