Jewniverse - Yiddish Shteytl - Михаэль Дорфман. ПОЧЕМУ ЗАКОНЧИЛАСЬ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В ИЗРАИЛЕ?

Фраза о том, что «русская революция закончилась», была написана израильской журналисткой Лили Галили после выборов 2002 года, когда стало ясно, что русская партия под руководством Щаранского провалилась, а Авигдор Либерман в блоке с религиозными националистами из «Ихуд леуми» (`Национальный альянс` - ивр.) не набрал ожидаемых мандатов. Беспрецедентный электоральный успех списка Либермана «Наш дом Израиль» на выборах 2006 года тоже не принес ожидаемого решения общественных проблем русской улицы в Израиле. Электоральный успех не повлиял на улучшение низкого профессионального и общественного статуса русской алии, не исправил бедственного положения наших стариков, не разрешил кризиса в образовании нашей молодежи, не решил проблемы профессионального трудоустройства специалистов. Мнения русской улицы, как и прежде, не влияют на принятие политических решений. Даже в таком символическом вопросе, как компенсации жертвам Холокоста, 85.000 русскоязычных стариков отделили от всех остальных и отказали им в помощи. А ведь еще недавно считалось, что русская улица определяет, какие силы будут править Израилем, и каждая партия считала своим долгом поставить в список в Кнессет русскоязычного представителя.

Так почему же закончилась русская революция? И еще. Почему, несмотря на многие жгучие проблемы русской улицы, ее представители продолжают говорить не о том, что действительно наболело, а о тех делах, к решению которых их все равно не допускают – о безопасности, стратегических угрозах, о палестинцах, Иране...? Почему в русский список берут в попутчики быших сотрудников спецслужб, а не видных педагогов и социальных работников?

Ответы на эти и другие аналогичные вопросы неожиданно нашлись в книге руководителя кафедры социологии и антропологии Негевского университета им. Бен-Гуриона Льва Гринберга «Воображаемый мир, дискурс войны» (изд. `Реслинг`, 2007). Нашлись неожиданно потому, что книга эта вовсе не посвящена делам израильских русских. Гринберг исследовал процессы заката другой израильской революции – революции `мизрахим`. Так называют в Израиле потомков евреев из исламских стран. `Мизрахим` куда более заметны и влиятельны в израильской жизни, чем `русские`. Еще недавно казалось, что без представителя мизрахим невозможна победа на выборах. Израильские элиты – политическая, академическая, деловая, культурная – состоят в основном из представителей ашкеназов – потомков восточноевропейских евреев, приехавших сюда в основном еще до его провозглашения Государства Израиль. Эти элиты еще недавно очень боялась политической и культурной революции мизрахим. С ужасом взирали на головокружительный успех религиозного движения выходцев из исламских стран «Шас» (что-то вроде израильской иудейской версии египетских `Мусульманских братьев`), набравшего 17 мандатов в Кнессет, и уверенно завоевывавшего местную власть. Элиты с дрожью смотрели на многотысячные толпы, собиравшиеся в 2000 году около тюрьмы «Маасиягу», где сидел политический лидер `мизрахим` Арье Дери, сумевший в 1999 году привести к избирательным урнам 430 тыс. человек. Элиты увидели в этом потрясание основ всего существующего в Израиле строя.
«Элиты не так боялись танзим Баргути, как танзим Дери, - говорит Гринберг. «Элиты знали, как поступать с палестинцами, а как быть с танзим Дери, они не имели не малейшего представления». Танзим – арабское название местных советов, организованное Баргути. Они сыграли ключевую роль во Втором палестинском восстании-интифада.

Страх израильских элит сосредоточился на Дери, но его электоральный успех не был единичным явлением в тогдашней политической жизни. Во время той же кампании все серьезные партии сочли полезным поставить `мизрахим` на первых местах избирательных списков. Эхуд Барак счел нужным извиниться перед всей общиной `мизрахим` в причиненных им несправедливостях в Израиле. Несмотря на все заигрывания с русскими (а я делал разные пиар для его русского штаба), Барак не извинился заодно перед русскими израильтянами. Хотя к ним несправедливости было, возможно, не больше, но зато очень свежей.

Консультанты Барака применили в Израиле американский опыт обязательных предвыборных извинений перед чернокожими избирателями. Однако и сами `мизрахим` охотно перенимали афроамериканский опыт борьбы за гражданские права. `Кешет демократит мизрахит` – `Радуга`, организация `мизрахим` за гражданские права и демократию, возникшая в конце 1990-х, позаимствовала название, идеи и стратегию у Rainbow coalition Джесси Джексона. Задолго до них израильские `Черные пантеры` взяли имя афро-американских экстремистов, потрясших Америку в 1960-е.

Революция `мизрахим` проявилась не только в политике, но и в мощном проникновении в культурный мейнстрим, чего никогда не удалось израильским русским. Израильская певица Захава Бен пела песни великой египтянки Ум Культум перед восторженными аудиториями в Газе и Наблусе (Шхеме). Диски с арабскими записями певца-мизрахи Моше Хаима расходились по всему арабскому миру. Музыка `мизрахи` уверенно завоевывала израильское радио и телевидение. В моду входили мелодии `мизрахим`, их кухня и манера одеваться, а заодно и многие элементы левантийской политической культуры, от которых раньше в «европейском» Израиле принято было нос воротить.

И вдруг все оборвалось. Революции кончились – как `русская`, так и `мизрахим`. Почему? В кругах движения «Шас» многие уверены, что интифада была развязана израильскими элитами из страха перед растущим влиянием `мизрахим`. Ведь известно, что, когда говорят пушки, замораживается - а то и откатывается далеко назад - общественный диалог и процессы, ведущие к укреплению в Израиле гражданского общества. Шестидневная война заморозила процессы либерализации начала 1960-х годов. Война Судного дня откатила назад процессы интеграции `мизрахим`, запущенные выступлением «Черных пантер». Один из их лидеров Виктор Алуш как то говорил мне полушутя, полусерьезно, что и Войну Судного дня элиты развязали, напуганные ростом «черной мощи». Гринберг не верит в заговоры. «Интифаду никто не предвидел, даже армия, уверенно заявляющая сейчас, что готовилась к ней».

«Наша жизнь течет в трех контурах, - объясняет в книге свою модель Гринберг, - внутриизраильский контур, внутрипалестинский и израильско-палестинский. Когда эти контуры открыты, то создается диапазон возможностей, позволяющий сторонам диспут, диалог и компромисс. Когда один из этих контуров закрывается, за ним закрываются остальные, и тем политический диапазон сужается и исчезает. Это то, что происходит сейчас».

Я знаю Льва Гринберга давно, еще по университетскому кампусу в Беэр-Шеве. Он репатриировался в Израиль в 1972 из Аргентины. Большинство его сверстников пошло в левое движение. Некоторые были связаны с подпольем, с городской герильей. Для большой группы молодых левых аргентинских евреев сионизм означал в первую очередь национальное и духовное освобождение еврея, разрыв с загнивающей местечковостью, с мещанским и соглашательским укладом буржуазного общества. Они приехали в Израиль целыми группами, многие прямо в кибуцы. Мало кто из русскоязычной эмигрантской волны, так называемой Большой алии, был допущен в узкий и элитарный круг этих аргентинских репатриантов-олим. Да и из старой алии 70-х лишь немногие были знакомы с этой интересной группой израильского общества.

Мне повезло. В мой первый день в Израиле меня поселили в молодежном репатриантском общежитии вместе с Дани Тимерманом, сыном известного аргентинского журналиста Якопо Тимермана, томившегося в застенках аргентинской военной хунты. Имя Тимермана тогда гремело вместе с именами других известных политических заключенных – Нельсона Манделы и Анатолия Щаранского (тогда его еще никто не называл Натан). Президент США Джимми Картер включил Тимермана в список тех, чье освобождение требовало правительство США. В книге `Узник без лица, камера без номера`** Тимерман свидетельствует, как на допросах от него требовали признаться во всемирном еврейском заговоре с центром в Тель-Авиве, связавшем жидобольшевиков из Кремля с еврейским Уолл-Стрит.

Якопо Тимерман считал себя сионистом. Израильское правительство не хотело рисковать большими оружейными контрактами с аргентинской хунтой. Лишь вмешательство Картера помогло разорвать заговор молчания вокруг Тимермана. По сигналу из израильского посольства, американские еврейские организации ему тоже «не верили». Впрочем, и Щаранского тогда Израиль не хотел признавать сионистом, считая, что его сотрудничество раздражает советские власти и ставит под угрозу дело вывоза евреев из СССР. Замечу в скобках, что третьим в нашей комнате был правый экстремист Аллен Гудмэн, тоже ставший на короткое время знаменитым. Позже он был осужден за то, что во время службы резервистом поднялся 11 апреля 1982 года на минарет Мечети Эль-Акса на Храмовой горе и начал расстреливать богомольцев внизу из своего табельного карабина.

Мы подружились с Дани Тимерманом и другими левыми аргентинскими сионистами. Льву Гринбергу тоже важно подчеркнуть, что он сионист, что в Аргентине к нему бы относились как к еврею, а не как ко Льву Гринбергу. Он критически смотрит не только на то, как Израиль относится к палестинцам, но и как относится к евреям. Гринберг вовсе не считает, что быть сионистом - значит поддерживать еврейское государство на Ближнем Востоке. И, тем не менее, «когда я за границей, то всегда хочу сюда вернуться», - сказал он в одном интервью.
В начале 1970-х Гринберг был активистом левых групп, пытался соединить движение общественного протеста «Черных Пантер» с левыми интеллектуалами-предшественниками «Мерец» и «Мир сегодня». Гринберг разочарован левыми элитами, предавшими принципы социальной справедливости и гражданского общества. «У меня была мечта, что израильская левая откроется навстречу общественным проблемам, - говорит Гринберг в интервью Мирону Рапопорту из газеты «Ха-Арец», - Но я видел, как нарушают этот союз, и я понял, что из себя представляет ашкеназийская левая. Появление «Мерец» стало признанием краха подобного союза». Действительно, левая партия «Мерец», назвавшая себя движением за мир и общественную справедливость, никогда не заботилась о второй части своего лозунга.

Книга Гринберга «Воображаемый мир, дискурс войны» подводит итоги 15 лет исследовательской работы. В ней прослеживается период от начала мирного процесса 1993 года и до нынешней «клинической» (по выражению Гринберга) депрессии в израильско-палестинских отношениях. Гринберг прослеживает, как с течением времени вместе с открытием контура в израильско-палестинских отношениях открылся контур и во внутриизраильском дискурсе, проявились различные межгрупповые конфликты, начался диалог, наметились пути компромисса в обществе. До убийства Рабина оба этих контура были открыты (относительно прошлых времен), а сейчас они наглухо захлопнулись. Как следствие – внутренние конфликты были затолкнуты под ковер, а решение проблем израильского общества было свернуто в угоду «национальному единству».

Одну из причин неудачи мирного процесса Гринберг видит в «воображаемом мире». Этот термин он ввел, чтоб описать феномен, позволивший израильскому обществу поддержать мирный процесс потому, что оно могло «вообразить», что граница Израиля пройдет примерно по границам 1967 года. «Воображаемый мир» позволил большинству израильтян поверить, что внешнеполитические проблемы решены или откатились за границу, и они могут заняться давно наболевшими домашними делами. Воображаемой эта граница была потому, что на оккупированных территориях вовсю шло строительство еврейских поселений, прокладывались особые стратегические дороги «только для евреев», связывающие поселения и обходящие арабские населенные пункты. Одновременно с мирным процессом, при Рабине население еврейских поселений на территориях удвоилось, причем был отброшен фиговый листок «соображений безопасности» - якобы поселения служат обеспечению безопасности Израиля - и акцент был сделан на обеспечении безопасности самих поселений. Все это затрудняло, а то и делало невозможным безболезненное размежевание с палестинцами.

Воображаемый мир позволил появиться таким общинным (в Израиле их зовут секториальными) движениям, как «Шас» рава Овадии Йосефа и Арье Дери и «Исраэль-ба-Алия» Щаранского. Воображаемый мир позволил начать диалог о внутриизраильских общественных проблемах («пост-конфликтных» в терминах Гринберга), немного ослабить гегемонию военно-промышленного комплекса в жизни страны, начать переход от идеологического и «мобилизованного общества» обществу к гражданскому.

Лев Гринберг объяснял мне свою модель летом 2002 года, во время начатой нами кампании против институционального расизма в израильской системе просвещения, получившей название `Русские Пантеры`. После моего часового интервью в популярной субботней радиопередаче Якова Агмона «Шеэлот ишийот» (`личные вопросы` - ивр) на армейской радиостанции, Гринберг пригласил меня к себе. Мы сидели в заставленном книгами университетском кабинете. «Ты выбрал уникальный момент для вашего протеста, - говорил он мне, - Несколько лет раньше вас не только бы не услышали, но и не дали бы сказать... Очень скоро у нас снова заговорят языком войны и вам снова заткнут рот, и даже ваши русские представители будут петь в общем хоре национального единства, независимо от своих намерений и взглядов».

Я и сам знал, что момент уникальный, хотя я его не выбирал. Группы взаимопомощи, объединившие школьников - жертв насилия и этнической ненависти, которой дышат израильские школы - существовали уже несколько лет. Часто собственные родители, бессильные и авторитарные, уверенные, что «сами виноваты», становились худшими врагами своих детей. По следам одного инцидента я пошел на встречу с крупным чиновником Министерства просвещения. Ражий дядька с вязаной ермолкой на голове как раз инспектировал школы в нашем округе. Мы ждали его в учительской. Чиновник зашел с жары. Он окинул нас быстрым взглядом, решил, что тут все свои.
«Видели? Сидят прямо на ступеньках школы и разговаривают по-русски! - бросил чиновник и продолжал, недобро улыбаясь, - Их ведь за это и зарезать могут».
Речь шла о недавнем инциденте, в котором несколько `мизрахим`, в том числе отставной полицейский, напали с ножом на двух солдат, раздражавших их беседой на русском языке. Один солдат погиб от ножевых ранений, а суд оправдал нападавших за недостатком улик, поскольку полиция не смогла точно установить, кто именно напал на ребят.

Я ушел с того заседания и прямиком направился в корпункт газеты «Маарив», где рассказал журналисту Ури Биндеру о начале акции «Русские пантеры». Он слушал меня, обещал посоветоваться в редакции. На следующее утро он позвонил и рассказал о самоубийстве школьницы Вики Маримонской, произошедшем накануне на почве расистских приставаний при враждебности учителей. И дети решили выйти на демонстрацию. Политики были на каникулах; к счастью, не случилось терактов и скандалов, поэтому приехали все каналы ТВ, о нас написали все газеты, нас приглашали на телешоу, в Кнессет. Пикейные жилеты рассуждали, к какой партии я примкну, а «сознательные» тетки пытались объяснить, что мы не понимаем, что расизм – это к черным, а мы – это же евреи...

До «Пантер» применять «расизм» по отношению к русским в Израиле было табу. Его берегли для чернокожих эфиопских иммигрантов. Когда же я услышал, как после нас и нашими словами о расизме заговорил депутаты Штерн и Солодкина, а потом даже заядлый поборник национального единства Либерман назвал расизмом отношение полиции, я понял, что наше слово сказано.

Следующую акцию мы планировали в октябре, в дни еврейского Нового года. Утром я услышал, что Шарон собирается с визитом на Храмовую гору. Я сразу вспомнил слова Гринберга и понял, что готовятся спровоцировать войну. И мы свернули всю деятельность.

Гринберг пишет, что убийство Рабина остановило мирный процесс, но до октября 2000 года общество жило в обстановке «воображаемого мира», и это позволило ему открыться для многих больных тем. Гринберг считает также, что армия способствовала возвращению к дискурсу войны для восстановления своей гегемонии в обществе, особенно после отступления из Ливана. Он идет дальше, и считает, что общественные и культурные элиты, считающиеся в Израиле левыми, тоже поспешили вернуться к дискурсу войны из страха перед альтернативной культурой `мизрахим`. «Как только появилась возможность избавиться от палестинцев, «отрезветь» (по выражению Эхуда Барака), - говорит Гринберг, - то эти элиты сразу принялись заглушать другие голоса. Они готовы обвинять других – палестинцев, поселенцев. В конце концов, Барак давил Вторую интифаду при поддержке Мерец и “Мир сегодня”.

И здесь выводы Гринберга вполне приложимы к «русской улице» Израиля. С началом интифады совпали и враждебные, часто истерические выпады против русских израильтян, против их культуры со стороны интеллектуальной элиты Израиля. Кампанию начала замечательная поэтесса Далия Равикович, со страхом и отвращением требуя отказать «русским» в гражданских правах «пока не научатся демократии». Повсеместно шло сворачивание общественных и культурных проектов, связанных с русскоязычными. Интеграция миллиона новых русскоязычных граждан была отдана в руки маломощных эмигрантских политиков, перестала быть предметом национального значения, а отмена прямых выборов главы правительства означала, что голоса русских или `мизрахим` не смогут больше влиять на принятие решений в национальном масштабе. Неудивительно, что в списках партий с первых мест сразу исчезли представители израильских секторов. И не только в политике. Меньше стало музыки `мизрахим` на национальных теле и радио каналах.

«Артисты-мизрахим, - подчеркивает Гринберг, - поют не Зоара Аргова (классику музыки `мизрахим`), а Шалома Ханоха».

Модель Гринберга хорошо приложима для понимания процессов израильско-арабского дискурса и для понимания процессов, происходящих в палестинском обществе. У них тоже дискурс войны заглушил ростки либерализации и создания гражданского общества, без которых всякие игры в демократию лишаются смысла.
Во время мирного процесса русскую и нерусскую прессу в Израиле заполнили статьи о том, что мир опасен для израильского общества, что мы привыкли к войне и не готовы к миру. «Национальное единство» позволяет опять запихнуть жгучие проблемы под ковер. Эти проблемы больше не пугают мейнстрим, озабоченный проблемами безопасности и, следовательно, не существуют. Однако они существуют: растет дискриминация, расширяется пропасть между богатыми и бедными, размывается средний класс. Закрытый израильско-палестинский контур, создавший философию «не с кем говорить», тоже грозит превратить проблемы из внешних во внутренние. И если не решать проблем, то они лишь сублимируются в куда более страшные и уродливые формы. Отсутствие решения общественных проблем на Ближнем Востоке приводит к фашистским военным переворотам, терроризму и религиозным революциям.

Прогноз Гринберга пессимистичен. Лишь кризис, вроде поражения во Второй ливанской войне, заставляет элиты искать в гражданском обществе спасения от самих себя, от переизбытка силы. Гринберг не находит в Израиле истинных лидеров гражданского общества. Внутренние и внешние контуры нашего общества закрыты, и здесь вовсю звучит язык войны. Обещания `русских` политиков решить наши проблемы дискриминации, профессионального трудоустройства, образования детей или благосостояния стариков не могут быть выполнены. Политики ничего не способны сделать для нас в общественном плане. В личном плане наши политики - тоже не самоубийцы. Они понимают, что, начни поднимать наши проблемы, они окажутся в одной лиге с арабами, коммунистами и прочими аутсайдерами «приличного общества». Поэтому `русская` политика и `русская` пресса заняты проблемами, к решению которых нас все равно не допустят. Первая `русская революция` в Израиле захлебнулась. Верхи снова могут, а низы вроде бы хотят жить по старому.

Ссылки:

*שלום מדומיין, שיח מלחמה. כשל המנהיגות, הפוליטיקה והדמוקרטיה בישראל 1992 – 2006 מאת: לב גרינברג תל אביב רסלינג 2006

(Лев Гринберг «Воображаемый мир, дискурс войны :Провал лидерства, политики и демократии в Израиле». Тель-Авив. Реслинг 2006)

Prisoner without a name, cell without a number By Jacobo Timerman. Translated from the Spanish by Toby Talbot. 164 pp. New York: Alfred A. Knopf.

По теме:

* Черные Пантеры в Израиле 30 лет спустя
* Награда для смелых
* Страничка «Русских пантер»
* Столица расизма
* Виктория Мартынова “Русские идут в «Черные пантеры»”