Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
Самая популярная новость | Сегодня новостей пока не было. | |
Опрос |
| |
Поиск на сайте Русский стол | | |
Обмен баннерами |
| |
Еврейская музыка и песни на идиш | | |
| |
Persons: Лев Аркадьев. Гутен абенд, фатер Отправлено от надежда - Monday, April 22 @ 00:53:29 MSD
|
В английской газете "Обзервер" опубликовано интервью бывшего узника Вильнюсского гетто Джозефа Хармаца, возглавившего после войны организацию "Дин". Организация ставила своей задачей отомстить немцам за Катастрофу - сравнять счет: за шесть миллионов загубленных еврейских жизней уничтожить шесть миллионов немцев. Английской разведке удалось предотвратить отравление воды Нюрнберга, продуктов в пекарне, поставлявшей хлеб в концлагеря, где после войны содержались нацистские преступники...
Желающих отомстить было много: одни создавали организации, другие действовали в одиночку. Фронтовик и писатель, автор рассказа, который мы публикуем в канун международного Дня памяти и героизма погибших в Катастрофу евреев, опирается на собственные воспоминания.
Леша Харитонов при полном молчаливом согласии остальных положил на стол пистолет и сказал мне:
- Он твой. Дом покажу...
Я взял пистолет. Посмотрел обойму.
- Полная, - заверил Леша.
Я все же проверил. Зачем? Сейчас знаю: тянул время. Столько ждал этого момента и не готов?!
Леша пошел к выходу, я решительно, не оборачиваясь - за ним. Я знал, что товарищи смотрят мне в спину со скрытой завистью.
Начиная освобождать наши города и села, а точнее, то, что от них осталось, в состоянии шока предавали земле убитых, повешенных, сожженных. Понимали, что такая же участь могла постигнуть и наши дома и родных. Тогда мы поклялись: доберемся до фашистского логова - каждый из нас первых же увиденных гражданских немцев собственноручно убьет. Поступим, как их сыновья и отцы поступали с нашими близкими...
Лев Аркадьев, Германия май 1945
И вот мы в этой тысячи раз проклятой Германии. Повсюду безлюдье - "цивильные" бежали, попрятались. Но перед сумерками наши ребята обнаружили немецкую семью. У каждого свой личный счет к фашистам, но самый большой - у меня. Гитлеровцы уничтожили всех моих, даже дальних родственников. Поэтому мне первому выполнять нашу клятву.
- Не отставай, - произнес в кромешной тьме Леша.
- Еще долго?
- До Берлина дольше.
Да, до Берлина оставалось не меньше года.
По карте местность значилась сельской. Но по нашим понятиям - чудо-городок. Двух- и трехэтажные аккуратные каменные дома под черепичной крышей, асфальтированные дороги. Леша остановился возле двухэтажного особняка.
- Ну, я пошел, - он похлопал меня ободряюще по плечу и исчез. Мне показалось - слишком поспешно. Я остался один. Выждал, когда стихнут во тьме Лешины шаги (опять тянул время?) и постучал. Негромко. Еще раз сильней. Спят? Или слышат, но боятся? Хорошо, если слышат и боятся. Разве моим не было страшно, когда стучали в их дверь? И не так деликатно, как я, а прикладами автоматов. А когда мою сестру Полину, ее двенадцатилетнюю дочку Фаиночку и девятилетнего Мотеньку выгнали из дома на январский мороз, сорвали с них старое ватное одеяло, которым сестра укрыла детей и себя… И после, когда их живьем сжигали вместе с тысячами других евреев...
- Откройте!
Отсвет вселенского костра, испепелившего родных, ослепил меня. И я, как те, кто пришел за их жизнями, стал колотить в дверь рукояткой своего оружия.
- Их шисе! Их шисе! - кричал я по-еврейски, не зная, как по-немецки "я стреляю".
За дверью послышались осторожные шаги.
- Айн момент! Айн момент!
Загремели металлические засовы, дверь приоткрылась. Я с силой пнул ее ногой, держа пистолет наготове. На пороге с керосиновой лампой стоял старик, белый, как привидение. Огонек дрожал в его руке. Вот он - мой первый! И я мысленно выстрелил в него в упор. А вслух произнес, не слыша себя:
- Гутен абенд, фатер...
"Добрый вечер, отец". И положил пистолет в карман.
- Гутен абенд, гутен абенд, - ухватился старик за столь неожиданное приветствие, как тонущий хватается за конец брошенной ему веревки.
Но я мгновенно собрался и резким жестом показал, что мне надо войти в дом.
- Битте, битте...
Держась рукой за перила, он торопливо, как мог, стал подниматься по внутренней крутой лестнице, не переставая повторять "битте" и еще какие-то слова…
Наверху в темноте испуганно вскрикнула женщина, увидев, что ночной гость - советский солдат. Старик поставил лампу на стол. В тусклом свете на меня смотрели седая старуха и девочка лет двенадцати.
- Дас ист айне гутер руссишер зольдат*, - успокоил их старик.
Старуха попыталась улыбнуться, но получилась какая-то гримаса. А девочка будто и не слышала деда - страх не отпускал ее. Худенькая, как моя Фаиночка. Так, наверное, смотрела и она на палачей, вошедших в ее дом. А Мотя, самый отчаянный в нашем дворе? Конечно же, бросился защищать мать и сестру? Только так я представляю его в тот роковой миг.
Ах, как ты был мне дорог, Мотенька! Наши кровати стояли рядом. Ночью ты постоянно просыпался, чтобы поесть. В тарелке рядом всегда лежали хлеб с маслом и яблоко. Бутерброды ты съедал, а яблоко - не всегда. Как-то я спросил:
- Мотя, ты же так любишь яблоки, почему оставил?
- Оно твердое. Чтоб не хрумкать и не разбудить тебя.
Комната, куда меня привел старик, большая, просторная, по-видимому, была гостиной. Но то, что открылось, ошеломило. Старик уловил мою реакцию и, чтобы я лучше все разглядел, молча зажег еще две лампы, поставив их в разных углах.
Гостиная была разгромлена. Дверцы шкафов болтались на чудом уцелевших петлях. На полу - разбитая посуда, зеркала, стекла, фотографии.
Что произошло? Может, кто-то из наших солдат уже побывал здесь?..
- Руссише зольдатен, - подтвердил догадку старик.
Их было трое. Потребовали все продукты, до последнего куска хлеба. Есть не стали. Повыбивали стекла в окнах, выбросили все на улицу. Потом стали ломать шкафы. Старик протянул им ключи - швырнули туда же. И сапогами - в одну дверцу, в другую. Стулом - в зеркало, огромное, до потолка. Осталась старинная рама с торчащими осколками, в которых блекло отражались огненные язычки керосиновых ламп.
- Варум? Варум?** - вопрошал старик.
Он не догадывался, зачем пришел я. Но, может, те трое явились сюда с той же целью и не решились? А всю ненависть выместили на "буржуйской" мебели.
Старик вдруг спохватился, рукавом смахнул со стула битые стекла.
- Зетцен зи зих, битте...
Я машинально сел. Старик ждал ответа. В глазах старухи и внучки тот же недоуменный вопрос: зачем русские солдаты устроили в их мирном доме погром?
У меня был ответ, но слов не хватало. Я бы сказал, если они действительно этого не знают, что не русские солдаты первыми пришли непрошеными в чужой дом. И пусть благодарят судьбу, что обошлось без крови. Пока обошлось…
Будто почуяв исходящую от меня опасность, старуха вдруг встрепенулась, заторопилась в другую комнату и вернулась с пачкой писем. Судорожно отыскала одно, протянула мужу.
- Майн зон. Фон дер руссишен фронт, - пояснила дрогнувшим голосом. - Лебедн ибт эр нох? ***
Может, я еще должен пожалеть ее? А старик, найдя в письме нужные строки, стал читать, поясняя каждое слово выразительными жестами. Их сын, оказывается, очень добрый, гуманист. На Украине кормил голодных детей, делился солдатским пайком. А русские солдаты, мол, вон как поступают.
Что ж, их сын мог быть и таким. Но неужели, кроме того, что писал им сын, они ничего не знали? И потому с такой надеждой ждали моего ответа. Может, и сочувствия. А может, даже извинения за тех, кто побывал здесь до меня.
Извинения?! Я достал из кармана - нет, не пистолет - письмо, где каждое слово страшнее свинца. Оно пришло от соседа, друга детства, чудом уцелевшего в оккупации, когда я отчаялся получить хоть какую-либо весточку на мои мольбы: откликнитесь, кто жив!
- У меня тоже письмо с Украины, - сказал я. - Оттуда, где ваш сын занимался благодеяниями. - Понимаете?
Старик беспомощно развел руками. Но мне было все равно: понял он или нет. Я стал читать - хотя помнил каждую буковку. Это должно было помочь мне, наконец, решиться. Я читал письмо, как приговор:
"...Их выгоняли из каждого двора на улицу и заталкивали в бесконечную колонну таких же несчастных. Колонна двигалась от дома к дому, от квартала к кварталу и все увеличивалась. Когда-то мы гордились, что наша улица такая длинная - целый километр… Их довели до бывшего артиллерийского училища. Помнишь, как мы мечтали попасть туда? А теперь оно "приняло" всех. Даже тех, кто еще не научился стоять и кто уже не мог стоять. И, крепись, твою Полину с детьми... Огромные металлические ворота захлопнулись за ними. Повалил дым, душераздирающие крики были слышны на всю Одессу. Их жгли живьем..."
Со мною что-то случилось. Я так заорал, что старик шарахнулся к стене. Это была истерика - единственная в моей долгой жизни. От бессилия, что не могу предотвратить уже давно случившегося. И что не решаюсь исполнить святую месть. Но передо мною старики и ребенок. А кого истребляли их единокровные?
- Ферштейн?! - махал я письмом, как оружием.
Губы старика беззвучно шевелились, а голова качалась, как маятник.
Нет, он должен понять, ведь это письмо - приговор. Я стал подбирать отдельные слова на идише и немецком.
- Дайне дойче, - тыкал я ему в грудь, чтобы дошло каждое слово, - майне швестер... брудер капут... Ин фойер... Твои немцы мою сестру, брата сгубили в огне.
Он понял. Все понял. И ужаснулся. Но от другого:
- Бист ду?.. - он не посмел договорить. Это сделал я. На немецком выговорил три слова, которые давно выучил. Для такого случая:
- Их бин юде. Я еврей. - И хотел спрятать письмо в карман, но старик это движение расценил иначе - он еще у дверей видел, что я сунул в карман пистолет.
- Нихт шисен! Нихт шисен! - Он попятился к жене и внучке, прикрывая их собой.
Господи, почему я сразу не произнес эти слова, и не надо было бы никаких объяснений. Старик многого мог не знать, но что сотворило его адово племя с "юдн" - это он знал. Это знали все немцы.
- Нихт шисен! - молил он, не переставая.
И тут девочка, чем-то так похожая на Фаиночку, высвободившись, приблизилась ко мне.
- Зинд зи юде?****
Не дожидаясь ответа, грохнулась на колени. И заплакала.
Думайте обо мне, что хотите, но и сейчас, спустя полвека, когда я пишу об этом, не могу сдержать слез.
Эта девочка помогла мне не совершить того, чего я все равно не смог бы совершить.
Глубокой ночью я вернулся к своим. Никто не спал - меня ждали. Я положил пистолет на стол. Леша хотел было проверить обойму - его остановили. Ребята и так все поняли. И не осудили.
Об авторе
Лев Аркадьев (Лев Аронович Бух) - журналист, кинодокументалист. В 1941 году ушел добровольцем на фронт, дошел до Берлина. Стал очевидцем встречи в Германии евреев - победителей с узниками фашистских концлагерей. Об этом написал свою первую пьесу "За Одером". За большой вклад в историю Катастрофы награжден Вашингтонским музеем Холокоста медалью Сопротивления.
--------------------------------------------------------------------------------
Лев Аркадьев
Примечание: Источник: http://www.ear-org.ru/vestnik/7.5762/c01.shtml
|
|
| |
Article Rating | Average Score: 0 Голосов: 0
| |
|
|