Глава 3. Лагерная полиция

 

Лагерная полиция в лагерях для советских военнопленных – явление уникальное. Ничего подобного не было и не могло возникнуть ни в одном из лагерей для западных военнопленных.

 Для советских пленных, как оказалось, самым страшным в лагере  были не немцы, не комендант, а свои. По словам И.С.Асташкина, «ху-же голода и болезней в лагере донимали полицаи из военнопленных» [1] . 

Как возник  в лагере этот институт добровольных помощников нем-цев? Перед самым началом войны с СССР 16 июня 1941 г. был издан приказ ОКВ, который предписывал подбирать среди  новых военно-пленных (подразумевалось русских. – А. Ш.) таких, с которыми можно сотрудничать. Речь шла о создании лагерной полиции. Положение о лагерной полиции, ее статус были утверждены начальником службы общего руководства Вермахта Рейнеке  8 сентября 1941 г.:

 «Из благонадежных советских военнопленных необходимо создать  полицию в лагерях и крупных рабочих командах, которая будет ис-пользоваться комендантом для наведения порядка и поддержания дис-циплины» [2] . Немецкая администрация, будучи не в состоянии спра-виться с многомиллионной массой пленных,  прибегла к  помощи са-мих пленных. Тем более, как оказалось впоследствии, этот  институт оказался чрезвычайно эффективным и высвободил тысячи немецких солдат для фронта.

Как формировалась лагерная полиция, кто шел  в ее ряды?

По мнению немецкого историка Кристиана Штрейта, в полицию за-писывались, чтобы выжить [3] .  Действительно, страшный голод в лагерях породил многие пороки. Ф.Я.Черон отмечает: «Подлецов, кто мог про-дать родного брата за пайку хлеба, среди нашей толпы было сколько угодно» [4] . В лагере  Бяла-Подляска стоило немецкому охраннику прид-ти в любую клетку и сказать, что нужны два человека в лагерную по-лицию, –  появлялась толпа желающих [5] . 

 В Саласпилсском лагере «комендант через переводчика  обратился к выстроенным на плацу пленным: “Нужны сильные и здоровые люди для работы в лагерной полиции“. Долгая пауза. Потом вперед выходит один, за ним сразу еще трое, потом еще один. Комендант, по-видимому, считает, что этого количества недостаточно. Вновь переводчик:  “Желательны люди, служившие в советской милиции”. Выходят еще желающие» [6] .

 Один из полицейских лагеря для военнопленных в селе Спасск, Смоленской области Кирил Клишин на допросе 10 июня 1943 г., откро-венно объяснил следователю НКВД причину почему он, бывший кур-сант московского военного училища им. Верховного Совета СССР, стал предателем: «Поступил полицейским в лагерь военнопленных, выполнял требования немцев, избивал русских военнопленных, ради спасения своей жизни» [7] .

 Однако голод – лишь одна из основных причин вступления в ла-герную полицию. Многие, уверовавшие в победу немцев, шли на сотрудничество, считая, что надо приспосабливаться к новой власти и  стоит начинать с лагеря. Шли, не совсем понимая,  что навсегда связывают себя с убийцами. Однако немцы умели привязывать к себе намертво. В частности, в «Распоряжении штаба ОКВ о порядке приведения в исполнение приговора о смертной казни советских военнопленных» от 29 декабря 1941 г. говорилось:

«Если в исполнение приводится приговор о повешении, то комендант данного лагеря должен найти среди советских военнопленных подходящих для этого людей, которые за это должны получить какое-либо вознаграждение (деньгами, продуктами и др.). О приведении приговора немецкими воен-нослужащими не может быть и речи» [8] .

Понятно, что военнопленным, оказавшимся в роли палачей,  не было дороги назад. Однако необходимо заметить, что, далеко не все, ставшие лагерными полицейскими, были убежденными противниками советской власти. Психологию подобных, ставших предателями по малодушию, объяснил  В. Быков  в повести «Сотников».

Состав лагерной полиции был очень пестрым: рядовые и офицеры, представители разных народов. Особенно тщательно и изощренно в лагерях нацисты разыгрывали национальную карту. В соответствии с приложением № 1 к приказу № 8 начальника полиции безопасности СД от 17 июля 1941 г. еще в фильтрационных лагерях военнопленных сво-дили в национальные группы и  по прибытии к месту заключения раз-мещали в отдельных блоках [9] . По словам Н. Д. Фирсова, в Дулаге №121 в Гомеле пленные на одежде носили нашивками  с буквами, определя-вшими украинцев, белорусов и русских [10] .

В лагере Лобанд, в Верхней Силезии, стояли отдельные бараки украинцев, белорусов и, так называемый, «русский угол» [11] , в Маутхаузене 38-й блок называли «украинским» [12] .

Национальная политика немцев в отношении советских военнопленных была хорошо продумана и направлена на разжигание национальных конфликтов. Эта политика соответствовала принципу римских императоров: «разделяй и властвуй!». Она определялась задачами, провозглашенными Розенбергом 20 июня 1941 г. в его речи «О политических целях Германии в войне против Советского Союза и планах его расчленения». Розенберг утверждал, что на месте европейской части ликвидированного  СССР будет создано «четыре больших блока:

1.            Великая Финляндия

2.            Прибалтика

3.            Украина

4.            Кавказ» [13]

Затем Розенберг предлагает выделить «Донскую область со     столицей в Ростове и Туркестан», включающий всю среднюю Азию [14] . Именно эти предложения легли в основу национальной политики в отношении к советским военнопленным. Уже 27 июля 1941 г. Гальдер записывает в своем дневнике: «Украинцы и уроженцы прибалтийских республик будут отпущены из плена» [15] .

 Бывший узник лагеря советских военнопленных в Елгаве А.Б.Коробчиц вспоминает, что «среди пленных были финны, эстонцы и небольшое количество русских. Финны и эстонцы были призывниками Красной Армии 1941 г., их всех отпустили по домам» [16] .

Среди военнопленных, после евреев, в худшем положении нахо-дились русские, в лучшем положении – украинцы.

Летчик Н.В. Ващенко, попавший в плен в июле 1942 г.  передает следующий разговор между регистратором-военнопленным в лагере Хаммельбург:

Украинец?»

 Я сказал, что не могу считать себя украинцем, так как происхожу из казаков, и всю жизнь прожил в центральных областях России...

- «Ну и  осел, так и подохнешь скоро».  Уже после узнал, что немцы создавали для украинцев лучшие условия, назначали на кухню, в лазареты, к крестьянам и т.п.» [17]

Нацистские идеологи отмечали, что «украинский народ, впитавший в себя польско-литовскую кровь, более “зрел”, чем великороссы... представляющие смесь славянской, финской и татарской  крови» [18] .

  Эта «научная теория» объясняет, почему в лагерную полицию нем-цы специально набирали украинцев (особенно  выходцев из Западной Украины): чтобы еще более усилить уже существующую конфронтацию  между двумя народами.  Так, в  Шталаге № 326 в Зенна  начался конфликт между русскими и украинцами: почему для полиции отбирали только украинцев? Дело дошло до настоящего побоища между  пленными, и для его прекращения немецкая охрана была вынуждена применить оружие [19] . 

Бывшие пленные  в своих показаниях неоднократно отмечали, что среди полицейских преобладали украинцы, которые отличались особой безжалостностью: «избивали жестоко и смертельно» [20] .

  «В лагере Остров-Мазовецкий полицейскими были только украинцы, – вспоминает И.Я.Гетман. Первый призыв  к пленным был такой: «Кто украинец, иди на службу  к немцам!» [21]

  В Вязьме и Смоленске «немецким офицерам и унтерам помогали какие-то выродки в красноармейской форме, без знаков различия, говорившие по-русски. У некоторых слышался украинский говор. Они были вооружены однотипными крашеными палками, видно специально изготовленными, и зверски избивали ударами по голове, лицу…» [22]

В уже упомянутом приказе Рейнеке от 8 сентября 1941 г. говорилось, что полицейские должны быть вооружены дубинками и  плетьми [23] .

Однако по воспоминаниям пленных, вооружение лагерной полиции было более разнообразным: палки различного сечения – круглого или прямоугольного, как, например, в Бяла-Подляске [24] ; плетки, нагайки, дубинки деревянные и резиновые обернутые медной проволокой [25] , гофрированные трубки от противогазов и даже такое экзотическое оружие, как «хлыст из бычьего полового члена – особо высушенный и препарированный. От удара таким хлыстом оставался длинный и болезненный синяк при легком ударе и кровоточащий сизый рубец при сильном» [26] .

 Как правило, полиция формировалась из людей физически сильных, аморальных, не знавших ни жалости, ни сострадания к своим  товарищам.  В лагере Константиновка, Сталинской области, «…русские полицейские… очень физически здоровы, ходят засучив рукава с плеткой в руках» [27] .

Э.Белкин вспоминает, что в Шауляйской тюрьме,  частично превращенной в лагерь военнопленных, «эти изверги  тоже из бывших солдат – их было около десятка – ходили по тюрьме с плетками и дубинками. Особенно свирепствовал старший полицай по кличке “Горилла” – бил он беспощадно» [28] .

Полицаи, так их называли пленные, находились на привилеги-рованном положении. Они получали улучшенный по сравнению  с другими пленными паек, были хорошо одеты, жили в отдельном помещении, пользовались правом свободного перемещения по территории ла-геря. Руководство лагеря специально создавало такие условий для сво-их  добровольных помощников.

Численность  полицейских в лагере колебалась  от двух-трех десят-ков на 500–1000 человек  до нескольких сотен в большом лагере.

Кроме общей лагерной полиции  в каждом бараке было от 3 до 5 по-лицаев. Если лагерную полицию, жившую в отдельном бараке,  плен-ные сравнивали с НКВД, то барачных полицейских, живших в  общих бараках, но в отдельной комнате вместе с  комендантом или старостой барака, сравнивали с милицией.

Среди начальников лагерной полиции, особенно в дулагах и шталагах, порой попадались и уголовники, однако чаще всего, а в офла-гах – всегда ими становились  кадровые военнослужащие, как правило, бывшие офицеры  Красной Армии.

Полицаи были настоящими хозяевами лагеря: они разыскивали ком-мунистов, комиссаров, политруков, евреев, – всех «нежелательных эле-ментов»; грабили, избивали, убивали…

Везде лагерная полиция бессовестно обкрадывала своих же,  забирая из общего  пайка по две-три порции на каждого полицая. В Офлаге Замостье, если человек не сопротивлялся, то за отнятую вещь  полицаи давали кусок хлеба или котелок баланды «полицейского разлива». Если человек пытался постоять за себя, его просто избивали, а вещь забирали [29] .

В лагере Миллерово летом 1942 г. полицаи отнимали добротные бо-тинки, сапоги. Если пленный сопротивлялся, его тащили в «полицей-скую» и там с ним расправлялись: двое полицаев раздевали его, привя-зывали  к доске, и каждый из них давал ему по 10 плетей. Избивали до полусмерти, а ботинки забирали. Пленным приходилось сознательно портить свою обувь: делать дырки, рвать, резать верх. Однако если по-лицейские  замечали, что это сделано специально, – избивали.

 Полицаи  в лагерях  были исполнителями наказаний за малейшую провинность: близко подошел к проволоке, не поприветствовал поли-цейского, нарушил очередь за получением баланды, замешкался в строю…

 «В Миллерово в день подвергалось  наказанию не менее 50 человек. Виновный должен был раздеться догола и лечь на скамью. По рас-поряжению дежурного давали 10 или 15 нагаек. Если человек сопро-тивлялся, добавляли еще 10. А если “огрызался и ругался”, тогда били 4 полицая и получалось 40. После такой экзекуции человек уже не дви-гался, его относили в сторону и обливали водой. Для полицаев – это было развлечение.

У старшего полицая  было три нагайки. У каждой свое название. Пер-вая  – “волшебная”, ею можно нанести  до 50 ударов, она  “волшебно” излечивает, так рассуждал старший полицай. Вторая –“офицерская”, ею можно без причины ударить по лицу просто так, для развлечения. Третья – “королевская”, это особая нагайка. Состояла она из много-численных медных прутьев, в конец вплетен оловянный шарик. Если раз ею полоснуть – вторично не попросишь...» [30]

В Рославльском лагере в день набиралось 30–40 нарушителей.  Не поприветствовал полицая – получал 25 ударов, разорвал фашистскую газету – получал 30 ударов. Нарушителя клали на скамью, на голову и на ноги жертвы садилось два человека. Двое других пороли изо всех сил. Счет вел старший полицай [31] .

 Нередко лагерные полицаи принимали участие в убийствах и рас-стрелах военнопленных. В Орловском лагере Маслов, полицай 1-го блока (блока смерти, в котором содержались евреи, коммунисты, по-литработники), – по собственным словам, убил 60 военнопленных [32] .

В марте 1942 г. в Кременчугском лагере было расстреляно 50 воен-нопленных. Раздетых, их выстроили цепочкой и каждого в отдельности подводили к вырытой заранее яме и стреляли в затылок. При этом полицай Андрей Губа подгонял каждого кнутом с криком: «Быстрей, быстрей!» [33]

 Вряд ли большинство полицаев испытывали угрызения совести из-за своего предательства и готовы были делать все, что скажут им их хозя-ева-немцы. Так, бывший лагерный полицейский К. Клишин, отрицая свое участие в расстрелах пленных, на допросе  в отделе НКВД сказал: «если бы мне поступило распоряжение водить на расстрел военноп-ленных в порядке обязанностей, я также выполнил бы эту роль, т. е. водил бы на расстрел» [34] .

Однако случалось и такое: одному из полицейских в лагере Россошь Воронежской области, было приказано расстрелять военнопленного,  который  оказался его товарищем по время службе в Красной Армии.  Обреченный на смерть, уже голый, он находился в яме, но полицейский не смог выстрелить, заплакал, выронил из рук винтовку. Стоявший рядом немец, подхватил винтовку, ударил полицейского прикладом в грудь, застрелил его товарища, а затем погнал полицейского в лагерь, и там его расстреляли [35] .

Во всех лагерях полиция вела охоту на политруков и комиссаров, работников НКВД и милиции, на евреев. С пойманными расправлялись зверски. В Миллерово предатель указал старшему полицаю на одного военнопленного, что тот политрук. Этого было достаточно, чтобы расправиться с ним. Полицаи, получив разрешение у коменданта на самосуд,  раздели политрука, привязали к столбу посреди лагеря, обли-ли бензином и подожгли. Всех заставили смотреть. Кто отворачивался, били нагайкой по лицу [36] .

В Дулаге № 126 в Смоленске до весны 1942 г.  начальником лагерной полиции был  некий Григоренко, бывший старший лейтенант Красной Армии. Он избивал военнопленных, отбирал ценные вещи, продавал их населению и процветал [37] .

Вообще работа в лагерной полиции приносила доход. Во всех ла-герях полицаи  охотились за золотом. Если замечали у кого золотые зу-бы,  выбивали их, в лучшем случае вырывали с помощью щипцов. Иногда за коронку давали несколько паек хлеба. Всю добычу делили между собой, но львиную долю забирал начальник полиции. Рядовой полицай в месяц получал одну или две коронки [38] . Кроме того, полицаи  наживались и на  доставке в лагерь продуктов для черного рынка. 

 Начальники полиции редко долго оставались на одном месте.  Например,  в Дулаге №126 весной 1942 г. на смену Григоренко, полу-чившему повышение (назначен комендантом в другой лагерь), пришел Т. Долганов, 33  лет, бывший председатель райсовета одного из рай-онов Смоленской области. Появление начальника полиции Долганова, свирепого и кровожадного, наводило ужас на весь лагерь. Немецкое начальство лагеря любило Долганова, так как он одним ударом убивал пленного, если подозревал, что он политработник, комиссар или еврей. В июне 1942 г. Долганова, отправленного немцами в Германию, сменил Павел Тупицын  25 лет. Он ходил в немецкой форме, был вооружен, награжден железным крестом  II степени. Тупицын отличался особым зверством  по отношению к политсоставу Красной Армии, работникам НКВД и евреям [39] .

«В Седлицком лагере начальником полиции был назначен русский полковник из пленных. Это был здоровый, высокий мужчина с одут-ловатым и рябым лицом. С громадной дубиной в руках он целыми днями расхаживал по лагерю и собственноручно творил суд и расправу. Пленные его боялись и старались не попадаться ему на глаза» [40] .

Многие из лагерных полицаев делали неплохую в их понимании карьеру. Так, некий П.К.Сиренко  прошел путь от  лагерного полицая до агента гестапо, а затем стал зам. начальника Харьковской тюрьмы [41] .

В офицерских лагерях  начальниками полиции становились офицеры: у них не было уголовного прошлого. Начальником полиции в Офлаге Замостье (Польша) был полковник Гусев, затем его сменил майор Скипенко, помощниками  у него служили  капитан Стрелков и старший лейтенант Полевой [42] .

Начальником полиции Офлага Владимир-Волынска вначале был майор Джигасов, добровольно перешедший на сторону немцев [43] .

 Его сменил подполковник А.Т.Макаенок, участник обороны Севас-тополя. Он командовал полком в последние дни обороны города и в начале июля 1942 г. был взят в плен. Осенью того же года возглавил лагерную полицию и был ее начальником до расформирования лагеря в мае 1943 г. [44]

  Видимо, не звание и не довоенная должность, а  проявленное усер-дие и доверие немцев, приводили к назначению начальником полиции не офицеров порой даже в Офлагах. Так, начальником полиции Офлага № 55 в Погегяй (Литва) был Федор Кочетов, бывший старшина погран-отряда, а  офицер – лейтенант Фролов, ходил в заместителях.  Рядовым лагерным полицейским в том же лагере был офицер Бойко – бывший директор школы [45] .

Нередко на полицейские должности попадали коммунисты, и, чтобы завоевать доверие немецкой администрации и выслужиться, они рас-правлялись с пленными похуже немцев. Немцы во всем им доверяли, как и всем тем, кто охотно и  беспрекословно выполнял их волю.

Проявившие себя полицаи и начальники полиции   перемещались из одного лагеря в другой,  и всюду за ними шел хвост их прежних «заслуг» и печальная слава. Во многих лагерях был известен под кличкой «Юрка» бывший военнопленный Юрий Саакян. Три года он кочевал в качестве начальника полиции по разным лагерям. Его даже назначали лагерфюрером. Не только он сам, но даже его имя  вызывало страх  у военнопленных [46] .

Были известны и имена «Василия Колисниченко и Личманенко, которые, как проклятие, останутся на всю жизнь в памяти каждого пленного, сидевшего в Холмском лагере...» [47] .

В городе Гугенштайн в лагере №2В особенно зверствовали полицаи Дубинский и Нестеренко. Последнего называли «человек с плеткой». В октябре 1942 г. его убили сами пленные [48] .

 

Как объяснить жестокость лагерной полиции?  Понятно, что у кого-то это могло быть местью за преследования органами НКВД,  за пре-бывание в советских лагерях и тюрьмах. Можно объяснить   уголовным прошлым, но зверства и издевательства были  не только в лагерях, где содержались рядовые красноармейцы, но и в офицерских  лагерях, где среди пленных были репрессированные, но не уголовники. За что и кому мстят те, кто служил в кадрах Красной Армии?  Существует и такая версия. П.Н.Палий пишет, что еще в Замостье прошел слух о том, что лагерная полиция – «это агентура НКВД, специально перебро-шенная в лагеря, чтобы здесь создать такие условия жизни, чтобы жизнь в лагере была бы страшнее смерти в бою. Многие этому верили, и до известной степени не без оснований. Та же система жестокого террора и элитная организация небольшой группы избранных, грабя-щих большинство. Такая же сеть сексотов, рассеянная среди всех плен-ных. П.Н.Палий приводит слова одного полицейского, избивавшего пленного офицера: «Ты думал, что плен – это спасенье! Нет, браток, ошибся! Тут тебе и Колыма раем вспомнится!» [49]

 Но есть и более простые объяснения, данные самими полицейскими. Когда несколько жительниц села Спасск, где находился лагерь военно-пленных, увидев избиение военнопленных, спросили у уже упомяну-того К. Клишина:  «Зачем ты избиваешь бойцов, они такие же русские, как и ты?» Он ответил: «А что вам их жаль?  Они сами этого заслужи-вают. Нашему  брату только попусти, они тебе на голову  вылезут» [50] .

Но  и среди полицаев попадались порядочные люди. В Харькове, в лагере  на Холодной горе  на территории тюрьмы,  в сентябре 1942 г. полицаи вели себя совершенно иначе. Здесь не свирепствовала плетка. По воспоминаниям С.М. Фишера, «начальник полиции старался сам разобраться в возникавших беспорядках, кражах, драках, без вмеша-тельства немцев. Если кто-то осмеливался попросить окурок, то в отли-чие от других,  он не бросал его на землю, а отдавал в руки. Куда нель-зя было ходить и заглядывать, были таблички – «запретная зона». За четыре дня пребывания в лагере, нагайками никого не убили, публич-ных порок не устраивали» [51] .

«Старший полицейский в Холмском  лагере был молодой человек лет 25, с высшим образованием, по национальности грузин. Его звали Сан-дро Жвания. …он сумел взять лагерь в руки и установить в нем отно-сительный порядок, и вместе с тем отношение его к пленным было гуманным и отзывчивым. Его все любили. К сожалению, он умер от сыпного тифа» [52] .

В чем истоки повиновения военнопленных лагерной полиции? Как сравнительно небольшая группа полицейских могла терроризировать многотысячное население лагеря? Однозначного ответа нет. Сами пленные задумывались над этим и пытались найти причину.

Б.Н.Соколов  за годы пребывания в плену пришел к выводу, что «не-мецкому полицейскому русский человек не верит, не понимает его и считает за дурака, которого можно и нужно обмануть. Совсем другое дело – свой полицейский. Его не обманешь; он такой же, как ты, и видит тебя насквозь. А строгости и свирепости у него больше, так как старается он от души, не за страх, а за совесть. Поэтому русскую поли-цию уважали, боялись и слушались, и в результате установился поря-док» [53] .       

 Не менее интересный  вывод делает и П.Н.Палий. Он считает, что  в повиновении  «меньше всего было элемента “физического”, т. е. cтраха избиения или даже смерти, в основном это было психологическое явле-ние, возможно, унаследованное из довоенной жизни в стране террора ЧК–НКВД, гипноз страха. Даже когда начинали говорить на эту тему между собой, то многие пугались, со страхом в глазах говорили: “мол-чите,  прекратите эти разговоры, хуже будет”» [54] .

 Безраздельное  господство лагерной полиции продолжалось  около года. Однако уже весной 1942 г.  лагерная полиция стала терять свой авторитет.

В результате «естественного отбора» выжили преодолевшие голод и болезни первого лагерного года. Изменилось и психологическое настроение пленных: выжили несломившиеся, неподдавшиеся всем тя-готам и ужасам лагерной жизни. Эти люди уже не боялись  лагерной полиции и организованно могли дать отпор.

И все-таки  лагерная полиция просуществует еще почти год. Только в конце 1942 – начале 1943 г. в связи с некоторыми улучшениями в лагерной жизни, с уже установившимся и отработанным порядком немцы сами ликвидировали этот институт.

Многие из лагерных полицаев  продолжили службу в формированиях Вермахта и тем самым, вероятно, спасли свою жизнь. Однако жизнь тех полицаев,  кто в 1943 г. был переведен немцами в статус обычных пленных и распределен по разным лагерям, как правило, обрывалась довольно быстро. Бывших полицаев ненавидели. И при первой воз-можности с ними расправлялись. Их же жертвы сводили  с ними счеты. Стоило пленным узнать, что рядом с ними бывший полицай, с ним обязательно случалось «несчастье». Один был забит пленными в бараке, другой – утоплен в уборной, третий – повешен с инсценировкой самоубийства, – способов расправ было много. 

Ликвидация проходила и организованно, с помощью лагерного подполья. Так, карточки всех пленных, прибывавших в Бухенвальд, проверялись  подпольщиками, работавшими в канцелярии лагеря. Если в карточке пленного было отмечено, что до Бухенвальда он был полицейским в одном из лагерей, – его судьба была решена.  Полицая направляли в лазарет, якобы, для обследования и там умерщвляли.

 По свидетельству И. С. Асташкина, работавшего  в Бухенвальде старшим санитаром в лазарете для советских военнопленных, в последнем было уничтожено  за 1943–1945 гг. от 100 до 150  бывших полицаев. Некоторых искусственно заражали туберкулезом, и они умирали от болезни, однако большинство было умерщвлено уколом фенола [55] .

Горе было тем полицаям, кого пленные опознавали после  освобо-ждения из лагерей.  И.Я.Гетман вспоминает: «Когда американцы осво-бодили нас, мы сразу назвали тех полицейских, которые служили немцам, издевались над пленными, убивали… Троих вывели. Амери-канцы дали автомат нашим ребятам, и их тут же расстреляли. Так что расправа с теми, кто над нами издевался, была жестокой» [56] .

Расправлялись с бывшими полицаями и в лагерях для репатриантов. Самосуд там был обычным явлением. Сотрудник миссии по репатриации А.М.Гоглидзе рассказывает, что в лагерях для репат-риантов стоило сказать или узнать, что прибывший новичок – полицай, бывшие пленные реагировали мгновенно. Собиралась толпа: забивали до смерти и разбегались. Находили только трупы [57] .

 Таков был печальный, но закономерный конец этого уникального явления – лагерных полицаев.