Александр Збруев «Сегодня – время приблизительности» Опции

[Ирена]

В век технического прогресса Александр Збруев, хоть и сожалеет об этом, но все-таки «не дружит» ни с электронной почтой, ни с Интернетом. Он редко дает интервью и не первый год вполне комфортно, по собственному признанию, живет в состоянии, название которому придумал еще Станиславский. О «публичном одиночестве» и времени «приблизительности» с актером разговаривала Анна Трефилова.

– Почему вы перестали преподавать в ГИТИСе?

– Я выпустил только один курс... Это сложно. Не в плане преподавания, а в результате. На это очень страшно смотреть, когда ходят-бродят голодные студенты. Не знают, куда приткнуться. Все стоит дорого... Мне предлагают, но я пока не хочу. Я вижу, какое количество артистов сейчас существует... Бездомных

– Половина из них не артисты.

– Да, половина не артисты. Очень трудно сегодня найти свое место в театре, в хорошем кинематографе. А мне на это смотреть сложно.

– Много знают о вашем детстве, знают, что играете, и ничего не знают о человеке – Александре Збруеве. Хотя профессия-то предполагает. Сейчас надо быть модным, светиться, как принято говорить, глянец и все такое...

– Вы заметили, что светятся главным образом... Очень много существует телевизионных передач... Бывают хорошие, кстати сказать. Вот шоу на коньках – «Звезды на льду». Многие смотрели это как хороший сериальный фильм. Хотя я не очень люблю эти сериальные фильмы, кстати говоря. За исключением тех, которые когда-то были. Но смотрите, они стали в рейтинге сегодня первыми. Эти актеры и актрисы. Потому что они «светятся». Катаются на коньках.

– А у вас нет ощущения, что эта подмена понятий происходит сплошь и рядом, и коньки вместо сцены или вместе со сценой – просто одно из проявлений, причем не самое вредное, в конце концов?

– В том-то и дело... Все занимаются не своим делом. И это называется «светиться». Но это все до такой степени далеко от настоящего... Знаете, когда актеры играют роль, один существует хорошо, а другие существуют очень приблизительно. Вот это все приблизительно. Приблизительно катаюсь, приблизительно пою, приблизительно танцую...

– Вообще это одним простым словом называется – «дилетантизм».

– Конечно. И вот сегодня они с удовольствием сражаются на экране с быком или еще чего. Все из одного шоу в другое кочуют.

– Но с другой стороны, жизнь такая, что уж поделать. Диктует нам свои условия. Другое дело, что эти условия принимают «на ура» и немедленно начинают исполнять...

– Я не знаю, стал бы это делать... Я не сравниваю, но стал бы это делать Баталов, например? Гриценко, Смоктуновский, Борисов... И кстати говоря, сегодня тоже есть актеры, которые уходят от этого, хотя и предлагают. Но я понимаю, очень трудно ждать. Ожидание это чудовищное. Когда даже не годы сидишь. Тебе предлагают, ты смотришь, думаешь, вот наконец-то. А потом – разочарование. Не интересно. Не то. И выбор становится тяжелый. Все думают – ну, хорошо, сколько я денег тут заработаю? А вот это предложение? Замечательное. Не важно, сколько я заработаю, важно, что я здесь могу что-то сказать.

– Хорошая роль сейчас редкость?

– Думаю, большая редкость. Но они существуют – драматургия и классическая существует, и западная... Сценарии какие-то есть... Правда, сценарии – очень редко.

– Не востребовано?

– Не знаю... Вдруг возводят в какую-то н-ную степень фильм, где бах-бабах. Переворачиваются, взрывают, стреляют, душат, убивают, компьютеры, звери, клыки...

– Ну а кто возводит? Публика.

– Публика. А кто публику к этому приучил?

– Кто?

– Ну есть же окно такое – телевизор. Это такое же окно в мир. Существуют же, скажем, на канале «Культура» какие-то интересные передачи. Это не значит, что должна быть кругом симфоническая музыка – ни в коем случае. Должна быть современная, должен быть джаз, поп, но хорошая, а не просто бах-бабах.

– Так казалось же, наоборот, поскольку телевидение нам все время показывает бах-бабах, мы должны были бы устать и захотеть чего-то другого...

– Да и устали люди. Только ничего другого нет. Вы знаете, мне приходится довольно часто общаться с разными людьми. И я задаю вопрос или мне задают, а чего вы не снимаетесь в этих фильмах, сериалах... Я спрашиваю – а вам нравятся сериальные фильмы? Нет, надоело. А потом невозможно же их смотреть, эти 15 серий... И даже классику невозможно смотреть столько серий. Это, что, 15 вечеров просидеть у телевизора? Тоже невозможно.

– Почему, если это «Семнадцать мгновений весны» – можно и посидеть.

– Вот. Но это бывает очень редко. Когда сняли «Семнадцать мгновений весны», когда Колосов Сергей снимал свои фильмы, когда большие фильмы снимали Краснопольский и Усков... Тогда это было незамыленно так. Это было не так часто. Сейчас в неделю выходит 2–3 телевизионных многосерийных фильма. Но это же просто невозможно. Вот вы сейчас откройте программку, там их на дню 20 – 25 серий.

– Так смотрят же, рейтинг и все такое...

– Кто смотрит? Вы смотрите?

– Нет. Хотя в силу профессии пытаюсь...

– Пытаетесь... А кто может смотреть все серии? Можно щелкнуть, зацепишься за кого-то глазами – знакомый или лицо приятное, а такая жвачка об одном и том же... Ну, была картина «Штрафбат», например. Хорошая картина. И то бываешь вечером занят иногда, пропускаешь что-то все равно. Почему-то даже большое произведение в полтора часа экранного времени – в несегодняшнем кинематографе – было так сконцентрировано и упаковано... Мне не нужны эти подробности – завязал он шнурок или не завязал. Мне важна личность, душа человеческая.

– Но вы же понимаете, что это просто коммерция. Выгодно показывать каждый вечер...

– Конечно. Чистая коммерция.

– Но мы-то с вами на это ведемся!

– А что остается делать? Ничего другого нет. Появились один-два фильма, вот все сейчас о них и говорят без конца. А другое-то где? Где еще? Даже большие, известные режиссеры вдруг такую ляпу делают, боже мой... Ради чего? Потому что вся эта тень, которая сегодня появилась, пена, она на них попала. Какая-то фигня, простите меня, иначе назвать не могу. И это телевидение зомбирует очень сильно.

– Так у него сейчас одна из функций такая.

– Поэтому и культура наша падает. Если симфоническая музыка, вот показывают Башмета. Конечно, на Башмета надо бы пойти в консерваторию послушать, но если у тебя нет такой возможности, то ты видишь и слышишь, что это такое...

– Это еще, знаете, надо уметь слушать...

– Вот именно. Но зритель, который Башмета увидел в этом четырехугольнике, потом идет по улице или слышит «Башмет в консерватории» – дай-ка я пойду. Там и атмосфера, между прочим, совсем другая, когда ты приходишь в консерваторию или в тот же театр. Это все другое.

– Да, как-то сейчас получается, что не до консерватории... не нужно.

– Это не так.. Это в массе не нужно. Но люди страдают от этого. Я понимаю, что «страдают» – слово относительное, что люди заняты своим бытом, им некогда и вроде не до Башмета... Хотя без внутренней жизни, ощущения, чувства, без этих вещей невозможно прожить. Ты же видишь, как красиво солнце встает, день красивый, все по-другому. Также ты приходишь на концерт, спектакль, видишь хороший фильм...

– Так ты же должен понимать, что он хороший. Это же не появляется просто так, это воспитывается, понимание красоты. Для кого-то красота – бах-бабах.

– Конечно, у нас есть такая масса...

– Интересно, мы так с вами говорим, «масса». Как будто это не наша масса. Это же наши соседи, наши родственники...

– Я и не отказываюсь.

– Так это же не берется из неоткуда.

– Конечно. Ко всему можно приучить. И вот приучили. И вот уже трудно. Хотя я тут включил радио, а там обсуждение идет о кинематографе, и многие вдруг стали говорить о фильме «Остров». А это фильм, о котором сегодня много говорят. К сожалению, я даже не знаю, о каком фильме еще можно сказать. Говорят об «Острове», звонят слушатели, значит, есть люди, которым это нравится, которые это любят, которые воспринимают. Это нужно. Я не знаю, мне вот приятель рассказал – в одном провинциальном городе идет этот фильм, так там очереди в кинотеатры. Понимаете. Значит, есть люди, которым это нужно. А в целом, да, конечно... Бах-бабах. Да если и не бах-бабах, – такая нудятина идет. О чем говорят... Самое главное – это чувства человеческие, их надо уметь передавать.

– Было бы чего передавать...

– Нет, но в каждом же человеке эти чувства есть, в конце концов. А сейчас... Приблизительно. Приблизительно любят, приблизительно ненавидят, приблизительно враг, приблизительно друг. Все приблизительно. Все рядом с настоящим, хотя и не очень даже и рядом.

– Приблизительная и относительная жизнь.

– Да. Я вот так жужжу, брюзжу вроде бы. Но, конечно же, есть у нас и люди, которые стремятся увидеть и почувствовать. Есть, безусловно. У меня тут случай был, подходит парень, по виду совсем бандюган. Стриженый, с шеей, куртка. И вдруг говорит: «Александр Викторович». Я думаю, ну, если бандюган... Не сказал там «Сашок, Санек». Начал мне какие-то слова говорить о фильмах... Начал с меня, а потом перешел на какие-то серьезные темы. И я подумал, ну вот, есть же люди. С такой внешностью... Вот просто шел по улице человек. Есть люди, которые звонят, говорят, что тот же «Остров» нравится. Или была вот эта замечательная картина «Возвращение». Пусть давно, но есть же. В нашем кино, мне кажется, изменилась только технология – в лучшую сторону. Операторское искусство. А все остальное – сердце, чувства, разум, эмоции...

– Всю жизнь в одном театре... Тяжело?

– Ну как... у нас хороший театр, коллеги, главный режиссер... Кстати, один из признаков тоже – сейчас ходят в театр. Потому что телевизионная жвачка надоела. Стали ходить на спектакли, хоть жизнь эту ощутить. Я здесь очень давно, да... В этом плане мне повезло. Был Эфрос здесь. Потом, конечно, было немного пустоты, потом Захаров пришел. Больше 30 лет он уже в театре. Леонов, Пельтцер работали... Это же наслаждение – общаться с такими актерами. Сегодня, мне кажется, у нас просто чудесная труппа, благодаря, конечно, Марку Анатольевичу, который эту труппу собрал. У нас есть все, для разных пьес, для разной драматургии. Хороших спектаклей.

– Пустота везде, и в театре, кстати, тоже...

– Да, бывает.

– А вы в «Тартюфе» будете играть?

– Я тут ставлю для себя огромный вопросительный знак... У меня многое не сходится. Хотя, если бы я играл, я бы, вероятно, играл совершенно по-другому, нежели построено режиссером. Меня это не очень устраивало. Я довольно близко к сердцу принимал то, что там происходило. И даже заработал гипертонический криз, я ходил с такой машинкой на груди, когда давление круглосуточно проверяют... Но понял, что есть вещи, которые не сходятся с моим «я». Просто я так не могу. Не могу не по профессии, а переступить через себя не смогу. Я никого не осуждаю. Конечно, театр обязывает не подводить, но я ушел...

– Откуда такое веяние, что режиссерам сейчас актеры вроде как и не нужны вовсе?

– Мы сейчас репетируем «Женитьбу», Захаров ставит.

– Это другой театр.

– Ему нужны актеры. Не перестановка с места на место, а характеры. Заняты Чурикова, Броневой, Абдулов, Раков, Янковский.... Мы просто удовольствие получаем от того, что репетируем. Я не знаю, во что это для зрителя в результате выльется, но ведь надо не только играть спектакль. Процесс, ради чего ты вообще стал артистом, это же безумно интересно. Репетиция. Вот что самое главное в профессии. Когда ты не просто текст произносишь. А в «Тартюфе» мне это было... как наждачная бумага.

– Это ведь тоже веяние времени, когда режиссер говорит: я хозяин. Сейчас есть отдельный такой театр, где – я вам скажу как, а ваше дело – не напрягаться и делать чего велят.

– Нет, ну не напрягаться – так не получится в любом случае, но все равно актер – выразитель той идеи, которую предлагает режиссер. Опять все приблизительно. Мы классику сегодня можем сыграть в тельняшке или в лаптях.

– Зато вот просто и понятно. В лоб. Островский – это про нас. Вот она, вечность классики. Смотрите, они так же одеты и делают то же самое.

– Режиссерам кажется, что в этом случае они очень доходчивы до сегодняшнего зрителя. А кстати сказать, публики-дуры в театре намного меньше чем в кино. Но хочется чего-то настоящего, не поддельного, а это как новодел. Все остается вроде бы то же самое, но не такое. Как у нас дома ломают и говорят – сделаем абсолютно такой же, исторический... Все это так, да не так. И даже грубость какая-то бывает в этом...

– А как вам Москва, кстати, как человеку, который на Арбате всю жизнь?

– Все наши города были на одно лицо раньше, сейчас пытаются как-то архитектуру города улучшить. Надо, конечно, но не за счет старинных переулков. Опять же – новодел. Вдруг вырастает что-то такое элитное и торчит как не пойми что... На задворки выселяют... Человек жил всю жизнь, скажем, в центре, а его в Бутово... Это просто удар по жизни человеческой. Опасно.

– Опять время. Нет уже такого – вот квартира, здесь все родились, здесь все и умрут. И вещи тут бабушкины, и комод, и чашки. Сейчас все просто, никаких отягощений. Собрал чемодан и поехал хоть в Бутово, хоть куда.

– Не хочется... Хочется пусть другая квартира, пусть меньше, пусть хуже, это мое место. Мое место – Арбат.

– Вам уютно в эти подвижные времена?

– Я понимаю, что что-то стерлось. И это безвозвратно.

– Появилось понятие публичного одиночества.

– Оно у меня уже давно есть. И знаете, оно мне даже нравится. А другого выхода нет сегодня. Для меня.

– Популярный нынче автор – Омар Хайям: «Лучше быть одному, чем вместе с кем попало»...

– Вот, вот, вот. Может быть, потому что я прошел этот период, когда успеть надо было и туда и сюда... Потом это все превратилось в одно и то же, а это – не обязательно. Играть в эти игры телевизионные, бегать…

– Это что? Смирение?

– Это то, что есть сегодня. Так есть. Сегодня мы пришли к этому. Все равно это периоды времени. Они существуют. Что-то пройдет, придет другое. Дай бог, чтобы не просто пришло другое, а качественно лучше чтобы оно было. Лучше – в смысле интеллигентнее, культурнее, глубже, значительнее.

– Придет?

– Жаль только, жить в эту пору прекрасную... Это все время. Время для того, чтобы изменился зритель, чтобы изменилось многое, и понимание в том числе. Казалось бы, для истории наша жизнь – секунда. Мотыльки-однодневки. Нам кажется, а смотришь, уже этого нет и этого нет. А историческое время – секунда. Через какое-то время кто-то обернется назад – в литературе, в искусстве, философии, он скажет, что это такое за время было. Это мы. Мы – это то, что было. Или не было.

Театральные Новые Известия