Лев Поляков. История антисемитизма.
Эпоха Веры.
IX. ЗАРЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ
В XVIII веке количество евреев в Европе достигло приблизительно двух миллионов; около половины из них жили в Польше. Условия их жизни варьировались в разных странах, но основные различия были между сефардами (испанскими и португальскими евреями) и ашкеназами (немецкими и польскими евреями). Сефарды, насчитывавшие, возможно, около ста тысяч человек, в основном, были потомками тех марранов, о которых мы говорили. Они имели возможность расселиться по всем европейским странам за исключением полуострова, откуда они вели свое происхождение и где время от времени продолжали загораться костры инквизиции. В основном, они утвердились в больших европейских и мировых портах, где занимались международной торговлей в мировом масштабе. Один английский автор начала XVIII века сравнивал их с «болтами и гайками большого здания, которые сами по себе не имеют большой ценности, но совершенно необходимы, чтобы здание не рухнуло». Все правительства рассматривали их как полезных подданных; помимо коммерческой и финансовой деятельности многие из них посвящали себя литературе и искусствам, другие подвизались на политической сцене как посредники или тайные агенты. В основных центрах их проживания — в Лондоне, Амстердаме, Гамбурге, Бордо, Ливорно они имели привилегированный статус и, как правило, следовали обычаям и модам своего времени.
По словам одного немецкого путешественника, сказанным в 1678 году, голландские евреи «так процветают, что их не следует рассматривать как евреев». В следующем году герцог Ганновера, находясь проездом в Амстердаме, заболел. Его жена писала брату: «Слава Богу, он чувствует себя лучше благодаря заботам синьора Роббио, врача-еврея, и нашего хозяина синьора де ла Коста, уроженца Португалии из того же племени, который нас замечательно устроил и собственноручно приготовляет бульоны для Эрнеста-Августа. Он такой чистоплотный, как и все его соплеменники, которые не хотят иметь ничего общего с немецкими евреями из-за их грязи и зловония...» Итак, эти приобщенные к культуре евреи, которых можно называть «ассимилированными» до того, как возникло это понятие, тщательно дистанцировались от своих единоверцев. Лучше всего их особое мнение о самих себе, отражавшее взгляд на них образованных христиан, представлено в защитительной речи, с которой в следующем столетии еврей из Бордо Пинто выступил в противовес антисемитским обобщениям Вольтера:
«Если бы и в этом случае господин де Вольтер проявил присущую ему строгость в рассуждениях, то он начал бы с того, что следует отличать испанских и португальских евреев от всех остальных, поскольку они никогда не смешивались и не растворялись в толпе остальных детей Иакова. Нравы португальских евреев совершенно отличны от нравов остальных евреев. Они не носят бороду и не имеют никаких особых примет в своей одежде. Состоятельные люди из их среды добиваются такой же изысканности, элегантности и пышности в своих одеждах, как и другие народы Европы, от которых они отличаются только своей верой. Их разрыв с остальными собратьями зашел так далеко, что если португальский еврей в Голландии или Англии женится на немецкой еврейке, то он тотчас же утратит все свои преимущества. Его больше не будут признавать членом местной синагоги, он будет лишен всех гражданских и религиозных бенефиций, он будет полностью отрезан от тела нации, его даже нельзя будет похоронить вместе с его португальскими собратьями. Мысль о том, что они, в основном, произошли из племени Иуды, а их главные семейства прибыли в Испанию в эпоху вавилонского плена, лишь усиливает эти различия и способствует развитию у них той возвышенности чувств, которые отличают их и которые признают даже их братья иного происхождения (...).
Те, кто знаком с португальскими евреями во Франции, Голландии и Англии, знает, что будучи весьма далеки от того, чтобы, как говорит господин де Вольтер, испытывать «непреодолимую ненависть ко всем народам, которые терпят их», они, напротив, считают себя настолько слившимися с этими народами, что даже рассматривают самих себя как их часть. Их испанское и португальское происхождение стало чисто духовной чертой, в которой самый строгий критик может усмотреть гордость и тщеславие, но отнюдь не скупость и суеверие...»
Эти
противопоставления и возражения ассимилированного еврея XVIII века начнут проявляться в бесчисленных вариантах после всеобщей эмансипации
евреев, поскольку, опираясь на сходные аргументы, в дальнейшем богатые евреи
станут дистанцироваться от бедных, местные евреи от пришлых
и, как это ни странно, немецкие евреи от польских. Таинство эмансипации
состоит в том, чтобы всегда указывать на того, кто является евреем в большей
степени, чем ты сам. Было бы только справедливым добавить, что господин Пинто затем брал под защиту всех своих единоверцев, объясняя
их недостатки
условиями, в которые их поставили. В этом отношении он также опередил свою
эпоху:
«Разве удивительно, что лишенные всех социальных преимуществ, размножающиеся в соответствии с законами природы и религии, презираемые и унижаемые всеми, часто преследуемые, всегда оскорбляемые, они производят впечатление приниженных и опустившихся, занятых лишь повседневными заботами?... Можно их жалеть, когда они ошибаются, но было бы несправедливо не восхищаться их постоянством, мужеством, верой и бескорыстием, с которыми они отказываются от стольких жизненных соблазнов...»
Этих традиционных евреев официально терпели в Европе только в германских странах, Польше и Италии. Однако они ухитрялись постоянно, во все увеличивающемся количестве проникать во Францию и Англию.
Выше мы рассмотрели условия их существования в Польше. До раздела этой страны в конце XVIII века они практически не менялись. Напротив, на Западе, где уже начали проявляться первые признаки промышленной революции и где разрабатывались идеи, которые должны были потрясти мир, новый политический и социальный климат эпохи был благоприятным для коммерческих и финансовых успехов евреев в силу различных причин, самые заметные из которых восходили к их средневековой специализации одалживания денег под залог. В XVII—XVIII столетиях, когда как гражданские, так и церковные власти сняли средневековый запрет на занятие ростовщичеством христиан, еврейское преимущество в этой области свелось к наследственной специализации и умению. В то же время укрепление власти «абсолютных» монархов, бывших их традиционными союзниками, приоткрыло для них возможности для деятельности в других областях. В самом деле, у властителей «государственные интересы» вытесняют средневековую этику. Параллельно начинает вырисовываться понятие всеобщего интереса, противопоставленного корпоративным интересам прошлого. Мы не имеем возможности проследить здесь в подробностях структурную эволюцию экономического положения евреев, для чего потребовался бы солидный том; отдельные последствия этой эволюции можно еще наблюдать и в наши дни по обе стороны Атлантики. Но учитывая стойкость представлений о врожденной и квазибиологической способности евреев к обогащению и коммерции, нам представляется необходимым высказать несколько соображений, которые будут изложены лишь в схематическом виде.
1. Частично то преимущество, которое евреи имели над своими христианскими конкурентами, вытекало объективно (практически) из их старинной специализации в области одалживания денег под залог. При этом:
а) Обработка залогов требовала решения таких проблем, как их надежное хранение и реализация тех залогов, которые оставались в руках кредитора, что вело к специализации евреев в таких сферах деятельности как реставрация, использование ценных отходов и торговля подержанными товарами. Не следует забывать распространенность подобной торговли до эпохи промышленной революции. Можно заметить, что еще и в наши дни во многих странах евреи играют важную роль в текстильной промышленности, ювелирном деле и торговле подержанными товарами. Все эти занятия исторически восходят к старинному одалживанию денег под залог.
б) По причинам того же порядка, иными словами учитывая разнородность движимого имущества, с которым приходилось иметь дело ростовщикам, евреи в той мере, в какой им разрешалось заниматься коммерцией, предпочитали торговать всеми видами товаров, что являлось предвосхищением современных супермаркетов, в противоположность христианским торговцам, которые в соответствии с их корпоративным статусом традиционно ограничивались каким-то одним видом коммерции.
в) С финансовой точки зрения ростовщик является всего лишь держателем капитала, предоставляющего кредит клиентам. В результате евреи были пионерами в деле продаж в рассрочку частным лицам. Подобные операции получили распространение среди итальянских евреев уже в XV веке. Эти операции можно также обнаружить в немецких или французских документах XVIII века, что позволяет легко объяснить причины, по которым клиенты оказывали предпочтение евреям.
д) Еще одну причину успеха еврейской торговли составляли применяемые в ней низкие цены, такие цены, которые делали невозможной конкуренцию, что подтверждается бесчисленными совпадающими свидетельствами о том, что в местностях, где евреям разрешалось открывать свои лавки, христианские корпорации чувствовали себя обреченными на разорение. В этой области также проявился профессиональный опыт ростовщичества, который на основе понимания важности быстрой циркуляции денежных средств научил евреев элементарной и в наши дни общепризнанной истине, что быстрый оборот товаров с низкой прибылью, иными словами массовое производство, должно быть выгодно предпринимателю и коммерсанту. Со своей стороны, христианским торговцам потребовалось длительное время для осознания этой первостепенной истины, поскольку они были связаны корпоративными традициями и регламентами, основанными на понятии «справедливой цены», которая на практике предусматривала низкий уровень сбыта, компенсировавшийся высокой нормой прибыли, чтобы каждый член корпорации мог быть уверенным в своем пропитании. Английское двустишие XVII века гласило, что «в вопросах коммерции ошибка голландцев заключается в том, что они мало дают, но много требуют» («In matters of commerce, the fault of the Dutch Is giving too little, and asking too much».). Разумеется, эта пословица применима не только к одним голландцам.
2. Другие причины преимущества еврейского торговца и предпринимателя также вытекают из его средневекового положения, но уже пропущенного сквозь соответствующие чувства и нравы, т. е. относятся к области коллективных межличностных отношений: презрение, проявляемое к евреям, обращение с ними. С этой точки зрения можно констатировать, что существовала настоящая взаимная дополнительность между христианским макрокосмосом и еврейским микрокосмосом.
С еврейской стороны отмечается:
а) Как правило, более скромный образ жизни по сравнению с христианским торговцем, озабоченным необходимостью
поддерживать свой или корпоративный
престиж. Это означало существенное снижение для еврея накладных
расходов, связанных с необходи
мостью содержания себя и своей семьи.
б) Традиционная динамичность, связанная с неустойчивостью политического положения евреев, которая контрастировала с «приятной беззаботностью» христианского предпринимателя; жажда обогащения, вызванная жестоким опытом столетий, поскольку в христианском обществе деньги были единственной защитой евреев; более того, когда это общество начинает обуржуазиваться и старые рамки постепенно исчезают, деньги становятся средством спастись от окружающего презрения и стать, начиная с определенного уровня богатства, значительным лицом, как мы это увидим в дальнейшем.
в) Что касается специфического духа предпринимательства, предполагающего разумное принятие риска, те опасности, к которым евреи привыкли вследствие самого факта ненадежности их положения, предрасполагали их спокойно относиться и к собственно коммерческому риску и смело идти вперед.
д) Вспомним, наконец,
связи и международную солидарность евреев, возникшую как следствие гонений и
изгнаний. К ним в гораздо большей степени можно применить то, что было сказано
о французских
протестантах: «Во всех областях преследования и шаткость положения
превратили их в особенно гибкое меньшинство и навязали им мобильность, которая
хотя и была часто трудно выносимой, оказалась для них невероятно полезной...» (Herbert Luthy, La Banque protestante
en France..., Paris, 1959, t. 1, p. 28.).
С христианской стороны можно отметить, особенно среди знати и чиновников, тенденцию к сотрудничеству с евреями в области совместных выгодных предприятий, которые плохо сочетались со статусом высших слоев общества или нравами эпохи. Таким образом, христианская честь высокопоставленного и могущественного лица не затрагивалась, или затрагивалась в меньшей степени, ибо нет нужды краснеть в присутствии самого ничтожного из людей, а тайна сотрудничества или совместного предприятия оказывалась надежно обеспеченной. Откровенная и простая коррупция также может быть отнесена к подобным действиям, поскольку по тем же самым причинам еврей оказывался в подходящей ситуации, чтобы выступать в роли искусителя.
Имелось бесчисленное количество вариантов таких комбинаций, позволявших обогащаться, но при этом внешне соблюдать традиции и законы. Приведем в качестве примера два варианта:
а) Выгодное помещение капиталов, ростовщические или спекулятивные операции, при которых весь позор падает на голову еврея, выступающего в качестве компаньона или подставного лица. Фантастически стремительное восхождение Ротшильдов, в значительной степени основанное на спекуляциях, осуществленных на средства богатейшего маркграфа Касселя, может служить самым знаменитым историческим примером.
По сути дела, основа капитанов, которыми оперировали финансисты и крупные еврейские коммерсанты, чаще всего была христианской. Интересно проследить, как сделанные таким образом долги, способствовали защите шатких гражданских прав евреев: кредиторы евреев тем самым становились их заинтересованными защитниками, поскольку в случае изгнания оказывалось невозможным вернуть кредиты. В некоторых странах и в некоторые эпохи еврейские общины систематически использовали этот способ страховки против изгнания. Именно так обстояло дело в Италии эпохи Возрождения, а также в Польше XVIII века- Что касается этого последнего случая, то президент Коммерц-коллегии при императоре Павле I Гаврила Державин констатировал: «Чтобы избежать того, что с ними произошло в Испании, [евреи] придумали или использовали в Польше свою старую уловку — оказаться в большом долгу в стране своего проживания, для того, чтобы обеспечить пребывание там. Они предлагают в качестве залога все движимое имущество еврейства через посредство своих общин, которые таким образом обеспечивают себе привязанность и уважение кредиторов...»
б) Денежные вознаграждения и взятки, получаемые
чиновниками, при помощи которых
евреи добивались одновременно с разрешениями на проживание в каком-либо городе
или стране привилегии на занятие одним или несколькими видами коммерческой деятельности. В Германии эти вознаграждения называли
характерным термином «сладость». Они были широко распространены в Европе XVII—XVIII веков; крупный римский теолог, кардинал Луго объявил, что он не находит в этом ничего, заслуживающего
осуждения, при условии что подкупленный чиновник или министр не предпримет
ничего, противоречащего интересам своего государя. Но нельзя быть уверенным,
что это условие всегда соблюдается.
в) Справедливость этих двух замечаний и важность для экономического подъема евреев подобных психологических факторов связана с существованием «придворных евреев», которые особенно процветали в Германии, но в зародыше аналог этого явления можно обнаружить и в окружении некоторых крупных французских сеньоров. Если не уделять должного внимания психологическим тонкостям в отношениях между евреями и аристократами, частично вытекающим из подобного соучастия, то невозможно понять причину, по которой государи доверяли ведение своих дел, финансовых, личных и даже амурных, посредникам, избранным из числа детей Израиля. Излишне добавлять, что покровительство, которым пользовались в результате этого «придворные евреи», обеспечивало им прочность их позиции, существенно важной для экономической деятельности евреев в целом.
3. Наконец, некоторые другие факторы успеха евреев должны рассматриваться и в аспекте коммерческой этики, или вообще этики прошедших веков. Повседневные рамки, в которых находилась христианская коммерция, исторически были привязаны к христианской или аграрно-христианской традиции, враждебно относящейся к обогащению и торговле и тормозящей европейское экономическое развитие. «Дух корпоративности в принципе противостоит духу новаторства» (Шарль Моразе). Христианское сословие производителей и коммерсантов было связано слишком жесткими правилами и противилось даже самым незначительным изменениям в установленных обычаях и привычках. Евреи, которым был неукоснительно закрыт доступ в корпорации, не чувствовали себя связанными этими правилами, так что можно сказать, что новаторский дух, развивавшийся в условиях их неустойчивого и опасного существования во время их рассеяния, стал их второй натурой.
Среди используемых евреями коммерческих уловок, вызывающих гнев и отчаяние их христианских конкурентов, одни с тех пор уже давно стали частью современных нравов, тогда как другие по-прежнему вызывают осуждение; как те, так и другие привлекали к ним благосклонность их клиентов, несмотря на не слишком лестную репутацию; но что касается этой репутации, то здесь им нечего было терять. Вот некоторые примеры:
а) Реклама и привлечение клиентов, т. е. «продвижение товаров», что строго запрещалось уставами корпораций, но являлось излюбленным экономическим оружием евреев в виде привлечения покупателей в общественных местах, в помещениях постоялых дворов и на улицах гетто, которые постоянно посещались покупателями-христианами.
6) Производство и продажа товаров низкого качества, не отвечающего корпоративным эталонам; представление товаров в привлекательном виде, особенно подержанных вещей, обновленных и восстановленных умелыми ремесленниками гетто.
в) Сбыт товаров сомнительного происхождения, будь то военные трофеи, контрабанда, добыча в результате солдатских грабежей, воровства и взломов. В этом смысле показательным является обязательство, взятое на себя ашкеназами перед сефардами Гамбурга при получении разрешения обосноваться в городе, не пополнять товарные запасы у перекупщиков и солдат. Выше мы уже обсуждали проблему еврейского бандитизма в Германии XVII—XVIII века.
По этому последнему пункту следует упомянуть проблему «талмудической этики», т. е. этики, позволяющей по отношению к неевреям использовать приемы, запрещенные в отношениях между единоверцами.
Известно, какая участь постигла в этом плане, благодаря антисемитской пропаганде, отдельные тексты и предписания иудаизма, некоторые из которых были подлинными, а другие фальсифицированными. Во время первых веков нашей эры учителя дочерней религии следовали в этом вопросе примеру учителей материнской религии, ср. «исключение Амбруаза», разрешающее ростовщичество по отношению к иноверцам: «ubi jus belli, ibi jus usurae» («Где право войны, там и право ростовщичества»).
В дальнейшем дискриминация по отношению к «неверным» осуществлялась обоими лагерями с помощью политических средств, имевшихся в их распоряжении, т. е. соответственно насилия и хитрости. Христиане и евреи использовали двойные системы мер и весов и оказались совместно вовлеченными в безвыходное положение. Традиционалисты обоих лагерей казались довольными подобным положением вещей. Так, Бональд писал: «... Христиане могут быть обмануты евреями, но они не должны находиться в зависимом от них положении, ибо эта зависимость оскорбляет их достоинство в еще большей степени, чем жадность евреев наносит ущерб их интересам». Однако вследствие того факта, что евреи составляли лишь ничтожное меньшинство, подобное положение дел оказывалось выгодным для них (в той мере, в какой гибкость в коммерческих вопросах приносит выгоду), поскольку экономическая деятельность евреев чаще всего была связана с христианами, тогда как обратное имело место лишь в незначительной части случаев.
Таковы доминирующие факторы, рядом с которыми наиболее часто высказываемые соображения, такие как высокая культура «народа, занимающегося чтением книг уже две тысячи лет», или своеобразный естественный отбор, видимо, играли лишь вспомогательную роль в деле обеспечения экономического роста евреев в тех странах, в которых им разрешалось жить. Нужно ли добавлять, что, несмотря на их преимущества, еврейские деловые люди не добились превосходства ни в одной стране Запада и что они не играли роль «создателей капитализма», которую им иногда приписывают.
Теперь мы рассмотрим конкретные факты по очереди в разных странах.
Германия
В целом экономическое развитие евреев на заре нового времени шло параллельно с подъемом централизованного абсолютизма и укреплением власти государей, ущемлявшей городские вольности и средневековые корпоративные привилегии. Подобная эволюция была особенно четкой в Германии, где эти вольности и привилегии сохранялись дольше, чем в западных монархиях, и где христианская буржуазия с особым ожесточением выступала против евреев, являвшихся орудием абсолютистской власти. Наиболее примечательным в этом отношении является эпизод с поселением в Берлине евреев, изгнанных из Вены в 1671 году.
Изгнание богатой и древней еврейской общины Вены было осуществлено в чистейшем средневековом стиле по причинам, среди которых трудно отделить роль коммерческого обмана от набожных предрассудков. Император Австрии Леопольд I, бывший иезуит, прославился своей набожностью. В течение первых десяти лет своего правления он доброжелательно относился к евреям. Но в 1669 году на императорскую фамилию обрушилась целая серия несчастий: пожар во дворце, смерть наследного принца, за которым последовал выкидыш у императрицы, посеяли сомнения в его душе. Духовник императрицы постарался убедить его, что речь шла о предзнаменованиях и предупреждениях, ниспосланных свыше, причем его аргументы получили сильную поддержку благодаря предложению венской буржуазии с лихвой возместить императорской казне финансовый ущерб от отъезда евреев. Эдикт об изгнании был издан императором 28 февраля 1670 года. Все евреи должны были покинуть Вену до Пятидесятницы. (В дальнейшем, через пятнадцать лет они были приглашены обратно и с этого времени их присутствие считалось обязательным. Новый министр Леопольда I канцлер Людвиг заявил: «От их усердия чаще всего зависит успех самых важных дел в Вене».)
Как только он узнал об этом изгнании, курфюрст бранденбургский («Великий Курфюрст») Фридрих-Вильгельм, первый из монархов, создававших современную Пруссию, решил пригласить пятьдесят еврейских семейств в свое государство. Он стремился развивать у себя в стране промышленность и торговлю всеми способами и уже пригласил из-за границы многочисленных поселенцев и предпринимателей, особенно французских гугенотов.
Установив соответствующую «плату за покровительство» (Schutzgeld), он предоставил евреям специальную, подлежащую пересмотру привилегию, в которой были указаны разрешенные евреям виды деятельности, а также их права и обязанности в соответствии с обычаями. Немедленно развернулась конкуренция между еврейскими и христианскими коммерсантами, которая была тем более ожесточенной, что различия между ними касались не только веры и обычаев, но и их коммерческих приемов и юридического статуса. Некоторые разновидности и последствия этой конкуренции сохранятся еще и в XIX веке, после эмансипации евреев. В результате на протяжении поколений канцелярия прусского государства оказалась наводненной жалобами и контр-жалобами, чтение которых приводит нас непосредственно к некоторым важнейшим особенностям современного антисемитизма:
«Эти антихристы, — возмущались в 1673 году христианские коммерсанты Берлина и Кельна, — бегают из деревни в деревню, продают здесь, покупают там. Таким образом, они не только избавляются от своих залежавшихся попорченных товаров и обманывают людей своими старыми тряпками, но они разрушают всю торговлю, особенно серебром, латунью, оловом и медью {...). Такова настоятельная причина, которая вынуждает нас покорно изложить наше несчастье Вашему Величеству, несчастье, которое столь велико, что оно приведет к нашему разорению, а вместе с нами к разорению ваших городов с их школами и церквами, где сияет слава Господа...»
Здесь хорошо видно, как уже в XVII веке слава Господа оказывалась в прямой связи с доходностью христианской торговли. Можно приписать чувствам того же порядка имеющий несколько скотологическую окраску пасквиль, датированный тем же самым 1673 годом и направленный против банкира Израиля Арона, которому удалось добиться положения главного поставщика при дворе бранденбургского курфюста. Памфлет был направлен не только против этого еврея, но и против чиновников, которые ему покровительствовали, и которых он завалил золотом и подарками. Жалобы христианских корпораций против конкуренции евреев повторялись из года в год и охватывали все провинции. Мы ограничимся цитированием некоторых энергичных образов, к которым прибегли в 1734 году коммерсанты города Стендаля: «Еврей — это щука в пруду с карпами.... Он проникает повсюду, выхватывает у коммерсантов кусок хлеба изо рта, сосет кровь бедняков и из жадности не платит налоги...»
В 1763 году Бранденбургский курфюст встал на сторону евреев, решив, что «евреи и их коммерция не причиняют вреда нам и нашей стране, но что они приносят пользу». Его наследники, в основном, следовали той же линии поведения, при этом само собой разумелось, что эта польза непосредственно зависела от толщины кошельков детей Израиля. Со своей стороны, евреи старались выглядеть униженными и незначительными и ограничивались тем, что необходимость своего присутствия в христианском государстве доказывали, ссылаясь на принципы здоровой коммерции: «Мы спрашиваем, кто те люди, которых разоряем мы и наша торговля? (...) Разве склады этих крупных негоциантов не заполнены большим количеством более дорогих товаров, чем все, что мы способны собрать? Еще они владеют роскошными домами и большими дворцами. Кто среди нас может позволить себе кресла с носильщиками и кареты, чтобы отправляться в увеселительные заведения и парки, как это делают они? Кто из нас заработал достаточно денег, чтобы подражать им, чтобы покупать земельные угодья, оставить торговлю и стать крупными банкирами? (...) Если нас обвиняют в разорении христианских коммерсантов, то непонятно, почему они терпят банкротство в городах, где нет ни одного еврея. Но разве редко мы видим, что христианские коммерсанты начинают заниматься делами, в которых они не разбираются? Что хорошего может произойти, когда коммерсанты во всем полагаются на своих слуг, вместо того, чтобы самим заниматься своими делами, а не проводить время за едой и питьем и проматывать свои доходы в тавернах? В чем же виноваты евреи, если такие коммерсанты терпят банкротство?»
Переплетение религиозных и коммерческих интересов может быть хорошо проиллюстрировано несколькими инцидентами, имевшими место в 1669 году в прусском городе Хальберштадте. Не получив официального разрешения, евреи, которые имели право на торговлю в этом городе, построили синагогу. Не обращаясь к властям, горожане Хальберштадта, «сопровождаемые пятьюдесятью вооруженными мушкетерами, — как это указывалось в жалобе евреев, — ворвались в нашу синагогу, сломали окна и двери, разрушили все здание от подвалов до крыши, все переломали, разрушили, разбили на куски, устроили такие беспорядки, скандалы, навели такой страх и ужас, что мы готовились к избиению и убийству всех до одного, так что теперь день и ночь мы должны находиться под охраной солдат для защиты от толпы, сбежавшейся со всех сторон...» Прусское правительство распорядилось провести расследование. Горожане Хальберштадта оправдывались следующим образом:
«...К несчастью, по нашему опыту хорошо известно, какое зло причиняют подобные собрания (т. е. синагоги,— прим. ред.), обрекающие евреев на вечное проклятие, поскольку именно там их обучают с самого детства ложному пониманию божественных пророчеств и Откровения, учат презирать Иисуса Христа, что делает гораздо более трудным их путь к обращению. Кроме того, этот народ быстрее размножается там, где поощряется исповедование их отвратительной религии, так что вся страна оказывается зараженной евреями на погибель христиан...»
Отсюда видно, как потребности христианской торговли поддерживали и стимулировали тысячелетнюю борьбу церкви против синагоги.
Если создается впечатление, что предприятия христианской буржуазии терпели большой ущерб от еврейского присутствия, то последнее было крайне выгодно правителям и знати, естественным защитникам евреев (до такой степени, что Вернер Зомбарт даже видел в евреях настоящих соучредителей современного государства). Но помимо принципов политического равновесия, которые необходимо соблюдать в государстве, остающемся христианским, религиозная чувствительность ставила пределы покровительству и льготам, которые во имя финансовой и экономической целесообразности можно было распространять на сынов народа-богоубийцы. Личные религиозные убеждения и темперамент самодержцев играл здесь немаловажную роль. Линия поведения, которой было необходимо придерживаться, чтобы сочетать интересы государства с требованиями христианской морали, была тонко сформулирована «королем-сержантом» Фридрихом-Вильгельмом, который дал следующие советы по поводу мудрого правления своему сыну, будущему Фридриху Великому:
«В том, что касается евреев, то в наших странах имеется большое количество тех из них, кто не получил от меня писем о покровительстве. Вы должны их изгнать, поскольку евреи в стране — это саранча и разорение христиан. Я прошу вас не давать им новых писем о покровительстве, даже если они предложат вам много денег... Если у вас будет нужда в деньгах, наложите на еврейство в целом налог в двадцать-тридцать тысяч талеров каждые три или четыре года сверх денег за покровительство, которые они вам платят. Вы должны душить их налогами, ибо они предали Иисуса Христа, и вы не должны никогда доверять им, ибо самый честный еврей — это жулик и мошенник, не сомневайтесь в этом...»
Фридрих Великий был реалистом, как и его отец, но насколько тот был набожным, настолько этот циником, которого не волновали моральные проблемы такого рода, и он вернулся к золотому правилу бранденбургского курфюста: еврей полезен настолько, насколько он богат. Итак, он преследовал и безжалостно изгонял неимущих детей Израиля, но раздавал привилегии тем, кто проявлял себя способными создавать предприятия и рынки сбыта товаров, брать на откуп налоги и, прежде всего, ссужать деньги. Подобная государственная политика, которую проводили в это время многие европейские государства, привела к сохранению вплоть до нашего времени некоторой связи между иудаизмом и деньгами (как в том, что касается представлений христианского мира об иудаизме, так и в том, что относится к внутренней жизни иудаизма). В известной мере верно, что эмоции могут пережить на целые поколения те структуры, которые их породили, и в результате заменить собой некоторые компоненты этих структур.
С экономической точки зрения немецкие евреи играли в XVII— XVIII столетиях все более возраставшую роль в крупных коммерческих центрах; в Лейпциге, где их численность среди участников знаменитой ярмарки достигла в конце XVIII века двадцати пяти процентов; в Гамбурге, где сенат свободного города, изгнавший их в 1648 году и разрешивший нескольким семьям вернуться в город пятнадцать лет спустя, в 1733 году констатировал, что евреи стали для коммерции «необходимым злом» по причине переплетения их интересов с интересами христиан; и особенно во Франкфурте, где пожар в гетто в 1711 году, как тогда говорили, потряс финансы империи, но место для гуляний, устроенное там, где были его стены, украшала надпись; «Ни один еврей и ни одна свинья не имеет права входить сюда». Во Франкфурте, главном финансовом центре Германии, число евреев было особенно велико и составляло в 1711 году более трех тысяч, или шестнадцать процентов населения города. Само собой разумеется, что гетто, из которого вышли Ротшильды, помимо нескольких богатых финансистов насчитывало большое количество плебса, скученного на нескольких узких улицах, и занимающегося тысячами видов мелких промыслов, чтобы обеспечить свое пропитание. Вот как описал это в 1778 году в своей «Ярмарке в Плундерсвейлерне» Гете (Как известно, Гете был родом из Франкфурта. Вот как на склоне дней он описывал свои впечатления от гетто:
«Среди важных вещей, которые занимают ребенка и юношу, следует особо отметить еврейский квартал, который, по правде говоря, называют еврейской улицей, поскольку его образует, в основном, одна улица, которая когда-то теснилась между рвом и городской стеной. Теснота, грязь, суета, неприятный для слуха акцент местной речи, все это производило крайне отталкивающее впечатление. Долгое время я не решался ходить туда в одиночестве и возвращался всегда с тяжелым сердцем, после того, как удавалось избежать приставаний стольких людей, постоянно стремящихся привлечь покупателя и затеять торг...»), которого это зрелище привлекало еще в молодости:
«Но деньгами они владеют как отмычкой,
И в сердце ближнего читают, как в своем,
У них для всякого особый есть прием.
Там ссудой оплетут, тут связывает мена;
Кто раз запутался, не вылезет из плена».
(пер. М. Лозинского) Народная песенка дает более точное описание:
«Кто-то решил купить себе костюм,
Он тотчас же бежит к еврею.
Посуда, ложки, вилки, занавески, ночные колпаки,
Все, в чем возникла нужда,
Можно найти у еврея,
Который получил эти вещи в залог.
Все украденное и отнятое грабежом
Все это можно найти у него.
... Пальто, штаны, все, что угодно
Еврей продаст по низкой цене.
Ремесленники больше ничего не могут продать,
Потому
что весь мир устремился к евреям...»
Безусловно, бедным жителям немецких городов и деревень присутствие евреев приносило реальную выгоду, в отличие от торговцев и ремесленников. Но все свидетельства единодушно подтверждают, что «бессловесные классы», те, кто не имел возможности публично выразить свое мнение, презирал и ненавидел их в той же мере. «Надуть еврея» считалось высшим подвигом, как это видно по многим народным сказкам, таким как «Еврей в терновнике» (Der Jude im Dorn), которую братья Гримм включили в свое классическое собрание.
Традиционное христианское определение: «иудаизм = ложь», следовательно, «еврей = мошенник», видимо, лучше всего подходит для подобной этической системы. В XVII веке вера в прирожденную склонность евреев к мошенничеству, скорее всего, распространилась среди всех слоев общества. Шпенер, основатель лютеранского пиетизма, был одним из первых, кто выступил на их защиту, предложив даже своеобразное естественное объяснение:
«...Бедняки, которые среди них [евреев] составляют, как и среди христиан, подавляющее большинство, не могут поступать иначе; располагая лишь несколькими талерами, эти люди вынуждены прибегать к жульничеству, чтобы содержать себя и свои семьи. Поэтому эти несчастные днем и ночью не могут думать ни о чем ином, кроме того, как им обеспечить свое существование с помощью хитрости, интриг, обмана и воровства...»
В следующем столетии подобные взгляды стали относиться просвещенными людьми к числу предрассудков. Согласно Кристиану-Вильгельму Дому, прусскому чиновнику, который был одним из предшественников еврейской эмансипации, «есть лишь люди из народа, которые сами считают, что они имеют право обманывать евреев, обвиняя их в соблюдении закона, позволяющего совершать мошенничества по отношению к иноверцам; а нетерпимые священники занимаются тем, что распространяют басни о еврейских предрассудках, выказывая таким образом свои собственные предрассудки на этот счет...»
Можно сказать, что
массовый антисемитизм держался на двух главных опорах, являвшихся его необходимыми и
достаточными условиями: как детям, так и взрослым священники обеих конфессий
проповедовали
как в церковных школах, так и с высоты кафедр, что евреи — это гнусный народ-богоубийца. В реальной и взрослой жизни
эти взгляды лишь очень редко подвергались опровержению, получая свое
повседневное подтверждение из естественного напряжения, свойственного деловым отношениям, скрытых
или открытых конфликтов, которые
неизбежны при любой покупке или продаже, любой торговой сделке и любом
обмене, а контакты между христианами и
евреями преимущественно ограничивались напряженными отношениями такого рода.
Гораздо более сложными были отношения евреев с власть имущими и правящими классами. Именно эти отношения определяют силу их позиции, а в эпоху, когда традиционный порядок вещей и общепринятые идеи оказывались поколебленными сверху, они иногда достигают настоящей близости. Благодаря их покровительству ведущие фигуры гетто могли совершить фантастический взлет и, добившись богатства, наслаждаться властью и даже своеобразной славой, продолжая оставаться евреями.
Необыкновенные истории Германии эпохи барокко! Вот бедный двадцатилетний Александр Давид из Хальберштадта, который в 1707 году прибыл в поисках счастья в Брауншвейг, столицу одноименного герцогства, в котором евреям не разрешалось селиться. Когда он прибыл, страж городских ворот якобы воскликнул: «Должен ли я верить собственным глазам, что еврей поселился в Брауншвейге?» Ему действительно удалось получить право на проживание, но первые несколько дней он должен был ночевать на лавке под открытым небом, поскольку не мог найти дом, где бы согласились его приютить.
Документы сообщают нам о жалобах коммерсантов города, возмущенных незаконными приемами этого еврея, такими как доставка заказов клиентам на дом. Но с самого начала он сумел вовлечь в свое дело наследника трона, по всей вероятности ссудив его деньгами. В ответ тот авансом предоставил ему «тайную привилегию» и открыто осыпал его милостями, когда в 1714 году унаследовал трон своего отца. Александр Давид получил тогда разрешение построить собственный дом, основать табачную мануфактуру, а также ему было пожаловано звание поставщика двора, что освобождало его от обычного правосудия. На протесты своих советников молодой герцог якобы ответил: «Разве можно найти еще одного человека подобного этому, наделенного поистине божественным гением изобретательства?»
С течением времени Александр Давид, коммерсант, банкир и чиновник одновременно, как почти все придворные евреи, развивал свои дела и расширял сферы своих интересов, куда входили военные поставки, организация лотереи, денежные ссуды герцогу и займы, предоставляемые другим немецким государям, среди которых находился и будущий Фридрих Великий, благодаря посредничеству его невесты, Елизаветы Христины Бевернской. Александр Давид процветал последовательно при пяти герцогах, приумножая титулы и должности по мере роста своего богатства: он был придворным банкиром, придворным ювелиром, придворным монетчиком, поставщиком двора, а также осуществлял некоторые политические миссии. Он умел настоять на своем при общении с чиновниками: когда один из его бывших кучеров, обвиненный в воровстве, был приговорен к смерти, и министр герцога Шрадер фон Шлиштедт отказал ему в помиловании следующими словами: «Его повесят также верно, как то, что меня зовут Шрадер фон Шлиштедт!» Еврей на это ответил: «Меня назвали Александром Давидом раньше, чем вас назвали Шрадером фон Шлиштедтом», и добился в этом деле своего. Он проводил свое свободное время за изучением Талмуда и воздвиг в Брауншвейге величественную синагогу. Он скончался в 1765 году в возрасте почти восьмидесяти лет; его тело было доставлено к месту последнего упокоения на герцогском катафалке в сопровождении служителей двора.
Можно думать, что услуги, которые он сумел оказать наследному принцу с момента своего прибытия, а также многочисленные подарки лежали в основе его потрясающего успеха. Ценные подарки всегда рассматривались придворными евреями как инвестиция на будущее при условии их разумного распределения. В своих мемуарах Глюкель из Гамельна рассказывает в связи с этой историей весьма характерный эпизод. Она описывает пышное бракосочетание своей старшей дочери с сыном банкира Элией Клеве, которое почтил своим присутствием второй сын прусского «Великого Курфюрста»:
«...На эту свадьбу также прибыл некий Моката, португальский ювелир, который носил прекрасные небольшие золотые часы, украшенные бриллиантами, ценой в пятьсот дукатов. Элия Клеве раздобыл эти часы и хотел подарить их принцу. Один из его друзей, находившийся поблизости, спросил у него: «Зачем это тебе нужно? Если бы он был наследным принцем, то я бы тебя еще понял». Но как я уже говорила, вскоре наследный принц скоропостижно скончался, и юный принц занял его место. После этого Элия Клеве сильно упрекал своего друга каждый раз, когда встречался с ним. И, конечно, юный принц никогда бы не забыл такого прекрасного подарка, поскольку крупные вельможи никогда не забывают веши такого рода...»
Итак, мы добрались до темы сердечных отношений, которые устанавливались между евреями и немецкими государями. И те, и другие находились вне обычных рамок немецкого общества того времени, но каковы бы ни были подлинные причины этой близости между членами обеих каст, каждая из которых по-своему была проникнута духом собственного превосходства, в XVIII веке невозможно представить двор немецкого государя без своего еврея. В 1741 году во время конфликта в епископстве Хильдесгейм между евреями и корпорацией мясников раввин Гершель Оппенгеймер обратился к князю-епископу с просьбой поставить ремесленников на место:
«...если бы мясники имели хоть какой-нибудь придворный опыт, они бы не действовали так глупо, поскольку почти невозможно найти в Германской империи государя или правителя, у которого бы не было своего придворного еврея, имеющего возможность в любое время обратиться к нему, в отличие от мясника. Евреи постоянно получают милости, привилегии и даже монополии, что полностью противоречит принципу, согласно которому евреи не могут рассчитывать на столь же благосклонное отношение правителей, как другие подданные...»
В Германии имелось около трехсот княжеств, которые предоставляли возможность сотням евреев сделать карьеру и разбогатеть. Чем меньше было княжество, тем более близкими оказывались отношения между государем и его евреем, так что иногда правитель попадал под влияние своего агента. Генрих Шнее опубликовал несколько писем, адресованных в 1730 году графом Липпе-Детмольдом своему банкиру Йозефу Исааку. Вот отрывок из этих писем:
«Йозеф, мы хотим довести до вашего сведения, что на сегодняшний вечер у нас нет больше масла, и мы просим вас сделать все необходимое, чтобы доставить нам достаточно масла уже сегодня вечером. Времени очень мало, потому что иначе мы не сможем сесть за стол; мы надеемся, что вы сделаете все возможное...»
В другом письме граф просил еврея срочно добыть ему свечи, ибо иначе он будет вынужден бодрствовать в темноте. Таким же смиренным тоном он просил о денежных авансах. Подобная зависимость заставляет думать скорее не об отношениях между Мефистофелем и Фаустом (в романтическом описании Зомбарта), а об ужасных морлоках Г. Уэллса или о фильме «Слуга» Йозефа Лузи. Но не будем увлекаться литературными сравнениями, поскольку если и была область, где воображение и литературные клише причинили слишком много зла, то это, конечно, область антисемитских наваждений, во все времена приводивших к характерному преувеличению возможностей, которыми располагали евреи.
Однако сколь бы ни было навязчивым это преувеличение, один из его источников составляли некоторые действия финансистов прошлого. Особенно среди дворянства находилось много христиан, желавших тайно заняться спекуляцией или ростовщичеством, чтобы этим не испортить свою репутацию. Для этого евреи, услужливые и умеющие хранить тайну, не стыдящиеся вести себя как евреи, были идеальными подставными лицами. Этот фасад обманывает даже сейчас многих современных историков! Часто это была лишь марионетка, за веревочки которой дергал христианский финансист. Еще чаще речь шла о компаниях, в которых христианский партнер, составлявший невидимую часть айсберга, играл решающую роль. Так, карьера Баруха Симона (деда писателя Людвига Берне) при дворе кельнского князя-архиепископа состоялась благодаря покровительству министра графа Бельдербуша, главного партнера компании, общее состояние которой достигало миллиона дукатов. По распространенному слуху капеллан двора отец Паулин также входил в эту компанию. О нем говорили:
«Sub vesperum cum ministro et Baruch spolia dividebet» («Под вечерней звездой и Барух со
священниками будут делить добычу»).
В Саксонии, когда министром был Брюль {1733—1763), граф Йозеф Больза стал самым богатым человеком королевства. Он пользовался подставными лицами-евреями, среди которых в частности был «посредник двора» Самуэль Эфраим Леви, для своих спекуляций и ростовщических займов короне. «Доход, который он из этого извлекает, пожалуй, слишком еврейский, и услуги его светлости нам слишком дорого обходятся», — писал в 1761 году Брюль. Алчность графа Больза привела к тому, что его стали подозревать в скрытом еврействе, так что в эпоху нацизма его потомки оказались вынужденными предпринять генеалогические разыскания, чтобы добыть «сертификаты арийской принадлежности».
В той же самой Саксонии разыгрался последний акт трагикомедии, в ходе которой Вольтер, поручивший сыну ювелира Гершеля купить для него саксонские облигации, сумел крупно обмануть этого молодого человека; в результате отец умер от горя. Поэт Лессинг, который в это время служил секретарем философа, резюмировал эти распри в следующей эпиграмме:
«Чтобы объяснить очень кратко,
Почему это дело
Плохо кончилось для еврея,
Ответ может быть примерно таким:
Господин В... оказался более хитрым мошенником, чем он».
Как мы уже говорили, Ротшильды создали основу своего состояния, извлекая прибыль из сокровищ, накопленных маркграфами Касселя, в соответствии с получаемыми от них указаниями.
Способность евреев прикрывать своим еврейским знаменем всевозможные неблаговидные или противоречащие кодексу чести дела, безусловно способствовали многим впечатляющим взлетам. Достигнув высокого положения, придворный еврей избегал главных унижений своей касты; он получал право поселяться за пределами гетто и носить оружие. Обозначение «еврей» в официальной корреспонденции использовалось вместо обращения «господин». Именно в этой форме его имя упоминалось в официальном альманахе двора. Катафалк герцога Брауншвейгского на похоронах Александра Давида не был изолированным случаем. Крупные немецкие сеньоры любили почтить своим присутствием еврейские похороны, церемонии обрезания и особенно свадьбы, которые иногда праздновались в резиденции местного властителя. Похоже, что подобная предупредительность и почести такого рода гораздо больше ожесточали христианскую буржуазию, чем зрелище финансовых успехов детей Израиля. Это ожесточение можно почувствовать в причинах, на которые ссылались члены городской управы, чтобы отказать евреям, несмотря на их протесты, в допуске на знаменитое место для прогулок. В своем заключении они написали: «Эти амбициозные мысли могут быть спровоцированы только гордыней и желанием сравняться с христианами».
Франция
Если не учитывать яркость красок, то во Франции XVIII века можно увидеть такую же картину, что и в Германии. Евреев защищало центральное правительство, на них активно нападала поднимающаяся буржуазия, и их по-христиански ненавидело население в целом за относительным исключением просвещенных и привилегированных кругов. Старинный эдикт об их изгнании из Франции, подтвержденный в 1615 году Людовиком XIII, не был упразднен, так что они понемногу распространялись в королевстве на полуподпольном основании из Эльзаса, Меца, папского анклава Комтат-Венессина и портовых городов. Они не пользовались во Франции такой специфической поддержкой, какую они находили в Германии, раздробленной на множество княжеств, к раздражению их подданных. Но возможно, человеческий климат страны, имеющей широкий выход к древнему Средиземноморью, способствовал смягчению контрастов и ненависти.
Тем не менее, прибытие евреев в какой-нибудь город могло быть воспринято как оскорбление божественного величия, как это утверждало низшее духовенство Нанси в 1708 году в своем ходатайстве, обращенном к герцогу Леопольду Лотарингскому:
«...То, что нас всегда так счастливо отличало от самых процветающих королевств, может исчезнуть в какой-то момент, и мы будем вынуждены оплакивать, подобно народам, которые нас окружают, то, что гибельные язвы, очень заразные, могут сделать с государством и религией. Монсеньер, это не пустые тревоги; сколько разоренных торговцев, опустошенных деревень, угнетенных и обездоленных семей предстают заранее перед нашим взором! Неужели после того, как вы с такой непреклонностью запретили еретикам, которые ничего не забыли, обосноваться на ваших землях, вы позволите это евреям, самым смертельным врагам Иисуса Христа, его церкви и всего христианского? Этот народ, безусловно проклятый и отвергнутый Богом, изгнанный почти из всех стран, неужели он получит убежище на ваших землях, Монсеньер?»
Когда почувствовавшие угрозу торговцы обращались непосредственно к властям, не пользуясь заступничеством духовенства, они выражали свое беспокойство без богословских экивоков. «Скоро евреи захватят в свои руки торговлю во Франции...» (торговцы Жьена, 1732 г.). «Этот еврейский народ, предатели и обманщики, распространяется с каждым днем по нашим кантонам...» (торговые советники Монпелье, 1739 г.). «Этот еврейский народ делает подлости и унижается только для того, чтобы возвыситься и разбогатеть...» (депутаты торговой палаты Тулузы, 1744 г.). «Мы вас умоляем остановить распространение этого народа, который неизбежно внесет беспорядок в коммерцию...» (Монпелье, 1744 г.).
Королевская администрация не позволяла этим тревогам ввести себя в заблуждение:
«Лучшее, что они [торговцы Тулузы] могут сделать, это устроить свои магазины так же хорошо, как это делают евреи, и удовлетворяться меньшим, чем сейчас, доходом...»
«... Если торговцы [города Безье] жалуются на то предубеждение, которое возбуждают против них евреи, это их собственная вина. Они не должны обдирать покупателей и стараться получать огромные доходы...»
«... Торговцы Монпелье... назначают на свои ткани такие чрезмерные цены, что как бы они не отзывались о низком качестве тех тканей, какие евреи приносят на ярмарки, если учитывать цены, по которым они торгуют, то это получается не хуже, чем то, что можно найти в лавках самих этих торговцев. У евреев имеются ткани любого качества и по самой разной цене. Я никогда не слышал, чтобы они приносили на продажу ткани, которые бы не были помечены печатью фабрики. Следовательно, разница между малой выгодой, которой придерживаются евреи, и слишком высокими ценами, которые торговцы назначают за свои ткани, и определяет выбор публики делать свои покупки на ярмарках, а не платить комиссионные в Лионе...»
Однако низкий уровень комиссионных в еврейской торговле не может служить достаточным объяснением их успеха. Парадоксальным образом сам полу подпольный характер их деятельности оборачивался им на пользу, возбуждая воображение клиентов:
«В настоящее время на Биржевой площади [в Нанте] собираются люди этого племени, торгующие всеми видами галантерейных и скобяных товаров. Чтобы привлечь покупателей, они постоянно кричат: «Банкротство, банкротство!...» В прошлом году эти бессовестные люди выставили на продажу на Биржевой площади кисею, набивные ткани и платки всех видов. Все это было распродано с потрясающей скоростью...»
Еще один прием подпольной торговли без официального разрешения состоял в том, чтобы выставить товары в помещении постоялого двора, или еще лучше, договориться с безденежным сеньором, который предоставлял в распоряжение евреев свой замок, как это делали маркиз де ла Грав в Монпелье или господин де Сен-Симон в Сенте. Органы власти, уже наполовину проникнувшиеся идеями Века просвещения и озабоченные проблемами общего блага, не вмешивались или даже одобряли подобную практику, особенно если это было выгодно для текущих государственных интересов. Именно такова была история с «войной барышников» в Лангедоке, во время которой несколько еврейских предпринимателей положили конец дефициту верховых лошадей и тяглового скота, который установился на юге Франции в 1735 году, завезя животных из Пуату и Оверни и одновременно разорив корпорацию христианских торговцев лошадьми. Интендант Лангедока Бернаж отметил, что «евреи продали
своих животных по разумной цене, соответствующей возможностям деревенских жителей ...»
Защитники традиционной торговли деньгами были далеко не столь многочисленны. Однако ниже мы приведем решение, которое один высокопоставленный магистрат вынес в 1768 году по поводу ростовщичества эльзасских евреев:
«Очевидно, что от евреев в Эльзасе может быть некоторая польза. В трудные времена, а также когда на границах идет война, крестьяне находят у них средства, чтобы вынести обрушивающиеся на них трудности. Если они пострадали от мародеров, если они потеряли свой скот в результате реквизиций, евреи выдают им авансы, позволяющие купить зерно и скот; эти ссуды стоят недешево, но в случае крайней необходимости лучше попасть в зависимость от ростовщика, чем просто погибнуть. Евреи занимаются также ремонтом кавалерии; они предпринимали невероятные усилия, чтобы привозить лошадей из-за границы; невозможно отрицать, что во время всех прошедших войн они оказывали услуги такого рода.
Итак, нет ничего плохого в том, что в Эльзасе имеется несколько евреев. Но посмотрим, какое зло может произойти, если их будет слишком много. Евреи никогда не обрабатывает землю и занимают много домов в деревнях, которые с гораздо большей пользой могли бы быть заняты крестьянами. Крестьяне, получая от евреев деньги в долг для того, чтобы заплатить подати своему сеньору или королю, становятся в результате этого расслабленными и ленивыми, так что вскоре впадают в нищету, в то время как их имущество распродается, чтобы рассчитаться с кредиторами...»
Во второй половине XVIII века, видимо, сложилась благоприятная обстановка для
ходатайства евреев с просьбой официально разрешить заниматься «коммерцией и ремеслами»
в Париже. Ремесленные корпорации воспротивились этому, следуя традиции, но некоторые
аргументы, выдвигавшиеся в этой связи, отражают в то же самое время шаткость
старинного порядка вещей, распространение безбожия, наступление «века разума». Весьма
показательной в этом отношении является памятная записка, составленная в 1765
году известным
адвокатом, господином Гулло, по просьбе торговцев и негоциантов Парижа
(«Шести Цехов»). Эта записка, в основном, представляет собой пространное историческое
описание преступлений и злодеяний евреев, украшенное живописными
сравнениями и метафорами в соответствии с
модой того времени («3аписка торговцев и негоциантов Парижа против допуска евреев». Париж, 1765. Этот документ
стал классическим образцом антиеврейской полемики
во Франции конца XVIII века. Он даже был переиздан в
1790 году, когда Конституционная Ассамблея рассматривала вопрос об эмансипации евреев.
Некоторые формулы господина Гулло заслуживают
того, чтобы мы их здесь процитировали: «...можно сравнивать
евреев с осами, которые проникают в улей только для того, чтобы убивать пчел,
вскрывать им живот и извлекать мед, который находится у них
внутри...»
... это частицы ртути, которые разбегаются, теряются, но при малейшем наклоне собираются в большой массив...»
Что касается евреев
Бордо, «они были евреями в Португалии, затем сделались христианами, во Францию
они прибыли как христиане, а потом они обратились в иудаизм; что за
человеческое общество!»).
Все традиционные обвинения перечисляются г-ном Гулло и используются им ради главной цели — от замкнутости до ростовщичества и от ритуального убийства до распространения чумы; исключение составляет первородный и главный грех, т. е. убийство Христа, которое в этом документе даже не упоминается. В результате, хотя деревянные конструкции остались в неприкосновенности, автор убрал краеугольный камень антиеврейской аргументации. Мы уже достигли века разума, так что в ходе другой судебной тяжбы адвокат и полемист Линге соответствующим образом выбирал свои слова: «Привычка, религия, политика, может быть, разум или, по крайней мере, инстинкт, оправдываемый целым рядом причин, заставляет нас испытывать к евреям в равной мере как презрение, так и отвращение...»
Новые идеи, в том числе и деизм, достигли в 1789 году даже старьевщиков Монпелье, призывавших Всевышнего: «Нет никого, кто бы ни носил в своем сердце убежденности в зле, которое еврейский народ причиняет миру. Всевышний при сотворении мира ясно выразил свое желание, чтобы этот народ был сосредоточен на ограниченной территории, и запретило ему каким бы то ни было способом общаться с другими народами...» Но в основном, во Франции XVIII века антисемитизм продолжал держаться на древнем сочетании традиционных религиозных порывов с коммерческими интересами — как это напоминал государственный министр Малерб Людовику XVI накануне революции:
«... в сердцах большинства христиан еще существует сильная ненависть против еврейского народа, ненависть, основанная на памяти о преступлении их предков и подкрепляемая теми обычаями, которых придерживаются евреи по всему миру, занимаясь такими видами коммерции, которые, по мнению христиан, приносят им разорение...»
Итак, воинствующий
антисемитизм был преимущественно буржуазно-христианским феноменом. Если оставить
в стороне динамику коммерческих интересов, то евреи, занимающиеся своим ремеслом без
малейшего лицемерия, неизбежно вызывали раздражение у торговцев, которые гордились
тем, что обожают Бога нищих и несчастных. Согласно
«Коммерческому словарю» Савари говорят, что
«коммерсант богат, как еврей, если у него репутация человека, собравшего
огромное состояние».
Мы увидим, как даже среди философов и энциклопедистов отношение к детям Израиля менялось в зависимости от их социального происхождения. Только аристократия, престиж которой определялся генеалогией, и чьи предрассудки распространялись без разбора на всех, не относившихся к ее кругу, проявляла некоторую симпатию к евреям, возможно даже оказывала им некоторое предпочтение перед христианской буржуазией, чью ревность и ненависть она начинала ощущать. В той мере, в какой внутри этой самой аристократии существовали собственные противоречия и контрасты, наша констатация в большей мере применима прежде всего к старинной военной знати, что вполне естественно. Захватывающее зрелище представляют эти герои и военачальники, выше которых были только король и небо, когда они окружали себя евреями и покровительствовали им. Примером этому могут служить принц Евгений Савойский, маршал Морис Саксонский, принц Шарль де Линь. Этот последний на склоне своих лет сочинил «Мемуары о евреях», доброжелательность которых лишь едва прикрыта иронией знатного аристократа.
«Евреи обладают многими достоинствами, — пишет он в заключение, они никогда не напиваются пьяными, всегда исполнительны, точны, предупредительны, они являются верными подданными своих господ в эту эпоху смуты, никогда не впадают в ярость; они тесно спаяны, иногда гостеприимны, богатые у них всегда помогают бедным». Далее следует призыв к эмансипации евреев, проникнутый более жесткой иронией:
«Наконец, израильтяне, ожидающие непостижимой воли Провидения, которая ужесточит их участь по примеру судьбы их предков, по крайней мере, в этом мире станут счастливыми, полезными и перестанут быть самым презренным народом на земле. Я прекрасно понимаю причины того ужаса, который внушают евреи, но уже пора положить этому конец. Мне кажется, что гнев продолжительностью в тысячу восемьсот лет был достаточно долгим».
Разумеется, хорошее отношение знати к евреям при королевском строе прежде всего опиралась на многочисленные услуги, которые евреи могли ей оказывать, прежде всего в области денежных кредитов и совместных предприятий, например, подобно тому как этим занималась принцесса де Рохан под прикрытием некоего Соломона Леви. Но отсутствие буржуазных предрассудков облегчало подобные отношения, которые не обязательно держались на корыстном интересе. Можно думать, что лишь священник знатного происхождения, абсолютно уверенный в себе, мог заступиться за попавшего в беду еврея так, как это сделал в 1744 году аббат де Ла Варенн де Сен-Солье.
[Аббат де Ла Варенн де Сен-Солье
лейтенанту полиции Парижа, 14 марта 1744 г.]:
«Я отнюдь не забыл, что вы мне говорили, будто я был похож на раввина, когда говорил с вами об этом деле. Но когда вы узнаете, что еврей, за которого я ходатайствую, совершил в тюрьме, где он сидит, не меньше благодеяний, чем все благотворительные организации, и что почти не осталось узников, которые бы не вкусили плодов его щедрости, то я убежден, что вы превратитесь в него (раввина) в той же степени, что и я, и что ваше чувство справедливости увлечет вас на путь подражания Господу, который вознаграждает уже в этом мире добрые дела этих несчастных жертв собственного ослепления...»
В заключение сделаем обзор социального положения парижских евреев накануне революции. Мы располагаем этими данными благодаря процессу, который в 1776 году возбудил бордоский еврей Мендес против негров Габриеля Пампи и Аминты Жюльены. Эти негры были рабами, которых Мендес привез с Антильских островов. В Париже они сбежали от своего хозяина, который и обратился к правосудию, чтобы добиться их возвращения. Во время процесса еврей и нефы обменивались, через посредство своих адвокатов, теми весьма нелестными взглядами, которых придерживалась Европа соответственно в том и другом случаях. Первый упрекал детей Хама в «мошенничестве и обмане», на что получал ответ, что «они могли бы выдвинуть такое же обвинение против еврейского народа, и что это сравнение не пойдет ему на пользу». Негры также обвиняли Мендеса в жестокости, чему приводили много примеров: самое ужасное из того, что им приходилось выносить, заключалось в том, что «их хозяин препятствовал им выполнять законы католической религии, в которой они имели счастье быть воспитанными».
Но зачем Мендес решил обосноваться в Париже? Адвокат Пампи и Жюльены заявил: «Столица казалась ему самым благоприятным местом для жизни. Все сословия здесь смешались. И хотя богатый еврей не пользуется здесь почтительным уважением, которое является первостепенной потребностью человека достойного происхождения, тем не менее он может наслаждаться всеми удовольствиями, которые получают за деньги... Если пребывание в этом городе обещало господину Мендесу множество удовольствий, то сам он был погибелью для своих негра и негритянки. Еврей был весьма далек от того, чтобы дать им почувствовать мягкость, характерную для французов, вместо чего заставил их сожалеть о тех тяжелых работах, на которых их использовали в колониях...»
Суд решил дело в пользу Пампи и Жюльены.
Великобритания
Оригинальность английских нравов проявилась в новое время среди прочего и в положении евреев.
Под заголовком «Настоящий антисемитизм» мы уже рассматривали то смятение, которое было вызвано в 1656 году намерением Кромвеля вновь открыть евреям доступ на Британские острова, откуда они были изгнаны в 1294 году, и как, столкнувшись с массовыми протестами, он был вынужден дать задний ход, а также, как он дал молчаливое согласие на то, чтобы колония богатых торговцев из числа бывших марранов обосновалась в Лондоне. Британское искусство компромисса — в дальнейшем эти ценные налогоплательщики смогли оказаться полезными для страны своего пребывания как в качестве финансистов, так и в качестве носителей политической информации, особенно в том, что касалось испанских дел. Ведь Лондон стал одним из главных центров процветающей «марранской диаспоры». Мы видели также, как бурная история евреев с Пиренейского полуострова привела их к приспособлению к христианским нравам, к «ассимиляции» еще до того, как возникло само это понятие. В течение XVIII века евреи из немецких и польских гетто стали группироваться вокруг них и в конце концов превзошли их в демографическом отношении. Всего к 1800 году в Англии насчитывалось двадцать или двадцать пять тысяч евреев.
На континенте- рассеяние детей Израиля служило доказательством их упадка; в глазах правителей Англии оно превратилось в ценное качество народа, вызывающего неприязнь во многих других отношениях. В 1712 году государственный деятель и публицист Джозеф Адцисон заявил о полезности этого народа для человечества:
«На самом деле они так сильно рассеяны по всем торговым центрам мира, что превратились в инструмент, благодаря которому самые удаленные друг от друга народы могут поддерживать взаимные отношения, и весь род человеческий оказывается связанным общей сетью... Они похожи на болты и засовы в большом здании, которые сами по себе имеют незначительную цену, но совершенно необходимы для его существования...»
Столь мирные функции ничем не могли шокировать правящие классы и общественное мнение острова, который уже стал «островом торговцев», и на котором, если верить Максу Веберу, молодая капиталистическая энергия сумела извлечь выгоду из динамичности кальвинистской революции. Гибкость или, если угодно, «современность» английской торговли позволяла ей не испытывать опасений по поводу еврейской конкуренции сверх разумных пределов. К тому же в данном случае речь шла о так называемых португальских евреях, а мы уже видели, что они в гораздо меньшей степени смущали христианское воображение, чем их немецкие и польские собратья. С другой стороны, некоторые очевидные особенности кальвинистской разновидности протестантизма, такие как популярность Ветхого Завета и престиж его героев, нашедший свое отражение в моде на библейские имена, так же как увеличение количества сект и вытекающие отсюда принципы религиозной свободы, составляли достаточно оснований для взаимопонимания и иногда даже симпатии. Таким образом, оказались ослабленными два основных и, вероятно, неистребимых катализатора антисемитизма. Остается фактом, что английские торговцы лишь в отдельных исключительных случаях занимались агитацией и яростными протестами, столь типичными для немецких и французских корпораций.
По мнению некоторых английских историков коммерческий талант их народа спас евреев от трудностей и антисемитских вспышек в новые времена. Так, Дж. М. Тревельян писал: «... в промежутке, отделявшем изгнание евреев Эдуардом I от их допуска обратно Кромвелем, англичане научились самостоятельно ведать своими финансовыми и коммерческими делами. Не существовало опасности еврейского преобладания в этой области, а, следовательно, и антисемитской реакции. При Ганноверской династии Англия была достаточно могучей, чтобы суметь переварить умеренный приток евреев. Это «переваривание» не всегда происходило благополучно, и сам термин, употребленный нашим автором, позволяет подозревать, что оно не полностью закончилось и в наши дни. Как бы то ни было, хотя в XVIII веке старая Англия не знала феномена, столь характерного для континентальной Европы, а именно антиеврейских кампаний, подстрекаемых коммерческими интересами, тем не менее иудаизм имел здесь достаточно бескорыстных врагов.
В этой колыбели политической и религиозной терпимости практически не было ни одного писателя, по крайней мере среди тех, чьи имена история сохранила для потомков, кто бы не пустил свою стрелу в народ-богоубийцу, постоянного врага христианского мира. Так, Даниель Дефо проклинал «гнусных евреев, распявших Господина Жизни», а Александр Поп в одной из своих сатир возносил следующую молитву:
«Мы умоляем Тебя, Господи, убери от нас руки жестоких и диких евреев, которые хотя и боятся крови в свином пироге [black pudding], не становятся от этого менее кровожадными в своих порывах. Чтобы мы смогли избежать этой погибели, пусть всем добрым и честным христианам послужит предостережением против чудовищного греха скупости печальный пример этих несчастных».
Что касается Джонатана Свифта, то он предостерегал английское общественное мнение против необузданных «диссентеров» (протестантские секты, отделившиеся от англиканской церкви в XVI— XIX веках,— прим. ред.), разоблачая весь спектр еврейской опасности:
«Что произойдет, если евреи преумножатся и составят значительную
силу среди нас? Не
пойдут ли диссентеры к ним, поскольку они уже согласны друг с другом по многим принципиальным вопросам
и потому что евреи — это упрямые люди и бунтари?»
Можно привести множество других цитат такого рода, извлечений из книг Сэмюэла Ричардсона, Генри Филдинга или Лоренса Стерна. Среди романистов лишь Тобайас Смоллетт с явной благосклонностью относился к евреям. (Об отношении к этому вопросу политических и религиозных мыслителей мы поговорим в следующем томе). Но о сохранении в лоне английского населения средневековой ненависти и страха в гораздо большей степени, чем показывают эти словесные уколы, которые частично можно отнести на счет литературной условности, свидетельствует яростная и короткая антиеврейская вспышка 1753 года, ставшая своеобразным эхом событий 1656 года.
Предлог для нее был ничтожным. В 1753 году правительство герцога Ньюкастлского, действовавшее без сомнения под влиянием группы богатых сефардов, представило на утверждение парламенту проект закона о натурализации [Naturalization Bill], упрощавший процедуру получения ими гражданства и разрешавший им покупку земель. Проект без всяких трудностей был утвержден палатой лордов и палатой общин. Но против закона поднялось массовое движение протеста, достигшее редкой по масштабам английской истории силы и ярости. Множились петиции протеста, к которым присоединялись все слои населения, на улицах английских городов появлялись подстрекательные надписи. Памфлетисты состязались друг с другом, предостерегая против наплыва евреев и их доступа к земельной собственности, что приведет к их контролю над национальной землей по образцу раздела земли Ханаана между двенадцатью библейскими коленами. Один из агитаторов даже описывал во всех деталях и не без некоторого юмора печальную участь Англии в 1853 году, которую он предвидел: собор Святого Павла превращен в синагогу, коммерция находится в упадке из-за обязательного соблюдения субботы, запрещена торговля свининой, а «Билл о натурализации христиан» отвергнут Великим Синедрионом. Архиепископ Кентерберийский, являвшийся сторонником билла, серьезно опасался в это время массового избиения евреев.
В конце концов,
правительство оказалось вынужденным уступить давлению улицы и отменить
непопулярный закон через шесть месяцев после его опубликования. Тем не менее, этот закон
не угрожал
ничьим конкретным экономическим интересам; смутные опасения и темные страхи,
унаследованные от предков, поднялись на поверхность при одной мысли о том, что члены
племени-богоубийцы получат право на
полное осуществление прав человека, т. е. христианина. Так и в наши дни тонкие
социальные барьеры и скрытые дискриминации продолжают окружать евреев в
англо-саксонских странах; возможно, это неофициальная плата за физическую безопасность, которую
они там обрели...
Только в течение последних лет XVIII века новый образ еврея начал вытеснять на Британских островах тот, что с эпохи крестовых походов смущал и пугал все христианские земли. В эпоху, когда Франция, а вслед за ней и весь континент оказались втянутыми в водоворот революционной борьбы, Великобритания была поглощена битвами совсем иного рода: боксом без перчаток. К удивлению публики многочисленные сыновья гетто обнаружили в себе призвание к профессиональному боксу, и имена Авраама да Коста, Самуэля и Израиля Беласко, Исаака Биттона и особенно Даниэля Мендосы запестрели на страницах спортивной хроники. «Дэн» Мендоса превратился в национального идола; в наши дни знатоки единодушно видят в нем одного из пионеров «благородного спорта». Так, постепенно образ молодого еврейского атлета начал конкурировать с архетипами Иуды тридцати серебренников и Шейлока с крючковатым носом, так что и здесь мы возвращаемся к проблеме оригинальности британских нравов.
Беглый взгляд на другие европейские страны
Положение евреев на Британских островах ясно показывает связь между уровнем экономического развития страны и положением в ней евреев. Тот, кто хотел бы свести антисемитизм к проявлению коммерческой конкуренции, вызывающей восстание местного населения против еврейского засилья, может воспользоваться еще более убедительными аргументами на основе другого исключительного случая, а именно ситуации в Нидерландах. Евреи обосновались там в начале XVII века, в эпоху, когда голландские торговые мореходы служили образцом для англичан. В конце концов, евреи стали составлять от двух до трех процентов населения, а Амстердам, их главный центр, заслужил название «нового Иерусалима». Ни их численность, ни их благополучие не возбуждали в этой процветающей стране ни преследований, ни даже нареканий в их адрес.
В то же время устойчивое положение евреев отнюдь не означало, что народ, у которого не спрашивали его мнения по этому поводу, с легким сердцем мирился с их присутствием. Прежде всего необходимо помнить, что антисемитизм представляет собой многоуровневое явление, или своеобразные концентрические круги, где экономическая зависть является лишь самым поверхностным или самым последним слоем. В других странах Европы образ еврея также характеризовался целой гаммой тонов, не имевших связи с социально-экономическими аспектами.
Так, могло показаться, что в Италии имелись сразу все необходимые условия для сильной юдофобии. Евреи играли первостепенную экономическую роль в этой стране с расслабившейся, утомленной коммерцией, где отдаленные потомки негоциантов и финансистов, когда-то доминировавших во всей Европе, проводили свои дни в постоянном безделье. Наряду с крупными еврейскими предпринимателями Венеции и Ливорно, свободными от предрассудков и иногда весьма заносчивыми, почти во всех городах жила несчастная еврейская беднота, скученная в своих гетто. Напомним, что это слово, как и само явление итальянского происхождения. Со времени католической реформы папство рассчитывало демонстрировать таким образом одновременно триумф христианства и безукоризненную чистоту своих собственных принципов. В конце XVIII века католический публицист Дж. Б. Роберти восклицал: «Еврейское гетто является более убедительным доказательством истинности религии Иисуса Христа, чем может предоставить целая школа богословов».
Но если судить по мирному существованию детей Израиля и безразличию литераторов к этому вопросу, то похоже, что этот столь христианский способ доказательства не имел в Италии большого успеха. Были ли евреи бедными или богатыми, они не возбуждали в этой стране древней и высокой культуры таких забот и опасений, как по другую сторону Альп. В результате Италия была единственной крупной европейской страной, в которой евреи после эмансипации легко и гармонично влились в христианское общество, и где практически остался неизвестным антисемитизм в его современных формах (Разумеется, мы здесь говорим о массовых чувствах. В политическом плане в Италии имели место антиеврейские кампании в католической прессе после упразднения Государства церкви, и, особенно, трагическая интермедия антисемитизма в
правление Муссолини после создания «оси» в 1938 году). Для человека с итальянской улицы еврей — это оригинал, еще ждущий прихода Мессии и умеющий справляться с жизненными трудностями в ожидании этого события. Ни та, ни другая из этих особенностей не являются в глазах итальянца серьезным недостатком.
Если итальянское население проявляло своего рода глубинный иммунитет к антиеврейским эмоциям, то, напротив, в Испании антисемитизм процветал при отсутствии евреев. В этой связи мы отсылаем читателя к началу этого тома, где мы попытались установить отдаленное происхождение феномена, восходящего в конечном итоге к социально-религиозным столкновением эпохи средних веков, при том, что корни его уходят в еще более глубокое прошлое. На противоположном конце Европы, в России, не было ничего похожего на эти конфликты, если не считать незначительной ереси «жидовствующих», однако юдофобия в Московии была почти такой же сильной, как та, что свирепствовала на Иберийском полуострове, и точно так же нашла свое практическое воплощение в санитарном кордоне, воздвигнутом против исповедующих закон Моисея и сохранявшемся на протяжении столетий всеми сменявшими друг друга царями. Есть некоторый соблазн видеть в обоих случаях связь между экономической и культурной отсталостью и страхом перед евреями. Этот страх был ничуть не меньше в Польше или Венгрии, но отсталость в плане интересующей нас проблемы привела к совершенно иным результатам, поскольку евреи были в этих странах многочисленны и глубоко интегрированы в экономику. В Венгрии в прошлом веке было предложено определение антисемитизма, которое, вероятно, не уступает всем прочим: «Антисемит — это человек, который ненавидит евреев более сильно, чем для этого имеется причин». Видно, что если почти все страны старой Европы удовлетворяют этому определению, оттенки, или даже несоответствия достаточно разнообразны.
К этому краткому эскизу следует добавить обзор иудео-христианских отношений в Новом свете, что позволит внести некоторые достаточно поучительные штрихи.
Соединенные Штаты Америки
Временем основания могущественной еврейско-американской общины обычно считается 1654 год, когда два десятка евреев, спасаясь от бразильской инквизиции, обосновались в Нью-Йорке. Также примерно в середине XVП века евреи, чаще всего коммерсанты, появляются в других колониях — Массачусетсе, Коннектикуте, Вирджинии, Мэриленде. Складывание американского иудаизма на первых порах было медленным и скромным. Через столетие Соединенные Штаты насчитывали лишь несколько тысяч евреев, как правило сефардского происхождения. В отдельных случаях представители колониальной власти или местных ассамблей возражали против их присутствия, впрочем точно так же, как и против присутствия других религиозных меньшинств, таких как католики и даже квакеры. В девственной и малозаселенной стране, где каждый новый поселенец ценился по его возможностям, а не по происхождению, эти тенденции не смогли возобладать. Напротив, проявилась даже противоположная тенденция, которая, по-видимому, наметилась в пуританских колониях. Так, во время одного судебного дела в Коннектикуте судьи снизили сумму штрафа, наложенного на одного еврея, «поскольку, учитывая, что он еврей, необходимо проявить к нему, насколько это допустимо, благоприятное отношение...»
Пуританство, которое сыграло решающую роль при формировании американского восприятия мира, вначале искало истину в иудаизме Ветхого Завета. Историк Джеймс Адаме даже писал, что «в вопросах духа они [пуритане] должны рассматриваться как евреи, а не как христиане. Их Бог был Богом еврейской Библии, их законы были законами еврейской Библии, их образцами для подражания были герои еврейской Библии...» Нет никаких сомнений, что наставники этих «евреев духа» придавали большое значение свидетельству евреев во плоти. То же самое справедливо и в отношении основателей некоторых других сект. Пуританин Коттон Мезер отмечал каждое обращение еврея как важное событие и написал специальный трактат по этому вопросу. Основатель методизма Джон Уэсли во время своего пребывания в Америке занялся изучением испанского языка, чтобы успешнее обращать евреев, «некоторые из которых ближе к духу Христа, чем многие из тех, кто называет его нашим Господом». Квакер Уильям Пени призывал относиться к ним с «мягким сочувствием», добавляя, что обращать их следует только мягкостью. Похоже, что пуританин Эзра Стайлз был настроен более скептически. Он отметил в своем дневнике: «Я констатировал, что Провидение всячески способствует унижению евреев и не допущению их соединения с другими народами, чтобы они продолжали оставаться отдельным народом... Оно запрещает включение евреев в состав американского народа, так же как и в число народов Европы, Азии и Африки».
Для богословов, внимательно изучающих христианскую традицию, евреи остаются отмеченными специальным знаком. Но зарождающееся общественное мнение не было столь скрупулезным в новой стране, где все предстояло делать заново, и «чьи жители приехали туда для того, чтобы забыть, а не для того, чтобы помнить» (Токвиль, «Об американской демократии»). Так сформировалась специфическая американская терпимость, поддерживаемая солидарностью перед задачами подъема целины и строительства, что вело к гражданскому и религиозному равенству. Токвиль также замечает, что в Соединенных Штатах общественное мнение вместо того, чтобы навязывать всем истинную религию, скорее требует от каждого, чтобы он исповедовал свою(!) религию. В соответствии с общим правилом евреи получили равенство гражданских и избирательных прав с концом колониальной эпохи. Это завоевание в целом прошло легче в северных штатах, чем в южных.
Значительное
количество евреев прославилось во время войны за независимость, а некоторые были
произведены в офицеры на поле боя. Боевое братство и совместно пролитая кровь во
все времена
были мощным двигателем интеграции меньшинств. Политическая философия
Соединенных Штатов внесла в эту интеграцию свой окончательный штрих. Составляя акты о
рождении американской нации, ее отцы-основатели открыли эру прав человека,
торжественно провозглашенных в Декларации Независимости. В послании 1790 года Джордж
Вашингтон специально подтвердил, что эти права распространяются на евреев: «Пусть
дети из рода Авраама, живущие в этой стране, продолжают пользоваться расположением
других ее жителей; пусть каждый из них пребывает в безопасности в своем собственном
винограднике и под своей собственной смоковницей; он не увидит никого, кто бы
стал ему угрожать».
Но самые благородные декларации о намерениях требуют для своего практического воплощения в жизнь благоприятного климата. Так, те положения, которые были в эту же эпоху сформулированы в Европе просвещенными монархами или членами Учредительного собрания во Франции, т. е. общепризнанными творцами эмансипации евреев в Старом свете, не смогут помешать зверским взрывам антисемитизма в XIX и XX веках, а, может быть, как мы это увидим дальше, внесут в это свой вклад. И если иудаизм нашел в Американской республике безопасность и мир, которые были ему обещаны ее создателями, то для этого были более глубокие причины, чем только идеологические.
Прежде всего следует вспомнить дополнительный фактор, который сыграл свою роль в пользу евреев: существование черной общины, которая известным образом способствовала поляризации агрессивных инстинктов белой общины. Еще важнее то, что каждое новое американское поколение сталкивалось с новой эмиграцией, с бедняками, которые имели различные, иногда шокирующие нравы. В XIX веке сначала ирландцы, а затем итальянцы были встречены ничуть не лучше, чем русско-польские евреи, массовый приток которых начался в конце века, или мексиканцы и пуэрториканцы в наши дни. Все человеческие группы, которые последовательно заселяли Соединенные Штаты, должны были перенести одну и ту же пересадку и одинаковые испытания. Это определило здесь гораздо меньшую «изолированность евреев». В результате, можно говорить о настоящем историческом предопределении, поскольку нравы и обычаи, регулирующие американскую общественную жизнь, в конечном итоге происходят из грандиозного коллективного отказа от собственных корней.
Мобильность и динамизм, характерные для детей Израиля и вызывающие к ним зависть других народов, не задевали здесь христианское большинство, которое отличали те же качества. Кажется, что на протяжении XIX века американский миф «границы» сформировал новый бродячий народ, описание которого, оставленное Токвилем, наводит на размышления:
«Эти люди покинули свою первую родину ради поисков благополучия. Они покидают и вторую, чтобы жить еще лучше. Почти везде они находят богатство, но не счастье. Жажда благополучия превратилась у них в беспокойную и пылкую страсть, которая возрастает по мере удовлетворения. Раньше они порвали связь, соединявшую их с родной землей. С тех пор у них ее больше не было. Для них эмиграция сначала была необходимостью, сегодня она стала своеобразной игрой случая, волнение которой нравится им не меньше, чем выигрыш...»
Подобные черты, общие для евреев и американцев прошлого, предполагают также желание или необходимость нового, что, как известно, является главным двигателем капиталистической экспансии. По тому же поводу немецкий экономист Вернер Зомбарт даже написал более полувека тому назад, что «Америка во всех своих частях - это еврейская страна».
Можно думать, что в этих условиях вплоть до сравнительно недавнего времени антисемитизм был неизвестен в Соединенных Штатах, как и многие другие «старые взгляды, которые на протяжении столетий правили миром и рассеялись в нем», если в последний раз воспользоваться словами Токвиля. В частности, все происходило таким образом, как если бы христианская традиция при пересадке на американскую почву лишилась своей антиеврейской составляющей. Отсюда можно сделать вывод, что миф о народе-богоубийце и его всевозможные историко-теологйческие продолжения являются хотя и необходимым, но не достаточным условием антисемитизма. В начале XX века квалифицированные наблюдатели, как евреи, так и христиане, объявили, что антисемитизм в Соединенных Штатах не существует (См., например, статьи «Антисемитизм» в Еврейской энциклопедии (1901 г.) и Британской энциклопедии (издание 1910 г.).). Показательно, что его медленный подъем совпал с завершением колонизации, определенной стабилизацией и «обуржуазиванием» американского общества, а также с вводимыми в этих условиях ограничениями на любую иммиграцию, чтобы защитить сложившуюся ситуацию. Все же в подобных вещах определения редко бывают простыми, и можно возразить, указав на быстрое увеличение числа евреев в Соединенных Штатах, возросшее в десять раз между 1880 и 1914 годами (Численность евреев с Соединенных Штатах составляла 50000 в 1850 г., 275000 в 1880 г., 1100000 в 1900 г., 3800000 в 1925 г., и около 6000000 в 1970 г.), а также на враждебность, которую возбуждает всякая новая иммиграция.
В этих условиях среди народа, не имеющего истории, евреи легче несли груз своего тысячелетнего прошлого и, пользуясь той же безопасностью, что и их христианские соотечественники («динамичной безопасностью в опасности»), приобрели совсем иные черты. Отсюда происходит их замечательная и иногда агрессивная самоуверенность, их лестное мнение о самих себе и безграничное, спонтанное и наивное обожание своей новой матери-родины. Кроме того, когда рассеялась тоска изгнания, произошло превращение диалектики Изгнания и Земли Обетованной в чисто теоретическое упражнение (как на это указывают историки). В результате, несмотря на мощные антисемитские кампании, особенно в период между двумя войнами, в Соединенных Штатах принадлежность к евреям остается с некоторыми оттенками, столь же респектабельной, как протестантская или католическая. Здесь постоянно можно встретить священников или пасторов, ставящих в пример своей пастве евреев, и это отнюдь не ограничивается областью благотворительности. Президент большого католического университета Святой Девы в 1960 году упрекал католических преподавателей следующими словами: «Где наши Эйнштейны, Оппенгеймеры и Солки?» И даже если в начале семидесятых годов представители «афро-американских» движений протеста решили выбрать в качестве козлов отпущения евреев (в соответствии с гораздо более тревожной тенденцией, распространяющейся в наши дни в странах третьего мира), то похоже, что эти нападки потерпели неудачу. (Видимо, в условиях современной ситуации в США с этим последним замечанием трудно согласиться, - прим. ред.)
Все эти
полуофициальные свидетельства в пользу древнего еврейского народа, так
же как и особые виды специфически американского
сотрудничества между христианами и евреями, когда пасторы проповедуют в
синагогах и наоборот, совершенно немыслимы в старой Европе, чье прошлое продолжает в
последней четверти XX века давить всем
своим весом на настоящее.