Посещение Божие

В Православии болезнь рассматривается как посещение Божие человека.
За грехи ли человека наказует его Бог, терпение ли испытывает или веру нам то неведомо. Мы можем лишь строить догадки, а утверждать в полной мере не можем. И вот здесь интересный момент, так как Бог рассматривается богословием как существо Всемогущее, то именно Богу подвластна инициация болезни и ее завершение, печальное или радостное.Причем это относится как к грешникам явным, так и к праведникам. А бывает же и наоборот. Люди явно ведущие в общепринятом смысле аморальный образ жизни, проживают и доживают свои дни в достатке и самодовольстве.Здесь для нас некая тайна не подвластная нашей логике и опыту.
Но, собственно я вот о чем. Не так давно на одном из форумов при обсуждении болезни Ющенко я высказался в таком тоне : " Когда я смотрю телевизор и вижу обезображенного Ющенко, то вспоминаю народную поговорку - Бог шельму метит.." Причем, я совершенно не желал издеваться или злорадствовать по поводу его болезни. Просто у меня возникает такая ассоциация. Обезображенное лицо Ющенко ( лишенное образа) ассоциируется у меня с тем " нечто" что было внутри у него и вдруг по воле Божией выплеснулось наружу стерев тем самым образ и показав ужас.
Шельма, значит пройдоха, проходимец. Человек явно греховный. Лукавый. Нарушающий Заповеди Божии, Закон Божий. Живущий нечестиво и т.д.
Не буду вдаваться в суть дискуссии, скажу лишь, что в конце концов, меня заморозили на несколько дней на этом форуме.
Сейчас начинаются рассуждения, что его отравили. А несколько дней назад вполне серьезно говорили о возможной проказе. Но не в этом суть вопроса. Какая разница чем кто заболел. И в какой форме вылилась эта болезнь.
Отравили или съел чего - не это важно. Есть один момент на который упорно никто не обращает внимание. Перед началом любого важного дела во многих религиях и в Православии традиционно благословляются на начало этого дела. Такое благословение было дано митрополитом Владимиром только Януковичу.
Ющенко не был благословлен даже начинать предвыборную компанию. Но он все равно начал гонку и сразу свалился со своей болезнью. Причем, болезнь обезобразило лицо, наполовину парализовав его. В прошлые века такое внезапное поражение болезнью было бы наверняка расценено как знак свыше.
Но Ю. упорно не замечает духовной стороны дела и буквально сразу же совершает кощунственный акт политического блефа, когда приносил заведомо преждевременную, а значит и ложную присягу на Библии. То, что многими людьми вопринимается свято, было им превращено в фарс. Было и множество иного в его действиях и поступках, что влекло за собой нарушение Заповедей Божиих. Например, клевета, лжесвидетельство, сотворение кумиров, нарушение праздничных дней , зависть и яростное желание отобрать то, чего не имеешь, но видишь у своего ближнего и т.д.
Так, что в данном случае болезнь, посещение Божие или попущение Божие, предназначена не только самому Ющенко, но и всем нам как некий знак. И мне почему то кажется, что еще последует продолжение этой болезни и закончится она весьма не радостно.

Беседы на Евангелие от Марка.

Евангелие — слово греческое. В переводе на русский язык означает "благая весть".
Благая весть! Как это оценить?
Где-нибудь далеко-далеко в холодной, негостеприимной чужбине, быть может в суровом вражеском плену, томится дорогой вам человек. Вы ничего о нем не знаете. Пропал — как в воду канул. Где он? Что с ним? Жив ли? Здоров? Быть может, обнищал, нуждается во всем... А кругом холодные, равнодушные чужие люди... Ничего не известно. Томится сердце, тоскует. Хоть бы одно слово: жив или нет? Никто не знает, никто не скажет. Ах, какая тоска! Господи, пошли весточку!
И вот в один прекрасный день стучатся в двери. Кто там? Почтальон принес письмо! От кого? Боже правый... Неужели? Да, да... На обороте письма знакомый милый почерк: неправильные крупные буквы, его почерк. Весточка от него. Что он пишет? Вы торопливо разрываете конверт и читаете с замиранием сердца. Слава Богу! Все хорошо: он жив, здоров, всем обеспечен, собирается приехать на родину... Сердце наполняется благодарной радостью. Господи! Как Ты милостив! Ты не забыл, Ты не оставил, Ты не отверг убогой молитвы! Как благодарить Тебя, Создатель?
Таково впечатление от благой вести. Но в личной жизни это выглядит сравнительно слабо.
Почему же Евангелие называется Евангелием? Почему оно является благою вестью?
Это весточка из потустороннего мира на грешную землю. Весть от Бога страдающему, томящемуся во грехе человеку; весть о возможности возрождения к новой, чистой жизни; весть о светлом счастье и радости будущего; весть о том, что все уже для этого сделано, что Господь отдал за нас Своего Сына. Человек так долго, так страстно, так тоскливо ждал этой вести.
Послушайте, я расскажу вам немного о том, как жили люди до прихода Спасителя, как они томились и напряженно ждали весточки, которая указала бы им новый, светлый путь и выход из грязного болота порока и страсти, в котором они барахтались, и вы поймете, почему с такой восторженной радостью они встретили эту весть, почему назвали ее благой и почему для человека не было и не могло быть другой, более радостной, более благой вести, чем Евангелие.
Весь мир перед тем временем, когда должен был прийти Спаситель, стонал в железных тисках Римского государства. Все земли, расположенные вокруг Средиземного моря и составлявшие тогдашний европейский цивилизованный мир, были завоеваны римскими легионами. (Говорить о жизни человечества того времени — это значит говорить почти об одном Риме.) Это был расцвет римского могущества, эпоха Августа. Рим рос и богател. Все страны слали свои дары сюда или в качестве дани, или как товары торговли. Несметные сокровища собирались здесь. Недаром Август любил говорить, что он превратил Рим из каменного в мраморный. Неимоверно богатели высшие классы — патриции и всадники. Правда, народ от этого не выигрывал и под золотой мишурой внешней пышности империи таилось много горя, нищеты и страданий. Но, как ни странно, и высшие богатые классы не чувствовали себя счастливыми. Богатство не спасало их от уныния, хандры и порой от тоски отчаяния. Наоборот, этому содействовало, рождая пресыщенность жизнью. Посмотрим, как жили тогдашние богачи.
Роскошная беломраморная вилла... Изящные портики, между стройными колоннами расположены статуи императоров и богов из белоснежного каррарского мрамора резца лучших мастеров. Роскошные мозаичные полы, по которым из дорогих цветных камней выложены затейливые рисунки. Почти посредине большой центральной комнаты, служащей для приемов (так называемый атриум), — квадратный бассейн, наполненный кристальной водой, где плещутся золотые рыбки. Его назначение — распространять приятную прохладу, когда воздух раскален зноем южного дня. На стенах — позолота, фресковая живопись, причудливо переплетающиеся орнаменты густых тонов. В семейных комнатах — ценная мебель, позолоченная бронза, на всем убранстве лежит печать богатства и изящного вкуса. В надворных постройках — масса обученных рабов, всегда готовых к услугам хозяина. Так и чувствуется по всему, что нега, лень и наслаждение свили здесь себе прочное гнездо.
\Амфитрион (хозяин дома), римский всадник с жирным двойным подбородком, с орлиным носом, гладко бритый, готовится к вечернему пиру. В этом доме пиры почти ежедневно. Громадное состояние, нажитое на откупах, позволяет тратить на это колоссальные суммы. Он занят сейчас в своей домашней библиотеке: надо выбрать поэму для развлечения гостей. Медленно и лениво своими пухлыми руками, украшенными тяжелыми золотыми перстнями с самоцветными камнями, перебирает он футляры, где хранятся драгоценные свитки фиолетового и пурпурного пергамента, на котором золотыми литерами переписаны последние новинки римской поэзии. Его губы брезгливо сжаты: все это ему не нравится. Все так плоско, неинтересно, так приелось!
В соседней большой комнате суетится и бегает целая толпа рабов разных оттенков кожи: белые голубоглазые свевы, желтые смуглые фригийцы и персы, черные арапы и негры. Приготовляют столы и ложа для гостей. Их будет немного, только избранные друзья, человек тридцать. Но тем более надо все приготовить для них и угостить как можно лучше...
Пир в разгаре. За длинными столами на ложах, покрытых виссонными тканями и дамасскими коврами, возлежат гости в легких туниках, с розовыми и померанцевыми венками на головах. Столы уставлены яствами и фиалами с драгоценным вином. Прошла уже тридцать пятая перемена блюд. Только что убрали жирную тушу жареного кабана, и маленькие невольники, прелестные мальчики с завитыми кудряшками, в прозрачных розовых и голубых туниках, разносят расписные кувшины с розовой водой для омовения рук гостей. Смешанный говор стоит в зале. Гости уже достаточно подвыпили: глаза блестят, лица раскраснелись, а рослые арапы еще вносят громадные амфоры дорогих фригийских и фалернских вин, предлагая желающим наполнить опустошенные кубки.
Несмотря на знойный вечеров комнате прохладно: по углам бьют фонтанчики и журчат ручейки душистой воды, наполняя воздух благоуханием. Откуда-то сверху, как крупные хлопья снега, медленно падают лепестки роз и жасминов, покрывая все в комнате ароматным ковром. Откуда-то издали доносятся тихие звуки грустной музыки: стонет свирель, журчащими каденциями рассыпается арфа и томно воркует лютня.
А гостям подают тридцать шестую перемену: жареные соловьиные язычки с пряным восточным соусом — блюдо, стоившее невероятных денег.
Это был какой-то культ чрева и обжорства. Ели с внимательной торжественностью, по всем правилам гастрономии, точно совершая священный обряд; ели медленно, бесконечно долго, чтобы продлить наслаждение насыщения. А когда желудок был полон и не вмещал больше ничего, принимали рвотное, чтобы освободить его и начать снова.
В пиршественной зале появляется домашний поэт амфитриона, один из бесконечной толпы его прихлебателей. Под звуки лютни он декламирует стихи собственного сочинения. Его сменяют мимы и танцовщики. Начинается дикая, сладострастная вакхическая пляска.
Но хозяин по-прежнему невесел. На его лице скука, пресыщение. Все надоело! Хоть бы что новое изобрели! А то каждый раз одно и то же!
За новые развлечения, за изобретение удовольствий платили большие деньги. Но трудно было изобрести что-нибудь новое, достаточно сильное, чтобы возбудить притупленные нервы. Неизбежная скука надвигалась, как болотный туман, полный удушливых миазмов. Пресыщенная жизнь переставала быть жизнью.
V Один из первых богачей того времени, сам император Ти-верий, представляет едва ли не самый печальный образец этой пресыщенной скуки. Он — на острове Капри в чудной мраморной вилле; кругом плещутся лазурные волны Неаполитанского залива; дивная, яркая южная природа улыбается ему и говорит о счастье и радости жизни, а он пишет сенату: "Я умираю каждый день... и зачем живу — не знаю".
Так жила римская знать, праздная, пресыщенная, потерявшая вкус к жизни, неудовлетворенная ни своим богатством, ни своим могуществом.
Народ, или, вернее, городской класс, та толпа, которая наполняла улицы Рима, вряд ли чувствовала себя вполне счастливой. Правда, и здесь жизнь с внешней стороны могла казаться иногда праздником. Те золотые потоки богатства и роскоши, которые стекались в Рим со всех стран, хотя и в небольшой степени, но достигали и римской черни. От императора и сановных патрициев в дни торжественных событий и фамильных праздников перепадали иногда значительные подачки. Нередко практиковалась даровая раздача хлеба. Римские граждане, кроме того, могли торговать своими голосами при выборах в сенат или на муниципальные должности.
Для толпы устраивались в цирках и театрах даровые великолепные зрелища. Все это создавало условия легкой, праздной жизни и привлекало из провинции массы праздношатающегося люда. Мало-помалу в Риме и других больших городах скопились громадные толпы людей праздных, неспокойных, ленивых, привыкших жить за государственный счет, единственным желанием и постоянным воплем которых было: "Хлеба и зрелищ!"
Но, выплачивая этой толпе подачки из своих колоссальных богатств, император и римская знать относились к ней с нескрываемым презрением и варварской жестокостью. Случалось иногда в цирках, где преобладали кровавые зрелища гладиаторских боев и травли людей дикими зверями, все жертвы, предназначенные для зверей, были растерзаны, а жажда крови и в зверях, и в зрителях еще не была насыщена. Тогда император приказывал выбросить на арену к зверям несколько десятков бесплатных зрителей из простонародья, заполнявших амфитеатр. И это приказание исполнялось при громком хохоте и рукоплесканиях знати.
Однажды накануне конских скачек, в которых должен был принять участие великолепный породистый жеребец одного знатного сенатора, громадная толпа любопытных зевак окружила стойло знаменитого скакуна, чтобы полюбоваться на него. Чтобы разогнать любопытную толпу, нарушавшую покой благородного животного, сенатор приказал своим рабам высыпать на зевак несколько больших корзин, полных ядовитых змей.
Эти маленькие иллюстрации показывают, насколько необеспечена и непривлекательна была жизнь граждан этого класса, несмотря на внешний покров кажущейся легкости и беззаботности.
Если по общественной лестнице мы спустимся еще ниже, в класс рабов, то здесь мы найдем только непрерывные страдания и беспросветное горе. Раб не считался даже человеком. Это был просто инструмент, вещь, хозяйственная принадлежность. Убить, изувечить раба хозяин мог вполне: за это он ни перед кем не отвечал, как не отвечал за сломанную лопату или за разбитый горшок.
Жизнь рабов была ужасна. Если бы мы могли прогуляться вечером по улицам Рима того времени, то, наверное, услыхали бы тяжелые стоны, плач и глухие удары, несущиеся из подвалов богатых домов, где содержались рабы — там происходила обычная вечерняя экзекуция рабов за дневные провинности. За малейшую оплошность их наказывали жестоко: били бичами или цепями до потери сознания. Зажимали шею в расщепленное полено и в таком положении оставляли на целые дни. Ноги забивали в колодки. Однажды во время приема императора Августа в доме известного богача того времени, Мецената, раб разбил нечаянно дорогую вазу. Меценат приказал бросить его живым в бассейн на съедение рыбам-муренам. На ночь рабов связывали попарно и сажали на цепь, наглухо приклепанную к кольцу, ввинченному в стену. А днем их ожидала бесконечная, одуряющая, изнурительная работа под бичом надсмотрщика, почти без отдыха. Если доведенные до отчаяния рабы поднимали бунт против своего господина, их распинали на крестах — казнь, считавшаяся самой позорной и мучительной. Когда раб становился стар или выбивался из сил и не мог более работать, его увозили на маленький необитаемый островок среди Тибра, где и бросали, как падаль, на произвол судьбы.
Таким образом, во всех классах римского общества жизнь была тяжелая, безрадостная, гнетущая: пресыщенность жизнью, скука, разочарование в высшей знати, бесправие, угнетение, страдания в низших слоях. Искать радости, успокоения, утешения было негде. Языческая религия не давала человеку никакого облегчения. В ней не было той благодатной таинственной силы, которая одна только может успокоить, ободрить и укрепить страждущее сердце и томящийся дух. Кроме того, римская религия времен пришествия Христа Спасителя очень многое заимствовала из восточных культов, полных сладострастия и распутства, В безумных, беспутных оргиях Востока можно было найти опьянение, временное забытье, но после этого скорбь становилась еще острее, отчаяние еще глубже.
Языческая философия также не могла удовлетворить человека, так как она учила только о земном счастье и не освобождала мятущийся дух от оков мира и материи. Два направления господствовали в тогдашней философии: эпикурейство и стоицизм. Эпикурейцы говорили: наука быть счастливым состоит в том, чтобы создавать для себя приятные ощущения; всякое излишество влечет за собою болезненные ощущения, поэтому нужно быть умеренным во всем, даже в наслаждениях, но эта умеренность, равно как и сама добродетель, не составляет цели для человека, а служит лишь наилучшим средством к наслаждению. Стоики брали лучшие стороны в человеке. Ты свободен, говорили они, значит, ты единственный господин себе. Воля твоя должна вполне принадлежать тебе; счастье заключается в господстве над самим собою. Скорби, гонения и смерть для тебя не существуют: ты всецело принадлежишь себе и никто не отнимет тебя у тебя самого, а это все, что нужно мудрецу.
Чего не доставало философии — это божественного элемента. Тот бог, которого они называли природою, не имеет никаких преимуществ перед богами, провозглашенными языческою религиею и мифологическими сказаниями. Бог философов — не живой, личный Бог, а судьба, неумолимая и слепая, под ударами которой человек впадает в отчаяние и погибает.
Кроме того, философия была совершенно недоступна народному пониманию и составляла удел лишь небольшого числа избранных мудрецов. Поэтому искать в ней утешения масса не могла.
Можно было бы ожидать, что указания нового пути и средства возрождения жизни найдутся в иудейском народе — единственном народе, сохранившем истинную религию и возвышенные понятия о Боге и жизни. Но иудейство само переживало тяжелый кризис. Вряд ли когда в истории еврейского народа встречаются более темные страницы религиозного и нравственного упадка, чем в период, предшествовавший явлению Христа Спасителя. Когда читаешь пророческие книги и суровые речи пророков, обличавших еврейскую жизнь, рисуется тяжелая, мрачная картина.
Вот ряд выдержек из книг пророка Исайи, изображающих безотрадное нравственно-религиозное состояние израильского народа того времени, его неблагодарность и измену Богу, его неверие, его разврат, его жестокость и вопиющую несправедливость.
Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего; а Израиль не знает [Меня], народ Мой не разумеет. Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святаго Израилева, — повернулись назад. (I, 2-4). Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь — убийцы. ...Князья твои — законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них (I, 21, 23).
И в народе один будет угнетаем другим, и каждый — ближним своим... Язык их и дела их — против Господа, оскорбительны для очей славы Его... Народ Мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили
(III, 5, 8, 12).
Огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их (VI, 10).
...О юношах его не порадуется Господь, и сирот его и
вдов его не помилует: ибо все они — лицемеры и злодеи, и уста всех говорят нечестиво (IX, 17). ...Священник и пророк спотыкаются от крепких напитков; побеждены вином, обезумели от сикеры, в видении ошибаются, в суждении спотыкаются. Ибо все столы наполнены отвратительною блевотиною, нет чистого места (XXVIII, 7, 8).
...Это народ мятежный, дети лживые, дети, которые не хотят слушать закона Господня (XXX, 9). Беззакония ваши произвели разделение между вами и Богом вашим, и грехи ваши отвращают лице Его от вас, чтобы не слышать. Ибо руки ваши осквернены кровью и персты ваши — беззаконием; уста ваши говорят ложь, язык ваш произносит неправду. Никто не возвышает голоса за правду, и никто не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь, зачинают зло и рождают злодейство... Дела их — дела неправедные, и насилие в руках их. Ноги их бегут ко злу, и они спешат на пролитие невинной крови; мысли их — мысли нечестивые; опустошение и гибель на стезях их.
Пути мира они не знают, и нет суда на стезях их; пути их искривлены, и никто, идущий по ним. не знает мира. Потому-то и далек от нас суд, и правосудие не достигает до нас; ждем света, вот тьма, — озарения, и ходим во мраке... Ибо преступления наши многочисленны пред Тобою, и грехи наши свидетельствуют против нас; ибо преступления наши с нами, и беззакония наши мы знаем. Мы изменили и солгали пред Господом, и отступили от Бога нашего; говорили клевету и измену, зачинали и рождали из сердца лживые слова. ...И честность не может войти. И не стало истины, и удаляющийся от зла подвергается оскорблению (ЫХ, 2-4, 6-9, 12-15).
Таким образом, и здесь, среди избранного народа Божия, та же картина нравственного мрака и разложения.
Зло сгущалось повсюду. В этой атмосфере бесправия и насилия, обмана и лицемерия, неверия и суеверия, разврата и погони за наслаждениями становилось трудно дышать. Мир, порабощенный римской политикой, униженный и доведенный до отчаяния ложными религиями, тщетно вопрошающий философию о тайне жизни и добродетели, этот мир стоял на краю могилы.
Само иудейство, изменившее своему предназначению, находилось при последнем издыхании. Никогда еще не было более критического момента в истории человечества. Чувствовалось, что человечество зашло в тупик и без
посторонней помощи Кого-то Великого и Сильного выйти оттуда не может. И вот среди лучших людей того времени все упорнее и напряженнее становится ожидание появления Великого Пророка, который укажет человеку новые пути и спасет мир от гибели и разложения.
В иудействе это ожидание существовало уже давно и питалось предсказаниями пророков, но и вне иудейства в лучших людях языческого общества чувствуется трепетное ощущение и страстное желание пришествия Спасителя и Избавителя мира. Весь мир находился в напряженном состоянии, и в эту-то великую и торжественную минуту рождается Господь Иисус Христос и проповедует людям Свое Евангелие, это Откровение новых путей возрождения и истинной жизни.
Это откровение было тою вестью Неба, которая выводила людей из тупика греха и отчаяния и которую так страстно и так напрасно ожидало человечество. Вот почему оно и было названо благою вестью, или Евангелием.


Публикую по частям, так как и публиковал в своей газете.

Добавлено в [mergetime]1083650977[/mergetime]
Ирена.

Посмотрите на этот текст, если понравится, то можно и на сайте вывесить.
К сожалению, в сети этой книги нет, а у меня она без начала и конца.
Нет, как такового перечня глав. Так что, посылаю в том виде, как она и есть. (IMG:http://www.jewniverse.ru/forum/style_emoticons/default/mpr.gif) ' />

Новые стихи Олеси Николаевой

В Журнальном зале появились новые публикации Олеси Николаевой. Называется : " Остальное возьму..."

http://magazines.russ.ru/arion/2004/1/nik1.html
Мне понравилось особо одно стихотворение. Интересное и динамичное. Хотелось бы поделиться, если кто не читал (IMG:http://www.jewniverse.ru/forum/style_emoticons/default/nud.gif) ' />



Я одним глазком заглядывала в Бейрут,
и одной ногой зашагивала в Багдад,
и в Дамаск запускала руку, и был обут
в сапожищи Ливанских гор и багров закат...
А глаза закрою — он ярче горит сто крат.

Я входила в Ерусалим под его звезду.
Целовала в белые камни, в старческий лоб
и в маслины, скукоженные в Гефсиманском саду,
в бугенвиль кровавый его, в острый иссоп.
До сих пор мои губы чувствуют жар, озноб.

В Иудейской пустыне монах мне давал лукум
и поил из греческой фляги водой, аскет,
и крестом осенял, чтоб меня не свалил самум,
и чтобы сель миновал, и чтоб бес потерял мой след.
И хранит меня этот крест, как Фаворский свет.

...Чем воздам Промыслителю, Создателю бездн и гор
за Афины и Фермопилы, за жест, за взгляд,
за Чермное море, за Патмос и за Босфор,
и за Солунь, и за Киркиру, и за Царь-град?
И любое имя слаще, чем виноград.

Да хотя бы за то, что, на лоб нацепив плюмаж,
водопад отодвинув локтем, щурясь на свет,
я учила индейцев нашему «Отче наш»,
а они «Pater noster» учили меня в ответ.
И водил по сердцу отточенный карандаш.

И пока корабли мои качаются на волнах
между Сциллою и Харибдой, мул ждет у горы Фавор,
и спускается облако, всю ночь стоит в головах,
ветер с моря прочь из души выдувает сор, —
ни один мне не страшен враг,
не опасен вор.

И когда я совсем уйду, — как медленный караван,
вслед за мной потянутся Дарданеллы, Евфрат, Ермон,
даже Нил безумный — и тот, он стар, он пьян,
Понт Евксинский, ветра с четырех сторон.
И омоет пятна мои Иордан, упокоит сон.

Я полмира с собой унесу. Лишь обрывок, клок
здесь оставлю: Нью-Йорк, Баскунчак, Дакар,
так — какую-то мелочь. Зыбкий чужой песок.
Остальное возьму, куда ни один Макар...
Бьется в глазу Кура,
Эльба стучит в висок.

Все со мною пребудет, что я полюбила, — да!
Разложу пред Господом Сил, Господином лет:
— Посмотри, у меня и Твоя земля, и Твоя вода
сохранили вкус, сохранили запах и цвет.
И готовы к вечному празднику города.

И — о чудо! — здесь все мое, и при этом нет
ничего моего!..
Так долгие облака
проплывают, меняя черты, когда преломляют свет:
то горы встают из них, то замки, а то река...

И дети кричат им вдогонку и машут вслед!

О наших вещах и нас...

О вещах

Владимир БОГОМЯКОВ

Наверное, настоящие знатоки вещей посмеются надо мной, над моими наивными рассуждениями. А все потому, что долгие годы особого внимания я на вещи не обращал: не то, чтобы намеренно, а просто так уж получалось.
Мир вещей, по сравнению со временем моего детства, очень сильно изменился, изменилось и отношение к вещам. Сейчас - «изобилие», присутствие огромного количества разных разностей в поле восприятия; я стал замечать вещи, мне стало нравиться ими любоваться, держать их в руках, не спеша осматривать, однако, все равно, мне до сих пор трудно говорить о вещах, а гораздо легче говорить о всевозможных абстракциях. Ничего слишком нового и умного сказать про вещи у меня не получится, но мне хотелось бы показать, насколько тупым и быдляческим является слово «потребление», с помощью которого описывают взаимоотношение человека и вещей. Оно такое же казарменное, как выражение «прием пищи», как выражение «склонять к сожительству» и проч.
Идет сложнейший спор между людьми и вещами, и мне хотелось сказать об их непростых взаимодействиях, тем более, что я в долгу перед вещами - столько времени уделял им до обидного мало внимания. Повсеместно считается, что относиться к чему-то как к вещи, значит относиться к этому чему-то как к простому объекту. Вот Саломея в опере Штрауса потребовала отрезать голову Иоанну Крестителю, т.к. больше Иоанн Креститель совершенно ни в каком смысле ее не интересовал. Однако, я давно уже не могу считать вещи простыми объектами, хотя бы потому, что сам я - лишь чудесным образом соединенное между собой определенное количество органов - вещей.

Подмигивающие вещи
Это вещи, стремящиеся к особой интимности и интимной забавности. Таких много в магазинчиках, продающих китч. Таково амстердамское мыло в форме шоколада, сыра, бисквита. Здесь же можно вспомнить нелепые телефонные трубки в виде то ли омара, то ли какого-то другого ракообразного (придуманные, к слову, С.Дали); бронзовую фигурку слона, которую я зачем-то тащил из Парижа; водопроводный кран-жабу, счастливыми обладателями ее мы стали три года назад; нелепый бамбуковый фонтанчик; бронзовые лошадиные головки-вешалки, вот их я уговорил не покупать. Как о чем-то забавно-приятном Немиров пишет о целлофане и с ним можно согласиться. Схожий нрав у немировских картиночек и бумажечек. Существуют подарочки в восхитительной оберточной бумаге, радует сам процесс ее разрывания и нахождения там в глубине чего-то восхитительно-миниатюрного. Существует непередаваемое удовольствие рыться в книгах, старых афишах, открытках у букинистов. Некоторые рассказывают об упоительном рассматривании винтиков, шпунтиков, бумажечек
и проволочек. Из подмигивающих вещиц возникает поэзия коллекционирования с ее фетишизмом и «триумфальным дискурсом бессознательного».

Особые вещи
Это часто экзотические, старинные, диковинные вещи, обладающие особым смыслом. Или это кристаллы, камешки, аметистовые щетки. Это дорогие блокноты в кожаном переплете и с шикарной закладкой, красивые серебряные ведерки для шампанского, корзинки для пикника, плетеная мебель. Еще это старые елочные игрушки (некоторые даже из картона), которые мы в детстве доставали на Новый год, рассматривали, любовно перебирали. Еще это шкуры и чучела: у родителей в квартире всегда присутствовало сборище несочетаемых друг с другом вещей, но над всем царили чучела, рога и шкуры. Отцу в Африке подарили даже шкуру зебры и еще копье и щит африканского племени масаи. Родителям всегда дарили и разные экзотические статуэтки. Было, помню, деревянное многорукое божество (не Шива), про которого мой маленький сын спросил: «Ты видел там дяденьку такого, под тип паука, его Мудда зовут?» (Будду имел в виду).

Ненужные вещи
Вещи безразличные для человека, лишенные даже подобия души и тепла. Например, семейные трусы и майки 50-х - 60-х годов. Здесь может иметь место киническое высокомерие: Диоген, увидев, как мальчик пьет воду из горсти, выбросил свою чашку (впоследствии разбил и свою плошку, увидев мальчика, евшего чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба). Или вещи становятся безразличны, поскольку человек безразличен сам себе. Ему все равно: пить ли чефир из кружки или из консервной банки, рухнуть ли пьяным на диван или на кровать, сидеть ли обдолбанным на стуле или на табурете. Советский человек стыдился вещей, и слишком уж выпирающие, обращающие на себя внимание, роскошные вещи были ему, конечно, не нужны. К известному изречению «незаменимых людей у нас нет» следовало бы добавить - «и вещей тоже». Однако, недавно я был поражен изысканностью картинок в знаменитой советской «Книге о вкусной и здоровой пище». А картинка про жигулевское пиво - это чисто Сезанн. Кичливый француз наверняка наворотил бы омаров с креветками, а здесь: тарелочка и по каемочке скромненько так - «Общепит», на ней две сосиски и кусочек масла (!) и стоит бутылка пива того самого жигулевского из тех далеких лет, с корабликом, плывущим по Волге. Никогда! Никогда не почувствую я вновь чудесный вкус жигулевского пива тех лет! Nevermore!

Гадкие вещи
Есть невербалиэированные гадости в окружающих нас мирах, и язык не поворачивается их как-то называть. Христианское сознание воспринимает как мерзостные предметы колдовства; так, Бодрийар пишет, что "традиционная крестьянская обстановка опасается зеркал, как чего-то колдовского". Для всех одинаково гадки производимые сейчас для детей слизняки, пластмассовые мухи, коих предполагается подкидывать ближнему в суп и проч. Отвратительны жирные кастрюли в общежитиях, дешевая косметика и одноразовая разваливающаяся обувь.
Какимими восхитительными бывают горящие свечи в храме и сколь мерзостны навязчивые индийские благовония. Как-то раз я был на концерте Бориса Гребенщикова, так он завонял весь зал дешевой индийской парфюмерией. Какой позор! Иногда вещи кажутся нам омерзительными в силу своей неконтролируемости. Иногда неприязнь к ним связана с их вульгарностью когда вещи исчерпывают себя одной лишь функциональностью.

Невидимые вещи
Золотая мышь Филистимлян. Древние печати из агата. Пила которой распилили пророка Исайю. Давидова праща. Жезл всеконтроля. Есть обаяние вещей, стремящихся к невидимости, к миниатюрности. Есть лихость изображения панорамы на рисовом зернышке. Бодрийар пишет об удивительном чувстве рождаемом .созерцанием стекла, которое неразрушимо, не имеет цвета и
запаха и являет собой словно бы нулевую степень вещества.

Неслучайные вещи
Крестик на тесемочке, который я никогда не снимаю.

Вещи реальные и долговечные
Очаг с огнем в центре жилища,место которого ныне занял телевизор. Семейные портреты, скульптуры и бюсты хозяев квартиры. Часы как "символ постоянства". Географические карты, старинные и не только, которые можно часами разглядывать. Глобусы, старинные книги и офорты. Антикварная мебель. Наш чудесный желтый диван, удивительно удобный и основательный. Роскошные зеркала. Вещи из камня, дерева, хлопка, кожи, шерсти и льна. Кресло-качалка. Оправы за 200 долларов и выше. Шоколад "Годива", радующий глаз (можно и не есть).
Конечно, истинный знаток вещей посмеется моему наивному вещизму. Потомок меня не поймет; там, в будущем, вещи станут совсем другими. Предок тоже не поймет: однажды мы с А. В. Гофлиным ночевали в крестьянском доме в полузаброшенной деревне (помогали вселяться новым хозяевам), заглянули в чулан, сарай и везде находили массу крестьянских вещей, о назначении которых мы могли лишь смутно
догадываться. Так и крестьянин начала века, попади он в наши квартиры, не понял бы смысла и назначения многого в них находящегося. Я лишь хотел сказать о вещах что-нибудь приятное, т.к. чувствую свою перед ними вину.
Пожившие вещи заполнены смыслом. Они не забирают энергию, а отдают ее. Ведь если ты покупаешь то, что тебе навязывает телевизор, - ты пассивный «потребитель», тебя используют. А когда ты идешь в секонд-хэнд или на какой-нибудь рынок и сам формируешь свой стиль - ты занят творчеством. Каждый из нас - часть чьей-то коллекции, но при этом необходимо уметь коллекционировать самому. Чтобы не превратиться в вещь. Чтобы быть человеком. Выбирайте. Общество потребления предоставляет
ассортимент, но не предоставляет выбора, выбор нужно осуществлять самому. Это первый рецепт. Второй рецепт заключается в том, чтобы окружать себя важными вещами. По возможности -только важными.
Важные вещи это те, которых не замечаешь. Не замечаешь одежды, если она удобна. Не замечаешь воздуха, которым дышишь, если это чистый воздух. Не замечаешь правительства, если это хорошее правительство.
И, наконец, последнее. Именно те вещи, которые сами по себе незаметны, способны оставлять следы. Мысль невидима, но она оставляет самые важные и глубокие следы в нашей жизни. Кистей Рембрандта или, скажем, гусиных перьев, которыми писал Пушкин, тоже никто не видел. Как выглядела кинокамера Бергмана? Да какая разница… И уж совсем не важно, какие у него были ботинки.

Поздравления

С Рождеством Вас !