Лев Поляков. История антисемитизам. Эпоха веры.

Книга III. Испания: страна трех религий.


II. К единству веры

На протяжении XIV века на Иберийском полуострове антиеврейские настроения распространяются и крепнут: в конце этого столетия в большинстве испанских городов происходят массовые избиения евреев. Каталония и Арагон у подножия Пиренеев становятся первой сценой этого кровавого действа. В Кастилии взрыв происходит лишь в 1391 году, после чего эта волна прокатывается по полуострову, хотя и не достигает самого его края, т. е. Португалии. География может служить дополнительным доказательством, если только в нем есть необходимость, той роли, которую играли в этом плане влияния и примеры из-за Пиренеев.

В 1321 году в Наварре и Арагоне завершился безумный крестовый поход «пастушков» из Франции. После резни евреев в Хаке, Монклоа и Памплоне они были рассеяны арагонскими войсками. В 1348 году во время большой эпидемии черной чумы жители Барселоны и соседних городов возложили вину на евреев и попытались предать еврейские общины огню и мечу по примеру того, как это происходило в Германии и во Франции. Напротив, в Кастилии не отмечалось никаких беспорядков такого рода. Властям удавалось быстро восстановить порядок. Королевская власть делала все возможное, чтобы защитить евреев от происков подстрекателей, количество которых быстро возрастало. По некоторым неясным архивным документам иногда удается проследить во всех подробностях, как именно осуществлялась антиеврейская пропаганда, приведшая к пожару, который вспыхнул в самом конце этого столетия. Так, когда начались беспорядки весной 1331 года в Жероне, король приказал главному байи Каталонии провести расследование и наказать виновных. В своем отчете об этом расследовании байи сообщал, что во время Великого поста группы клириков с тонзурами и молодых школяров попытались осуществить поджоги в еврейских кварталах. Неделей позже школяры, «возбужденные музыкой некоего жонглера, игравшего на барабане», забросали камнями еврейскую похоронную процессию. На Пасху ситуация резко ухудшилась. В Святой четверг около тридцати духовных лиц и школяров, предводительствуемые канониками Видалем де Вильянова и Далмасио де Монтом попытались проникнуть в еврейские кварталы и сломать ведущие туда ворота. Бунтовщики собрали хворост к подножию ворот, облили его маслом и подожгли. Однако пока евреи и жандармы вместе тушили возникший пожар, другой каноник сумел урезонить толпу, после чего она разошлась, так что удалось избежать большой бойни. Главный байи отмечал в своем докладе, что горожане, присутствовавшие при этом инциденте, громко выражали свое неодобрение; он отмечал также, что в банде возмутителей порядка было много детей в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет и даже еще меньшего возраста — все они принадлежали капитулу Жероны.

Этот подробный доклад во всех деталях описывает не только поступки и жесты бунтовщиков, но даже их лозунги — главное требование состояло в том, чтобы запретить евреям свободное перемещение по городу. Текст доклада ясно обрисовывает квазифункциональный антисемитизм низшего духовенства или, точнее, ту решающую роль в антисемитских волнениях, которая принадлежала многочисленным представителям социальных низов, группировавшихся вокруг церквей и монастырей, молодым школярам и семинаристам, слугам и прочим, занятым на самой грязной работе, а также бродячим артистам и нищим.

Предлог, провозглашавшийся смутьянами, — запретить евреям свободное перемещение по городу и общение с христианами — соответствовал одному из принципиальных требований, сформулированных в это время церковными соборами и затем поддержанных представителями буржуазии по причинам, не имевшим ровно ничего общего с теологией.

Связь между борьбой за чистоту веры и классовыми или кастовыми интересами особенно четко прослеживается в Кастилии, где с конца XIII века усиливающаяся буржуазия получила свое представительство в капитуле, а также право посылать своих делегатов в парламент (Кортесы) и утверждать налоги. В 1313 году церковный собор в Заморе выдвинул требование обязать евреев носить специальные знаки, запретить им появление в публичных местах с вечера среды до утра в субботу, а также в течение всей Страстной недели, кроме того не разрешать им работать по воскресеньям и т. п. Эти требования были поддержаны Кортесами Валенсии через полгода, парламентом Бургоса в 1315 году, в Медина-дель-Кампо в 1318 году и так далее на протяжении последующих лет. Кортесы добавили к этому требования более практического характера, предусматривающие общий мораторий на займы, полученные у евреев, по которым наступил срок платежа. Король или избегал отвечать на подобные требования, или обещал, но не выполнял своих обещаний. В результате, как мы уже говорили, евреи-казначеи (министры финансов) Толедо и Севильи, державшие в своих руках все финансовые нити королевства, сохраняли свое могущество при кастильском дворе. В хрониках их имена мелькают одно за другим; некоторых из них ждал трагический конец, поскольку их жизнь проходила в атмосфере восточного сераля, в мире интриг и заговоров, в отчаянной борьбе с христианскими фаворитами в тех случаях, когда они не воевали между собой.

Таким образом, положение евреев в Кастилии серьезно пошатнулось лишь во второй половине XIV века. Эти изменения были вызваны прежде всего последствиями гражданской войны, которую вели между собой с 1355 по 1366 год король Педро Жестокий и его незаконнорожденный брат Генрих де Трастамар, которому в конце концов удалось добиться победы благодаря поддержке христианской буржуазии, в пользу которой он сделал многочисленные уступки. Не следует особенно удивляться, что среди этих уступок были и классические антиеврейские меры. Особенно тяжелые последствия для еврейских общин имело упразднение их юридической автономии в 1380 году. В королевском эдикте провозглашалось, что плен является естественным состоянием евреев после того, как с приходом Иисуса Христа они утратили свою независимость. Права и свободы, дарованные им в Кастилии, были охарактеризованы как грех и соблазн. В результате еврейские общины лишились права суда над своими членами; краеугольный камень их власти стал разрушаться. Через несколько лет церковный собор в Валенсии, заседавший в присутствии Кортесов, сформулировал принцип изолированного проживания евреев, т. е. гетто. Применение этого принципа в жизни не заставило себя долго ждать. Одновременно происходили многочисленные отмены выплат процентов по займам или частичные упразднения самих долгов в пользу крупных или мелких христианских буржуа и в ущерб для еврейских кредиторов.

Столкнувшись с этими унижениями и несправедливостями, испанские евреи реагировали совсем иначе, чем это происходило по другую сторону Пиренеев. Народ не замкнулся в себе, не превратил стены гетто, в которые его загоняли, в непроницаемый барьер. Все эти преследования отнюдь не стимулировали рост религиозного фанатизма, но, напротив, у большинства вызвали его смягчение. Укоренение евреев в этой стране, их тесное знакомство с окружающей их культурой и нравами, а также скрытый скептицизм многочисленных интеллектуалов, для которых безопасность безусловно «стоила мессы», все это, взятое вместе, способствовало обращению их к удобному выходу из положения путем крещения. Знание христианских и мусульманских догматов способствовало этому в той же мере, что и навыки философского анализа, утверждавшего относительность всех вещей в этом мире. Ибн Верга, один из лучших еврейских хронистов того времени, к работам которого мы еще вернемся, вкладывает следующие слова в уста одного из своих персонажей:

«... Весь мир знает, что различные религии существуют лишь благодаря тем представлениям, которые формируются по их поводу. Еврей уверен, что не может существовать такового учения и такой религии, которые превосходили бы его собственные, и считает дураками всех тех, кто верит во что-то иное. Напротив, христианин верит, что еврей -это всего лишь животное в человеческом облике и что его душа попадет в ад, причем в самую глубокую его часть. Что касается мусульманина, то он скажет, что в ад попадут как христиане, так и евреи...»

Этот текст вышел из под пера изощренного в искусстве полемики защитника иудаизма, чьи литературные персонажи часто служили выразителями его собственного мнения!

Тесные контакты между христианами и евреями, которые столь сильно возмущали испанских священнослужителей, в конечном итоге серьезно облегчили им миссионерскую деятельность. В ту эпоху речь шла еще скорее об отдельных случаях, а не о массовом движении. Но эти случаи становились все более частыми; проповедовавшим обращение в христианство, а они чаще всего и сами были обращенными евреями (в Испании и Португалии их называли конверсо,— прим. ред.), больше не приходилось читать свои проповеди в пустыне. Наибольшего успеха среди них добился Авнер из Бургоса, ученый врач, который длительное время придерживался философского отрицания Бога, а затем стал ризничим в соборе Вальядолида. В своих многочисленных сочинениях он смог привести самые убедительные аргументы, чтобы воздействовать на современников, доказательства, опирающиеся на новейшие философские доктрины того времени, а также свидетельства Каббалы. Он стал «главным идеологом вероотступничества», одновременно вождем движения и его прототипом.

Первые успехи христианской пропаганды зафиксированы различными свидетельствами. Так, в Кастилии во время гражданской войны раввин Самуэль Сарса писал: «Много было тех, кто покинул наши ряды из-за страданий, которые им пришлось претерпеть...» В петиции, направленной в Кортесы в 1380 году, отмечалось, что «многочисленные евреи и еврейки обратились в истинную веру в Бога...», так что необходимо обеспечить им защиту от притеснений бывших или нынешних собратьев по вере. В том же году раввин Шемтов Шапрут с грустью констатировал, что «многие наши собратья по вере покинули наши ряды и теперь преследуют нас своими рассуждениями, пытаясь доказать истинность своей (новой) веры с помощью стихов из Священного Писания и Талмуда...» Нет никаких сомнений, что ряды этих вероотступников пополнялись главным образом выходцами из рядов хорошо образованных и богатых евреев, в то время как простые и бедные люди, т. е. большинство, хранили в неприкосновенности свою слепую веру. Но благодаря знаниям и социальному престижу первообращенных их пример становился еще более заразительным.

* *

*

Лишь расположенная на крайней оконечности полуострова Португалия еще оставалась в стороне от общего процесса. В XIV веке положение евреев, а также их социальная организация еще базировались на старых моделях Востока: назначаемый королем великий раввин и верховный судья также обеспечивал сбор налогов. Это был подлинный государь евреев, который иногда совмещал эти обязанности с функциями главного казначея королевства. Духовенство как и раньше протестовало против засилья евреев. Население начало роптать, но это возбуждение не выходило за пределы допустимого и не превращалось в массовые беспорядки.

В результате Португалии выпала участь стать на протяжении последующих столетий естественным убежищем для испанских евреев.

Глас народа, глас Божий

Севилья, бывшая столица римской провинции, в конце средних веков вновь стала самым большим и самым богатым испанским городом. Евреи, внесшие активный вклад в ее возрождение после Реконкисты, обеспечили себе там особенно сильные позиции. Самые богатые принимали участие в городской администрации, что являлось исключением даже для Испании; многие другие отправлялись делать карьеру при королевском дворе, посвящая себя государственным делам.

С 1378 года архидьякон Феррандо Мартинес д'Эсиха, бывший духовник королевы-матери, проповедовал в Севилье против евреев и возбуждал против них христианское население, «вызывая отвращение к ним у людей». По собственной воле он присвоил себе право улаживать споры между христианами и евреями в качестве церковного судьи. Когда король, «обеспокоенный злом и несчастьями для тел и для душ», предписал ему прекратить подстрекательство, он не обратил на это никакого внимания. Сравнивая себя с пророками Израиля Исайей, Иеремией и даже с самым великим из всех — с Моисеем, не убоявшимся вызвать гнев фараона, он отвечал: «...Я не могу запретить себе проповедовать и говорить о евреях то, что о них сказал мой Господь Иисус Христос в Евангелиях...». Ко всему прочему он был убежден, что действует во имя высших интересов короля. Разве евреи не насмехались над королями и государями этого мира и не обманывали их подобно тому, как когда-то они смеялись над Господом и лгали ему? К этим словам, с помощью которых он оправдывался перед королем, в своих публичных проповедях он добавлял и другие аргументы: «Христианин, который причинит зло еврею или убьет его, — уверял он, не вызовет никакого неудовольствия короля и королевы, а совсем наоборот, — ему это известно из самых надежных источников, он даже ручался за это...» В ответ на это король возмутился: «Вы, человек, так близко знавший нас, как же вы осмелились утверждать подобные вещи?»

Тем не менее на протяжении более двенадцати лет Мартинес безнаказанно продолжал свои подстрекательства, требуя у своей паствы изгнать евреев из городов и деревень и разрушить их синагоги. Слава об этом проповеднике стала распространяться по всей Испании. Но, по всей вероятности, вплоть до лета 1391 года его призывы не привели к кровавым эксцессам. В то же время очевидно, что у него были могущественные покровители, раз он мог столь открыто не повиноваться сразу и королю, и архиепископу.

Оба они — король Кастилии Хуан I и архиепископ Севильи Барросо скончались в конце 1390 года с интервалом всего в несколько дней. Престол архиепископа оставался после этого вакантным долгое время, а наследнику королевского трона Генриху III едва исполнилось десять лет. Севильский подстрекатель воспользовался фактическим междуцарствием, чтобы удесятерить агрессивность своих проповедей. Результаты не заставили себя долго ждать: шестого июня 1391 года после нескольких коротких стычек разъяренная толпа устремилась в еврейские кварталы. Всех евреев, не успевших вовремя спрятаться, стали заставлять принять крещение. Большинство поспешило целовать крест; все остальные были убиты на месте.

Как на лесном пожаре пламя насилия опустошило в это лето за несколько недель всю Испанию, Кастилию и Арагон.

Вспыхнув в Севилье в начале июня, волнения распространились на большинство остальных городов Андалусии и Кастилии в этом же месяце. Очередь городов Арагона наступила в следующем месяце, а Балеарских островов и Каталонии — в августе. Каким же образом происходила передача этой эстафеты насилия? Есть все основания полагать, что молодчики, подстрекаемые Мартинесом, переходили из города в город и натравливали на евреев местное население. Из Севильи лодка с группой подстрекателей направилась в Валенсию и Барселону, чтобы дать сигнал к беспорядкам. В Сарагосе наибольшую активность проявил родной племянник архидьякона, который в свою очередь сумел распространить слух, что король и даже сам папа тайно поддерживали его. Двусмысленная позиция папы Климента VII отнюдь не способствовала разоблачению Мартинеса. В Валенсии толпа напала на еврейскую общину с криками «Мартинес пришел! Евреи, смерть или святая вода!» В Барселоне толпа кричала: «Да здравствуют король и народ! Богачи хотят уничтожить простых людей!»

В этих условиях беспорядки быстро приняли характер народного движения, к которому в конце концов присоединились все слои

христианского населения. «Жадное стремление грабить евреев росло с каждым днем», — лаконично отметил канцлер Айала. С верой в то, что они заняты благородным делом, угодным Господу и монарху, бунтовщики грабили и убивали с чистым сердцем. Не могло быть и речи о том, чтобы власти применили против них войска. Когда пламя вспыхнуло, погасить его было уже невозможно.

Напротив, беспорядки и насилия обычно затихали сами по себе после того, как евреи какой-либо общины обращались в христианство. Старейшины Перпиньяна писали Хуану 1 Арагонскому: «Пусть евреи станут христианами, и волнения прекратятся». Поэтому напрасно монархи направляли в свои города грозные послания, пытаясь спасти еврейские общины. Хуан Арагонский, мудрый государь, знаток изящной словесности, окруженный замечательными советниками, как евреями, так и христианами, прекрасно понимал происходящее. Его послания свидетельствуют не только о возвышенном понимании обязанностей монарха, но и о гораздо лучшей богословской подготовке, чем у большинства испанских прелатов того времени. В каждом послании он настаивал на необходимости относиться с уважением к «свободной воле» евреев, называл насильственные крещения «ужасным преступлением». Так, он писал старейшинам Лериды: «Если они обращены в христианство не по своему доброму согласию, то это еще хуже, чем было до обращения». А в его послании старейшинам Перпиньяна говорится: «Ни гражданское, ни церковное право не допускают, чтобы кого-либо обращали в христианство силой; это грех перед Богом и перед людьми для тех, кто в этом повинен».

Но все это было напрасно. Священная ярость охватила сердце народа, вчерашние соседи и друзья теперь стали всего лишь неверными. На волю вырвался дух Реконкисты. Тем не менее, многие евреи находили убежище в домах христиан. Знатные аристократы разрешали им спасаться в их замках, но за солидную плату. Айала сообщает, что «искавшие убежища разорялись, поскольку они должны были делать дорогостоящие подношения этим сеньорам за спасение от моральных мучений». Значительные дары были также поднесены евреями папе Клименту VII в Авиньоне, чтобы убедить его не давать публичного благословения Мартинесу. О том же, чтобы папа осудил массовые убийства, в эпоху, когда христианский мир (имеется в виду католическое христианство,— прим. ред.) переживал великий раскол, не могло быть и речи.

Сотни евреев сумели сохранить твердость духа перед лицом испытаний и погибли, следуя тысячелетней традиции, «ради освящения Имени» (Киддуш-га-Шем, принятие страданий вплоть до мученической смерти во имя веры в Бога и верности предписаниям иудаизма,— прим. ред.). Так, например, поступили в Толедо талмудист Иуда бен Ашер, внук немецкого раввина и его ученики. В Барселоне евреи десятками кончали жизнь самоубийством. В Жероне все евреи как один человек отказались отречься. Но в большинстве еврейских общин царил дух паники и вероотступничества.

Те, кому не удалось спрятаться или бежать из Испании, принимали крещение, и многие раввины подавали им в этом пример. Охваченные паникой, простые евреи следовали этому примеру как стадо овец. Это предательство священнослужителей не должно нас удивлять. Прошли долгие столетия философских раздумий и сомнений, открывших двери обращениям, продиктованным честолюбием или отчаянием, расчетом или трусостью. Но индивидуальные мотивы, иногда чрезвычайно сложные, приводили всегда к одному и тому же результату, грубому и простому.

Еврейские интеллектуалы той эпохи прекрасно отдавали себе отчет в этой дилемме. В письме своему другу, принявшему христианство, врач Хосе ибн Вивес де Лорка перечислил четыре возможных причины его обращения:

Честолюбие и жадность.

Философский скептицизм по отношению к истинам любой религии

откровения.

Убежденность в неминуемой гибели иудаизма.

Откровение истинности христианства.

Со своей стороны Хосе де Лорка после многолетних колебаний также пришел к принятию христианства в 14Î2 году. Озабоченный тем, чтобы как можно скорее представить обычные для этого времени доказательства своей искренности, он под именем Херонимо де Сайта Фе стал самым яростным проповедником обращения в христианство своего поколения. Более утонченным было поведение его друга и корреспондента Соломона Галеви, крестившегося в 1391 году. Эпидемия обращений в христианство этого году осталась в памяти благодаря этой странной и внушительной фигуре.

Даже в наши дни память человека по имени Соломон Галеви, раввина Бургоса, он же Пабло де Санта Мария, епископ этого же города, проклинается евреями и почитается испанцами с одинаковой страстностью. Дело в том, что для своих единоверцев он служил примером, но каким образом!

Как сведущий человек, он выбрал себе имя Павел, в честь апостола, и фамилию Санта Мария, чтобы сильнее подчеркнуть блеск и величие своего рода, поскольку в качестве представителя колена левитов он претендовал на происхождение из того же корня, что и Святая Дева. Он сделал замечательную и длительную карьеру, снискав почести и от государства, и от церкви, так что в конце жизни он мог распоряжаться по своему разумению большинством епископских кафедр Кастилии; умер он в 1435 году в ореоле святости, а его могила стала местом паломничества. На протяжении многих последующих поколений его многочисленные потомки в свою очередь блистали в различных сферах испанской жизни. Среди множества сочинений, оставленных им для грядущих поколений, имеется и полемический антиеврейский трактат «Диспут Савла с Павлом о евреях». Его бывшие единоверцы видели в нем главного вдохновителя антиеврейских эдиктов. Из этого не следует, что он покровительствовал новообращенным; напротив, он старался избегать близкого общения со своими соплеменниками, заботился о том, чтобы воспрепятствовать их возвышению и отдалить их от двора. Здесь этот необыкновенный человек также продемонстрировал свой дар предвидения.

* * *

После народного взрыва 1391 года для уцелевших евреев наступило время передышки. Но с этих пор в Испании миссионерское исступление было в порядке вещей. После того как церковь получила истерзанные или, напротив, строптивые души обращенных, ее беспокоил дурной пример, который показывали честные и убежденные иудеи. Некоторые из обращенных, которые подобно Пабло де Сайта Мария стали священниками и сумели сделать церковную карьеру, всячески способствовали новым обращениям. В результате примерно через двадцать лет наступила очередь клира начать новую кампанию. И даже те, кто вполне по-христиански осуждали массовую резню 1391 года, вскоре спровоцировали новые убийства.

Именно это произошло с самым знаменитым проповедником той эпохи Винсентом Ферером, чье огненное красноречие потрясало весь западный мир. Во время своих проповедей, на которых должны были присутствовать все евреи, он не забывал напоминать, что Иисус был евреем, как и Дева Мария, что ничто не могло быть более противно Господу, чем насильственные крещения, что для церкви являлось жизненной необходимостью обращать евреев в христианство, но этого следовало добиваться только путем мягкого убеждения и добрых слов. Он обращался к слушателям с образными призывами: «Апостолы, завоевавшие мир, не имели при себе ни копий, ни ножей! Христиане в своей борьбе с евреями должны пользоваться силой не оружия, а слова!» Но вплоть до этой победы все-таки необходимо избегать евреев, изолировать их в гетто из страха перед их пагубным примером.

В Кастилии Винсент Ферер сумел добиться принятия в начале 1412 года нового статута евреев, т. н. статута Вальядолида, согласно которому среди прочего им запрещалось продавать христианам продукты питания или угощать их, нанимать христиан обрабатывать свои поля, ставить перед своими именами титул «дон», менять место жительства, стричь волосы и брить бороду. Что касается одежды, то этому вопросу посвящалось три статьи статута: одежда евреев должна быть скромной, сшитой из грубой ткани и, разумеется, на ней должен быть пришит хорошо видимый отличительный знак. Отныне по всем этим пунктам Кастилия ни в чем не отставала от остальной Европы.

Винсент Ферер, возводивший на трон и свергавший королей, помимо всего прочего был также исповедником папы Бонифация ХIII. Этот понтифик, являвшийся одним из главных действующих лиц Великого Раскола (когда в католической церкви возникло многопапство,— прим. ред.), находился в весьма затруднительной ситуации. Два других папы выступили против него; собор в Пизе отлучил его от церкви; его более удачливый соперник Мартин V называл его «порождением дьявола». В 1412 году он решил сразить всех как бы ударом молнии, т. е. обратить в христианство всех евреев сразу, показав им в самой выразительной манере, в чем состоит бессодержательность их веры. Эта демонстрация вошла в историю под названием диспута в Тортосе. Подготовка заняла около двух лет. На стороне христианства выступал ученый врач папы крещеный еврей Хосе де Лорка, о котором уже шла речь выше. Самые знаменитые раввины Арагона были призваны, чтобы вступить с ним в диспут и согласиться с тем, что в Талмуде, если его правильно и честно читать, содержится признание того факта, что мессия уже явился в лице Иисуса. Хосе де Лорка защищал свои христологические построения с большим жаром. Раввины, которых было четырнадцать человек, доблестно приняли этот вызов. Обе стороны проявили в диспуте исключительную тонкость, хотя, перечитанная сегодняшними глазами, эта дискуссия несколько разочаровывает, поскольку ее манера остается чрезвычайно серьезной, хотя при этом содержание напоминает дебаты о половой принадлежности ангелов.

Но настоящее представление разворачивалось в зрительном зале. На каждом сеансе присутствовало от одной до двух тысяч зрителей. Некоторые из них приезжали издалека, прежде всего здесь имеются в виду евреи, которые специально прибывали на это действо и в конце каждого сеанса дискуссии вставали и заявляли, что аргументы христианской стороны их окончательно убедили и что они требуют, чтобы их немедленно крестили прямо здесь. После этой церемонии их посылали в родные места, в города, где они родились, чтобы сеять там семена добра. В результате по меньшей мере 3000 евреев (число было подтверждено в присутствии нотариуса) прошествовали через баптистерии Тортосы в период между январем 1413 и ноябрем 1414 гг.

Подвергавшиеся поруганию и угрозам, большинство раввинов, прошедших через это промывание мозгов, в конце концов было вынуждены капитулировать и летом 1414 года смиренно обратилось с просьбой отпустить их по домам. Они сделали заявление о том, что они «невежественны, бездарны, недостаточно образованы, неспособны более вести диспут о Талмуде и его святых и мудрых авторах». Папа и де Лорка отпраздновали победу и приказали сделать публичное заявление о том, что раввины «отреклись от Талмуда». Широко распространились слухи, что они даже обратились в христианство, во всяком случае именно этой версии придерживается большинство христианских авторов. Однако два раввина, оказавшихся более стойкими, чем их собратья, продолжали борьбу до самого конца и героически вернулись домой непобежденными.

Вероятно, в этот раз число «новых христиан» оказалось больше, чем в 1391 году. В еврейских хрониках 1391 год остался как «година гонений и угнетения», а 1413-1414 годы как «время вероотступничества». Хронист Ибн Верга восклицал: «Уцелело не более одного еврея на каждую тысячу пришедших из Иерусалима в Испанию».

Тупик марранизма

Этот вопль отчаяния, несмотря на очевидное преувеличение ясно свидетельствует о духе пессимизма, который воцарился в еврейских общинах после тех ударов, которые были им нанесены Винсентом Ферером и антипапой. Однако перед катастрофой, обрушившейся в конце столетия, испанским евреям было суждено пережить еще один период спокойной жизни, даже более длительный, чем предыдущий. После окончания Великого Раскола папа Мартин V в двух своих буллах в 1421 и 1422 годах объявил, что насильственное крещение не является христианским крещением, и сурово осудил преследования евреев. Со своей стороны короли Кастилии и Арагона возобновили в меру своих возможностей традиционную политику покровительства еврейской религии. Но ситуация уже стала принципиально иной.

По сути дела в городах Кастилии и Арагона на смену трех официальных культов «Испании трех религий» пришла ситуация многообразия если не четко установленных культов, то по меньшей мере «экзистенциональных ситуаций», ведущих ко все более возрастающему разнообразию верований, обрядов и предписаний. Мы попытаемся сделать обзор этой новой ситуации.

Начнем с «публичных евреев», официально признанных и соблюдающих все традиции, последний оплот сохраняющих преданность Закону Моисея. Прежде всего в Кастилии, где им еще удалось частично сохранить свой прежний статус, они попытались реорганизовать свои общины и даже извлечь какие-то позитивные выводы из тех испытаний, которые им пришлось пережить. Как набожные евреи, они не пытались при этом уклоняться от своей собственной ответственности; как евреи, ассимилировавшиеся в культурном отношении к своему окружению, они не ограничились тем, чтобы найти объяснение в недостаточности своего благочестия и в своих грехах перед Господом; они также подвергли пересмотру свое поведение по отношению к христианам, своим гонителям.

Хроника Ибн Верги, составленная в конце XV века, содержит много размышлений такого рода. Так, Ибн Верга вложил в уста одного из действующих лиц своей хроники философа Фомы следующее рассуждение: «Я никогда не видел, чтобы разумный человек ненавидел евреев, но люди из низших классов их ненавидят, и у них есть на то причины, так как, во-первых, евреи высокомерны и стремятся к господству, забывая, что они являются изгнанниками и рабами... Вторая причина ненависти к евреям состоит в том, что они пришли в это королевство нищими, тогда как христиане были богатыми; теперь ситуация стала противоположной, потому что добиваясь своих целей еврей проявляет ум и хитрость...» В другом месте хроники Ибн Верга заставляет некоего короля перечислить шесть причин антисемитизма: «Почему евреи обучают своих детей пению, когда они должны плакать и носить траур всю свою жизнь?... Почему они обучают своих детей фехтованию, если они не ведут войн?... Почему они носят роскошные одежды, что возбуждает против них ненависть и зависть?...» И далее в том же духе.

Приспосабливаясь к подобным настроениям, представители еврейских общин Кастилии, собравшиеся в 1432 году в Вальядолиде, утвердили очень строгие правила, в частности предусматривающие строгое разделение между евреями и христианами и объявляющие настоящую войну роскоши и стремлению выставлять напоказ свои богатства. Со своей стороны христианские муниципалитеты некоторых городов приравняли «публичных евреев» к публичным женщинам и к неприкасаемым за исключением некоторых обстоятельств и жизненно важных потребностей. По всей Испании не было хуже оскорбления, чем еврей...

Вопреки всему этому некоторые евреи, отошедшие от религии, отказывались от обращения в христианство по причинам, не имеющим ничего общего с вопросами веры. В самом деле, еще не исчезли сильные личности, а недавние несчастья, обрушившиеся на Израиль, лишь укрепляли их скептицизм. По всей видимости, некоторые из этих свободных философов отказывались от крещения из боязни отношения христианской церкви к неверующим. Полагая, что формальный иудаизм представляет для них меньшую опасность, они оставались иудеями не из-за своей веры, а из-за неверия.

Гораздо больше людей, остававшихся в душе евреями, сохраняли свой статус конверсо; они не могли простить себе этой временной слабости, но надеялись со временем полностью вернуться к иудаизму. В этой ситуации переселение в Северную Африку или Португалию являлось наиболее приемлемым решением, за которое выступали и раввины. Но этот выход из положения не был широко доступен. Экспатриация оставалась под строгим запретом, к тому же это было сомнительное и дорогостоящее предприятие. На нее решались крестившиеся евреи, сохранившие в себе мощную религиозную энергию иудаизма. Прежде всего, и в этом проявлялось историческое переплетение религии и коммерции, они устремлялись туда, где для них существовала благоприятная экономическая коньюнктура с учетом их объективной предрасположенности к международной торговле. Не столь энергичные и процветающие оставались в Испании и передавали дух еврейства от отца к сыну, в то же время принимая крещение от отца к сыну: именно таково было происхождение марранов.

Некоторые события могли усилить решимость и надежды насильно обращенных. Прежде всего следует упомянуть взятие турками Константинополя в 1453 году. В некоторых кругах марранов эта победа «исмаилитов» (потомков сына Авраама Измаила,— прим. ред.), произведшая оглушительное впечатление по всей Европе, была воспринята как предзнаменование близкого падения «Эдома» и неминуемого освобождения Израиля. Одна группа марранов в Валенсии в уверенности, что было явление Мессии на горе близ Босфора, приготовилась к эмиграции в Турцию.

«...Слепые гои не понимают, что после того, как мы находились под их игом, наш Господь сделает так, чтобы мы господствовали над ними, говорила одна из ревностных поборниц этого движения, — Наш Господь обещал нам, что мы отправимся в Турцию. Мы слышали, что скоро будет пришествие Антихриста. Говорят, что Турок — это он и есть; говорят, что он разрушит христианские церкви и сделает там стойла для скотины, что же касается евреев и синагог, то к ним будет самое почтительное отношение...»

Некоторым членам этой группы удалось достичь Константинополя, другие уже собирались к ним присоединиться, когда были арестованы в 1461 году инквизицией Арагона. Из протоколов их допросов становится ясным, что одни из них в первую очередь думали о том, чтобы спастись, тогда как другие искали способа разбогатеть. Одного из обвиняемых спросили на суде, правда ли, что кто-то из его друзей стал евреем (т. е. сделал себе обрезание), на что он ответил: «Нет, но он разбогател». Эти слова были встречены смехом остальных обвиняемых. Другой обвиняемый, которого видели в Венеции и Каире одетым в «еврейские одежды», объяснил, что он сделал это только ради успеха своего предприятия.

Этот могучий коммерческий оптимизм представлял собой лишь одну из составляющих сложного и трудноуловимого образа марранов. Их исповедуемый в тайне иудаизм претерпевал искажения: мания секретности, навязанное им двоедушие приводили их к трагическому разладу. Молитва марранов с синкретическими иудео-христианскими оттенками, обнаруженная в архивах инквизиции, свидетельствует об этих ужасных страданиях: «Господи, я нарушил твою волю из-за своей недостойности и убожества, помимо моего желания меня увлекла моя греховность и измена; твое настоящее милосердие снизошло на меня и было со мной, как с твоим сыном, так посмотри в какую глубокую яму терзаний я попал, из которой уже не в силах восстать и выбраться...» Вопль этой сломленной души, эта молитва неожиданно завершается мольбой, адресованной Иисусу из Назарета, возможно, чтобы ввести инквизицию в заблуждение.

Искажения другого рода состояли в полных злобы и насмешки церемониях «дехристианизации», распространенных в кругах некоторых обращенных. Подобные вещи известны только из архивов инквизиции, так что невозможно отделить в них правду от лжи, иными словами антихристианскую ожесточенность марранов от разнузданных фантазий их палачей, но сама возможность подлинности подобных действий, например, прикладывания распятия к заднему месту, бичевания статуэтки Иисуса и даже ритуальных жертвоприношений — все это свидетельствует об иудаизме, искаженном водой крещения.

По распространенному в среде марранов мнению ничто не подходило лучше к их положению, чем покой монастырей, и многие из них уходили в монахи. Другие отправлялись проявлять свое рвение к папскому двору, чтобы вступить в монашеский или военный орден. Была также категория высокопоставленных марранов со скептическим умонастроением и весьма умеренными убеждениями. Типичным представителем таких людей был государственный деятель и юрист с общепризнанной репутацией Педро де Ла Кабальериа, один из обращенных Тортосы. Он тоже решил засвидетельствовать свою правоверность и истинность своих богословских взглядов, сочинив в 1405 году трактат «Христианское рвение против иудеев, саррацинов и неверных». Это отнюдь не мешало ему при желании соблюдать иудейские законы, при том не столько из религиозных побуждений, сколько из сентиментальности. Правда открылась после его смерти; по архивным данным инквизиции он открылся в письме одному ученому иудею, который задал ему вопрос: «Сеньор, как же вы могли принять христианство будучи столь хорошим знатоком нашего Закона?» И «мессир Петр» ответил: «Глупец, на что я мог рассчитывать с еврейской Торой, разве только на то, чтобы стать раввином. А так, благодаря «этому распятому» (Иисусу) мне оказывают всевозможные почести, я полновластный властелин Сарагосы и весь город дрожит передо мной. Да и кто мне мешает, если я захочу, соблюдать пост в Йом-Кипур или праздновать ваши праздники? Когда я был евреем, я не осмеливался нарушать правила субботы, а теперь я делаю все, что мне заблагорассудится».

Заходя со своим неверием еще дальше, часть обращенных исповедовала агрессивный атеизм. Некоторые из них организовали особое общество, имеются сведения о его существовании в Медина-дель-Кашю в 1460 году. С книгами и «еврейскими писаниями» в руках они разоблачали «тайны прошлого и настоящую сущность Авраама, Иисуса и Магомета и те идеи, которые вдохновляли этих троих самозванцев». Они даже отваживались вербовать новообращенных, которых они учили, что Евангелия были лишь обманом и подделкой и что нет ничего за границами рождения и смерти. Даже с учетом того факта, что атеизм не являлся чем-то совершенно неизвестным в средневековой Европе, это безусловно первое историческое свидетельство об «атеистической секте» в лоне христианства. Как раввины, так и убежденные католики относились к ним с одинаково непримиримой ненавистью.

Перейдем теперь к обращенным, которые через одно или два поколения становились искренними христианами. Само собой, таких тоже было немало. Но в ту эпоху, видимо, не было менее комфортабельного положения, чем у этих новообращенных, искренне исповедовавших христианство. Окруженные со всех сторон подозрениями, что могли они совершить в свое оправдание? Некоторые из них пытались обелить своих еврейских предков; именно в эту эпоху появилась легенда, согласно которой испанские евреи пытались не допустить распятия. Другие старались очернить своих собратьев по обращению: так, жители Старой Кастилии утверждали, что конверсо из Андалусии на самом деле оставались иудеями или были еще хуже, в то время как они сами были добрыми христианами. По справедливости следует отметить, что подобные обвинения вовсе не обязательно говорят об истинности христианской веры тех, кто их выдвигает: речь здесь шла прежде всего о защите групповых интересов, о «борьбе с антисемитизмом» в духе времени.

Таким образом, мы опять возвращаемся к вопросу о преобладающих среди конверсо убеждениях. Хотя мы не располагаем сколько-нибудь точными данными, создается впечатление, что в своем большинстве они больше не верили в Бога Израиля и без глубокого убеждения исполняли некоторые христианские обряды, из предосторожности или из предрассудков добавляя к ним по случаю элементы иудейских обрядов. Рассматриваемые своими соседями как евреи, а сами, не слишком верящие ни в Бога, ни в дьявола, они становились «евреями особого сорта», «ненормальными евреями». Их история уже не имела в их глазах никакого смысла, никакая вера не могла облегчить или одухотворить их страдания, их вина была без греха и без искупления.

Имеются замечательные свидетельства этой безысходности, поскольку те из обращенных, кто обладал литературными способностями, изливали свою душу в стихах соответственно литературной моде того времени. Так, один из величайших испанских поэтов своей эпохи Антон Монторо писал королеве Изабелле по случаю ее восшествия на престол:

«Я произнес «Верую»,

Я полюбил блюда из свинины,

Я слушал мессы и молился,

Но все равно мне не удалось избавиться

От этого образа новообращенного...

Я молился с благоговением

И перебирал четки

В надежде загладить мою вину,

Но я так и не смог избавиться

От имени старого презренного еврея» («de viejo puto yjudio»).

Итак, его вина состояла в его еврейском происхождении. Это понятие изначального позора еще более драматично проявляется в другой его поэме, написанной на следующий день после избиения обращенных в Кордове, его родном городе:

«...(Наши гонители) не останавливаются Перед убийствами, грабежами и изгнанием, Потому что они хотят уничтожить нас Грабежами, кровопролитием и огнем... Несмотря на наши утраты и отречения, Наши несчастья и наши изгнания Мы были бы счастливы, Если бы нас простили, Потому что мы хотим платить налоги, Быть рабами и прислуживать Бедным, несчастным и презренным, Но все-таки сохранить себе жизнь...»

Все авторы того времени, как «старые», так и «новые» христиане соглашались с тем, что еврейское происхождение означало несчастье и позор. Это стало даже одной из типичных тем сборников лирической поэзии (cancioneros) XV века. Новообращенные в христианство выбирали различные позиции. Одни, если им позволяли обстоятельства, скрывали свое истинное происхождение: так, Гонсало Давила и Антон Монторо в ходе яростной поэтической дуэли называли друг друга евреями, в то время как каждый из них доказывал чистоту своего истинно христианского происхождения. Другие не пытались скрывать, кто они были на самом деле, разумеется, потому что у них не было иной возможности, но изобличали в стихах своих соперников к вящему развлечению их покровителей и публики. Именно этим не без некоторого достоинства занимался Антон Монторо в послании Хуану Стихотворцу: «Мы принадлежим к одной расе; и ты, и я — евреи. Оскорбления, которые наносят тебе, ранят и меня; несчастья, которые я переживаю, также и твои...», или когда он упрекал Родриго Коту, что тот по субботам угощает свининой своих старых родителей.

Что же касается поэтов с бесспорно древними христианскими корнями, то они могли с радостным сердцем предаваться этим изобличениям. Так, граф де Паредес, описывая ту сумятицу, какую вызвало присутствие Хуана Стихотворца на одном торжественном молебне в Валенсии в 1470 году, писал: «Как только он вошел в собор, святые образы и священные обряды преобразились: образки у паломников превратились в кусочки мяса, а папская булла в свиток Талмуда...»

Становится совершенно ясно, что общественное мнение Испании дошло до того, что перестало усматривать какие бы то ни было различия между обращенными в христианство и правоверными евреями. А если эти различия и отмечались, то они толковались в пользу ортодоксальных евреев. В конце концов они были привычными персонажами, неотъемлемой частью испанской жизни со времен античности. Обращенные вызывали больше беспокойства и раздражения; именно им народ приписывал все свои несчастья, по словам одного из писателей этого времени — «этим ненавистным, проклятым и презренным существам — крещеным евреям и их проклятому потомству». Другой писатель призывал вести против них гораздо более жестокую борьбу, чем против известных и явных неверных.

Все, что было связано с одними или с другими, тем самым было дурно; им ставили в вину даже их традиционную кухню. Священник Андрее Бернальдес, капеллан одного из великих инквизиторов, так писал об этом в своей знаменитой хронике:

«...они никогда не отказывались от своей привычки к особой еврейской пище, приготовляя свои мясные блюда с луком и чесноком и обжаривая все это в масле, которым они пользовались вместо сала, чтобы не есть сало; сочетание масла и мяса придает дыханию очень плохой запах; в результате в их домах и даже рядом со входом в их дома стоит этот дурной запах от их пищи, даже они сами видят причину еврейского запаха в этой пище».

Известно, что с тех пор Испания привыкла к этому «еврейскому запаху», Сальвадор де Мадарьяга, да и не он один, рассматривают приготовление пищи на масле, как одну из традиций, унаследованных от ее еврейского прошлого.

В результате стала проявляться весьма показательная эволюция теологической мысли. Самый яростный противник евреев того времени францисканец Алонсо де Эспина собрал в своем трактате «Крепость веры» («Fortalitum Fidei») перечень всех пороков и всех преступлений, в которых тогда обвиняли евреев как в Испании, так и за ее пределами. Среди прочего он сообщал, как произошло изгнание евреев из Англии: король повелел всем евреям принять христианство. Но затем у короля возникли сомнения в их искренности, и тогда он приказал установить свой трон на берегу моря между двумя шатрами, в одном из которых находилось распятие, а в другом свиток Торы. Король сказал евреям, чтобы они вошли в один из шатров по своему выбору. Все евреи устремились в тот шатер, где находилась Тора. Тогда король приказал казнить несколько евреев и изгнать остальных.

Из этой истории следовало извлечь вполне очевидные выводы — вместо того, чтобы подвергать сомнению добродетельные свойства воды крещения, нанесение которой на лбы евреев не давало требуемого эффекта, следовало признать, что евреи были носителями зла по самой своей природе, а не только из-за своей веры. Де Эспина утверждал, что есть два вида евреев: публичные или официальные евреи (judios publicos) и скрытые или тайные евреи (judios occultos), но и те, и другие имеют одинаковую природу. Таким образом, в силу неопровержимой диалектики дурная репутация тех, кто принял христианство по принуждению или из конформизма, распространялась и на тех евреев, которым испанские теологи предшествующих веков ставили в вину только их ошибочные религиозные убеждения. Затем этот мяч отскочил назад, и новые обвинения были возведены против Талмуда и еврейских традиций. Инквизиторы утверждали, что якобы еврейские ритуалы требовали совершения клятвопреступления, ежедневного убийства одного христианина и т. п. На этом этапе воображение людей было уже достаточно возбуждено, чтобы возник миф о «всемирном еврейском заговоре».

Здесь с особенной четкостью можно проследить переход от конфессиональной ненависти к расовой. Напрасно понтифики и умеренные испанские прелаты того времени предостерегали против покушения на христианский универсализм. Напрасно папа Николай V в своей булле «Humani generis inimicus» («О враге рода человеческого») и епископ Картахенский Алонсо (сын Пабло де Санта Мария) в своем трактате «Защита христианского единства» напоминали, что спасение в равной мере открыто для всех человеческих душ. Что могут противопоставить богословы человеческим страстям? Отныне Испания пойдет своим непримиримым путем, который приведет ее, как мы это увидим, к особому виду расизма задолго до появления этого понятия.

Инквизиция

Нужно ли напоминать, что инквизиция не является испанским изобретением. То, что можно считать первым, значительно опережающим ход событий обоснованием инквизиции, содержится уже у Августина, который считал, что «умеренные преследования» («ternpereta severitas») являются законными для наставления еретиков на путь истинный.

Инквизиция была учреждена Римом в XIII веке и наибольшую активность проявила во Франции в ходе борьбы против ереси катаров. В Испании инквизиция была учреждена значительно позже Фердинандом Арагонским и Изабеллой Кастильской, чей брак в 1474 году привел к объединению христианской Испании. Именно эти «католические Величества» отвоевали Гранаду, последний мусульманский анклав на полуострове, они же сделали возможным открытие и колонизацию Нового Света. Они также осуществили религиозную унификацию страны, изгнав евреев с помощью испанской инквизиции.

Учрежденная в 1480 году, испанская инквизиция сразу же стала функционировать в соответствии с принципами, установленными еще в ХIII веке. После организации суда инквизиции в каком-либо городе, сначала еретикам предлагалось самим выдать себя: это была так называемая «отсрочка милосердия», обычно продолжавшаяся тридцать дней. Те, кто добровольно являлись, чтобы признаться в исповедовании иудаизма, должны были выдать всех известных им иудеев. Они рассматривались как «подозрительные первой степени» или «незначительные». Их освобождали от пыток и тюремного заключения; за грехи их наказывали бичеванием и публичными унижениями (ношение позорного и уродливого sambenito), a также частичной конфискацией принадлежащего им имущества. Кроме того, им было пожизненно запрещено занимать почетные должности и практиковать уважаемые профессии, а также носить парадные одежды.

Затем трибунал призывал добрых католиков выдать всех подозрительных из своего окружения: христианин был обязан выдать всех вплоть до своих отца и матери, причем ему гарантировалась безнаказанность, поскольку имена свидетелей обвинения хранились в строжайшей тайне. Специальный эдикт перечислял тридцать семь пунктов, по которым было возможно опознать еретиков: празднование еврейских праздников, соблюдение пищевых и иных традиций, употребление в пищу мяса во время поста, пропуск формулы: «Слава Отцу, Сыну и Святому Духу» в конце псалма.

Исходя из этого, правоверные христиане старались перещеголять друг друга, и с этого времени в Испании начала свирепствовать эпидемия религиозного доносительства. Приоткроем архивы инквизиции. Улыбалась ли вышеупомянутая Альдонса де Вергас, когда при ней произносили имя Святой Девы? Значит, она обращенная еврейка и еретичка. Слышала ли Бланка Фернандес, как ее соседки беседовали между собой, не понимая, что они говорят? Значит они говорили по-еврейски — она разоблачает их. Приготовление пищи на масле, что повсеместно рассматривалось как безошибочный признак иудаизма, вероятно, было самым распространенным поводом для доноса. Низость соседствовала с навязчивой мыслью о грехе. В результате, после того как инквизиция оказалась полностью интегрированной в жизнь Испании, в ее архивах стали сосредотачиваться документы такого рода:

«Хуана Перес, жена Зевая Бернала, сообщает, что после того как она узнала об эдикте по поводу людей, которые употребляют в пищу еврейские блюда, ее муж сказал ей, что когда он был еще ребенком, один еврей дал ему кусок пирога, а он дал этот кусок другому маленькому ребенку, и тот его съел. Поскольку ее муж отказался свидетельствовать по этому поводу, она решила сделать это сама, чтобы затем не мучиться угрызениями совести».

Инквизиция Канарских островов 26 февраля 1578 г.

Подобные разоблачения позволяли преследовать «подозреваемых второй и третьей степени», которые не хотели сами надевать себе веревку на шею, а значит, следовало их к этому принудить. Как и в случае любой другой духовной полиции, инквизиция и все ее приемы были направлены на то, чтобы добиться кульминации всего расследования — признания, что и составляет процедуру инквизиции в противоположность обвинительной процедуре. «Ересь — это грех души, единственным возможным доказательством этого греха является исповедь», — писал Эймерих, автор самого известного учебника для инквизиторов. Кто признавался, сохранял себе жизнь, кто отрицал до конца, шел на костер.

Чтобы добиться признания, инквизиция применяла пытки, самой распространенной из которых была пытка водой, хотя использовалось и множество других, например, лишение сна. Пытка чередовалась с добрыми словами, которые также предназначались для того, чтобы убедить обвиняемого сделать признание и выдать сообщников. Своеобразные катехизисы, служившие учебниками для инквизиторов, предписывали говорить: «Я жалею вас, потому что я вижу, что вы так сильно заблуждаетесь и ваша душа может погибнуть... Не принимайте на себя чужие грехи... доверьте мне всю правду, вы видите, что мне уже известно все это дело... Чтобы я смог вскоре вас простить и освободить, скажите мне, кто ввел вас в это заблуждение». Если это оказывалось недостаточным, и обвиняемый держался стойко, судьи привлекали третьих лиц, вечных тюремных «подсадных уток», а также так называемых «достойных людей» за пределами тюрьмы, — милосердные души, на которые возлагалась задача посещать арестованных, утешать и ободрять их с тем, чтобы завоевать их доверие.

Необходимо однако подчеркнуть, что на начальном этапе своей деятельности, в эпоху Торквемады, кастильская инквизиция как правило не прибегала к подобным тонкостям, действуя по конвейерной системе; инквизиторов была лишь горстка, а подозреваемых легион; число трибуналов не превышало дюжины, а их приговоры могли быть лишь огульными. Среди этих подсудимых следует также считать и мертвых, какова бы ни была дата их кончины; перед судом представали их скелеты, на костре сжигали их останки; поскольку они не могли больше свидетельствовать, их потомки могли сделать это за них — и быть лишенными своего наследства в случае посмертного осуждения. В подобных случаях на первый план очевидно выходили мотивы наживы; чтобы оправдать конфискации инквизиторы ссылались на Библию: разве Адам и Ева, эти первые еретики человеческого рода, в искупление за свое непослушание не были изгнаны из рая вместе со всеми своими потомками и разве это не было конфискацией? К тому же sambenito сравнивали со шкурами животных, в которые оделись Адам и Ева после грехопадения, когда они познали свою наготу; отсюда видно, что теоретики инквизиции в конце концов перестали различать первородный грех и ересь.

Суммируя цифры сожженных еретиков, которые для инквизиции Торквемады составляют от одной до двух тысяч, можно сказать, она оказалась гораздо менее кровавой, чем полиции духа XX века. На самом деле на костер попадали только те подсудимые, у которых оказывалось достаточно силы духа, необходимого для того, чтобы до самого конца говорить «нет» своим палачам и отказаться от признания, а также вновь впавшие в ересь и неисправимые рецидивисты ереси. Этим объясняется, почему доля смертных приговоров никогда не превышала нескольких процентов. Большинство обвиняемых соглашалось примириться с церковью и приговаривалось к пожизненному или временному заключению после бесконечных процессий и публичных унижений, а также конфискации всего их имущества. Материальный упадок, моральная деградация распространялась на потомков осужденного: его дети и внуки также подпадали под запрет носить золото и серебро, занимать публичные должности и получать церковные бенефиции. Мы видим, что таким образом возникала наследственная дискриминация по закону, которая под названием «статут чистоты крови» в следующем столетии распространится на любого испанца, в котором течет хоть капля еврейской крови или который подозревается в этом.

Добавим, что папа много раз пытался сдержать эксцессы кастильской инквизиции, но не добился никакого успеха: очень быстро Рим утратил всякое право надзора по этим делам.

* *

*

Первый трибунал инквизиции был учрежден в Севилье. Ибн Верга сообщает, что однажды некий инквизитор сказал губернатору города: «Сеньор, если ты хочешь знать, как обращенные евреи празднуют субботу, поднимись со мной на башню». Когда они поднялись на башню, инквизитор сказал: «Подними свои глаза и посмотри на эти дома, в которых живут обращенные; как бы ни было холодно, ты никогда не увидишь, чтобы в субботу из труб их домов выходил дым, потому что в этот день конверсо не зажигают огонь». Ибн Верга рассказывает также, что один из его родственников, каббалист Иуда Ибн Верга, узнав о том, что инквизиция учредила трибунал в Севилье, выставил в окне своего дома три пары голубей: одна пара была ощипана и задушена, на ней была надпись: «Эти обращенные уедут в последнюю очередь»; вторая пара тоже была ощипана, но жива, на ней была надпись: «Эти уедут вторыми»; третья пара была жива и сохранила свое оперение, на ней была надпись: «Эти уедут первыми». Те, кто знаком с судьбой политических эмигрантов нашего времени, согласятся, что эта история отнюдь не утратила своей актуальности.

В 1483 году Томас Торквемада был назначен великим инквизитором всей Испании. Пока севильская инквизиция занималась своим делом, трибуналы были учреждены в остальных испанских провинциях. В Арагоне эксцессы инквизиции вызвали народные волнения в Валенсии и Теруэле, в которых участвовали многочисленные «исконные христиане», а также заговор обращенных в Сарагосе, которые убили судью-каноника Арбуэса д'Эпилу, в дальнейшем причисленного к лику святых.

За этим последовал ответный террор. До каких крайностей дошла арагонская инквизиция можно показать на примере процесса Брианды де Бардаха, богатой конверсо из Сарагосы, набожной католички, если уж об этом упоминать, но виновной в том, что в детстве она однажды соблюдала еврейский пост, в том, что она не любила свиное сало, и в том, что однажды она подала милостыню в четыре соля нищему еврею. Этого оказалось достаточным, чтобы оправдать семилетнее тюремное заключение, длительные пытки, чтобы вынудить ее к дальнейшим признаниям, а также конфискацию трети ее богатства.

Очередь Толедо наступила в 1486 году. За четыре года там произошло 4850 «примирений»; число сожженных на костре конверсо не превысило двухсот. В этой столице инквизиция была менее жестокой. Безусловно, здесь сыграли свою роль политические и экономические причины, поскольку достигнув определенного уровня богатства и влияния, обращенный мог обеспечить себе покровительство королей и папы и становился недосягаемым.

Характерным примером такого рода является случай с Альфонсо де ла Кабальериа, вице-канцлером королевства Арагон, сыном крупного чиновника, о котором мы уже упоминали. Он был гораздо больше предан делу иудаизма и евреев, чем его скептически настроенный отец. Несмотря на собранные против него инквизицией Сарагосы неопровержимые показания, его процесс, тянувшийся около двадцати лет, окончился в 1501 году оправдательным приговором по распоряжению папского посланника. Но речь могла идти лишь об отдельных случаях, ибо подобно Герингу, утверждавшему, что он сам мог решать, кто является истинным арийцем, Их Католические Величества присвоили себе право определять, кого считать христианином. В качестве государственного деятеля Фердинанд проводил губительную для государства политику и делал это тем легче, чем больше денег, необходимых для завоевания Гранады, давали ему конфискации. Здесь возникает совсем иная сторона деятельности испанской инквизиции, а именно финансовый или грабительский аспект, в котором многие историки и видели основной стимул ее активности. Не высказывая собственного мнения по этому поводу, отметим только, что почти все историки согласны с тем, что именно инквизиция сорвала «буржуазную революцию» в Испании.

Кроме того, по крайней мере в течение первых лет, она способствовала сближению иудаизма с обращенными в христианство. В своем горе они обращались к Богу, к Богу, который не мог быть Христом, именем которого их посылали на костер, к Богу, который мог быть только древним Богом Израиля. «Креститесь и идите смотреть, как сжигают новообращенных христиан!», — иронизировал в застенках инквизиции один старый еврей» принявший христианство сорок лет назад. Находились такие сильные характеры, которые проявляли мало интереса к иудаизму в эпоху терпимости, но которые на костре громко читали «Слушай, Израиль!» в знак своего высшего презрения. Были истинные католики, которые объявляли себя иудеями из ненависти к инквизиции — внук Херонимо де Сайта Фе относится к их числу.

Промывание мозгов — это операция, оказывающая двойственное воздействие, которая вначале вызывает возмущение в той душе, которую хотят подавить. Инквизиции потребовались многие поколения, чтобы стереть с испанской земли все следы иудаизма, и она добилась этого ценой разрушительного усилия.

В этих условиях инквизиция оказалась сразу же вынужденной обратить внимание на евреев, которые по праву оставались евреями, на евреев, которых называли официальными (или публичными) евреями, и которые различными способами препятствовали деятельности инквизиции. Прежде всего это происходило благодаря самому факту их существования, которое придавало оттенок дополнительной абсурдности запрету для «тайных евреев» сомневаться в таинстве Троицы или есть мясо в Великий пост. Однако само собой разумеется, что помимо своего молчаливого присутствия евреи не могли не играть активной роли в трагедии обращенных. Насколько сильно они ненавидели предателей, настолько же они ощущали близость к своим братьям, бившимся в сетях инквизиции и проклинавшим христианство. Архивы эпохи переполнены обвинениями против евреев, пытавшихся удержать своих соплеменников в лоне иудаизма или помогавших обращенным вернуться к иудаизму. Из-за этих действий они также подпадали под юрисдикцию священного суда. К тому же кастильская инквизиция не замедлила навязать евреям обязанность священного доноса: раввинам было вменено в обязанность приказывать своим последователям под страхом торжественного отлучения доносить инквизиторам обо всех конверсо, не порвавших с иудаизмом, которых они знали. Один из современников восклицал: «Этот меч отлучения, какой же он стал катастрофой для испанских евреев! В какую бы сторону они ни повернулись, везде их ждали мучения и несчастья. Благодаря этим обвинениям король Испании отправил на костер тысячи марранов, конфисковав их состояния и использовав эти средства на войну с Гранадой».

Множество раввинов было осуждено по обвинению в активном содействии возвращению конверсо в иудаизм. Таково было дело Авраама Алитенса из Уэски, подвергшегося преследованию за совершение обрезания во время церемоний «дехристианизации» и приговоренного в 1490 году к сожжению. Меморандум, представленный им в свою защиту, содержит подробный разбор тезисов, выдвигавшихся инквизицией накануне изгнания испанских евреев. Он писал: «Судебный обвинитель представил два вида обвинений. Одно из них имеет универсальный характер и гласит, что евреи в целом всегда были скверными и испорченными, предавались дурным делам, направленным против Бога и мира. Другое, частное обвинение касается тех преступлений, в которых меня здесь обвиняют, и прежде всего преступления дехристианизации. У меня нет намерения отвечать на первое обвинение, которое предъявлялось нам бесчисленное количество раз и на которое мы всегда находили убедительный ответ. Поэтому я со всем почтением отвечу на второе...» И, опираясь на Талмуд и на Рамбама, раввин доказал, что еврейская традиция не знает никакой антихристианской практики и что «эти вещи являются ложным плодом воображения тех свидетелей, которые выступали против меня...»

Кризис стал безысходным. Еще один раз в своей истории евреи против собственной воли были вынуждены играть в церковные игры, причем в политическом плане им досталась роль искусителей и заклятых врагов веры, роль, отведенная им христианской теологией уже с самых первых, робких ее шагов. Теперь, чтобы выиграть битву, инквизиции было необходимо доказать самым наглядным образом, что «евреи вообще всегда были скверными и испорченными, занятыми дурными делами против Бога и людей», после чего можно было изгнать их с испанской земли. Для достижения этой цели был затеян грандиозный спектакль, причем все приемы, используемые Духовной полицией остались в неприкосновенности.

В конце 1490 года шесть евреев и пять обращенных из Ла-Гуар-Дии близ Толедо были обвинены в намерении погубить христианство с помощью средств черной магии с использованием освященной просфоры и сердца распятого ребенка. Протоколы этого процесса содержат любопытные детали того, как адвокатам поручалось шпионить за обвиняемыми и провоцировать их, а также различные приемы, вынуждавшие подсудимых выдвигать друг против друга тяжелейшие обвинения. Похоже, что через год после начала этого процесса все обвиняемые сделали требуемые признания за исключением неукротимого Бенито Гарсия, конверсо, который утверждал, что «он полностью отрекся от христианства после того, как ему стали заливать воду в ноздри». Он также соглашался, что евреи, обращавшиеся в христианство, были антихристами, но при этом громогласно заявлял в переполненном зале, что главный антихрист — это Торквемада.

Инквизиторы прилагали все возможные усилия, чтобы добиться впечатляющих признаний, но при этом проявляли исключительное равнодушие к фактическим уликам: так называемая распятая жертва не имела ни имени, ни образа. Ни один свидетель не заявил об исчезновении ребенка, его тело не было обнаружено, хотя в признаниях содержались описания места, где его похоронили. Не было сделано ни малейшей попытки выяснить, кто это был. Так, в качестве безымянного «святого ребенка из Ла-Гуардии» этот фантом стал позднее объектом религиозного поклонения, воспетым многими поэтами и прозаиками, в том числе и Лопе де Вега. Поразительно, что и в наши дни некоторые испанские католические историки утверждают реальность этого преступления.

Приговор был вынесен 15 ноября 1491 года. Все обвиняемые были осуждены и сожжены на следующий день. Копии приговора были разосланы во все испанские города. В Барселоне текст был переведен на каталанский. Врожденное злодейство евреев было юридически доказано. Теперь должен был последовать последний акт трагедии.

* * *

2 января 1492 года Их Католические Величества Фердинанд и Изабелла торжественно вступили в Гранаду. Реконкиста была завершена. 31 марта того же года они подписали эдикт об изгнании евреев из Испании. В эдикте приводилась подробная мотивация этого

акта:

«...Мы получили информацию от инквизиторов и от других лиц, что общение евреев с христианами приводит к самым худшим последствиям. Евреи изо всех сил пытаются соблазнить [новообращенных] христиан и их детей, давая им книги с еврейскими молитвами, уведомляя их о наступлении дней еврейских праздников, обеспечивая их мацой на Пасху, объясняя им, какие блюда нельзя употреблять в пищу, и убеждая их соблюдать Закон Моисея. В результате наша святая католическая вера оказалась униженной и обесчещенной. Итак, мы пришли к выводу, что единственное эффективное средство положить конец этим несчастьям состоит в окончательном разрыве всех контактов между евреями и христианами, а это может быть достигнуто только путем изгнания евреев из нашего королевства».

Евреям была предоставлена отсрочка в четыре месяца, чтобы они могли ликвидировать свои дела и продать движимое и недвижимое имущество; однако им было запрещено вывозить с собой деньги и драгоценные металлы. Таким образом, они должны были покинуть Испанию до 31 июля. (2 августа три каравеллы Христофора Колумба отправились в путь для открытия Америки. Три самых важных события испанской истории произошли друг за другом на протяжении всего нескольких месяцев.)

Евреи, еще сохранившие надежду на своих могущественных представителей при дворе, естественно пытались добиться отмены эдикта или продления отсрочки. Но напрасно они предлагали казне огромные суммы денег. Крещение в последний момент было единственным средством, позволявшим остаться на родной земле. В течение недель, предшествовавших исходу, испанские священники занялись активной миссионерской пропагандой, часто завершавшейся успехом. Согласно одной еврейской хронике «многие евреи, как высокопоставленные, так и простые, вплоть до раввинов, остались дома, предпочитая обменять свой Закон на религию страны. Во главе их стоял раввин Авраам Сеньор, раввин всех испанских общин, со своими сыновьями и всеми родственниками и многими тысячами других евреев. Только часть испанских раввинов предпочла мученичество и покинула Испанию...»

Но пример, поданный самым высокопоставленным евреем Испании, «придворным раввином» Авраамом Сеньором, крещение которого было отпраздновано 15 июля в королевском присутствии, оказался заразительным далеко не для всех. К тому же слухи скоро превратили его вероотступничество в мученичество; говорили, что королева Изабелла поклялась силой крестить всех евреев, если ее фаворит откажется принять крещение. Серьезные оценки позволяют заключить, что около ста пятидесяти тысяч евреев выбрали изгнание, большинство предпочло Португалию. Лишь пятьдесят тысяч прибегли к крещению в последний момент. Десять лет террора инквизиции сделали больше для укрепления иудаизма, чем все увещевания раввинов прошедших веков. Настоящий экстаз охватил сердца, это испытание сравнивали с исходом из Египта; говорили, что за этим последует обретение со славой и почестями Земли обетованной. Другие добавляли, что очень скоро Испания непременно призовет своих детей обратно, так что некоторые изгнанники, продав свое добро, закапывали деньги в родную землю. Так выглядит атмосфера великого ухода, который Бернальдес описывал следующим образом:

«В течение нескольких месяцев евреи продали все, что могли, они отдавали дом за осла, виноградник за кусок ткани или полотна. Перед уходом они переженили всех детей старше двенадцати лет, чтобы каждая девушка оказалась в сопровождении мужа... Затем, доверившись в своем ослеплении тщетным надеждам, они пустились в путь, покидая свою родную землю, маленькие и взрослые, старые и молодые, пешком, верхом на лошади или на осле, в повозке. В дороге их ждали разные несчастья, одни падали, другие поднимались, одни умирали, другие рождались, некоторые заболевали. Не было ни одного христианина, который не пожалел бы их, все уговаривали их креститься, и некоторые это сделали, но таких было очень мало, потому что раввины поддерживали их, приказав петь девушкам и юношам под звуки барабанов и флейт, чтобы ободрить людей. Так они покинули Кастилию».

Можно предположить, что подавляющее большинство христианского населения не было особенно взволновано уходом евреев. Конечно, об этом сохранилось очень мало свидетельств. Своего рода молчаливый страх царил над страной. Участь евреев стала темой, на которую предпочтительнее было не высказываться. За исключением Бернальдеса, который, напомним это еще раз, был капелланом Верховного инквизитора, испанские хронисты едва затрагивают эту тему и не позволяют себе проявлять свои чувства по этому поводу. Четырьмя годами позже Хуан дель Энсина, стоявший у истоков испанской драмы, писал в одной из своих поэм: «В этом королевстве больше не знают, что такое евреи...»

Беды и страдания изгнанников стали классической темой еврейской историографии. Мы не будем подробно на этом останавливаться. Достаточно и краткого обзора. Вот как хронист из Генуи Бартелеми Сенерага описывает полные отчаяния группы евреев, покинувших Испанию морем:

«Это было очень грустное зрелище. Большинство было истощено голодом и жаждой... Можно было сказать, что это призраки: бледные, изможденные, закатившие глаза; можно было подумать, что они мертвы, если бы время от времени кто-то из них не шевелился. Значительное их число умерли прямо на набережной, в месте, специально отведенном для них недалеко от рынка...»

А вот к какому выводу приходит христианский автор:

«Их страдания выглядят законными с точки зрения нашей веры, но они слишком жестоки, если мы будем рассматривать их не как животных, а как человеческие существа, созданные Господом по своему подобию...»

Такова была чувствительность этой эпохи, даже в озаренной Ренессансом Италии, где такие люди как Макьявелли и Гвичардини высказывались примерно в одном духе. Между тем эпилог драмы разыгрывался в соседней Португалии. Король Хуан II впустил изгнанников, обложив их подушной данью в восемь крузадо, и при условии, что через восемь месяцев они покинут страну на судах, которые он обязался предоставить в их распоряжение. Части беженцев действительно удалось благополучно высадиться в Африке; однако большинство не смогло или не решилось на это. По истечении срока король начал продавать этих евреев в рабство. Его преемник Мануэль I приказал вернуть им свободу. Но вскоре после этого возник проект женитьбы молодого короля на испанской инфанте, при этом Их Католические Величества поставили условием полную христианизацию Португалии. Изгнание означало бы немедленную катастрофу для экономической жизни маленькой страны. Насильственное крещение явилось единственным решением, совместимым с политическими амбициями Португалии. На пасху 1497 года события стали развиваться в ускоренном темпе. Детей отнимали у их родителей и вели к крестильным купелям. Те из родителей, которые не последовали добровольно за своими детьми, были отведены туда силой через несколько недель. Таких насчитывалось несколько тысяч, включая местных евреев Португалии. Таким образом, в случае эмигрантов из Испании осуществлялась селекция тех, кто хранил верность Закону Моисея. Произошло множество самоубийств и других ужасных инцидентов. Некоторые португальские священнослужители осуждали эти меры. Через тридцать лет после этих событий епископ Алгарвы писал: «Я видел, как людей за волосы волокли к крестильным купелям. Я видел отцов семейств с покрытыми головами в знак траура, ведущих своих сыновей к крещению, протестуя и призывая Бога в свидетели, что они желали бы умереть вместе в лоне Закона Моисея. По отношению к евреям тогда совершались еще более ужасные вещи, которые я видел собственными глазами...»

«Богохульственный фарс, вызванный самыми низкими и гнусными материальными мотивами», — таков был в XX веке вердикт Менендеса-и-Пелайо.

В самом деле, не существует в христианской истории (если только не углубляться в эпоху Карла Великого и обращения саксонцев) более сильного глумления над таинством крещения. Папа Александр Ворджиа попытался ограничить общий ущерб, а золото посланцев португальских евреев еще больше воодушевило его. В результате в Лиссабоне был утвержден замечательный компромисс, как последний знак уважения к свободе воли. В противоположность принятой в Испании политике в Португалии крещеные евреи сохранили все права продолжать вести еврейский образ жизни, вплоть до собраний чтобы праздновать свои религиозные праздники. Они также имели право обогащаться, если они обладали коммерческими талантами- не могло быть более выгодного решения для королевской казны которая накладывала на них контрибуции по любому поводу Это положение вещей продолжалось около полувека, приводя в бешенство все население Португалии. Время от времени происходили кровавые погромы: во время погрома в Лиссабоне в 1505 году было более тысячи убитых. В конце концов в 1536 году в соответствии с папским посланием в Португалии была учреждена инквизиция по испанской модели, которая немедленно приступила к безжалостным карам. Временный португальский парадокс с «легальными марранами» имел целый ряд замечательных последствий, о которых мы еще поговорим ниже. Он позволил общинам марранов приспособиться к ношению христианской маски, в то время пока эту маску было легко носить, и тем самым приобрести беспрецедентную живучесть. Долгие годы мрака, когда их едва терпели, видимо, выработали в них способность к камуфляжу, не имеющему себе равных, так что традиции тайного еврейства существуют еще, как мы это увидим, и в современной Португалии XX века.