Огни родного города Опции

[Ирена]

Огни родного города. yaqir_mamlal

Начинаю выкладывать очередную порцию иеремийских бдений, на этот раз – о древних языческих культах, которым предавались наши далекие предки, пока Всевышний не истребил, по просьбе мудрецов Израиля, безудержный соблазн идолопоклонства. Порция вышла изрядная и выкладываться будет кусками. В первый кусок вошли четыре части:

1. Геена

2. Тофет

3. Честертон

4. Русская рулетка

Всего же порций будет, видимо, три, а частей в них 10 или 12. Зависит, главным образом, от того, не надоест ли мне. Но одиннадцать – это какие-то нескладушки. Сейчас я пишу десятую часть, и если в нее не уложится всё оставшееся, придется добавить сразу две, чтобы дюжиной разлеглось. Да, и еще: первым куском идет легенькое, а вот дальше у нас намечается постепенное загустевание текста, с переходом к почти серьезному жанру. Но зато и puntos там будут животрепещущие.


* * *

1. Геена

Читаем в седьмой главе у Иеремии, начиная с 29 стиха:

גָּזִּי נִזְרֵךְ וְהַשְׁלִיכִי, וּשְׂאִי עַל שְׁפָיִם קִינָה: כִּי מָאַס יְהוָה וַיִּטֹּשׁ אֶת דּוֹר עֶבְרָתוֹ. כִּי עָשׂוּ בְנֵי יְהוּדָה הָרַע בְּעֵינַי, נְאֻם יְהוָה: שָׂמוּ שִׁקּוּצֵיהֶם בַּבַּיִת אֲשֶׁר נִקְרָא שְׁמִי עָלָיו, לְטַמְּאוֹ. וּבָנוּ בָּמוֹת הַתֹּפֶת, אֲשֶׁר בְּגֵיא בֶן הִנֹּם, לִשְׂרֹף אֶת בְּנֵיהֶם וְאֶת בְּנֹתֵיהֶם בָּאֵשׁ, אֲשֶׁר לֹא צִוִּיתִי וְלֹא עָלְתָה עַל לִבִּי.
לָכֵן הִנֵּה יָמִים בָּאִים, נְאֻם יְהוָה, וְלֹא יֵאָמֵר עוֹד הַתֹּפֶת וְגֵיא בֶן הִנֹּם, כִּי אִם גֵּיא הַהֲרֵגָה, וְקָבְרוּ בְתֹפֶת מֵאֵין מָקוֹם. וְהָיְתָה נִבְלַת הָעָם הַזֶּה לְמַאֲכָל, לְעוֹף הַשָּׁמַיִם וּלְבֶהֱמַת הָאָרֶץ, וְאֵין מַחֲרִיד. וְהִשְׁבַּתִּי מֵעָרֵי יְהוּדָה וּמֵחֻצוֹת יְרוּשָׁלִַם קוֹל שָׂשׂוֹן וְקוֹל שִׂמְחָה, קוֹל חָתָן וְקוֹל כַּלָּה, כִּי לְחָרְבָּה תִּהְיֶה הָאָרֶץ.

Не мудруствуя лукаво, возьмем перевод Йосифона:

Остриги же волосы свои и отбрось их, и подними плач на высоких холмах, ибо Господь презрел и оставил род, (навлекший на себя) гнев Его. Так как сыны Йеуды делали то, что есть зло в очах Моих, - сказал Господь, - поставили мерзости свои (идолов) в доме, названном именем Моим, чтобы осквернить его. И построили жертвенные возвышения Тофета, что в Гэй Бэн-Инноме, чтобы сжигать в огне сыновей своих и дочерей своих, чего Я не повелевал и что не приходило на ум Мне.

За то вот, наступают дни, - говорит Господь, - когда не скажут больше: «Тофет» и «Гэй Бен-Инном», а (скажут) Гэй Арэйга (Долина убийства); и будут хоронить в Тофете из-за недостатка места. И трупы этого народа будут пищею птицам небесным и зверям земным, и некому будет отогнать их. И пресеку Я в городах Иудеи и на улицах Иерусалима глас ликования и глас веселья, глас жениха и глас невесты, ибо земля эта станет пустынею.

Тем, кто в нашей сакральной и профанной топографии не силен: Гай Бэн-Инном, она же Геhинном или Геена Огненная, есть долина, проходящая к западу от сегодняшних границ иерусалимского Старого Города (таковыми являются стены, построенные в XVI веке Сулейманом Великолепным) и к югу от горы, ошибочно именуемой - так уж сложилось - Сионом.

По другую сторону этой долины расположены Иерусалимская Синематека и квартал Йемин-Моше с видимой издалека мельницей Монтефиоре. В верхней (северной) своей части Геена поднимается к Яффским воротам, образуя естественный амфитеатр Брехат ха-Султан; на юге она впадает в долину Кидрон, пойдя по которой к востоку путник окажется в Иудейской пустыне, оставит по правую руку от себя Феодосийский монастырь, затем монастырь Мар-Сава, пересечет долину Урканья и спустится, отшагав километров тридцать, к Мертвому морю южнее Эйн-Фешхи – в том случае, разумеется, если его не убьют по дороге арабские жители Убейдие, которым сверху стрелять куда как сподручно.

Хаживали и мы там когда-то, хаживали не раз, но с тех пор мирный процесс большую силу набрал, и всё стало иначе. Зато вот довелось в апогее процесса в Убейдие на БТР прогуляться, под прикрытием двух танков, в целях отлова и предания праведному суду незаконопослушных террористов. Тоже, между прочим, аттракция в жанре «Знай и люби свой край».

Итак, названием своим Геена, вероятно, обязана человеку по имени Инном, который владел там землями в незапамятной древности. Во II книге Царей, 23:10, та же долина названа «Гай Бней-Инном». Традиция предписывает читать и в этом месте «Гай Бэн-Инном», но если написание может служить нам свидетельством, мы предположим, что этих Инномов-земвлевладельцев было целое семейство. У Йегошуа интересующая нас долина дважды (15:8 и 18:16) названа גֵי הִנֹּם – Гей-Инном, что ближе всего к Геене.


2. Тофет

В этой долине, совсем неподалеку от Храма, располагались языческие капища, о которых говорится во многих местах Писания. Для пророков это место, с присущими ему культами и ароматами, было прообразом ада, что и дало соответсвующее значение слову Геена. То же самое произошло с Тофетом, о котором мы до сих пор вспоминаем всякий раз, когда на наших улицах взрывается начиненная актуальным исламом «адская машина» - мехонит-тофет.

Что же до первичного значения этого слова, то тут - сплошные догадки, в разной степени убедительные. Мудрецы Талмуда производили Тофет от корня פתה (= "соблазнять"). Например, в трактате Эрувин, 19а, говорится про Тофет, что туда «падет всякий, соблазненный своим дурным началом» (שכל המתפתה ביצרו יפול שם). У средневековых комментаторов мы находим увязку Тофета с барабаном («тоф»). Так, Раши, Радак и Абраванель в комментариях к разным местам Писания утверждают, что жрецы, приносившие жертвы идолам, наяривали в барабаны, чтобы заглушить таким образом вопли сжигаемых в топке младенцев. Вопли мешали высокому религиозному чувству и в отдельных случаях доводили родителей до того, что те малодушно отказывались от уже изъявленного ими намерения принести свое чадо в жертву.

Существенно позже исследователями нового времени Тофет был увязан с корнем שפת, означающим «класть в огонь, ставить на огонь» (см. например во II Царей 4:38: שְׁפֹת הַסִּיר הַגְּדוֹלָה וּבַשֵּׁל נָזִיד לִבְנֵי הַנְּבִיאִים – «поставь большой котел и свари похлебку для учеников пророков»). Угаритский аналог этого корня thfd дает нам первую согласную th, которому часто соответствует ивритское шин, с возможной в подобном случае вариативностью в отношении третьей согласной th/d. Из этого заключали, что тофет представлял собой некое устройство для удержания жертвы над огнем (W.R. Smith, Religion of Semites, W.F. Albright, Y-hve and the Gods of Canaan) или вообще «печь, очаг» (נ.ה. טור סיני, הלשון והספר).

Такое понимание соответствует сказанному у Исайи, 30:33, о тофтэ (תָּפְתֶּה), уготованном для наказания царя ассирийского. Кстати, Септуагинта дает транслитерацию слова тофет в разных местах по-разному: tapheth, thephoth, thophtha. Возможно, что форма тофет в библейском иврите является уничижительно искаженной, по известной модели сходства со словом бошет (= «позор»), подобно произношению Молех (= Молох) и некоторым именам собственным, связанным с языческим культом. При этом огласовка тофет, как и молех, не является совершенно искусственной, и многие исследователи рассматривают ее сегодня как самостоятельную традицию произношения.

Почти все библейские упоминания о Тофете относятся к VII веку до н.э., то есть к периоду наибольшего проникновения культа Молоха в Иудею. В то время Тофет, видимо, стал именем собственным - названием места, которое, как полагают, находилось неподалеку от точки слияния Геены с Кидронской долиной, немного не доходя до источника Эйн-Рогель, у которого совершалось помазание царей Иудейских. Эта топографическая увязка основана на словах Иеремии, но не из нашей главы, а в другом месте (19:2-14).


3. Честертон

Но в чем же вопрос? Вопрос вот в чем: в приведенном отрывке из Иеремии, как и во многих других местах Писания, о совершавшемся в Геене и Тофете культе недвусмысленно говорится как о связанном с человеческими жертвоприношениями. Мы уже видели, что средневековые еврейские комментаторы именно так и толковали эти места, дополняя картину душераздирающими подробностями. Например, заглушающий вопли бой барабанов. Радак дает еще более детальное описание:

Был это полый идол, разделенный внутри на семь частей, отделенных друг от друга решетками. Приносившему хлебную жертву открывали один отсек, голубей – два отсека, овцу – три, барана – четыре, тельца – пять, быка – шесть, а тому, кто приносил в жертву своего сына, открывали все семь. Руки идола были протянуты вперед, как будто он принимает жертву. Разводили в нем пламя, и жрецы возлагали ребенка в раскаленные руки Молеха, и ребенок погибал.

Как тут не вспомнить Честертона, столь ярко живописавшего ханаанейские культы, это работающее «без дураков» огненное чрево, появившееся милостью финикийцев на африканском побережье Средиземного моря:

В предыдущей главе я уже говорил о психологии, которая лежит в основе некоторых культов. Глубоко практичные, отнюдь не поэтичные люди любили полагаться на страх и отвращение. Как всегда в таких случаях, им казалось, что темные силы свое дело сделают. Но в психологии пунических народов эта странная пессимистическая практичность разрослась до невероятных размеров. В Новом городе, который римляне звали Карфагеном, как и в древних городах финикийцев, божество, работавшее "без дураков", называлось Молохом; по-видимому, оно не отличалось от божества, известного под именем Ваала. Римляне сперва не знали, что с ним делать и как его называть; им пришлось обратиться к самым примитивным античным мифам, чтобы отыскать его слабое подобие - Сатурна, пожирающего детей. Но почитателей Молоха никак нельзя назвать примитивными. Они жили в развитом и зрелом обществе и не отказывали себе ни в роскоши, ни в изысканности. Вероятно, они были намного цивилизованней римлян. И Молох не был мифом; во всяком случае, он питался вполне реально. Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь. Чтобы это понять, попытайтесь себе представить, как манчестерские дельцы, при бакенбардах и цилиндрах, отправляются по воскресеньям полюбоваться поджариванием младенцев.

К Карфагену у Честертона особый счет, поскольку тотальная апология Рима требует столь же тотальной дискредитации его главного врага. Кстати, по той же статье обвинения проходят у Честертона боги американских индейцев (в силу необходимости оправдать безжалостных конкистадоров). А из предыдущей главы у него можно, наверное, позаимствовать следующее:

Сильно отличались друг от друга монотеизм палестинского племени и добродетель италийской республики. Очень разные, несовместимые вещи любили консулы Рима и пророки Израиля; но ненавидели они одно и то же. Нетрудно счесть их ненависть несправедливой и злой и превратить в бесчеловечных фанатиков Илию или Катона. Да, и те и другие были в чем-то ограниченными и разделяли предрассудки своей земли. Но, осуждая их, мы упускаем из виду нечто конкретное и ужасное - то самое, чему посвящена эта глава.


4. Русская рулетка

Проблема, однако, состоит в том, что и этот эффектный психологический абрис, выполненный рукой Честертона, и приведенное выше описание Радака, и соответствующие суждения других комментаторов, находятся в вопиющем противоречии с описанием культа Молеха, которое мы находим в Вавилонском Талмуде, в трактате Санхедрин 64б, где в связи с библейским стихом, запрещающим еврею להעביר מזרעו למלך, т.е. проводить своего ребенка Молеху, говорится:

דרך העברה היכי דמי? אמר אביי: שרגא דליבני במיצעי נורא מהאי גיסא ונורא מהאי גיסא. רבא אמר: כמשוורתא דפוריא.

Способ этого «провождения» каков? Сказал Абайе: ряд кирпичей посередине, огонь с одной стороны и огонь с другой стороны [от него]. Сказал Рава: как Пуримские прыжки.

Здесь речь явно идет не о буквальном принесении в жертву (убийстве), а о мистической имитации жертвоприношения, то есть об инициации «приносимого в жертву» или его «очищении». Абайе и Рава, два наиболее известных законоучителя, живших в Вавилоне в первой половине IV века н.э., расходятся между собой лишь во мнении о том, как именно совершалась эта церемония. По мнению Абайе, «приносимого в жертву» проводили меж двух огней, тогда как Рава считает, что он должен был прыгнуть через яму с огнем – подобно тому, как прыгали, забавляясь в Пурим, еврейские дети. При этом оба они полагают, что буквального сожжения жертвы при поклонении Молеху не производилось.

Впоследствии, в эпоху гаонов, еврейские авторитеты расходились во мнениях относительно правильной интерпретации этого места в Талмуде. Одни считали его описанием имитационной языческой церемонии, другие – видимо, ощущая несоответствие между таким пониманием и многочисленными свидетельствами библейского текста о человеческих жертвоприношениях, - утверждали, что приносимый в жертву Молеху ходил по кирпичному помосту меж двух огней или прыгал через яму с огнем до тех пор, пока он, выбившись из сил, не падал в пламя. Существовала и промежуточная позиция раббену Йонатана, согласно которой данная церемония была чем-то вроде «русской рулетки» и завершалась она неизвестным заранее результатом: кто-то сгорал в огне, а кто-то допрыгивал (доходил) до другой стороны.

Маймонид в своем галахическом кодексе «Мишне Тора» следует мнению Равы и понимает «проведение Молеху» как имитативное жертвоприношение – прыжки через яму с огнем.

И спрашиваем мы, недоумевая: что побудило мудрецов Талмуда столь явным образом «смягчить краски» при описании культа Молеха, если обычно ничто не казалось им лишним, когда нужно было усугубить вину идолопоклонников? И, с другой стороны, что позволило позже средневековым комментаторам Писания пренебречь суждением амораев, вернувшись к буквальному пониманию соответствующих фрагментов библейского текста? Наконец, в какой мере был прав Честертон, с беспримерным пафосом изобличавший древних финикийцев и их сородичей в далеком Карфагене?

Продолжение следует