Jewniverse - Yiddish Shteytl - БОГДАН СТУПКА ИГРАЕТ ТЕВЬЕ-МОЛОЧНИКА

Белла ЕЗЕРСКАЯ (Нью-Йорк) К гастролям театра им. И.Франко в Нью-Йорке Задумывались ли вы, читатель, почему из всей огромной, многоликой, разнохарактерной толпы шолом-алейхемовских персонажей именно Тевье была уготована долгая сценическая жизнь в драматических спектаклях, телепостановках и знаменитом мюзикле "Скрипач на крыше". Чем же он был знаменит, этот нищий молочник, владелец коня-доходяги и отец семи дочерей, что в течение целого века к его скромной персоне обращаются драматурги, сценаристы, композиторы и художники? Внучка Шолом-Алейхема Бел Кауфман, которую пригласили открыть нью-йоркскую премьеру, утверждает, что Тевье-молочник действительно существовал; что был он маленький и щуплый, совсем не похожий на того богатыря, каким его обычно изображают на сцене. Шолом-Алейхем в течение 20 лет публиковал его письма в периодической печати, прежде чем решил издать их отдельной книгой. Эту книгу он предварил письмом, в котором Тевье намекал, что не прочь бы получить свою долю гонорара и сообщал адрес, куда этот гонорар переслать. Бедный наивный Тевье, наконец он нашел способ разбогатеть... Не вникая слишком глубоко в писательскую лабораторию, можно все же предположить, что Тевье - образ собирательный, а письма - не более, чем литературный приём, за которым скрывается сам автор. Шолом-Алейхему было, видимо, удобней высказывать свои крамольные мысли не напрямую, а опосредствовано - через своего героя. Хотя какой уж из Тевье богоборец! Он - благочестивый еврей, знающий Священное Писание и цитирующий его к месту и не к месту, что несомненно придает ему авторитет в глазах односельчан. Он свято соблюдает субботу, чтит моисеевы заповеди и обращается к Богу за советом во всех важных делах. Но, к несчастью, он от природы наделен пытливым умом, и ничего не хочет принимать на веру, даже слово Божье, что с точки зрения ортодоксального иудаизма уже само по себе - большой грех. По мере того, как на Тевье обрушивается одно несчастье за другим, его разговоры с Богом становятся все более и более дерзкими. В конце концов Тевье, в знак протеста, перестает разговаривать вообще. Дает обет молчания.

Спектаклей о Тевье существует множество. В Одессе в 60-70 годах "Тевье-молочник" шел в украинском театре, ныне носящем имя замечательного режиссера Василько. Но новую жизнь этот шолом-алейхемовский персонаж получил благодаря пьесе Григория Горина "Поминальная молитва". Пьеса была поставлена в театре Ленинского комсомола Марком Захаровым и имела потрясающий успех. Это было дитя перестройки и сам этот факт объясняет многое. Горин адаптировал повесть в соответствии с требованием времени. Ключ к пониманию своей пьесы он продемонстрировал в прологе: - Батюшка, отчего петух по утрам поет? - спрашивает любознательный прихожанин. - Так ему Бог повелел - отвечает поп. - Батюшка, а вот что раньше было, курица или яйцо? - А раньше, голубчик, все было, - ничтоже сумняшеся отвечает батюшка. Разговор с ребе тоже не отличается оригинальностью: - Ребе, а почему курица не летает? - Так ей бог повелел, - отвечает ребе. - А вот почему петух стоит на одной ноге? - Не морочь голову, - сердится ребе. - Потому что если он и эту ногу уберет, то наверняка свалится. - Умные люди были, дай Бог им здоровья - не без иронии замечает автор. Горин писал Тевье на Евгения Леонова, чьи внешние данные находились в прямо-таки вопиющем противоречии с традиционным образом старого еврея. Говорят, Леонов играл гениально. Мне не повезло: я попала на Стеклова, и непонятно было, почему вокруг этого спектакля возник такой ажиотаж. Без Тевье спектакль, при всех своих достоинствах, состояться не может. Для этой роли нужен актер шекспировского диапазона, способный сыграть и шута и короля Лира. Ступка - именно такой актер. Гениальный - не побоюсь этого слова. Актер, способный внедриться в психику своего персонажа до полного растворения. Украинский актер, сыгравший местечкового еврея так, как ни один еврей (говорят, даже великому Михоэлсу не давалась эта роль). Актер, сумевший подняться от бурлеска в первом действии к высотам античной трагедии во втором. Актер, чей смех сквозь слезы сродни шолом-алейхемовскому. Весь первый акт идет под неумолчный хохот зрительного зала. Особенно в сцене сватовства, построенной на недоразумении: реб Лейб-Волф (арт. Василий Мазур) сватает старшую дочь Тевье Цейтл, а Тевье думает, что речь идет о покупке бурой коровы и отвечает решительным отказом. Торг, как того требует традиция, сопровождается обильными возлияниями, которые сами по себе являют уморительнейший ритуал. Тевье не дурак выпить, а выпив, звонко шлепает ладонью по губам - вместо закуски. Театр имени Ивана Франка поставил "Поминальную молитву" Горина в переводе Миколы Зарудного 13 лет назад и почти в том же составе привез ее сейчас в США. Тринадцать лет пьеса не сходит со сцены в городе, известном своим антисемитизмом - это о чем-то говорит! Уже нет в живых автора пьесы Горина и режиссера -постановщика Сергея Данченко, а спектакль по-прежнему совершает свое триумфальное шествие по городам и странам. Место художественного руководителя театра, оставшееся вакантным после смерти Данченко, занял народный артист Украины Богдан Ступка, совмещавший до недавнего времени должность министра культуры с работой актера. Это не первый приезд Ступки в Нью-Йорк: восемь лет тому назад по приглашению театра Ла-Мама театр Ивана Франко привез спектакль "Записки сумасшедшего" по Гоголю. Роль Поприщина - одну из самых сложных в мировом классическом репертуаре - Ступка сыграл так, что мороз шел по коже. Уже в этой роли проявилось одно из главных качеств его таланта: жизнь души, выраженная во взгляде. Редкий актер выдерживает испытание сценическими паузами. Поприщин -Ступка, возомнивший себя испанским королем, гордо задрав голову, проходит мимо невидимого почтового караула, а в глазах его застыла такая неизбывная тоска. Тевье-молочник молча наблюдает, как его любимая доченька, его Хава идет под венец с гоем. У него трясутся губы, а глаза... О, лучше в них не заглядывать! Это о нем сказал поэт: "смерть у него в глазах и ад в его груди". Рывком отталкивая распростертую у его ног Хаву, он через силу выдавливает из себя: "Это, барышня, не знаю. Это - ваша печаль. У меня своих бед хватает... У меня дочь умерла. Мне траур по ней справлять". Из всех бед - нищеты, погромов, смерти жены, падежа коров, неудачных замужеств двух старших дочерей (одна вышла за голодранца-портняжку, другая - за ссыльного революционера) самый страшный удар нанесла ему его любимица Хава. До сих пор было ясно: в мире есть евреи и есть неевреи. Они жили рядом, но умирать ходили каждый на свое кладбище. Таков был веками освященный обычай. И вдруг его кровиночка, его средненькая, заявляет: "А может быть, мы сами делим мир так, как нам удобно?" Да... До всего-то ей хочется докопаться, чего трогать нельзя. Веруй - и весь сказ. Дочка - в отца. Тевье мечется между отцовской любовью и догматами веры. В одном из писем он спрашивает у Шолом-Алейхема совета, как ему поступить. В спектакле примирение вроде бы состоялось, и способствовал ему сосед Тевье столяр Степан (Евгений Шах) - персонаж, отсутствующий у Шолом-Алейхема и придуманный Гориным для баланса: с одной стороны положительный еврей, с другой - положительный украинец. Степан когда-то хотел жениться на Голде, но не пришлось, но он всю жизнь любил ее и был у ее смертного одра, когда Тевье поехал в пургу за врачом. Сцена смерти Голды, совпавшая с родами ее дочери Цейтл - одна из лучших в спектакле. Эту сцену, как и всю роль, мягко и мудро провела Наталья Лотоцкая. Верность Степана Тевье и его семье и объясняется его тайной любовью к Голде - этот сюжетный ход вполне вероятен, в конце концов Горин писал пьесу по мотивам произведений Шолом-Алейхема, следуя не букве, но духу. Вероятно, такие степаны существовали во все времена и жили не только в Анатовке - Аллея праведников в Иерусалиме говорит об этом красноречивей слов. Но гораздо больше, увы, было тех, кто по зову сердца, добровольно расстреливал в Бабьем Яру своих добрых соседей, с которыми долгие годы жил душа в душу. Расстреливал вместе с малыми детьми и стариками, чтобы потом получить их нехитрый скарб в качестве платы за работу. Спектакль открывается зажженными свечами, которые уходят спиралью в небо, и рассыпаются по нему, как звезды. Как души умерших, расстрелянных, сожженных, замученных. Тихо звучит музыка. Тевье обращается к Богу: "Ты этого хотел? Понимаю, что мы - избранный народ. Бог мой, но иногда выбирай кого-нибудь другого". То, что Шолом-Алейхем только предчувствовал и предвидел, Горин - знал. Тевье думал: хуже быть не может, но все равно - надо жить, ибо в Писании сказано: "Не по своей воле живешь, не по своей воле сапоги рвешь" (последнюю фразу Тевье присочинил, он любил иногда дополнять Священное Писание). Наше поколение уже знает: было - хуже, но может быть еще хуже. И нет смысла, подобно Тевье, донимать Господа вопросами: за что?!.. Просто - надо жить. Сверху, из под колосников, возможно, прямо с неба спускается глечик с топленым молоком или со сливками - (сценография народного художника Украины Данилы Лидера) - символ домашнего тепла и уюта. А на сцене Тевье, впрягшись в повозку, с натугой тащит ее в гору, жалеючи лошаденку, которая прытка только с горы. Этот образ могучего человека, ухватившегося за оглобли, согбенного под неимоверной тяжестью, проходит через весь спектакль, как символ еврейского народа. Поминальная молитва - Кадиш, звучит не только по умершей Голде, но по каждому из шести миллионов замученных, погибших, расстрелянных, удушенных в газовых камерах. В спектакле много народной и хоральной музыки (композитор Михаил Глуз), много прекрасно поставленных зажигательных еврейских танцев - театр привез с собою танцевальную труппу (балетмейстер Борис Каменькович). Финал. Как всегда, вестником несчастья является представитель власти - урядник (отличная сатирическая работа Олега Шаварского): евреев выселяют из Анатовки за черту оседлости. Куда? Один Бог знает. Сердобольный урядник дает им на сборы целых три дня - чтоб они могли продать нажитое многими поколениями имущество. Плач, слезы, прощание с насиженным углом, где родились твои дети, где родился ты сам и твои родители; прощание с родными могилами, где лежат твои отец и мать, дед и бабка - как все это знакомо... И тут, как всегда, в самый неподходящий момент приезжает вечный неудачник Менахем Мендл, решивший расстаться с родным Бердичевым, переселиться в Анатовку и вдоволь надышаться свежим деревенским воздухом. Приезжает не один, а со своей мамой. Все присутствующие, в том числе и Тевье, заходятся в нервном смехе пополам со слезами. Менахем-Мендель в недоумении: он же дал телеграмму, и ему ответили. Произошла очередная путаница. Скорбная вереница беженцев с чемоданами и узлами медленно идет по кругу под душераздирающие звуки кларнета, на котором играет Йоселе (Алексей Петухов). Так, наверное, играли музыканты на тонущем Титанике. Евреи, вечные странники, бредут по замкнутому кругу - в никуда. В вечность. Они еще не знают, что их ждет. Мы, выжившие - знаем. Это был катарсис, столь редкий, увы, в нашем современном театре. Весь зал встал и в едином порыве устроил актерам овацию. Было море цветов и были слезы очищения. И не надо, не надо было после этого торжественного и скорбного финала устраивать на сцене базар с перечислением всех спонсоров и жертвователей. Спонсоров, конечно, надо уважать, но чувство меры и такта все-таки должны были подсказать организаторам этого спектакля, где и как им лучше воздать должное. И еще одна существенная деталь: спектакль шел на украинском языке, который далеко не все понимают. Многие зрители ушли после первого акта. Не плохо бы устроителям на дальнейшее, если они будут приглашать этот замечательный коллектив, озаботиться проекцией перевода украинского текста на русский язык. Очень хороша была идея пригласить внучку Шолом-Алейхема Бел Кауфман и ее мужа Сиднея Глака в качестве почетных гостей. Бел выступила с приветственным словом и получила в подарок красивый янтарный гарнитур, но никто не додумался обеспечить почетным гостям синхронный перевод спектакля, длившегося без малого четыре часа... Интервью со Ступкой на этот раз, увы, не получилось: актера с утра забрали представители Украинского консулата. Но после спектакля, в зрительном зале Богдан Сильвестрович с благодарностью вспомнил ту нашу давнюю встречу 1994 года в театре Ла-Мама, и наши разговоры, и мою статью, и стихотворение Пушкина "Не дай мне бог сойти с ума" в переводе Максима Рыльского, которое он неподражаемо прочел. Даст Бог, еще встретимся. Человек живет надеждой.