ЛЕВ ПОЛЯКОВ.
ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА. ЭПОХА ВЕРЫ.
Книга 4
ХРИСТИАНСКАЯ ЕВРОПА
III. ПОВЕДЕНИЕ ЕВРЕЕВ
Массовые убийства 1096 года произвели на их свидетелей сильное впечатление. Можно без труда себе представить, какой шок испытали сами евреи. Как правило, в подобных ситуациях у жертв оказывается самая хорошая память. В самом деле, перенесенные гонения наложили неизгладимый отпечаток на судьбы евреев, оставив постоянную отметку в их мировоззрении. В результате усиливается сегрегация евреев, ограничивающая их особые экономические функции. Эта эволюция, в свою очередь, вписалась в рамки великих социальных трансформаций, которые характеризовали эру крестовых походов, так что вначале необходимо рассмотреть эти фундаментальные проблемы.
От торговли к ростовщичеству
Мы
уже видели, что в каролингской Европе евреи занимали ведущие
позиции в коммерции и что, в особенности, они были единственными
торговцами, поддерживавшими контакты с Востоком. Конечно, торговля
была не единственным их занятием: если в редких текстах, дошедших до нас от
этого времени, речь идет преимущественно о еврейских коммерсантах,
то причина этого в том, что простые ремесленники и чиновники
не имели возможности оставить о себе заметные следы
в документах. С другой стороны, евреи не могли долгое время сохранять монополию
на международную торговлю. Начиная с X века
венецианцы, византийцы, а затем ломбардцы появляются на ярмарках
Шампани и Фландрии. К тому же в крайне слаборазвитой экономике
той эпохи с абсолютным преобладанием натурального хозяйства
торговый обмен — и деньги — играли весьма незначительную роль.
Напротив, ростовщику принадлежала гораздо более важная
роль, чем в наши дни, именно потому что деньги были редкостью, и в
случае необходимости их можно было достать только у профессионала.
Но
когда в XII
веке
дорога в Азию оказалась открытой для европейцев, пряности, ценные
товары и предметы роскоши стали попадать в Европу на итальянских
кораблях, а не опасным земным путем. Они стали более доступными
для крупных и мелких сеньоров, что дало развитию торговли
сильный импульс. Одновременно после многовекового застоя начался
быстрый расцвет городов, а товарная экономика стала вытеснять
натуральное хозяйство. Появился класс христианских торговцев, отнявший
у евреев положение верхнего слоя городского населения. Специально
подчеркнем, что речь здесь идет не столько о межконфессиональном
соперничестве или о намеренном устранении одного
клана другим, сколько о естественном длительном процессе,
связанном с общими изменениями средневекового общества под воздействием
множества различных факторов, которые в своей совокупности сделали в конечном
итоге вытеснение евреев в сферу ростовщичества практически неизбежным.
Вспомним сначала характерные особенности евреев как главных торговцев средневековья. Это были вечные странники. Вынужденные обходиться собственными силами, они выступают также в роли банкиров, а при случае ссужают деньги. Начиная с эпохи I крестового похода, появляются зародыши дальнейшей эволюции, поскольку ситуация толкала многих евреев к тому, чтобы обратить свою собственность в ценности, которые легко спрятать в случае опасности, т. е. в деньги или золото. Однако наличные деньги представляли в ту эпоху большую редкость, так что тот, у кого они были, легко превращался в заимодавца: это происходило с евреями точно так же, как с монастырями и другими церковными учреждениями или с первыми христианскими торговцами. В то же время религиозное брожение делало для евреев все более затруднительным занятие их полной приключений профессией. В многочисленных текстах, датированных 1146 - 1148 годами, рассказывается о том, что во время крестового похода они каждый миг рисковали подвергнуться нападениям на большой дороге. Причем их новые конкуренты, итальянские и ганзейские купцы, могли рассчитывать на защиту со стороны их родных городов и добивались принятия специального протекционистского законодательства в свою пользу: запрещение доступа евреев на корабли, отправляющиеся на Восток. Первое решение такого рода, принятое в Венеции, датировано 945 годом. Несмотря на все это, существует множество доказательств продолжения еврейской коммерческой активности в области внутренней торговли с использованием наземных путей вплоть до начала XIII века.
Но эта тенденция к сосредоточению на предоставлении займов, т. е. на ростовщичестве, когда финансист встречается с клиентом у себя дома, и ему нет необходимости подвергаться опасности где-то в дальних краях, подкреплялась тем обстоятельством, что евреи, отныне подвергающиеся дискриминации во всех остальных областях, располагали здесь только им присущим преимуществом. Они не попадали под удары церкви, которая хоть и не смогла положить конец ростовщичеству христиан, но всячески этому препятствовала. Ростовщичество рассматривалось как серьезный грех. Ростовщик-христианин мог быть отлучен от церкви, а начиная с XIV века, этими делами стала заниматься инквизиция. Следует отметить, что вопреки распространенному мнению талмудическая традиция изначально выступала против ростовщичества, и еще накануне I крестового похода великий Раши заявлял: «Тот, кто дает деньги в долг под проценты чужестранцу, погибнет». Но через сто лет раввины пришли к согласию, что надо приспосабливаться к обстоятельствам: разумеется, «не следует ссужать деньги под процент неверным, если можно заработать на жизнь иным способом», но «в нынешнее время, когда еврей не может владеть ни землей, ни виноградником, чтобы выжить, дача денег под проценты не-евреям является необходимой и, следовательно, допустимой».
Оказавшиеся в неблагоприятном положении во всех остальных областях, в этом конкретном случае евреи пользовались определенными преимуществами. И очень скоро власти стали использовать эти преимущества для собственной выгоды. Становящееся все более шатким положение евреев заставляло их искать защиты у князей, добиваться специальных «хартий», которые обеспечивали им временную безопасность, но одновременно приводили к их зависимости от тех, кто эту безопасность обеспечивал. Первоначально имевшие статус свободных людей, евреи превращались в рамках общества, становившегося все более иерархическим, в рабов своих сеньоров — servi camerae nostrae (рабы наших покоев), как скажут позже германские императоры; во Франции говорили, что они «принадлежат баронам». Они стали их людьми, или скорее их вещью, их собственностью, тем более ценной, что в любой момент, надавив на них, можно было добыть какую-то сумму денег, но при этом не представляющих никакого другого интереса.
Эту ситуацию знаменитый английский юрист XIII века Брэктон охарактеризовал следующим образом: «Еврей не может иметь никакой собственности. Все, что он приобретает, становится собственностью короля; евреи живут не для себя, а для других: поэтому они делают приобретения также не для себя, а для других». Еще более красноречивым оказывается богословское определение еврея, которое дает францисканец Анж де Шивассо в своем популярном трактате «Summa Angelica» («Сумма ангелов» XV век): «Быть евреем — это преступление, но оно не подлежит наказанию со стороны христиан, как это полагается в случае с еретиками». Итак, кто способен на большее, способен и на меньшее: еврей может безнаказанно вести себя «как еврей», т. е. заниматься ростовщичеством открыто и на законной основе.
В самом деле, начиная приблизительно с 1400 года, папы выдавали еврейским «банкирам» за соответствующую плату разрешения или специальные лицензии. В результате, в конце этого пути, куда мы еще не пришли, т. е. в конце эпохи средних веков, евреи имеют единственный источник существования, а именно торговлю деньгами. Если говорить точнее, то еврейская община могла обеспечить свое выживание только объединившись вокруг какого-либо «банкира», который становится ее главой и естественным защитником. Это означает, что вся эта эволюция привела к тому, что евреи могли обеспечить свое выживание только благодаря деньгам в буквальном смысле этого слова, поскольку то право на жизнь, которое христианское общество предоставляет каждому, евреи должны были покупать через регулярные промежутки времени у пап или у князей, иначе они становились бесполезными, и тогда оказывались изгнанными или замешанными в какое-нибудь темное дело об отравлении или ритуальном убийстве. Деньги становятся для евреев важнее, чем хлеб насущный, они столь же необходимы как воздух, которым они дышат... И мы увидим, как в этих условиях в конце концов деньги приобретают для евреев почти сакральное значение.
Необходимо уточнить, что евреи были далеки от того, чтобы составлять основной источник доходов князей, и что даже на своем новом поприще они всегда должны были выдерживать сильную конкуренцию со стороны христиан. Несмотря на все усилия церкви, христианские ростовщики добивались замечательных успехов в любой период средневековья. Особенно итальянские корпорации каорсинов и ломбардцев, часто подчиняющиеся регламентациям, аналогичным еврейским, и пользующиеся привилегиями того же порядка, а также крупные итальянские банкиры Сиены и Флоренции осуществляли по всей Европе широкомасштабные операции и играли самую важную роль в развитии капиталистических методов ведения хозяйства.
Но христианские ростовщики в конце концов слились с окружающим обществом и исчезли. Память о них сохранилась только в топонимике и в языке (Например, улица Ломбардцев в Париже и в некоторых городах французской провинции. В русском языке до сих пор существует понятие «ломбард»; до начала XIX века оно было в Англии и Германии. Самое замечательное, что это слово с тем же значением существует и в языке идиш). Что же касается ростовщика-еврея, то он уцелел и даже был возведен в сан архетипа, конечно, благодаря тому, что за ним вырисовывался силуэт другого архетипа — Иуды Искариота, человека тридцати сребреников. В конечном счете вызванный таким образом призрак, породивший непреодолимое напряжение между христианским обществом и евреями, внес существенный вклад в увековечивание их специфичности...
Даже в наши дни еще сохраняется тенденция ретроспективно трактовать ростовщика-еврея средних веков как финансового квазимонополиста, хотя несколько известных нам сухих цифр показывают, до какой степени ограниченной была его роль в движении финансовых ресурсов.
Так, общая сумма налогов, поступивших в 1241 году в казну Священной Германской империи достигала 7127,5 марки, но доля евреев в этой сумме составляла лишь 857 марок. В соответствии с «Книгой податей» Парижа за 1292 год из общей суммы, превышавшей 12000 фунтов, доля 125 налогоплательщиков-евреев составляла только 126 фунтов, в то время как доля ломбардцев достигала 1511 фунтов, Это, конечно, крайний случай, в ту же эпоху общая сумма налогов, поступавшая от евреев в казну Франции была довольно значительна. Однако роль евреев никогда не была преобладающей за исключением норманской Англии, где на протяжении почти двух столетий им принадлежала монополия на финансовые операции короны до тех пор, пока, уступив свое место итальянским банкирам, они не оказались изгнанными из Англии в 1290 году. Остается заметить, что, специализируясь на открытом и законном ростовщичестве преимущественно среди обездоленных людей, они осуществляли свою деятельность в лавках, располагавшихся в их собственных домах, и в этом отношении они сильно повлияли на европейскую культуру.
Рождение нового еврейского склада ума
Массовые убийства эпохи I крестового похода должны были оставить в памяти евреев неизгладимый отпечаток, своего рода коллективную травму. Современники обычно оказываются не в состоянии в полной мере оценить значение важных событий. Еврейские авторы XII века, выражая свою печаль и гнев, не подозревали о том, какая судьба уготована их рассказам. Так, отдельные части их хроник были включены в иудейскую литургию и вплоть до наших дней ежегодно читаются при поминовении разрушения Храма. Другие части, соответствующим образом транспонированные, составили основу многочисленных религиозных песнопений, слихот и кинот.
В Памятных книгах (Memorbuch), в которые по возникшему обычаю заносили имена погибших во время гонений, основному списку предшествовало упоминание «городов крови»: Шпейра, Вормса и Майнца. Таким образом, была увековечена память первых мучеников, возникает и укрепляется традиция, призывающая бесчисленные поколения следовать примеру своих предков.
С этого времени такие хроники, как принадлежащие перу Соломона бар Симеона или Элиэзера бен Натана, приобретают для продолжения нашего рассказа первостепенное значение. Прежде всего они сообщают нам о той ярости, которая овладела уцелевшими. Их проклятия были ужасны и отличались весьма специфической образностью: вместо слова «церковь» регулярно употреблялось выражение «место порока», вместо слова «крест» — «дурной знак», вместо «крестить» — «пачкать, осквернять» и тому подобное.
«Папа Римской блудницы (т. е. Рима, по аналогии с Вавилонской блудницей. — Прим. ред.) возвысил свой голос и призвал все народы Эдома уверовать в Христа, в повешенного, объединиться, чтобы идти на Иерусалим и завоевать этот город, чтобы все заблудшие могли прийти к месту своего позора, к могиле того, кого они избрали себе Богом...», — так начинает свое повествование Соломон бар Симеон, «Пусть кости Эмихо, преследователя евреев, будут размолоты железной мельницей!» — продолжает он, — «О! Бог отмщения, о Господь, Бог отмщения, явись! Ради Тебя мы позволяем перерезать нам горло каждый день. Воздай семикратно нашим соседям за нанесенные ими обиды, чтобы они прокляли Тебя! Пусть еще на наших глазах постигнет кара народы за пролитую ими кровь Твоих слуг..., они поймут тогда, что во имя мертвого, бренного они пролили кровь невинных девушек, детей и грудных младенцев, что их вера безумна, и что они пошли по пагубному пути...»
Элиэзер бен Натан полон столь же сильной яростью: «Воздай нашим презренным соседям семикратно, покарай их, о Господь, как они это заслужили! Причини им горести и страдания, пошли им Твое проклятие, уничтожь их!»
Но эта ярость была бессильной. Не было никакой возможности отомстить гонителям. Неравенство сил было столь очевидным, что несчастья, обрушившиеся на Израиль, представляются ему скорее стихийным бедствием, чем борьбой двух лагерей. А поскольку все призывы к Богу остаются безрезультатными, хотя хронисты и не упускают возможности увидеть Божью кару в несчастьях, поразивших авангард крестоносцев, то приходится признать, что «Римская блудница» празднует победу, тогда как участь евреев лишь ухудшается. Это может означать лишь то, что речь идет о справедливом возмездии, и что грехи избранного народа еще не получили достаточного искупления. «Ни один пророк, ни один мудрец и ни один ученый не может постичь, почему грехи общины показались такими тяжелыми, что только одна смерть могла их искупить, как если бы члены общины также проливали кровь. Но воистину Он — справедливый судья, и вся вина падает на нас!» «Наши грехи позволили врагу одержать победу; длань Господа тяжело опустилась на его народ...»
Так, обрушившиеся несчастья не смогли поколебать веру евреев в Божественную справедливость, но вызвали у них чувство вины, которое стало неотъемлемой частью древнего сплава Заповедей и Закона и лишь усилило их верность Всевышнему. И они продолжали приникать к источнику необоримой надежды. «Пусть кровь благочестивых станет нашим достоинством и нашим искуплением — Для нас самих, для наших детей, для наших внуков, для всех последующих поколений, подобно Аврааму, возложившему своего сына Исаака на жертвенник. Пусть эти справедливые, чистые и совершенные станут нашими заступниками перед Всевышним, и да освободит он нас скорее от нашего изгнания... Аминь!»
Те же интонации смирения, надежды и нерушимой веры в любых несчастьях и испытаниях проявляются в трогательном плаче о мученичестве Исаака Шателена из Труа и его семьи, ставших жертвами процесса по делу о ритуальном убийстве в 1288 году. Этот маленький шедевр средневековой поэзии написан на французском языке той эпохи.
«Пришли
грешники и призвали Исаака Коэна
Отречься, иначе придет его смерть.
«Что вам нужно от меня? Ради Бога, я хочу умереть.
Я Коэн, я хочу принести ему в жертву свою плоть»
«Ты не спасешься от нас, ибо мы держим тебя.
Стань христианином». И он тотчас ответил: «Нет,
Ради собак я не хочу отречься от Бога и Его имени!»
Его звали Хаим, метр Бренон.
Там был кадош [святой], которого вывели вперед;
И его заживо стали жечь огнем;
От всей души он призывал Бога тихим голосом,
Кротко терпя мучения во имя живого Бога.
Бог мести, Бог ревности! отомсти за нас предателям!
В ожидании Твоей мести дни кажутся нам такими длинными».
«Precher
vinrent Içak le Cohen requérir.
Tornast vers lor créance o l'kevanroit périr.
Il dit: «Que avez tant? Je vol рог
Gé mourir.
Je suis Cohen: ofrande de mon corps vous offrir.
A peine eschaperas, puis que nos te tenons.
Deviens chrestiens».
Et il repondit tantost: «Non!
Рог
les chiens ne ferrai le Gé vil ne son nom.»
An Fapeloit Haim, le mestre de Brinon.
Encore un kadosch fut amenez avant;
An li fist périt feu е l'aloit an grevant;
Huchoit Gé de bon cor е menu е sovant
Docement sofrit poine рог servir
Gé vivant.
Gé vanchere, emprinére, vanche nos des félons!
D'atandre ta vanchance nos semble li jors long!»
С этого времени мученичество становится своего рода социальным институтом. Каждая новая жертва христианской ярости — это боец, пожертвоваший собой ради Имени. Ему часто присваивали титул «кадош» (святой), что является разновидностью канонизации. Христиане также канонизируют своих мучеников, но необходимо подчеркнуть: если для них это скорее легендарное событие, воспоминание о римских гонениях, то для евреев это трагическая и почти повседневная реальность. Принесение в жертву детей, особенно убитых своими собственными родителями, сопоставляется с жертвоприношением Авраама. История патриарха и его сына под названием Акеда («связывание», т. е. приношение Исаака в жертву) становится символом еврейского мартиролога. В одном из наиболее трагических эпизодов хроники Соломона бар Симеона рассказывается, как Исаак Благочестивый, еврей из Вормса, которого крестили насильно, приводит ночью двух своих детей в синагогу, перерезает им горло, возвращается к себе домой и поджигает свой дом, затем поджигает синагогу и сам погибает в пламени.
Но хотя каждая еврейская жертва рассматривается как воин, павший на поле чести, битва, которую ведут евреи, является весьма своеобразной. Превращая необходимость в добродетель, европейские евреи решительно встали на путь чисто пассивного сопротивления злу, каковым отныне является христианское общество, и стали проявлять на этом пути упорство, подобного которому история просто не знает. Это удается им тем легче, чем больше профессиональная специализация отстраняет их от занятий, требующих физических усилий или предполагающих непосредственную борьбу со стихиями природы.
Так, на христианскую ненависть евреи отвечают столь же сильной ненавистью, но при этом они вынуждены сдерживать или подавлять ее. Если агрессивный потенциал христиан мог свободно проявляться и находить непосредственный выход, то еврейская агрессивность должна была находить иные пути для своей реализации, превращаясь во что-то другое. Накопленная таким путем психическая энергия имела широкие возможности для самопроявления в области борьбы за существование, в добывании столь необходимых денег. Но этот драгоценный товар, без которого было бы невозможно утвердиться во враждебном и отвратительном мире, оставался неразрывно связанным с этим миром, более того, являлся его постоянным символом. Для того чтобы отстраниться от него и найти ему противовес, внутренний мир учения оказывался необходимой компенсацией.
Во все времена раввины ставили изучение Закона выше земных благ, выше всего остального, но никогда эти предписания не исполнялись с таким пылом. Евреи Германии и Северной Франции погружаются в изучение Талмуда с настоящим исступлением, днем и ночью разбирают его в синагогах почти без перерывов для сна. Здесь зарождается эта знаменитая еврейская двойственность, требующая исключительного уважения к деньгам, потому что без них вас настигает гибель или изгнание, но именно из-за этого исключительного Уважения деньги становятся объектом презрения, а на первое место выдвигаются иные ценности.
Однако в эту эпоху учение оказывается в ситуации, мало благоприятной для свободного развития. Все складывалось в пользу того, чтобы сделать мышление евреев робким и ограниченным: как все возраставшее давление гонений, так и сам дух, вдохновлявший гонителей, ведь в эту эпоху еврейская среда оставалась еще удивительно открытой для внешних влияний. Именно поэтому вера в злых духов пускала в Северной Европе все более глубокие корни; еврейский фольклор обогатился христианскими предрассудками, легендами о феях, чертях и домовых. Кроме того сказки, фаблио, моралите, столь популярные в эту эпоху, переводились раввинами на еврейский для воспитания учеников. Среди моральных заповедей на первый план выдвигались те, что проповедовали скромность и уничижение. В этом также можно заметить отражение профессиональной специализации евреев: ростовщику не пристало проявлять высокомерие.
«Бог дал человеческой душе оболочку животного, чтобы человек не возгордился!» - восклицал Моисей из Куси. «Один Бог может быть гордым, человек должен быть скромным. Будь предупредителен к твоим близким, держи голову склоненной, глаза опущенными, только сердце может быть обращено к небу...», — учил раби Моисей из Эвре. Еще больше значения придавалось скрупулезному уважению к Закону, и основная часть еврейской науки состоит отныне в разработке все более строгих правил. Позади остались времена смелого полета мыслей Раши; раввины удовлетворяются робким исповедованием принятых истин и жалуются на недостаточность их собственных знаний. Одни запреты налагаются на другие; раби Исаак из Вены объясняет это следующим образом: «... было время, когда жили великие ученые, просвещенные и мудрые, которым верующие могли доверять, но в наши дни знание Торы пришло в упадок и мудрость исчезла. Поэтому восславим осторожных, которые сомневаются в своих знаниях и воздерживаются от поблажек в соблюдении Закона: они будут больше вознаграждены за свою предусмотрительность, чем те, кто кичится своими новомодными теориями...» Это смирение, этот недостаток интеллектуальной самостоятельности проявляются в регламенте школы XIII века, и можно констатировать, читая этот регламент, что его автор прекрасно осознает причины этой слабости:
«Пусть один учитель не обучает
более, чем десять учеников одновременно. Хотя наши мудрецы установили, что
число учеников на одного учителя должно составлять двадцать пять, это справедливо
только для Палестины, где климат благоприятствует
расцвету ума и где еврейский народ был независимым, ибо свободный
человек — сильный, умный и смелый, он легче обучается, чем угнетенный
человек. Дух угнетенного человека слаб, бесплоден и находится в зависимости
от жестоких и заносчивых князей. Постоянно
и тяжело работая, он становится скромным и пугливым, а обиды гасят его
порывы. По этой причине нужно предостеречь учителей, чтобы они не принимали
больше десяти учеников одновременно...»
Недоверие и враждебность евреев по отношению к внешнему миру вытекают из некоторых положений «Книги праведников» («Сефер Хасидим»), знаменитого сборника предписаний, составленного раби Йегудой Хасидом в конце XIII века. «Спаси меня... от руки сынов иноплеменных, уста которых говорят суетное и десница которых — десница лжи». Эти слова 144 псалма (в Септуагинте — псалом 143, — прим. ред.) подробно прокомментированы в «Книге праведников», которая дает такие советы:
«Мудрецы
сказали: еврей не должен оставаться наедине с неевреем».
«Не
следует переводить на еврейский церковные гимны и петь их в
синагогах».
«Не следует убаюкивать маленьких детей христианскими
мелодиями».
«Стены дома, забрызганные кровью мучеников, никогда не
следует
белить, чтобы кровь могла взвывать к небу».
Конечно, содержание «Книги праведников» этим не ограничивается, и некоторые ее изречения заслуживают, чтобы их читали и запоминали и в наши дни:
«Ты можешь сожалеть о своих словах, но ты никогда не сможешь сожалеть о своем молчании: пока ты не заговорил, ты хозяин своего слова, но затем твое слово становится твоим хозяином». «Если ты боишься, что будешь сожалеть о своем обещании, то лучше сказать «нет», чем «да», потому что нет ничего хуже, чем «да», за которым следует «нет».
Другие изречения, непосредственно посвященные отношениям между евреями и не-евреями, не менее содержательны:
«Поведение евреев в большинстве мест соответствует поведению христиан, если христиане какого-то города испорчены, то и евреи таковы». «Не следует предавать проклятию город, сеньор которого преследовал евреев или принуждал их к крещению силой, поскольку проклятие сохранит свое действие, даже если у города появится другой сеньор». «Как бы беден ни был еврей, лучше ему просить милостыню, но не красть деньги у христиан и затем спасаться бегством, ибо так он осквернит имя Бога, потому что христиане скажут, что все евреи воры и обманщики».
Понятно, какого рода практическую мудрость содержит это учение.
То, что терялось в эту эпоху еврейской культурой и ученостью по вертикали, выигрывалось по горизонтали. Если раньше раввины создавали ученые трактаты, то теперь их писания были доступны каждому верующему. Для того, чтобы оградить свою паству от возможных слабостей в эти смутные времена, они составляли простые пособия, как например, «Малая книга заповедей» раби Исаака из Корбейля, так что каждый еврей мог самостоятельно изучить свои обязанности и свои права. В результате учение, составляющее высшую ценность, оказывается всеобщим достоянием, а популяризация еврейской культуры станет отныне одной из отличительных черт еврейского учения.
Итак, в качестве ответной реакции на гонения, начинает формироваться совершенно особая еврейская ментальность, которая в сочетании с родом их занятий будет еще больше разжигать ненависть христиан. Отныне речь пойдет о настоящем порочном круге, который еще только начинал складываться в ту эпоху, о которой мы сейчас говорим. В той сложной игре взаимовлияний между страстями средневековых людей и их практическими интересами, эти последние еще преобладают. Евреи в тот момент играют в экономике полезную и даже необходимую роль, поэтому их не изолируют в полной мере и не окружают всеобщим презрением.
Временные итоги
Теперь нам следует приступить к рассмотрению той смутной и одновременно решающей эпохи, в ходе которой евреи постепенно уходят на задний план с авансцены средневековья, но при этом их образ становится наваждением для христианских душ во все большей степени (разумеется, можно найти некую взаимосвязь между этими двумя на первый взгляд противоречивыми процессами). Но перед этим бросим последний взгляд на их положение в XIII веке, который во многих отношениях является вершиной цивилизации средних веков.
Мы уже неоднократно старались показать, до какой степени евреи были интегрированы в окружающее общество, или, если воспользоваться современной терминологией, какова была степень их «ассимиляции». Мы видели, что если оставить в стороне литургию и священные тексты, они говорили на том же языке, что и христиане, и что под своим круглым знаком они носили те же одежды. Более того, из различных законодательных установлений следует, что иногда они еще сохраняли право на ношение оружия и что подобно полноправным и свободным христианам они подлежали ордалиям (средневековый «суд Божий» через испытание огнем, водой и т. п.,— прим. ред.). Лишь позднее они были освобождены от этого наряду с детьми и стариками в качестве особой привилегии. Иными словами, их рассматривали как людей, подобных всем остальным, но при этом как нечестивцев или даже закоренелых грешников, которые прекрасно понимают истинность христианства, но, побуждаемые злобой, притворяются, что не верят в нее. Это последнее соображение принадлежит историку Сесилу Роту.
Со своей стороны евреи были очень далеки от того, чтобы герметически изолироваться от окружающего мира, и продолжали принимать активное участие в его делах. Даже в области интеллектуальной деятельности, как мы видели, некоторые еврейские мыслители испытывали христианские влияния. Параллельно немецкому мистицизму XIII века в Рейнской области возник еврейский мистицизм, нашедший свое выражение в сочинениях Йегуды Хасида. Его ученики, и особенно Элеазар из Вормса, разработали методику, состоявшую в определении эзотерического смысла в числовом значении священных текстов. В эту эпоху и евреи, и христиане с одинаковой страстью, но с сильно различающимися результатами предавались символическим и аллегорическим толкованиям Библии.
Воздействие шло и в противоположную сторону — еврейское влияние существенным образом сказалось на христианской мысли. Если первые аристотелианцы опирались на Маймонида, то Никола де Лира был последователем школы Раши. Недаром говорится: «Si Lyranus non lyrasset, Lutherus non saltasset» (Каламбур на средневековой латыни: «Если бы Лира не сыграл на лире, Лютер не скакал бы»,— прим. ред.), и эти контакты между христианами и евреями в XII и XIII веках были существенно важны для того движения идей, которое через три столетия приведет к Реформации. По сути дела можно даже сказать, что, несмотря на постоянно возраставшее напряжение между евреями и христианами, они еще составляли часть одного и того же общества, одной и той же цивилизации.
Подобное положение отражено во многих характерных текстах. Так, знаменитый трувер Рютбеф, в главных произведениях которого, например, в «Чуде Теофила», предстает уже ставший традиционным зловещий образ еврея — верного приспешника дьявола, в своих малых произведениях развлекает читателя образом своего друга еврея Шарло, жонглера и такого же представителя богемы, как и он сам. Конечно, в глазах Рютбефа быть евреем значит что-то очень порочное, хуже, чем быть сифилитиком, и «у Шарло нет ни веры, ни религии, как у собаки, обгладывающей падаль», но каким бы порочным он ни был, этот Шарло принимается поэтом как равный. Хотя он и отличается от христиан своей порочностью, заключающейся именно в его еврействе, он не отличается от них своей сутью. Мы ничего не знаем об этом Шарло, который безусловно был реальной исторической личностью, кроме того, что о нем рассказал Рютбеф. Но в ту же эпоху во Фландрии жил другой еврейский трувер, Майе Гентский по прозвищу Еврей, который принял христианство по той же самой причине, по которой происходит большинство обращений в наши дни: ему нужно было понравиться даме, в которую он был страстно влюблен. Он честно выразил это в своих стихах:
«Ее краса
и прелесть
Лучшая в мире.
Такой нет даже у Иисуса,
Кого я сделал своим новым господином».
Тогда же в Германии процветал еврейский трубадур Зюскинд из Тримберга, который пел при дворах баронов и князей в одно время с Вальтером фон дер Фогельвейде и Гартманом фон Ауэ. Безусловно, сильные мира сего относились к нему хуже, чем к его христианским собратьям; от этой дискриминации он, конечно, должен был страдать. Здесь, вероятно, была бы уместна параллель между XIII и XIX веками. В самом деле, он жалуется на суровость аристократов и, совсем как Генрих Гейне шестьсот лет спустя, предлагает сам себе «вновь стать евреем», отпустить бороду и снова надеть длинное пальто и шляпу евреев... И мы можем видеть образ поэта на миниатюре того времени в еврейской одежде при дворе епископа. Он наряжен в коническую шляпу и имеет бороду, но черты его лица ничем не отличаются от лиц других персонажей. В общем, иконография евреев XII и XIII веков может служить для нас еще одним ценным источником: если не принимать во внимание несколько английских документов, евреи иногда отличаются от христиан одеждой, но нет никаких отличий в чертах лица и позах. Их можно видеть верхом на коне, они приносят присягу в обществе христиан. Большинство хартий, дарованных им немецкими городами в XIII веке, специально предоставляют им статус горожан (бюргеров). Прекрасные миниатюры, украшающие знаменитый дрезденский манускрипт Sachsenspiegel (Саксонское зерцало), подтверждают то, что вытекает из содержания этого кодекса: еврей еще является свободным человеком, имеющим право на ношение оружия, что обеспечивает ему возможность самообороны в случае нападения, а также в случае необходимости выполнение долга по защите своего родного города совместно с согражданами-христианами.
Саксонское зерцало датируется примерно 1225 годом. Швабское зерцало (Schwabenspiegel) относится ко времени лет на пятьдесят позже, и в нем уже заметно сильное влияние канонического законодательства с его теорией «вечного рабства» евреев, что в этом кодексе получило четкое выражение. Таким образом, церковные концепции постепенно проникают в светское законодательство. К тому же именно в эту эпоху они находят свое окончательное выражение в «Декреталиях» Григория IX (1234 г.) и особенно в сочинениях Фомы Аквинского. Речь еще идет о достаточно тонкой доктрине, которая формулирует принцип принадлежности всего еврейского достояния князьям, но одновременно требует «не лишать их жизненно необходимых вещей» и не требовать от них «вещей, противоречащих их обычаям». Вот как это сказано у Фомы Аквинского:
«...Было бы справедливым в соответствии с законом держать евреев из-за их преступления в вечном рабстве, и поэтому монархи могли рассматривать собственность евреев как государственную принадлежность; тем не менее они должны были использовать ее с умеренностью и не лишать евреев вещей, необходимых для жизни... и пусть никто не требует от них силой никаких услуг, которые у них не были приняты до этого, поскольку непривычные вещи обычно вызывают больше смятения в умах».
Что
же касается еврейских ростовщиков, то в своей «Сумме теологии»
Фома Аквинский сначала делает общее замечание, что «из-за
несовершенства людей... человеческие законы допускают отдачу денег
в рост, но не потому, что они считались соответствующими правосудию,
но чтобы не навредить большему числу людей». Поскольку люди нуждаются
в этом, выполнение этой функции евреями является наименьшим
злом, тем более, что Моисей уже разрешил им переступать
через некоторые запреты, учитывая их темперамент или их пороки.
Но еврейское ростовщичество подлежит осуждению. «Лучше всего было бы
заставить евреев работать, чтобы обеспечивать свою жизнь, подобно
тому, как это происходит в некоторых областях Италии, вместо
того чтобы позволять им жить в праздности и обогащаться только благодаря ростовщичеству».
Очевидно, какой путь был пройден между «Суммой теологии» и «Суммой ангелов», между XIII и XV веками
(Подробно
об этих крайне сложных проблемах см. мое исследование о еврейских банкирах и Святом Престоле - L. Poliakov.
Les Banquieis juifs et le Saint-Siège. Ulmann-Lévy, 1965. ).