Без заглавия Опции

[simulacrum]

Самойло (Самуэль) Немирич, этот не к месту забытый и не ко времени увядший побег на древе нашего национального бандитизма, привлекает внимание прежде всего с точки зрения стилистической. Стилистика его преступлений базируется на абсолютизме свободы. Посему даже об ужаснейших из его убийств и ограблений можем со смелостию утверждать, что исполнены оне с недюжинным эстетическим чувством и оставляют впечатление вдохновенного творчества.

Доселе жизнь этого подольского шляхтича, который наиблистательнейшую толику своих дней земных втуне истратил во Львове 1610-х годов, почти не описана нашими, однажды уже расстрелянными, историографами. Заместо сего, то, что находим у В. Лозинского в "Правем i левем" (или, по- украински переводя, "Правдой и кривдой") писано слишком тенденциозно с польским уклоном: Немирич неприятен автору хотя бы потому, что он - некатолик и неполяк. Помимо того, происходит из тех самых Немиричей, из которых и будущий полковник Войска Низового Запорожского Немирич Юрка - бесжалостный герой кампании 1648-49 г.г., поэт, философ, еретик. (Немиричи вообще довольно охотно переходили к арианству, что, кстати говоря, присуще в то время не только им, но и таким стародревним украинским семьям как Потоцкие, Вишневецкие или Татомиры).

Что касается стихотворения, написанного как бы о Самойле Немириче от его имени и опубикованного в книге "Экзотические птицы и растения" Ю.Андруховичем, К,1990 (цитируем сей текст)*

*САМУИЛ НЕМИРИЧ, РАЗГУЛЯЙ-ДУША, посаженный за траханье малолеток в допр, сетует:
Был героем вчера тога кожаный плащ
разъезжал рысаками и жрал до отрыжки
нынче в башне сидишь обрыдайся пропащ
изнасиловав детку носившую пышки

знать по буху а может скосил тебя шиз
ибо сей прецедент безмотивен и жуток
так лежи в кандалах гулко брошенный вниз
ты кто пил и стрелял и сношал проституток

мог споить целый город блядей братанов
ты гудел и балдел щупал ляжки лодыжки
но себя обесчестил и шобло и львов
и блядей и отчизну и детку и пышки

ты теперь распоследний петух для ворюг
за дитя что не в силах ударить и муху
так лижи свою цепь и лежи аки тюк
ожидай свой каюк мерзкий свинтус по духу

много чести скормить требуху твою псам
спросит Грозный Судья не у яшки и мишки
у тебя но похоже не врубишься сам
похотел ты трусишки стянуть или пышки

захотел недотрогу и чистой любви
пролетавшей над рынком где рыла недобры
что же это за мир и поди проживи
если в нем только цепи и башни и допры

в этой гулкой дыре сердцу как-то не так
и на бога мне детка подумаешь благо
упыри и крысиные тыщи и мрак
и аминь тут навеки дебил-бедолага

то следует признать, что автор не дал себе труда хоть сколько- нибудь углубиться в прошлое и вывести достаточно неоднозначный и поучительный исторический тип. Суть стихотворения - это, собственно, чрезмерно выделенный, вырванный из жизненного контекста и гипертрофированный т. наз. "инцидент с пышками", который хотя на самом деле имел место в биографии нашего героя, но вообще-то был случайным и нехарактерным.

К тому же Андрухович допустил толику серьезных неточностей и лексических несоответствий: в частности, женщина, которая продавала на Рынке те пресловутые пышки и которую воистину изнасиловал стоя и всеобозримо наш герой, затянув в подворотню дома Кампианов и прислонив лицом к ступеням каменной балюстрады, в то же время успешно отбиваясь от двенадцати лакеев старого Кампиана и еще нескольких козлов из магистата, так вот, женщина, которая, согласно преданиям, позднее до конца дней своих благодарила Господа за такую приятную для нее неожиданность, давшую возможность хоть раз в жизни познать настоящего мужчину, эта женщина почему-то в стихотворении фигурирует как "детка", "дитя". Очевидно лишь затем, дабы бросить тень аморальности и распутства на геройский благородный акт Самойла Немирича. К тому же употребление Андруховичем в своем стихотворении таких слов, как "шиз" или "дебил" выдает полную и дремучую неосведомленность автора в речевых реалиях эпохи.

Считаем теперь необходимым сказать всю правду об этой мало известной потомкам выдающейся личности, ликвидировав таким образом еще одно "белое пятно" в океане национальной истории и борений за независимость.

Самойло Немирич поселяется на Краковском предместье Львова в 1610 г. Остается неизвестной точная дата его рождения, но достоверно знаем, что к тому времени (прибытия во Львов) ему немногим более двадцати лет. Он чудесно фехтует и держится верхом на лошади, со вкусом одевается, покупая дорогие ткани и сукна исключительно у венецианских и генуэзских купцов, отдает предпочтенье хересу, мальвазии, хорошей музыке и мадере. Его дом вскорости превращается в пристанище для оригинальных изгнанников изо всех уголков Старого Света; это преимущественно известные инфамисы и извращенцы, цирковые клоуны, убивцы, философы, оккультисты, прославленные алхимики, содомиты, протестанты, огнепоклонники, лилипуты и грабители. Свободное время проходит в церемониях, пении и религиозных диспутах. Едва ли не ежедневно Немирич в сопровождении евонной ватаги отправляется в путешествие по самым знаменитым городским трактирам, где в охотку и любовно шутит: стреляет из мушкета по бутылкам и песочным часам, прибивает гвоздями бороды посетителей к стойке, ломает им руки, ноги, носы, вытряхивает золотые и серебряные монеты из ихних перегруженных карманов, демонстрирует им свою голую жопу, бьет окна и зеркала, топит магистратского подъячего Щепьюрского в бадье, где заваривается кофе, а судью Голомбока - в уборной, дает в глаз слишком нахальным, ломает им ребра, мочится в их пиво, понуждает поедать собственные экскременты, громогласно поет и приплясывает, ну и так далее.

Современный читатель с некоторым недоумением и даже осуждением отнесется к таким проявлениям жизненной силы и здравой энергии духа, посему имеет смысл тут молвить несколько слов о нравах того времени. Убийство или вообще любое насилие по действующей тогда Конституции 1577 г. не считалось чем-то уж слишком особенным и противоправным. Тогдашние юристы относились к рассматриваемым нами злодеяниям скорее философски, чем юридически, с изрядной примесью юмора, иронии и христианского милосердия к нарушителям. Сроки заключений были на диво кратки и преимущественно условны. Так, за убийство шляхтичем равного ему шляхтича (а шляхтичи к тому времени составляли добрых три четверти Рес Публики) надлежало год и три недели отсидеть в крепостной башне, уплатив при этом две тысячи золотых в казну. А за то же самое убийство, но с задержанием убийцы "in ricenti" ("на месте преступленья") - кара удваивалась: два года и шесть недель плюс четыре тысячи денежной выплаты. (Отчего-то задержание на месте считалось фактором отягчающим, дескать, не попадайся, болван, а убивай разумно, чтоб никто не видел.) Наконец, никакой процесс, касающийся убийства, попросту не мог состояться, если семья потерпевшего не сумела притарабанить в суд его мертвое тело (была такая особая юридическая процедура, именуемая "презентация трупа"). Поэтому главной целью для каждого доброхота, замыслившего мокрое дело, было своевременно и надежно спрятать тело замученного: пустить с камнем на дно Полтвы, сжечь в камине, глубоко закопать в лесу, посечь на мелкие кусочки и в таком духе. Кстати, в случае с судьей Голомбоком, которого, как уже упоминалось, Немирич утопил в дерьме, тело судьи так и не было найдено, посему дело приостановили за отсутствием состава преступления, а именно - трупа судьи.

Убивалось легко, истязалось безмятежно - тайно и "in ricenti", на глазах у общественности, ведь даже если суд все-таки происходил и приговор вступал в силу, то осужденный не должен был всенепременно и законопослушно садиться в башню, а чаще всего шел домой или с друзьями на попойку. Дело в том, что хотя судебная и исполнительная власть были разделены, однако исполнительная, в конце концов, ничегошеньки исполнить не могла, поскольку ей всегда катастрофически недоставало самих исполнителей, то бишь милиционеров, тогда как почти любой подсудимый являлся в таком окружении вооруженных до зубов саблями, мечами, цепями, палицами, киями, кастетами, алебардами и палашами дружищ, родственников и слуг, что лишь ополоумевший фанат правосудия или самоубийца решился бы попытаться силою приконвоировать его в тюрьму - попытка оная, без сомнений, имела бы грустноватые последствия для правосудия и его присных.

Таким образом, когда в июле 1612 г. добрые знакомцы встречают Немирича в замастриновской корчме Макольондры в хорошем расположении духа, со стаканом хереса в руке и пухлой шалавой в одних турецких чулках рядом, то на их вопрос, что он тут поделывает, слышат в ответ: "Ге-ге, отсиживаю башню, панове! Убил-де ноне старшего Исаковича и схлопотал, слышь, три недели с годом. Обязан сидеть, ведь иного не дано!"

(Исакович - караим-выкрест, химичил с поддельными львовскими коврами, выдавая их за персидские, поскольку в действительности они от персидских воистину ничем не отличались. Однажды Немирич вместе с приближенными друзьями-головорезами Яшкой Бородавкой, Геником Шулерманом и португальским мулатом Жоэлиньо поймали сына Исаковича Захарию в борделе "Четыре сиськи", где юный караим спускал папочкино достоянье, силой стащили его с сотрудницы борделя Сусанны Валигуры и потащили в винниковский лес, где связали и бросили в пещере, оставив на страже подслеповатого лилипута Птушека. Тем временем протелефонировали старому Исаковичу, вымогая пять тысяч золотых австрийских цехинов, в противном случае угрожая расчленить молодого Захарку на одиннадцать равных частей, приславши впоследствии старому его (сына) голову, желудок и половой член. Старый Исакович, прихватив кофр с цехинами, шустро двинулся в сторону Черной Скалы, где было условлено встретиться с Немиричем и его командой. Между тем молодой Исакович сумел выпутаться из пут (этот номер он неоднократно видывал в исполнении бродячих циркачей и посему легко исполнил его), оглоушил, то бишь убил, спящего лилипута булыжником и пешком, минуя лес и Галицийское предместье, направился назад в бордель "Четыре сиськи", поскольку еще вволю не натешился. Разъяренные его побегом, Немирич со товарищи изрешетили старого Исаковича, потратив на него целых восемь обойм. В довершенье обнаружили в кофре отнюдь не цехины, а всего лишь талеры, которые старикан, очевидно, в темноте и со спеху перепутал с цехинами. Конец истории этой читателю уже известен - городской суд и пир Немирича с друзьями в замарстиновской корчме Макольондры.)

В промежутке между убийством старого караима Исаковича и ограблением волошской дипломатической миссии во главе с боярином Георгицей, которая направлялась в расположение шведского короля осенью 1615 г., везя ценные бумаги по вопросу трансильвансого наследства, Самуил Немирич отдался науке и искусствам. В 1614 г. он издал в Дрездене стихотворный трактат "О врачевании маком и о природе конопли", весьма высоко оцененный современниками, но, к сожаленью, ныне бесследно утраченный. Немало музицировал, ездил предместьями Львова на изобретенном им же прообразе нынешнего велосипеда, изредка охотился и писал полемические письма против униатского епископа Ипатия Потия.

Ограбленье волошских послов оказалось самым громким делом с участием Немирича, если не считать известную уже нам историю с изнасилованием бабёнки и пышками, каковая завершилась для Немирича башней. Устроив засаду в прославленном своей дремучестью Черном Лесу, который начинался тогда почти от Галича и Тисменицы на востоке и тянулся с небольшими перерывами ажно до Мюнхена на западе, Немирич со товарищи подкараулили там волошский обоз и, встретив его слезоточивым газом, добились того, что боярин, остальные послы, а также охранники легли вниз лицами прямо на раскисшую осеннюю дорогу и не двигались.

Наполнив свои курдюки волошскими дукатами, топазами и аметистами, и тайными бумагами, которые были запечатаны в отдельной шкатулке из орехового дерева, инкрустированной перламутром и слоновой костью, содравши с послов меха и шелка, Немирич и его друзья исчезли в дебрях Черного леса. Португальский мулат Жоелиньо прихватил было еще и девятилетнего погонщика мулов, который ему страшно понравился, но вскорости умер от злоупотреблений. Тайные дипломатические бумаги Немирич шустро вернул трансильванскому двору, требуя за них двадцать тысяч швейцарских франков, но князь Ракоций не проявил особого энтузиазма относительно такой договоренности, посему пришлось соглашаться лишь на восемь с половиной тысяч.

К этому моменту король и сейм Рес Публики уже трижды провозглашали Немирича инфамисом (лишенным гражданской чести и благородства) и дважды – банитой (лишенным всяческих прав и защиты со стороны государства и общества). Это значило, что кто угодно и когда угодно мог его уконтрапупить и не нес бы за это никакой ответственности, а даже заслужил бы благодарность Его Королевской Милости. Однако стремящихся к такому благодарению что-то было не видать, и Немирич нагловато разгуливал по площади Рынок в золотистом кунтуше и в сопровождении головорезов без страха и упрека Шулермана, Жоэлиньо и отчисленного из коллегиума за онанизм студиозуса Инокентия Сильвестра Коцкого (Яшка Бородавка к тому времени был уже на Сечи, где вскорости станет гетманом, сбросив Сагайдачного, однако под Хотином поплатится за это головой, доведя в качестве гетмана славное Войско Низовое Запорожское до полнейшего развала.)

Последнюю баницию Немиричу провозгласили за т. наз. "дело зверинца". История эта имеет весьма колоритный экзотический привкус. В 1616 г., в мае-июне, на горе Погулянке остановился странствующий бестиарий некоего Микельаньоло Романо (под этим именем скрывался от инквизиции известный фальшивомонетчик и отравитель Густав Зуппе, кстати, выходец из Тюрингии): четырнадцать клеток со всяческой индусской живностию, суть львами, пантерами, лемурами, носо- и единорогами, жирафами, антилопами, речными лошадьми гиппопотамами, павианами, зебрами, ехиднами, вампирами, инкубами и др. Ежедневно, в особенности в воскресенье, отборнейшее львовское панство сходилось на зеленую Погулянку, где имелась возможность за сравнительно невысокую плату порассмотреть всю эту диковинную фауну, от которой, правду говоря, сильно пованивало. В один из дней воскресных Немирич и его друзья, вихрем налетя на бестиарий, распахнули все клетки и выпустили некормленных зверей на волю. При этом погиб португальский мулат Жоелиньо, коего растоптал им же самим выпущенный носорог, с которым он, старый ловелас и зоофил, слишком беспечно попробовал пококетничать. Испуганные, едва живые граждане "наиболее верного из городов коронных Леополиса" бросились врассыпную, а выпущенные животные, загрызя некоторых и утолив первый голод, помчались по улице Ленина (ныне Лычаковская) вниз, к центру, и вскорости всецело оккупировали обезлюдневший город, забавляясь в клумбах, фонтанах и монастырских садах и лакомясь отдельными прохожими. Владелец зверинца Микельаньоло (он же Густав Зуппе) сходил с ума от отчаяния, и тут Немирич запросил с него тысячу сицилийских дукатов, чтобы звери вновь возвратились в клетки. Зуппе радостно согласился и тут же выплатил триста дукатов задатку. На следующий день весь бестиарий на самом деле вернулся в клетки. Используя бразильский яд кураре, купленный накануне в аптеке ван дер Вандена на Гетманских валах, Немирич и его команда усыпили всех до единого монстров меткими выстрелами из луков и привезли спящих на Погулянку. Это одна из версий, но есть еще одна, согласно которой твари сами возвратились в клетки, покорившись ласково и грустно музыке, кою Немирич исполнил для них на продольной флейте. Как бы там ни было, но Зуппе все-таки выплатил остаток дукатов Немиричу и в тот же день вместе со всем караваном поспешно выехал из Львова. Дукаты оказались все до единого фальшивы, и в ночь на 22 июня Немирич и его ребята догнали мошенника с обозом на Большом Шелковичном пути, где изрубили всех, а животных вместе с клетками сожгли.

Упоминавшийся выше аптекарь Ван дер Ванден был в довольно тесных сношениях с Немиричем, поелику изготавливал для него наркотические зелия и колёса. Будучи генеральным поставщиком опиума для двора турецкого падишаха и кокаина для багдадского халифа, умелый голландец весьма тонко разбирался во всех разнообразиях кайфа. По его совету Немирич подсел на иглу и ширялся на протяжении нескольких лет, в то же время изгнав из дому приятелей и наперсниц и грустно уединившись. Целыми днями не вставая с кровати, он заметно похудел и как бы высох, вену тем не менее у себя находил безошибочно. Смотрел без конца цветные сны-мистерии и почитывал новейший труд известного саксонского теолога Абрагама фон Ашенбаха "Божественное Яйцо, или Приспособления для Пыток Греховных", намеренно выписанную им из Сорбонны. Заметки на полях данной книги, его замечания и подчеркивания свидетельствуют о недюжинном овладении предметом и о возможном намерении писать полемический труд.

Однако истинною причиною его в целом меланхолического и даже депрессивного состояния была любовь к тринадцатилетней Амальке, дочери городского палача Стефана Небораки. Впервые Немирич увидел ее из-за решетки, когда отбывал наказание в башне-допре за известный по стихотворению Андруховича "инцидент с пышками" (кстати, тут следует все-таки отдать автору стихотворения должное за мастерски описанное состояние раскаяния и укоров совести, какие на самом деле пережил тогда Немирич). Девочка ежедневно приходила к папиной камере пыток вблизи башни - носила отцу горячие обеды в горшочках, обернутых шерстяными платками. Однажды она присела в кустах пописать неподалеку от башни. Тогда-то и обратил на нее внимание Немирич и сразу влюбился так, как не влюблялся никогда и ни во что. Стены его темницы были сплошь исписаны именем Амалии, кроме того, обломком красного кирпича он бесконечное число раз рисовал сердце, пронзенное стрелой, девичьи губы, части тела и прочее.

Трагедия состояла в том, что юная панна Амалия отринула его любовь. Выйдя из тюрьмы, Немирич объяснился ей письменно, предлагая стать его брачной супругой. К письму он приложил шедевральный акросонет "Амалия Неборака". Однако девочка в довольно резкой форме ответила, что никогда и не подумает выходить замуж за такого разбойника и развратника, что она небось происходит из уважаемого порядочного семейства, достоинство которого значительно бы упало в глазах целого Львова от такого позорного альянса, к тому же она давно и предано любит своего жениха Пйотруся, сына резника, - за то, что он кудрявый, веселого нрава и как никто умеет начинять кашею кровяные кишки. Следующим же вечером Самойло Немирич повстречал в Кульпарке Пйотруся, сына резника, и выпустил из него кишки, но это не помогло: до конца дней своих Амалия ходила в трауре, сберегая верность нареченному и проходив в девственницах до конца своих дней - в его честь!

Постепенно приходя к выводу о зряшности всех усилий и попыток что-либо улучшить в этом бессмысленном мире, Самойло Немирич сделался бездвижен и замкнут. Карая богатеев и овладевая ихними имуществами, он лишь перераспределял, но это не спасало нуждающихся от нужды, голодных от голода. Женщины отдавались ему во множестве и охотно, но не потому, что любили за ум и сердце, а оттого, что он их, как правило, удовлетворял. Его научные и искусствоведческие труды в массе своей не были поняты современниками, иногда их сжигали по указке инквизиции либо московского царя. Его блестяще исполненные артистические злодейства вызывали только дежурное осуждение, непониманье, дежурную инфацию или баницию, дежурный приговор суда и срок заточения, но никогда не делались объектом серьезной эстетической интерпретации и скрупулезной нравственной обсервации, к чему так стремился несчастный Самойло. Ему довелось до капли испить горькую чашу трагизма всех великих: несоответствие тому времени, в который забросило их Провиденье.

Но горечь чаши Немирича двойная: не только время, но и место. Поскольку имел несчастье быть украинцем и жить в Украине - лишенной собственной государственности, собственной истории, юриспруденции, наконец, собственного преступного мира. В Америке он был бы президент, в Риме - папа или как минимум кардинал, в Англии - Робин Гуд, в Германии - Бисмарк. А в Украине он мог быть только бандитом и погромщиком. Поистине святая правда в польской поговорке того времени: "На Руси хоть иезуитов посей, все равно злодеи уродятся!"

Самоило Немирич постригся в монахи 18 октября 1619 г. и под именем брата Феодосия неслышно окончил век в келии Почаевской лавры. После смерти, которая наступила в январе 1632 г. от неизвестной ночной болезни, тело его не разложилось и на пятый день, сохраняя былую упругость и теплоту, начало благоухать мальвами. Однако он не был канонизован, поелику так и не нашлось свидетельства о его рождении. Постепенно перестали верить в сам факт его существования.

Ниже прилагаем акросонет Самойлы Немирича "Амалия Неборака" - единственное его произведение, которое все ж таки до нас дошло. Модернизацию осуществил пресловутый Ю.Андрухович.

Ах, ведаетЪ ли Божий АнгелЪ некий
Мою хандру? Ты высосала кровь.
АмурЪ-самбистЪ меня сборолЪ. Любовь!
Ликуй, малютка! В сердце - гвоздь навеки.

Иду на вы - где турки либо греки?
Я трахну всех! Но чу!- не прекословь
Нежнейшей... Я бешусь, как сто козловЪ!
Епио маму - грустно, человеки!

Бабулей стань и половой утиркой,
Орясиной ... Ну почему тебя я,
Рыча и бья копытом - но хочу?!

А всё, чем обладаешь, - влажной дыркой,
Которую люблю, изнемогая...
А ну тебя кЪ папаше - кЪ палачу!

САМОЙЛО ИЗ НЕМИРОВА,
РАЗБОЙНЫЙ КРАСАВЕЦ
(Из цикла "Галерея монстров")
Перевод с украинского - Игорь Кручик

© Юрий Андрухович, 1999-2001






[ Это Сообщение было отредактировано: Simulacrum в 2001-10-24 04:23 ]

[Йошка]

(IMG:http://www.jewniverse.ru/forum/style_emoticons/default/smile.gif) Здорого! Немного вульнарно, но по-моему вполне в рамках. Я с удовольствием прочитал. Кстати, а ты заходил на сайт Псоя Короленко, который оставил ДимаДима в "Местечке"? Тоже ничего себе, в том же стиле, только с рифмой

[Guest_Vil_*]

Kakie strannii vremena bili. Vor, ybiisa, nasil'nik -- i kak ni v shem ne bivalo razgylival na vole. Gymanizma, shto-li bol'she bilo? Shego bi eto emy golovy bilo ne otrybit'? Ili eto vse literatyrnaja vidymka?